Сергей Кольцов и Толя Стрельников после работы устало шли к ближайшему пивному бару.

– У меня такое ощущение, – тоскливо сказал Сергей, – что мы повесили на себя сплошные висяки и дела, имеющие к нам косвенное отношение. С убийством ТИМ никаких подвижек. С Менделеевой тоже. Нина Кончева попросила дать ей еще время для того, чтобы хоть что-то выудить из своего сына. Я дал. Куда деваться. Нам из него ничего не выжать – это точно. Хотя вариант идеальный, чтобы дело закрыть и ее, цинично выражаясь, освободить от большой проблемы.

– Эта проблема – ее жизнь, – пробормотал Толя. – Что Овсяницкий?

– Удивляется. Как это, говорит, случиться могло, не пойму. Пистолет лежал в клубе в кабинете, многие об этом знали, дверь часто оставалась открытой. В то же время алиби у него нет, жена сказала то же, что и он. Вернулся под утро. В гараже уснул или не засыпал, неизвестно. Мальчик исчез бесследно. Ни друзья по стриптизу, ни бывшие любовницы-любовники с той ночи его не видели. А ты много вытряс из налетчиков на Настю? Хочу тебя сразу огорчить: с покушением на убийство по характеру избиений не пройдет. Хулиганство. Били явно умеючи. Дело на них богатейшее для ребят из УБЭПа, но не для нас.

– Ты что? Там дети, старики, с их помощью на тот свет отправленные…

– Но все, исходя из развития экономических преступлений. Там каждый эпизод с летальным исходом надо доказывать и доказывать. Поспособствовали, не оказали помощи. Ну, к нам они каким боком, скажи? Кроме того, что мы им, конечно, обязаны добавить неприятностей за Настю.

– Мария Пронькина прибрала к рукам собачью передержку ТИМ, – упрямо сказал Толя.

– Слушай, давай серьезно. Богатейшая баба, награбившая людей по самую макушку. Она что, будет убивать известную персону из-за собачьей передержки?

– Ну, она сделала это место достаточно криминальным. Деньги тоже имели значение. Но главное: я склонен ее рассматривать как патологическую убийцу. Сережа, ты же знаешь этот тип. Мотив, самый маленький, для них только повод реализовать свою преступную сущность. Если говорить о настоящем мотиве, то никто, кроме Валентины Сидоровой, в этой смерти не заинтересован. Ну, остаются мотивы ревности – Рим этот смурной, Сандра, даже жена Овсяницкого… Но вообще, тебе не кажется, что весь этот бред с форумом, сумасшедшим переплетением большого количества людей, которые друг друга толком не знают, но или сильно ненавидят, или сильно любят, – как-то не вписывается в привычные наши рамки? Это необычная среда. И разгадка должна быть необычной.

– Но тут есть и другое. Очень многое можно прикрыть, как ты выражаешься, бредом с переплетениями. Вон как мы во всем этом утонули. Хорошо, что у нас единственное преступление такого рода. Которое, впрочем, может оказаться вполне заурядным преступлением. Неужели будешь склонять Пронькину к признанию в убийстве ТИМ? А у нее алиби есть?

– Буду тянуть. Алиби у нее нет.

Они с наслаждением выпили по кружке холодного пива, заказали по второй.

– Как Настя себя чувствует? – спросил Сергей.

– Ты знаешь, хорошо. Скоро выпишут. Я боялся, что возникнут осложнения. Ну, ты же помнишь, у нее одна почка. Эта тварь била ее ногами по животу, по спине. Но врач сказал: Настя справилась. Молодая, говорит, здоровая женщина, почка работает. Хоть завтра, говорит, замуж и детей рожать.

– Лимон закажи, – посоветовал Сергей, отводя взгляд в сторону.

– Не понял.

– Я говорю: лимон пососи, а то мне с тобой стыдно сидеть. Такая сладость по твоей морде лица расплывается. Нас могут неправильно понять.

– Остроумным себе кажешься?

– Да нет, констатирую факт. Слушай, Толя, хочу тебе как другу кое-что сказать. Обратить внимание. Ты уж прости за прямоту. Но если бы эта Настя, точнее, Кокошанель хотела выйти замуж, нарожать детей, то она бы в этом ключе и действовала. Без приключений на свою задницу. Проблемы с устройством личной жизни у нее вряд ли возникли бы. Девка действительно очень красивая. Но она предпочитает возиться с бездомными собаками. Перебиваться ради них с одной копеечной подработки на другую. Улавливаешь разницу? Она свой выбор сделала. Это очень серьезно. Тебе, конечно, кажется, что собаки – это гораздо лучше, чем, скажем, толпы мужчин под окнами. А я сомневаюсь. Это своего рода зацикленность и маниакальность. С таким человеком очень тяжело общаться. Обрати внимание, как она при всей своей доброте и беззащитности поступила с этими бандершами. Она им войну объявила, разоблачила публично и в конечном счете посадила. С нашей помощью.

– И что ты хочешь всем этим сказать?

– Ничего. Я просто переживаю вслух за того несчастного, кому покажется, что он может быть опорой для бедной, доброй и красивой девушки, обожающей животных. Если он не совсем уклюжий, к примеру, с рождения, если вдруг поставит свою ножищу на собачий хвост… Она может не остановиться в праведном гневе ни перед чем. – Сергей не выдержал и рассмеялся.

– Да пошел ты, – улыбнулся Толя.

– Нет, вообще-то проблема существует реальная. Вот у моей тети есть приятельница. Она иногда просит меня помочь привезти что-то, передвинуть. Так она чем занимается. Она паука содержит, воспитывает, ну, в общем, я бы сказал, сожительствует с ним. Сидит эта пакость у нее в домике симпатичном. Она ему мошек всяких в зоомагазине покупает, мух ловит, крошки подает на обед. Она с ним даже разговаривает! Знает, когда он хорошо себя чувствует, когда плохо. А, к примеру, на меня она смотрит как на прошлогоднее… Вот как ты сейчас. Что, не нравится правда?

– Если отбросить твои попытки казаться умным и смешным, то все примерно так и есть. Настя очень радостно, приветливо меня встречает, когда я в больницу прихожу, но интересует ее только одно: не навестил ли я Чарлика, Джуню и Шоколада.

– Это друзья по форуму?

– Собаки ее.

– Старик, я даже не предполагал, что ты можешь быть настолько выбитым из колеи. Я просто валял дурака. А все элементарно. Скажи ей, что полюбил ее собак, и она твоя. Или ты не любишь животных?

– Кончай, а? Мне нравятся собаки, рядом с ней я полюбил бы даже крокодила, но мне хочется, чтобы меня иногда замечали. Просто так.

– А-а, в этом смысле… Ладно. Не буду. Извини. Пошли.

До стоянки они шли какое-то время молча. Перед тем как разойтись по машинам, Сергей серьезно сказал:

– Толя, один совет. Не дави на эту Маш-маш слишком сильно. У нее могут оказаться связи, следователя поменяют как пристрастного, а кого-то другого она и купить может.

Валентина Сидорова привезла в особняк мать… Они обе поняли, каким сизифовым трудом была их борьба с болезнью, медициной, нищетой. На что уходили дни, годы… Сейчас Сандра стала отличной сиделкой, кухарка готовила, Рим все делал по дому. Валя даже разговаривать стала меньше с мамой. К ней ездили врачи, делали процедуры, только ей не стало лучше. Мама совсем не хотела, чтобы ей становилось лучше. Она все время смотрела на дверь мимо Вали, как будто ждала, что войдет Наташа.

Однажды утром Валя спросила у Сандры:

– Ты не знаешь, как найти в Интернете форум, на котором Наташа была? Столько разговоров, мне просто интересно.

– Конечно, сейчас я вам его найду. Вы можете зарегистрироваться и тоже участвовать. Я, честно, никогда его не читала. Слишком много дел.

– А я перешла в разряд бездельниц, – улыбнулась Валя.

Она читала все утро. Господи боже мой, чего только не делается на свете. И вдруг она увидела фото красивейшего ребенка. Девочки Арины. Стала читать. Какой кошмар! Родители отказались от нее из-за того, что она родилась с врожденным пороком сердца. На форуме собирают деньги на ее операцию. Много денег, Валя дочитала до конца… Сообщения об операции нет. Почему? Тему никто не поддерживает уже неделю. Что с ребенком? Она вернулась к началу, посмотрела название Дома ребенка. Ой, как же она не заметила? Тему ведут те две женщины, одна из них подозревается в убийстве Наташи. Она уже слышала, что они совершили много преступлений: деньги, операции, которые или не нужны, или не делаются на самом деле. Что с этим ребенком? Валя сама не знала, почему ее так заворожило черноглазое, прелестное личико. Может, потому, что девочка не похожа на маленькую Наташу? Любовь к младшей сестре всегда была болью Валентины. Ей даже не хотелось иметь своих детей. Разве у нее может родиться такая Наташка – со светлой челкой, вздернутым носиком, отважным прямым светлым взглядом?.. А если вдруг и родится похожая?.. Не бросит ли она ее однажды, как Наташа маму, не уйдет ли в свою непонятную, страшную жизнь… Валя сама понимала, что судьба сестры, все, что связано с ней, стало для нее фобией. От этого невозможно спрятаться. Но Арина… Валя никогда не видела столь красивого страдающего ребенка. Совсем не похожего на Наташу.

Она быстро нашла адрес Дома ребенка и стала собираться.

Нина перестала считать ночи, которые они с сыном проводили без сна и отдыха. Да и дни проходили так же, только иногда удавалось провалиться в глубокий сон на пару часов. Оба просыпались с тревогой и искали взглядом друг друга. Они сидели в креслах или лежали – он на кровати, она на диванчике. Днем и ночью светила настольная лампа в платочке, на полу лежали книги, на столе менялись чашки с молоком, кофе, какао. Нина не готовила обед. Разогревала в микроволновке что-то из полуфабрикатов. Чем они занимались… Страшное дело. Они возвращались в прошлое. Переступали созданные самими же табу: сюда нельзя, здесь больно. Больно было все, поэтому бояться они перестали. Ужасная беда, подозрение, расплата, которая могла стать самым главным их испытанием, – отодвинули привычные страхи. Игорь заговорил. Более того, он стал слушать. Он признался матери в главном. У него были какие-то странные отношения с Наташей Сидоровой. Они ему самому казались чудовищными, он считал, что их непременно нужно держать в тайне. И, как всегда в периоды сильного душевного смятения, он фиксировал только собственные переживания, а не события. А после известия об убийстве Наташи, обыска, допросов следователей он вообще не мог вспомнить, что было на самом деле. Что было, что привиделось и что могло быть – его измученный мозг просто бился в этих тисках.

Нине временами чудилось, что ее сердце превращается в кровавую рану. Столько открытий она себе позволила. Она никогда не думала о том, почему с ее сыном произошло то, что произошло. Какой-то генетический сбой, ее женская, материнская неполноценность или прямая вина?.. С тех самых пор, когда она перестала завязывать косынку на абажур и рассказывать сыну книжки, – с тех давних пор она просто уходила по выжженной тропе от своего единственного счастья. Такого огромного, что на него нельзя было даже оглянуться, чтобы не умереть от сожаления. И вот она это совместила. Они здесь вместе – ее взрослый, больной, опасный сын и то солнышко, счастье, с белобрысой круглой головкой, серыми, всегда немного удивленными глазами, теплым, родным, чудесным запахом за ушком… Он с ней опять, самый любимый в мире мальчик. Она хотела жить для него. Она и живет для него, только он теперь спрятан в этом взрослом, до сих пор незнакомом, неожиданном человеке.

– Игорь, ты помнишь, как вдруг на пляже в Гульрипши ты ногой разбил все замки из песка, которые мы долго строили и они тебе очень нравились, и побежал по берегу… Я не могла тебя догнать. Я до сих пор не могу понять, из-за чего ты плакал? Ты же плакал?

– Да. У меня болела душа. Мне показалось: все напрасно. Не нужно было строить замки, не нужно было нам приезжать на море, раз все так плохо…

– Что было плохо?

– Я не могу вспомнить, мама. Ты же знаешь. Я помню только, как было больно.

Нина вдруг, словно на экране крупным планом, увидела лицо маленького Игоря, который минуту растерянно переводил взгляд с нее на Виталия. На ее второго мужа. Они тогда в первый и последний раз поехали вместе отдыхать. Виталий был неплохим человеком, очень привлекательным внешне, ее к нему тянуло. Он мог стать, наверное, со временем завидным мужем, но не собирался быть отцом чужому ребенку. Ее единственный сын был для него чужим! Она мучилась, понимая это, старалась изо всех сил скрыть это все, чтобы выглядело, как полагается… Боже мой, что она делала, зачем… Этот взгляд на пляже: Игорь же все видел. Он пришел в ужас. Он не хотел быть ей в тягость, но он не мог… Он не мог быть нелюбимым!!! Может, все началось тогда? Когда он понял, что его не любят? Или намного раньше, когда у его отца, ее первого мужа, начинались приступы гнева и она быстро уводила ребенка в другую комнату, чтобы Игорь не видел, не слышал… Но он видел и слышал, она ловила такой же взгляд. Я тебе мешаю? Он меня не любит? Конечно, все очень просто, скажет любой психиатр. У отца-психопата родился сын-шизофреник. Но она-то знает, что все не просто. Очевидно, у нее родился ребенок с гипертрофированной потребностью в любви, он не смог пережить ни одной минуты без нее, он выходил из своего одиночества не с обычной детской обидой, а с огромным горем, которое разрушило его душу. «У меня болела душа».

– Игорь, – вдруг резко спросила она, – ты помнишь собаку Нику? Ты помнишь, что ты сделал?

– Да, – ответил он не очень уверенно.

– Ты отрезал ей голову своими лезвиями. Почему? Ответь мне, почему? Ты помнишь, как ты это сделал?

– Я помню, что мне было плохо. Я думал, ты не придешь. Мне стало страшно, я не знал, что буду делать с животными. Она подошла… Мне показалось, так надо. – У него началась сильная дрожь, он сжался, скорчился у себя на кровати в позе зародыша… Они так прячутся, те, для кого невыносима взрослая жизнь.

– Подожди. – Мать схватила его за плечи. – Ты чувствовал что-то подобное, когда подошел с лезвием к Наташе? Ты был ведь у нее дома? Ты помнишь?

– Думаю, что на самом деле я у нее не был. Мне просто кажется, что я там был.

Нина бессильно рухнула в кресло и закрыла глаза.