Марина, опухшая от слез, обессиленно лежала рядом с Валентином на его руке и дышала прерывисто, с болью. Он обнимал ее за плечи, молчал и о чем-то размышлял: лицо было сосредоточенным и суровым.

– О чем ты думаешь? – наконец спросила она, глядя на него, как всегда, с надеждой. Раз он думает, значит, есть какой-то выход… Она выхода не видела.

– Обо всем. – Он посмотрел ей в глаза. – Самое главное, что я должен тебе сказать: ничего непоправимого не произошло, кроме нелепой утечки второстепенной информации и журналистского скандала на ровном месте. Из опубликованных фактов ничего не вытекает. Поскольку мы с тобой прекрасно знаем, что я не заказывал никому пробивать голову Антонову, стало быть, никто это не может доказать. Это блеф, а не компромат! Я не собираюсь реагировать на публикацию, настолько все нелепо.

– Но все читают эту газету. Откуда люди знают, как было на самом деле?

– Это другой вопрос. Из серии – пятно неизвестного происхождения на репутации. Как говорится, то ли у него шубу украли, то ли он украл.

– Твоя репутация… – Марина всхлипнула и опять задохнулась от слез. – Как же теперь… Все же знали, что ты не такой, как другие…

– Да ладно. И другие часто не такие, какими их изображают в газетах. С другой стороны – ты же сама в материале и знаешь историю репутаций, которые считаются белоснежными, несмотря на настоящие пятна крови и грязи… Я роюсь в криминале. Тасую факты, как карты. И нет ничего проще, чем перетасовать их по-другому. Я думал сейчас: сами журналисты догадались пройти в обратном направлении путь Романа Антонова с того момента, как Земцов предъявил ему обвинение, или кто-то из отдела продал информацию? Или кто-то из моих дружелюбных коллег подсказал им этот путь.

– И что лучше?

– Ничего не лучше. Мне несложно узнать, но я не собираюсь этим заниматься. Все рано или поздно станет явным. Антонов заговорит, начнет давать показания, следствие будет с ними работать…

– Да, понятно, а пока… – Марина сделала над собой страшное усилие, чтобы вновь не расплакаться. Потом вдруг села, резко выпрямилась и торжественно произнесла: – Я знаю, что мне нужно сделать. Надо заявить, написать, дать интервью по телевидению о том, что произошло на самом деле.

Валентин на время потерял дар речи. Потом вскочил, схватил сигарету, закурил, заговорил, едва не заикаясь:

– Ты хоть немножко соображаешь? Ты не спятила окончательно? Дело даже не в том, что мы утонем в грязи выдуманных гнусных подробностей. И не в том, что ты посадишь несчастного Кольку Гришкина, который тебя спас. Дело в том, что именно тогда мы близко подойдем к Уголовному кодексу: это как минимум недонесение. Для тебя как максимум – соучастие. Коля у нас «умный», он вполне может сказать, что это ты его уговорила избавиться от тела, чтобы я ничего не узнал. А потом поправится Роман Антонов и грохнет, как Иван Грозный, своего сына… Журналюги бросятся в вендиспансеры и женские консультации – узнавать, не обращалась ли ты по поводу изнасилования…

– Замолчи! – Марина в ужасе закрыла руками уши. Будущая жизнь пронеслась перед ее глазами в темпе только что изложенного кошмара.

Валентин сел рядом, мягко взял ее руки в свои.

– Девочка дорогая, главная моя задача – оградить тебя от всей этой истории. И поэтому ты должна твердо усвоить: ты здесь ни при чем. Если Роману или Кольке захочется поделиться воспоминаниями, что в нынешнем потоке маразма не исключено, вот тогда я и сделаю то, что мне инкриминируют.

– Ты их убьешь???

– Ты даже утратила чувство юмора. Я имел в виду всего лишь профилактику. И мы сейчас поступим практически так, как ты хотела. Покаемся. Следствию в лице Сережи Кольцова. Тем более что он давно меня в чем-то подобном подозревает. Он поставит в известность Земцова. Поскольку это действительно не слишком честно с моей стороны – скрывать от них эпизоды в общем деле. Полагаю, будут найдены верные решения. А публичное самосожжение на телешоу мы отложим до более веселого повода.

…Сергей деловито вошел в их квартиру через час. Пожал руку Валентину, прошел в гостиную, взглянул на бутылку виски на столе, одобрительно кивнул. Потом повернулся к тихо, как тень, вошедшей Марине с опухшим носом и красными глазами. Почтительно поцеловал ей руку. Все молча сели к столу, Валентин разлил виски…

– Хорошо пошло, – прислушался к себе Сергей. – Валек, я твоего звонка ждал, как перед большой переменой. До того, как ты заговоришь, скажу я, ладно? А то ты мне паузы больше не дашь. Ты, конечно, держишь меня при себе как служебную собаку, но они ведь часто бывают проницательнее хозяев. Ты не знал?

– Продолжай, – кивнул Валентин.

– Да, собственно, и продолжать нечего. Сия графиня с изменившимся лицом говорит сама за себя. Да и все твое поведение… Я так и знал, что в ней дело, – Сергей налил себе еще и выпил один.

Марина попыталась улыбнуться, но опять всхлипнула и выбежала из комнаты.

– Нас на бабу променял, – сочувственно посмотрел на приятеля Сергей. – Ладно. Прорвемся. Рассказывай. Понимаю, что услышу нечто душераздирающее. Думаю, Земцов заранее бьется в восторге. Он звонил мне сегодня. Сказал, что ты с этой конкретной датой очень конкретно лажанулся.

– Иначе мне Антонова было не найти. Во всяком случае, быстро. Женщина из «Скорой» дала мне слово, что никому не расскажет.

– Опять баба, – пожал плечами Сергей. – Даже не смешно.