Глава 13

– Говоришь, он пытался сбежать? – повторила Ксеня, покачав головой. – Надеюсь, ты его не ловил?

Они сидели на веранде с обратной стороны дома, и Макар смотрел на склон зеленого цветущего холма, а Ксеня смотрела на него. Он чувствовал ее взгляд, но не поворачивал голову, чтобы не встречаться с ней глазами. Звенящий майский вечер оседал вокруг солнечной пылью, пахло корой и травой – упоительным летним запахом, а над садом носилась одинокая ласточка, то и дело ныряя в листву.

– Нет. Там было кому его ловить.

Коты лежали вокруг них на дощатом полу, а на табуретке расположилась кошка Вилка, охотившаяся за своим хвостом.

– А Яков Матвеевич? Ты говорил с ним после того, как все закончилось?

– Да. Я спросил, собирается ли он предавать огласке то давнее дело и хочет ли, чтобы Шестакову судили за убийство. К моему удивлению, он отказался. Сказал, что жизнь ее уже наказала «хуже некуда», по его выражению. Не говоря о том, что ее младшему сыну придется провести в заключении долгое время, а она любит его больше остальных детей.

– Старик знал, зачем ты жил в доме Шестаковой?

– Я сказал ему о том, что меня наняли для расследования старого дела. Но когда я упомянул про заказчика, Яков Матвеевич решил, что я имею в виду Сонечку, дочь Татьяны, потому что больше никто не мог быть заинтересован в том, чтобы то дело всплыло. С одной стороны, он чувствовал страшную вину перед ней и ее покойной матерью, с другой – панически боялся, что люди узнают правду. Поэтому все, что Афанасьев мог мне сказать, – это «только факты»: Любашина умерла. Она и в самом деле умерла, но не покончила жизнь самоубийством, а была убита. Мне следовало читать между строк, а я этого не сделал.

Илюшин ни словом не обмолвился о виденном в комнате Татьяны Любашиной, хотя не сомневался, что Ксения поверит ему. Он представил, как говорит Бабкину «я докопался до правды, потому что видел призрак умершей женщины», и понял, что никогда никому не скажет этих слов.

– Кстати, мой друг сообщил мне любопытную вещь, – добавил Макар. – По иронии судьбы Татьяна Любашина, переехав в угловую комнату, вернулась жить в дом, который когда-то принадлежал ее предкам. Никакого родового гнезда Шестаковых не было – Эльвира Леоновна создала легенду и старательно ее поддерживала. Если у кого-то и были моральные права на дом, так только у Любашиной.

– Может, Шестакова и сама поверила в свою выдумку.

– Может быть. Ее слова о родовом гнезде звучали убедительно. Да и внешность у Эльвиры Леоновны соответствующая – вполне аристократическая. Обмануться было несложно.

Илюшин вспомнил заложенное основание белой крепости, которая должна была уравнять Тихогорск с другими старинными городами, показать, что и этому городу есть чем похвастаться. Площадь отсюда не просматривалась, но он представил, как год за годом разрушается недостроенная стена, оползает, истаптывается ботинками детей, бегающих по кирпичам, и действительно становится легендой города – пусть и не в том смысле, который хотели вложить в нее создатели.

– Когда ты уезжаешь? – Ксеня легко поднялась, подошла к краю веранды, облокотилась на перила.

– Сегодня.

– Уже?!

Она круто обернулась, волосы взлетели вверх. Карие глаза уставились на Илюшина непонимающе.

– Почему так скоро?

Илюшин помолчал, подбирая слова. Самым честным было бы сказать ей, что он не видит смысла больше здесь оставаться – дело, для которого он приехал, было закончено, а ей больше ничто не угрожало, – но он понимал, что, выраженная вслух, эта мысль приобретет слишком грубую форму. Пошло врать о делах в Москве Макар не собирался.

– Почему бы тебе не остаться еще на неделю, как и планировалось? – спросила она, не дождавшись ответа. Солнце, опускавшееся за холм, превращало ее русые волосы в светящиеся паутинки. Ксеня подошла к Макару, присела на корточки, огорченно взглянула на него снизу вверх огромными глазищами, и он с трудом удержался, чтобы не поцеловать ее – такую солнечную, легкую, тянущуюся к нему. «Не нужно никого обманывать и давать лишних надежд», – зло сказал себе Илюшин.

– Послушай, – сказал он, стараясь обойтись с ней бережно, насколько это было возможно в данной ситуации, – для нас обоих будет лучше, если я уеду, и мы с тобой это понимаем.

– Мне не будет лучше. Я тебя люблю и не хочу, чтобы ты сейчас уезжал.

– Что?

Не ожидавший подобных признаний, Макар опешил.

– Я тебя люблю, – повторила она, улыбнувшись, и пожала плечами. – Что здесь такого?

Ощущая себя водевильным мерзавцем, соблазнившим провинциальную девушку, Илюшин выругал себя за то, что вообще с ней связался и теперь ему предстоит сцена объяснения на балконе – в его случае на веранде.

– Ксеня, – начал он, чувствуя, как сводит скулы от нестерпимой банальности, которую он собирался изречь, – ты замечательная…

Ксеня вскочила, расхохоталась, и он вынужден был замолчать.

– У-у-у! Чем же вас приложило-то так, Макар Андреевич? – сочувственно спросила она. – Неудачная семейная жизнь и травмирующий развод? Но по вам не скажешь, что развод способен выбить вас из седла на долгое время. Бросившая вас ради другого принца прекрасная девушка тоже отпадает – на дурака вы не похожи, скорее на слишком умного. Чем же вас так перекорежило, а?

– Ксения Ильинична, поймите… – начал Макар, пытаясь попасть в тон ее насмешливо-сочувственной интонации и с изумлением убеждаясь, что у него ничего не получается.

Но Ксения Ильинична его перебила:

– А я все понимаю. Я даже заранее могу сказать, что вы хотите мне сообщить.

Она взъерошила волосы, точно скопировав илюшинский жест, и произнесла сдержанным голосом, пародируя его манеру:

– «Дорогая Ксеня, ты замечательная, просто удивительная! Но, увы, нам не суждено быть вместе! Прости и пойми».

– Что-то в этом роде, да… – пробормотал Илюшин, чувствуя себя дураком.

– Скажите, Макар Андреевич, – она наклонила голову, с любопытством его разглядывая, – вы так и будете сидеть в панцире? Так и будете бежать от любых отношений, которые, не дай бог, заденут ваше невероятно чувствительное сердце? А? Так и собираетесь притворяться перед самим собой, что никого не любите?

Теперь она не ерничала.

– Мне так легче, – сказал наконец Макар и поглядел ей прямо в глаза. – Так можно жить.

Она подумала, понимающе кивнула.

– Принимается.

Отошла к перилам, постояла в задумчивости, наблюдая за ласточкой, затем обернулась к молчавшему Макару.

– Принимается, – повторила она. – С одним дополнением. Я не собираюсь никого переубеждать, но у меня на вас есть свои планы. И если вы решили, Макар Андреевич, что сможете заставить меня вас прогнать, то тут вы ошиблись. Прогонять вас в ближайшее время я никуда не собираюсь.

– Ближайшее – это сколько? – полюбопытствовал Илюшин.

Ксеня вытянула губы трубочкой, принялась загибать пальцы.

– Ближайшее время – это десять лет. Ну, плюс-минус два года.

Он рассмеялся, встал и подошел к ней, радуясь, что она так мило свела все к шутке.

– Извини, – в голосе его звучало искреннее сожаление. – Больше чем на пять не могу согласиться.

Когда он оставил за спиной ее дом, длинные тени от травы падали на дорогу. С остановки возвращались люди, и в садах района со смешным названием Лежебяки лаяли псы, встречая хозяев. Илюшин достал телефон, набрал номер Бабкина.

– Серега, я возвращаюсь завтра утром, – сообщил он. – Все истории – при встрече.

– Билет уже купил?

– Еще нет. Сейчас поеду на вокзал.

Однако сел Макар на автобус, идущий не в центр, а на окраину – в сторону того района, где стоял дом Шестаковых.

Ему хотелось кое с кем попрощаться.

– Значит, говоришь, Эдик пытался сбежать, – пробурчал Яков Матвеевич.

Илюшин кивнул, поправил сумку на плече.

– Дьяволово отродье! А ты, значит, ушел…

Макар снова кивнул, переступил с ноги на ногу. Внизу завозились и заворчали, и он страдальчески закатил глаза – Афанасьев уже двадцать минут мучил его одними и теми же вопросами, а собака таскалась за ним по пятам и упорно ложилась отвислым пузом на кроссовки Макара.

– А ты тут голос не подавай! – прикрикнул на собаку Афанасьев. – Ишь, взяла волю…

Он присел на корточки, и Макар тоже вынужден был сесть. Старик почесал собаку за ухом, и та с готовностью перевалилась на спину, демонстрируя живот, задышала, умильно поглядывая на хозяина, вывалила язык на сторону.

– Похудела, пока шлялась. И жарко ей. Может, конуру в теньке поставить… – размышлял Афанасьев, гладя ей пузо.

– Как вы ее назвали, Яков Матвеевич?

– Дурой, вот как! Чего смеешься? Кто же она, как не дура, если ее пацанята на веревку привязали возле своего дома, а она даже убежать не смогла! Хорошо хоть, я ее разыскал – а не то так бы и сидела на веревке, одуванчики сторожила.

Он поднялся, кряхтя, указал на сумку.

– Поехал ты, что ли?

– Угу. Пора возвращаться.

– Ну… Хорошей дороги тебе.

По лицу Афанасьева Илюшин видел, что старику хочется что-то сказать, но он колеблется, пытается – и не может подобрать слова.

– И вам спасибо, Яков Матвеевич, – искренне сказал Макар, отвечая на невысказанное им. – Берегите себя.

Он закинул сумку на плечо, пожал протянутую морщинистую руку и пошел к калитке. В голове его вертелась мысль о том, что он хотел что-то спросить у старика, что-то несерьезное – совершеннейшую мелочь, которая не имела никакого значения, а лишь должна была удовлетворить его любопытство… Что-то совсем несущественное…

Мелочь не вспоминалась.

«Ну и черт с тобой», – сказал мелочи Илюшин и перестал об этом думать. В конце концов, это действительно было что-то незначащее.

Он дошел до поворота к остановке, бросил взгляд на куст светло-синей, почти небесного цвета сирени, ветки которой перевешивались через палисадник. Земля под ними была усыпана опавшими цветами.

«Какая-то мелочь…»

Неподалеку от остановки на площадке, обсаженной кустами, двое мальчишек раскачивались на качелях, соревнуясь, кто выше взлетит. Две женщины с сумками разговаривали возле горки, поглядывая на них.

«Маленькая зарубка в памяти, которую я поставил себе, а потом забыл про нее…»

Двери подъехавшего автобуса с шипением открылись. Водитель закурил, стряхивая пепел в окно и поглядывая в зеркало на пассажиров, заполнявших салон. Макар видел, что двери сейчас закроются, и понимал, что нужно поторопиться, чтобы успеть, но что-то держало его возле площадки, где мальчишки раскачивались на качелях.

«Сущая ерунда… Почему же это не выходит у меня из головы?»

– Пашка у нее на фабрике работает, – донесся до него голос одной из женщин. – А она сама дома сидит.

Двери автобуса закрылись, и Макар вздрогнул от этого звука. Водитель развернул свой транспорт на площади, и автобус неторопливо потащился вверх, в сторону вокзала. А Илюшин остался на месте, потому что секунду назад наконец вспомнил, о чем же он так и не узнал, пока жил в городе.

Старик недоуменно воззрился на него, когда увидел Макара возле своего дома.

– Забыл чего? Ты же уезжать собирался…

– Забыл, Яков Матвеевич. Скажите, вы не знаете, чем раньше занимался Валентин Ованесович? Он говорил, у него была интересная профессия, а какая – не сказал.

– А-а, Корзун! – Афанасьев выпрямился, почесал в затылке. – Да, профессия у него и впрямь была интересная. Об этом, правда, мало кто знает, потому что Валентин – мужик неразговорчивый. А работал он иллюзионистом в цирке. Я даже как-то статью про него читал, восхищался…

– Иллюзионистом в цирке?! – перебил его Макар.

– Ну да. С гастролями ездил, за границей побывал. А потом что-то не задалось у Вали, и он осел у нас, в Тихогорске. Кажется, родители его отсюда родом… Ты что же, из-за этого вернулся?

«Иллюзионистом. В цирке».

– А что это у тебя вид какой ушибленный стал? – удивился Афанасьев. – Только что вроде бодрый был, нахальный…

Илюшин пробормотал что-то невнятное, чувствуя себя так, будто получил солнечный удар.

«Иллюзионистом».

«В цирке».

– Э-эй, парень! – встревожился Яков Матвеевич. – Ты чего?

– Все нормально, – выговорил Илюшин. – За исключением того, что глупость не лечится.

– Не понял…

– Это я о себе, Яков Матвеевич. Только о себе.

Снаружи оказалось не заперто, и Макар бесшумно вошел в дом, где его встретили полумрак и негромкие голоса. Илюшин двинулся на звук. Из-под ног его метнулась какая-то тень, исчезла в незаметном лазе.

Стучать он не стал, и, когда толкнул дверь, Эля вскрикнула от неожиданности. Илюшин одним взглядом окинул комнату, поразившись тому, насколько она отличалась от той, выходившей окнами в сад, возле которой он стоял, когда выследил девушку.

В этой комнате стены были затянуты темной тканью, а одна и вовсе закрыта ширмой, из-за которой виднелись длинные металлические пруты и угол раскладной лестницы. Блестящие ящики, коробки, пара круглых столов, между ножками которых отсвечивали зеркала, черный занавес, крепящийся на прямоугольной раме, – вещи, назначения которых Макар не мог определить, а в дальнем углу – сооружение, похожее на алюминиевый кран: высокое, до самого потолка, затянутое вверху то ли бумагой, то ли тонкой тканью.

Когда Илюшин вошел, Эля сидела возле столика, на котором были разложены инструменты, а Валентин Ованесович возился у основания этой конструкции. Услышав ее вскрик и обернувшись, Корзун не вскочил, а неторопливо поднялся, стягивая тонкие перчатки. По губам его пробежала усмешка, он покачал головой, будто досадуя на самого себя, что забыл запереть дверь.

– Значит, иллюзионист… – сказал Макар, останавливаясь перед дверью. – Рано вы ушли из профессии, Валентин Ованесович. Ваш талант не до конца реализован.

Они переглянулись.

– Только не говорите о вашей непричастности к делу Шестаковых, – предупредил Илюшин. – Хоть и с большим опозданием, но до меня все-таки дошло, кому я обязан встречей с призраком Татьяны Любашиной.

Он невесело рассмеялся.

– Знаете, Валентин Ованесович, а ведь я действительно поверил в то, что видел нечто потустороннее… Я понимаю, что на это вы и рассчитывали.

Испуг на лице Эли сменился раскаянием.

– Мы не хотели вас обманывать, – жалобно сказала она, делая шаг к Илюшину. – То есть нет, хотели… но не специально…

Она сбилась, снова взглянула на Корзуна, ища поддержки. Тот подошел к ней, взял за руку.

– Вы садитесь, Макар Андреевич, – он указал на стул возле окна. – Надеюсь, драться не собираетесь?

– Нет. Не собираюсь.

Илюшин прошел к стулу, бросил взгляд в окно, затянутое тонкой поблескивающей сеткой. От банок, стоявших на подоконнике, пахло скипидаром и краской.

– Я понял, что Шестаковы используют меня в своих интересах, только сегодня утром. Мне и в голову не могло прийти, что тем же самым занимаетесь и вы.

– Мы вас не использовали! – горячо возразила Эля.

– Именно это вы и делали. Создавали противовес своей семье: они старательно убеждали меня, что призрак – это их рук дело, а вы – в том, что он существует, хотя поверить в это было почти невозможно. Вы победили. Я вам поверил и чуть не уехал из города в твердой уверенности, что привидения существуют.

– Почему не уехали, если не секрет? – поинтересовался Корзун, сохраняя невозмутимость.

– Я вспомнил брошенную вами фразу об интересной профессии и спросил у Афанасьева, чем вы занимались раньше.

– А-а-а… – протянул бывший иллюзионист. – Да, сам виноват, сболтнул лишнего. Недооценил вас немного.

Ни в голосе, ни во взгляде его не было враждебности. Илюшин почувствовал нечто вроде восхищения ими обоими.

– Эля, идея с привидением принадлежала вам?

Девушка кивнула. Щеки ее чуть покраснели, но в остальном она ничем не показывала своего волнения.

– Я догадывалась, что мать убила Танюшу, – ровно сказала она. – В тот вечер они вернулись замерзшие, страшные, и руки у мамы были красные, с потрескавшейся кожей. Вы понимаете – я не могла знать точно… Мне было девять лет. Я любила Таню – иногда мне казалось, что я люблю ее даже больше, чем маму. Я тосковала без нее, но когда позже я пыталась заговорить о ней, что-нибудь вспомнить, тетя Роза обрывала меня. Поэтому я перестала вспоминать – вслух, вы понимаете?

– Вы с кем-нибудь поделились?

– Нет, конечно! С кем? Единственный человек, которому я могла все рассказать, был мертв. Мама утеплила стену между комнатами и из крайней сделала проход в сарай, хотя это было бессмысленно – представьте только, жилая комната стала частью сарая! Мне кажется, если бы она могла, то разрушила бы их, чтобы ничто не напоминало ей о Тане.

– Когда вы придумали призрак, вы уже знали точно, что она убила Любашину?

Эля покачала головой.

– Я подслушала обрывки ее разговора с Эдиком, Леней и Ларисой – они обсуждали, как избавиться от Таниной дочери, которая выросла и решила претендовать на наследство. Я толком ничего не поняла, потому что они разговаривали полунамеками, очень тихо, но мне стало страшно. Знаете, у меня не было уверенности ни в чем… только догадки… но я помнила мамины распухшие руки в тот вечер и как тетя Роза лежала наверху, а мама никого к ней не пускала…

Пятна на ее щеках стали ярче.

– Я разыскала Соню и поговорила с ней. А Валя сказал, что сможет реализовать мою идею.

Девушка взглянула на Корзуна, и тот едва заметно кивнул.

– Как вы это сделали, Валентин Ованесович?

Тот поколебался, затем признался:

– Система шторок в зеркалах. Дело сложное, понадобилась выдумка, да и в чужом помещении крайне сложно работать… Эля придумала открыть дверь из сарая, разобрав завалы, и я проходил оттуда. Через шкаф, – Корзун усмехнулся в ответ на недоверчивый взгляд Макара. – Пару месяцев пришлось потрудиться – работал, когда в доме никого не оставалось. Все, что можно, собирал в подвале, а затем приносил с собой. Кроме Сони… – Он улыбнулся. – Она приходила сама.

– Вы хотите сказать, когда я видел отражение, девушка была в комнате?

– Соня стояла за одним из больших зеркал, – кивнула Эля.

– Самое главное было – бесшумно поднять и опустить шторку, – добавил Корзун. – И успеть сделать это за секунду, пока человек оборачивается. В общем, сложностей немало. Так что на это ушло время, но зато когда все получилось…

Он замолчал.

– Что тогда? – настойчиво спросил Макар.

– Тогда все мои подозрения подтвердились, – ответила вместо него Эля.

– Неужели Эльвира Леоновна поверила, что видела призрак?

– Ну вы же поверили, – очень просто сказала она. – Соня ужасно похожа на свою маму, а Валя сделал все так, чтобы никто не догадался, что это фокус.

– И как она отреагировала, когда увидела отражение?

– Закричала и потеряла сознание, – сказала Эля после паузы. – А когда пришла в себя, чуть не разбила зеркало.

– Если бы она это сделала, мы бы лишились единственного в своем роде механизма, – заметил Корзун. – Практически уникального.

– А затем вы, Эля, решили перестраховаться и сказали матери, что тоже видели привидение, – чтобы у нее не оставалось никаких сомнений на этот счет, – задумчиво проговорил Макар. – И наверняка добавили, что оно было похоже на тетю Таню. Вы добились своего – убедили ее, и Эльвира Леоновна окончательно поверила, что призрак мертвой Любашиной бродит по дому. Интересно, что было потом?

– Тогда они устроили военный совет, – в голосе Эли звучала горечь, – на котором мама рассказала… обо всем. Я соврала Эдику, что иду заниматься с детьми, а сама осталась в доме и все слышала. Никто не ужаснулся тому, что она сделала, и тому, что они собираются сделать. Словно они обсуждали не людей, а помехи! Но маму страшно перепугало «привидение», и, подумав, они решили, что Соню опасно убивать, потому что кто-то из постояльцев может увидеть призрак и начнутся нехорошие разговоры… Поэтому Леня предложил сперва устроить фальшивое разоблачение, которое однозначно показало бы всем, что никакого призрака в доме нет. Оно должно было выглядеть очень правдоподобным, пусть и выставляющим их с Эдиком и Ларисой в нехорошем свете. В общем, все, как вы рассказывали…

– Для этого я вам и пригодился, – согласился Макар. – Чтобы докопаться до правды.

– Я не ожидала, что мама и Эдик с Ларисой и Леней такое придумают, – будто оправдываясь, объяснила Эля. – Их затея оказалась удачнее нашей, потому что любой, кто видел, как Леня в белом платье и парике поднимается на чердак, думал, что это розыгрыш. Кроме той испуганной старушки, которая приезжала перед вами… Но нам она не подходила.

– То, что вы решили использовать именно меня в своих целях, – случайность?

Эля и Корзун переглянулись.

– Мы увидели, что вы подходите под наш замысел, – признал Валентин. – Вы умны, любопытны, проницательны, и вас легко заинтересовать. Нужен был человек, который раскрутил бы эту историю и смог бы дойти до истины, чтобы остановить Шестакову. Ведь мы ничего не придумывали и никого не обманывали. Мы не скрывали прошлое и не подделывали его – лишь хотели, чтобы оно стало известным.

– Видно, я все же не очень проницателен, – усмехнулся Илюшин. – Мне казалось, что все происходящее – цепь случайностей. Эля «случайно» бросила фразу о том, что в доме все не так, как кажется, затем вы «случайно» заинтриговали меня, подбрасывая нужные сведения в нужном количестве, потом Эля «случайно» забыла ключ в столовой, будто бы ненароком перед этим упомянув про комнату Любашиной в разговоре, который никто не стал поддерживать… Да, таких случайностей было много.

– Ну, не так уж и много…

– Не скромничайте. Вы отличный психолог, Валентин Ованесович. Сначала сказали, что Эльвира была жесткой женщиной, затем упомянули о ее мягкости – якобы я могу ее расстроить. У меня сложилось впечатление, что речь идет о двух разных людях, и я не мог не вспомнить о том, что сестры – близнецы. Вы добивались, чтобы я заинтересовался этой историей. Кстати, зря – мне и так было интересно, что происходит в доме.

– Я же говорил, что вы показались нам человеком любопытным и проницательным.

Корзун замолчал, изучающе глядя на Макара. Тот обвел взглядом комнату бывшего иллюзиониста, подумав про себя, что наконец-то получил ответы на все вопросы.

– Если не секрет, что вы собираетесь делать дальше? – негромко поинтересовался Валентин Ованесович.

– Я собираюсь вернуться домой.

– А с тем, что узнали? – с тревогой уточнила Эля.

Макар пожал плечами.

– Ничего. Надо отдать вам должное – вам удалось заставить меня поверить в невозможное. Будете встречаться с дочерью Любашиной, скажите, что из нее получился отменный призрак.

Он улыбнулся, видя, какое облегчение отразилось на Элином лице, встал и подхватил сумку. Корзун и Эля вышли за ним на крыльцо, и Макар обернулся, прежде чем уйти.

Они стояли рядом. Валентин спокойно смотрел на Илюшина, положив широкую ладонь девушке на плечо. Макар кивнул на прощание и пошел по дорожке между клумбами нарциссов и тюльпанов.

– А невозможного не бывает, – негромко сказал иллюзионист ему вслед, будто заканчивая разговор о призраках.

Но Илюшин понял его иначе. Он представил, как изменилась жизнь этого умного, расчетливого, одинокого человека после появления в ней Эли Шестаковой, подумал о том, что разница в двадцать с лишним лет не остановила ни его, ни ее, и догадался наконец, для кого немолодой Корзун выращивает свои цветы.

На вокзале он постоял перед расписанием поездов, убедился, что успевает на последний, и даже выяснил в кассе, что может купить билет любого класса. Выглянул в грязное окно, осмотрел привокзальную площадь, на которой возле своих машин покуривали частники, ожидавшие пассажиров, и вышел наружу, на ходу доставая из сумки сотовый.

– Серега, у меня небольшие изменения в планах, – сказал он, когда Бабкин взял трубку. – Я приеду позже.

– Надолго задержишься? – осведомился Бабкин.

Макар немного подумал.

– Лет на десять. Плюс-минус два года.

Он усмехнулся, выключил телефон и пошел от станции обратно – в сторону зеленого холма.