Глава 5

«В Хамельн он вошел в окружении визжащих детей – они не боялись приблизиться к Крысолову. Под звуки дудочки, размахивая шестом, дребезжащим и звенящим бубенчиками, приплясывая и подпрыгивая, Крысолов шел по городу, а дети бежали за ним, передразнивая его походку. Они орали, протягивали руки к шесту, и он отвесил пару затрещин самым крикливым и наглым, теребившим и дергавшим его за подол и пытавшимся повиснуть на мешке за его спиной. Мешок он оберегал очень тщательно.

Стражники, охранявшие город, пропустили его беспрепятственно. Попробовали бы не пропустить! Мост через ров был опущен, и по нему тонкой струйкой тек небогатый люд – все больше крестьяне на телегах, заваленных мешками. Они шарахались от Крысолова в сторону, крестясь, и все разговоры смолкали при его приближении, стоило только людям разобраться, откуда доносится пение дудочки.

Когда он очутился за городскими воротами, неожиданно раздался звук, который заглушил и вскрики, и разговоры, и уж подавно слабый голосок его игрушки. Звон колокола. «Дон-н-н! Дон-н-н! Дон-н-н! – отбивал колокол, и ему вторил другой: – Дин! Дан! Дон-н-н-н!» Словно город встречал Крысолова, одновременно и приветствуя, и угрожая: тяжелый колокольный звон плыл в небе, растекался по улицам, и дудочкин напев казался слабым и беспомощным, словно придавленным им. Но когда смолкли колокола, дудочка вернулась в свое право, и снова зазвучала простенькая мелодия. Крысолов придумал ее сам много лет назад, с тех пор всегда играл только ее, оказываясь в новом месте, и считал чем-то вроде своего талисмана. Поэтому ему не понравилось, как некстати пробили колокола. Второй его талисман находился в сумке, и он чувствовал, что давно пора его проверить. Но сейчас время было совсем неподходящее. Нужно подождать, когда он окажется в одиночестве.

Женщины, высыпавшие навстречу, смотрели на него расширенными испуганными глазами, а некоторые принимались визжать куда громче своих отпрысков и удирали либо застывали на месте как вкопанные – видно, давненько в их городе не появлялись крысоловы, а если появлялись, то выглядели иначе. «К тому же не каждый день увидишь слугу Дьявола», – с внутренней усмешкой подумал Крысолов. Но он заметил и заинтересованные взгляды. В одном из окон, не закрытых ставнями, мелькнуло его отражение: высокий, худой, заросший человек с синими глазами. Мать была синеглазой, он пошел в нее. Несколько женщин из тех, которых он покупал, говорили, что у него удивительные глаза – но он не верил: конечно же, лгали, чтобы вытащить из него побольше монет. Некоторые проявляли удивительную настойчивость в попытках встретиться с ним снова, но и это было объяснимо: он всегда платил, и платил щедро.

Оглядевшись, Крысолов увидел: мужчины в городе почти все были с гладкими щеками и подбородками – значит, и сюда пришло поветрие сбривать волосы на лице.

У многих детей он заметил в руках игрушки – вертушки на палках, бешено крутившиеся, когда их лопасти попадали под сильный порыв ветра. Их громкий стрекот заполнял улицы, и непрерывно то здесь, то там начинала трещать новая вертушка. Крысолов видел, как мальчишки, собирающиеся драться, втыкали палки между камней мостовой и вцеплялись друг другу в волосы, словно дикие звереныши. Он никогда не испытывал симпатии к детям, но эти были особенно злобны и яростны.

Он чувствовал присутствие крыс, и близкое присутствие, но ни одного зверька не попалось ему на глаза, хотя он обшаривал улицу внимательным взглядом, стараясь замечать все детали. Он уже начал опасаться, что толстуха соврала ему или все выдумала, потому что город, на первый взгляд, вовсе не был охвачен страхом, как те деревни в Вестфалии. И вид у жителей был озабоченный, а у некоторых испуганный, но то был страх, вызванный его появлением.

И все же толпа, сопровождавшая его, незаметно разрослась. Теперь за ним следовали не только дети, но и взрослые, которые хоть и опасались вступать в разговоры с пришельцем, но перекидывались фразами между собой, словно бы не замечая его, будто шли по своим делам и случайно встретились. Лишь один человек осмелился приблизиться к нему и теперь волочился рядом, почти вплотную, хотя Крысолов предпочел бы, чтобы тот отошел подальше – старый, изъеденный язвами и покрытый коростой старик в лохмотьях, вонючий, как разлагающийся крысиный труп. Дети тыкали в него палками, а старик огрызался, оскаливая оставшийся во рту десяток гнилых зубов. И все время бормотал, бормотал, так что в конце концов Крысолов начал прислушиваться к тому, что же он бормочет.

– Говорят добрые люди, и злые тоже, и те, кто не добрые и не злые, каких большинство, – бубнил старик себе под нос, но вполне отчетливо, так что Крысолов слышал каждое слово, – что появились удивительные крысы, с длинной шерстью, такой длинной, что они кажутся заволосевшими. Еще говорят, что среди черных видели таких крыс, каких никогда не появлялось раньше, – с белой шерстью, такой белой, словно срезали ее с овец. И говорят также, что от союза белых и черных крыс рождается раз в сто лет такая тварь, которая приходит, чтобы истребить род людской, и узнать ее можно только по знаку зверя за левым ухом и еще по запаху, потому что пахнет от нее молоком, а всем известно, что крысы выкармливают своих отродий желчью, а не молоком. И молоко той твари нужно для того, чтобы выкормить сына дьявольского, ибо из всех живых существ никто, кроме крысы, не согласился на такой грех перед Господом Богом нашим. И еще говорят… – старик понизил голос, – что они разносят черную смерть.

Крысолов вздрогнул и сбился с шага, но не остановился и не подал вида, что расслышал последние слова. Все, что бормотал вонючий нищий до этого, было обычной бессмыслицей, которой Крысолов наслушался невероятное количество за годы своих странствий. Но черная смерть не была бессмыслицей.

Он повернулся и посмотрел на старика, но тот с неожиданным проворством вдруг скользнул в толпу детей, с верещанием рассыпавшихся в разные стороны, и исчез в темном переулке, сверкнув на прощанье неприличной прорехой в своей дырявой одежде. Крысолов проводил его мрачным взглядом. Впрочем, правду говорил нищий или врал, но сказанное им следовало запомнить.

Они двигались по главной улице города туда, где острыми иглами шпилей целился в проплывавшее над ним брюхо облака собор. Издалека завидев его, Крысолов поразился тому, насколько тот огромен и величественен. Но отчего-то чем ближе они подходили, тем меньше казался собор, и когда стискивавшие их справа и слева дома расступились и Крысолов очутился на главной площади, впечатление ошеломительной грандиозности рассеялось окончательно. Собор как собор, подходящий для богатого города.

Рядом не такая высокая, но куда более основательная, громоздилась ратуша – мрачное каменное здание, больше похожее на тюрьму. Вокруг – опустевшие лавки, оставленные деревянные лотки, под которыми все вычищено так, словно торговцы, уходя, вылизали площадь языками.

– Где нынче торгуют? – спросил Крысолов у ближайшего мальчишки, поймав того за ухо, чтобы не вывернулся. Он видел подводы крестьян, видел, что в Хамельн привозят провизию, но рынок, перед которым они стояли, был заброшен.

– Нигде! – Мальчишка попытался вырваться, но ухо его стиснули железные пальцы. – Теперь торговцы развозят товар прямиком по бюргерским домам!

– Почему так?

– Потому что крысы! Крысы, добрый господин! Добрый господин, отпусти мое ухо!

– Оторву его и скормлю крысам, если ты соврал, – пригрозил Крысолов. – Отчего же я не вижу ни одной черной твари? Где они все?

В глазах мальчишки мелькнул страх. Он покосился на собор и проблеял:

– Там… Они все там…

– Где – там?!

Но прохвост рванулся изо всех сил, и Крысолов отпустил его. Все равно по глупой роже было видно, что толку от него не добьешься.

Двери ратуши распахнулись, и на ступеньках показалось несколько человек. Крысолов сунул уже ненужную дудочку в карман – свою роль она исполнила, как и его яркий наряд, как и шест, на верхушку которого он еще на подходе к площади предусмотрительно набросил ярко-красный платок, длинные концы которого свисали до середины шеста. К следующему звону колоколов весь Хамельн будет знать, кто появился в его стенах.

Неспешными шагами он направился к поджидавшим его людям, на ходу раздумывая о том, почему же все-таки не видно крыс.

Навстречу ему выдвинулся широкоплечий человек с окладистой черной бородой, едва ли не первый из увиденных Крысоловом, у кого сохранилась растительность на лице. Блестящие, глубоко посаженные глаза смотрели на пришельца угрюмо, но без страха. Пальцы перебирали разноцветные нити на конце расшитого пояса.

– Зачем ты пришел? – зычным голосом спросил он, легко перекрыв шум людей за спиной Крысолова. Те притихли.

– Избавить вас от напасти! – дерзко ответил Крысолов, делая еще шаг ему навстречу и прикидывая расстояние, оставшееся до чернобородого. Это могло оказаться важным.

– Где ты видишь напасть? Или ты встретил по дороге хоть одну крысу? – с притворным удивлением осведомился бородатый, и сзади послышались смешки.

– Мне не нужно их видеть. Я их чувствую, – сказал Крысолов, что было истинной правдой. Он не сомневался, что крысы в городе есть. – Или ты думаешь, что я шарлатан?

– Ну что ты! Конечно, нет! – с нескрываемой издевкой возразили ему. – Разве может быть у шарлатана диплом, в котором говорится на одном понятном всем и двух не понятных никому языках, что он – первый во всей стране уничтожитель крыс. Разве могут быть у него письма от почтеннейших людей города Кельна, в которых описаны его подвиги? Разве, спрошу я тебя, может быть у шарлатана грамота от них же, в которой они благодарят его за чудесное избавление?

«Да, кто-то допустил промашку, попытавшись надуть славных местных жителей, – подумал Крысолов, глядя на высокомерные лица. – Скудоумные лгуны, рассчитывавшие на звонкую монету и не удосужившиеся изобрести ничего правдоподобнее, чем письма и бумажки с печатями – само собой, подложные. Такие трюки проходят только в деревнях, где нет ни одного жителя, разумеющего грамоту. Но в Хамельне?!»

– У меня нет ни дипломов, ни писем, ни грамоты, – громко сказал он, дождавшись, когда утихомирится толпа, снова заворчавшая после слов чернобородого, будто пес, не получивший вожделенную кость. – Мне они не нужны. Крысам ни к чему грамоты, им нужно Слово, которое изгонит их из города, и я его знаю. Если же ты все-таки считаешь, что перед тобой – мошенник… – он повысил голос и приготовился, – тогда пускай ЭТО убедит тебя в обратном!

В следующий миг он исполнил один из своих коронных фокусов, срабатывавших всегда и со всеми: уронил навстречу чернобородому шест, в последний миг встряхнув его так, что платок слетел и опустился на каменные ступени ратуши.

Он любил эту забаву. Так просто и так впечатляюще. Перед лицами стоящих на крыльце оказались оскаленные морды крыс: все пятнадцать, искусно сшитых вместе, так что казалось, будто из одного толстого тельца вырастают головы – пятнадцать голов, торчащих в разные стороны, словно жутковатый цветок, распускающийся из серого стебля.

Люди вскрикнули и отшатнулись. Конечно же, они не боялись чучел! Но внезапность есть внезапность – ни один из них не успел скрыть своих чувств.

– Я убил его семь дней назад, – презрительно бросил Крысолов, зная, что все равно ни один из них не будет проверять. – Если тебе нужны еще какие-то доказательства, обратись к другому ловцу.

Он вздернул шест, отчего крысы на нем затряслись, повернулся спиной и сделал несколько шагов в сторону городских ворот.

– Э-э, постой! Стой, крысолов!

Что ж, сразу несколько голосов. Это хорошо…

Он нехотя обернулся. Толпа отпрянула назад.

– Похоже, ты в самом деле тот, за кого себя выдаешь, – мрачно сказал чернобородый, поглядывая на шест. – Слишком уж много в последнее время развелось желающих заработать на несчастьях нашего бедного города.

«Бедного города? – хмыкнул про себя Крысолов, слушавший эту тираду с непроницаемым лицом. – Как бы не так!»

Но вслух сказал совсем другое:

– Я хочу поговорить с бургомистром.

– Проходи.

Оказавшись в ратуше, Крысолов позволил себе осмотреться, уже не скрывая интереса. Просторный, хоть и очень темный зал, в который его ввели, был заполнен людьми, сидевшими на длинных скамьях вдоль стены и толпившихся неподалеку от входа. Судя по одежде, здесь ожидали торговцы. От грубых булыжных стен тянуло сыростью и холодом. Он и его провожатые миновали этот зал и очутились во втором, более светлом, потому что здесь горели свечи в канделябрах на столах, за которыми сидели писари в мантиях и смешных шапках, похожих на ночные колпаки – прежде он таких не видел. Перед некоторыми столами стояли просители, а писари скрипели перьями, уткнувшись в бумаги, будто не в состоянии оторвать от них взгляда. На Крысолова они все же взглянули со сдержанным любопытством и снова углубились в свои занятия.

Перед третьим залом в коридоре стояла охрана – два мордастых стражника с алебардами. Один из них потянулся было к мешку за спиной Крысолова, но тот взглянул на него так, что бедняга живо отдернул руку – видно, опасался, что в силах крысиного ловца откусить ее. Только шест Крысолов прислонил к стене, уверенный в том, что в его отсутствие никто не прикоснется к чучелу.

После этого двери перед ним распахнулись, и он прошел в залу, где принимал посетителей бургомистр Хамельна.

Вытянутая комната с двумя окнами, в которые узкими брусьями падает солнечный свет. В темном углу, куда не проникает солнце, несколько человек – не разглядеть, чем занимаются возле сундуков и лавок. На возвышении у дальней стены – простое деревянное кресло с высоченной спинкой. В кресле – бургомистр в окружении советников. Крысолова осторожно подтолкнули вперед, и он сделал несколько шагов навстречу тому, от кого зависело его пребывание в этом городе.

Бургомистр смотрел на него, стараясь сохранить непроницаемое выражение лица. Но природа выдала ему такое лицо, которое сложно было сохранить непроницаемым, и потому получалось у бургомистра плохо. Оно было пухлое и словно набитое изнутри комочками ваты, бугорками выпиравшими из крыльев короткого носа, из щек… а подбородок и вовсе был ватный, мягкий – казалось, ткни – и палец утонет. И кожа у бургомистра была розовая-розовая, словно солнце этого лета, прохладного, но щедрого на светлые безоблачные дни, не обжигало ее вовсе.

При том он был высок и держался, как подобает важному человеку, – выкатив вперед объемистый живот, с которого ниспадали складки бархатного красно-лилового платья. Во всем его облике было что-то неуловимо нелепое, и Крысолов внезапно поймал себя на ощущении, будто сидящий в неудобном кресле человек прекрасно осведомлен об этом и сам прилагает старания к тому, чтобы казаться смешным. Это ощущение ему не понравилось. Да и взгляд у бургомистра был испытующий.

У его ног, склонившись, стоял человек и что-то нашептывал, то и дело оборачиваясь на вошедших. Наконец он замолчал, поклонился и стал пятиться назад, пока не скрылся в темном углу.

– Значит, ты называешь себя крысоловом? – нарушил молчание бургомистр. Голос у него оказался высокий, но сильный.

Крысолов молча поклонился в ответ.

– Отвечай!

– Да, ваша светлость. – Он обращался так к любым чиновным господам независимо от того, носили ли они титул. Это всегда себя оправдывало.

– И ты берешься истребить всех крыс Хамельна? И подпишешь бумагу, в которой будет говориться об этом?

Крысолов увидел ловушку и усмехнулся в бороду. Видно, знать этого города привыкла иметь дело с круглыми дураками.

– Ваша светлость, я не берусь истребить всех крыс до одной. Это не в силах человеческих. Я лишь могу ручаться, что Крысиный Король уведет большинство своих подданных прочь из этих мест.

За креслом возникло брожение и перешептывание.

– Почему ты считаешь, что у тебя получится то, что не получилось у нашего епископа? – пронзительно выкрикнул стоящий за креслом маленький седой старик с ехидным лицом. – Крысиный Король был вызван на суд, но посмел не явиться, бросив тем самым вызов Церкви. Ты же утверждаешь, что можешь вступить с ним в сговор!

– Ни в коем случае, ваша светлость! – немедленно возразил Крысолов. – Никаких сговоров! Напротив, я сообщу Королю тварей о том, что он нарушил наши законы. У меня есть верные средства для того, чтобы он покинул ваши края.

– Козни дьявола… – проворчал старик, но отступил на шаг назад.

– Сколько времени займет твое колдовство? – брезгливо спросил чернобородый, который подошел к окну и теперь стоял там вполоборота к Крысолову, заложив руки за спину.

Задавая вопрос, он даже не обернулся, выказывая пренебрежение. Но пренебрежение, как считал Крысолов, есть меньшее из возможных зол. Лучше уж пусть им пренебрегают, чем присматриваются так внимательно, как худой мужчина с заостренным подбородком, длинная черная ряса которого волочилась по каменному полу.

– Около пяти дней.

– Это слишком много! – воскликнул один из советников, и Крысолов едва сдержал удивление.

– Однако… – начал он, аккуратно подбирая слова, – бедствия вовсе не так велики, как рассказывают…

И поймал взгляд, которым обменялись чернобородый и бургомистр.

– Что же может произойти за пять дней? – закончил он, изучающе глядя на них.

Вместо ответа бургомистр наклонился к нему из кресла:

– Сколько ты хочешь за свою работу?

Он взвесил все, чему был свидетелем в этот день, и хотя голос разума говорил, что никто не заплатит больше, чем принято, поскольку в городе нет голода, что-то заставило его сказать совсем другое:

– Сто золотых солидов и тысячу денариев.

Сзади кто-то издал невнятный звук, а бургомистр изумленно привстал, но под взглядами советников сел обратно.

– Сто солидов?! – он рассмеялся, но смех его прозвучал неестественно. – Да ты пьян или сошел с ума!

– И тысячу денариев, – напомнил Крысолов, удивляясь собственному спокойствию и убежденности в том, что он получит то, что просит.

Старик, говоривший о кознях дьявола, трагическим жестом воздел руки к потолку и завопил:

– Тысячу денариев за то, чтобы прогнать три сотни крыс?! Убирайся отсюда! Убирайся, пока тебя не схватили и не бросили гнить в тюремные подвалы! И рассказывай всем о великой милости нашей, по которой мы отпускаем тебя, несмотря на твою наглость!

Однако вопли его звучали не слишком убедительно, и в конце концов старик замолк. Только глаза его продолжали метать молнии.

Крысолов помолчал и сам, по своей воле, подошел ближе к возвышению. Его никто не остановил. Он поднял глаза на бургомистра и тихо сказал:

– Я прошу не так много, если подумать, от чего избавится Хамельн. Ведь поговаривают, ваша светлость, что крысы разносят черную смерть.

В голубых глазах навыкате отразился ужас, но бургомистр быстро взял себя в руки.

– Это лживые слухи! – прошипел он, наклонившись к Крысолову. – За которые тебя вздернут на виселице, если ты осмелишься еще раз упомянуть об этом!

– Но ведь разношу их не я, – таким же шепотом возразил Крысолов. – И потом, скажи, сильно ли тебе поможет мой труп, если окажется, что я прав?

Наступила тишина. Бургомистр поедал его взглядом. Наконец он откинулся назад и выдохнул:

– Ты берешься избавить город от крыс независимо от любых обстоятельств, которые могут помешать тебе?

– Да, – твердо ответил Крысолов. – В пять дней или меньше. «Если повезет», – добавил он про себя.

Добрая дюжина человек сопровождала его в залу ратуши, где он обязан был поклясться на Библии, что не использует свою силу против Церкви и жителей, и поставить свой знак на договоре с городом. Эта новая комната, куда его привели, была забита манускриптами, большую часть из которых, как он заметил, поели крысы и мыши.

– Ставь свой знак!

Перед ним развернули свиток, который он взял в руки и поднес к глазам под насмешливыми взглядами своих спутников. Они не сомневались, что он не умеет читать. Откуда им знать, что он, сын аптекаря, научился разбирать странные значки в книгах отца, когда ему не было шести. Итак, обычная формула: «Я, пользуясь своей силой, недоступной обычным людям, обязуюсь изгнать…»

– Тебе зачитают вслух, – пренебрежительно сказал чернобородый.

– Благодарю, ваша светлость, – хладнокровно ответил он. – Но в этом нет нужды. Позвольте заметить, что здесь ничего не сказано о моей награде.

Они не смогли скрыть удивления. Затем нехотя распорядились позвать писаря, и тот занес в договор все, что потребовал от него Крысолов. Нельзя было подписывать договор без того, чтобы его не прочитал бургомистр, и потому всей гурьбой они пошли обратно, провожаемые шепотком и недоверчивыми взглядами: весть о прибытии заклинателя крыс уже разнеслась по ратуше, а если бы и не разнеслась, костюм его привлекал к себе достаточно внимания.

В главной приемной зале все прошло быстро: бургомистр вывел свою подпись и приложил к свитку печать, которую ему поднесли на золоченом подносе. После этого договор протянули Крысолову, и он, успокоенный, уже собирался поставить свой знак, когда неожиданно осознал, что в зале появился еще один человек, которому здесь не было места. Этот человек прятался в темном углу, как видно, надеясь, что его не заметят среди сборища сутулых стариков, толпившихся возле лавки. Они были как плесень, разросшаяся на влажных холодных стенах, и всякий, попадавший в окружение этой плесени, сливался с ней. Но Крысолов его заметил. Вернее, почувствовал. Он поднял глаза и застыл, сдерживая негодование.

Это была женщина. Как раз входившая в тот возраст, в котором они становились наиболее опасны – около двадцати пяти лет, может быть, чуть младше. Рыжеватая, загорелая, в зеленом чепце и простом сером платье, которое оставляло руки обнаженными по локоть, она смотрела на него так, как ребенок смотрит на зверей в бродячем цирке, – приоткрыв рот, широко распахнув глаза. Когда она увидела, что ее обнаружили, то сперва смутилась и нырнула за спину одного из стариков, но очень скоро выставила рыжую мордочку снова. Он знал, что рыжую, потому что видел золотистое сияние выбившихся из-под чепца волос.

Его охватила злость. Женщине нечего делать в ратуше! К тому же его покоробила оскорбительная откровенность ее поступка – она ведь пришла лишь затем, чтобы посмотреть на него, и никто даже не подумал этого скрыть! Он резко черкнул по свитку пером, и поставленный им знак – две пересекающихся линии, как крест со смещенной вниз серединой – внимательно рассмотрели все стоявшие вокруг бургомистра.

Детали были обговорены быстро – где он будет жить, нужны ли ему помощники, сколько бутылок вина в день он хочет получать. Услышав последний вопрос, он понял, что его предшественники не теряли здесь времени зря, а раз так, было бы глупостью не воспользоваться плодами их трудов. Он вышел из ратуши, пообещав бургомистру начать работу с завтрашнего утра, хотя в действительности намеревался освоиться в городе уже сегодня, чтобы понять, как он будет бороться с местными крысами. «Неплохо увидеть хотя бы одну для начала».

У выхода его ждала толпа в три раза большая, чем та, с которой он сюда пришел. Невежественные люди, они полагали, что он УЖЕ провел обряд изгнания и сейчас предъявит им крысиные трупики, как будто одно его слово могло истребить всех до единой крыс в городе. Чтобы не разочаровывать их, он снова показал «Крысиного Короля», и большинство тут же разбежалось. Остались лишь дети со своими вертушками, которые выводили его из себя стрекочущими звуками, да несколько мужчин с туповатыми лицами, которым, похоже, было все равно, на кого глазеть.

Но в последний момент, когда ратуша уже почти скрылась из виду за изгибом улицы, он увидел, как из дверей выскользнула гибкая женская фигура и устремилась за ними, и все время, что они шли до дома, в котором бургомистр распорядился поселить его, рыжая следовала за ним, будто бы по своим делам. Все эти бабы любопытны, как крысы, он давно это заметил. В конце концов она потеряла осторожность и приблизилась к нему почти вплотную. Выведенный из себя таким бесстыдством, он обернулся и поймал ее взгляд, но она не отвела глаза, а продолжала смотреть на него, будто завороженная. Крысолов сплюнул, отвернулся и больше не оборачивался. Дразнить самолюбие развязной бабенки он не собирался».

Серебряный шар, крутившийся над полутемным залом, сверкал и рассыпал блики, которые валились на танцующих, как снег, и исчезали в никуда. Музыка гремела вовсю, но даже она не заглушала азартных криков, доносившихся из соседнего зала, и резких, как выстрел, ударов: там компания мужчин гоняла шары на бильярдном столе, и официантки сновали туда-сюда все с новыми и новыми кружками пива. Алька даже наведалась в этот зал, оценила потенциал игроков, стараясь не привлекать к себе внимания, но вернулась на свое место, разочарованная. Менеджеры, смывшиеся из дома, вот кто это был. «Сбежавший из семейной клетки менеджер, конечно, страшный зверь, – подумала Алька. – Но мне, увы, не подойдет».

Возле шеста в центре танцпола извивалась, томно закатив глаза, пухленькая девушка лет семнадцати. Сидя за стойкой бара, Алька поглядывала на нее и размышляла, как скоро девица шлепнется. «Полминуты. Если ей повезет, то одна минута».

Воодушевленная жидкими аплодисментами двух бледного вида юношей, раскачивающихся возле танцпола не в такт музыке, девица повернулась спиной к шесту, опустилась на корточки и стала медленно подниматься, прогнувшись в спине. «Кто ж тебя, милая, учил попу так отклячивать? – мысленно посочувствовала ей Алька. – Ты же, как пить дать…»

Закончить мысленную фразу она не успела: девушка потеряла равновесие, покачнулась и свалилась набок, в последнюю секунду ухватившись за шест.

– Третий раз уже падает, – флегматично заметили за Алькиной спиной. – А все не угомонится.

– Мы, женщины, такие, – согласилась она, обернувшись.

Бармен, разумеется. Коренастый невысокий парень со взглядом пройдохи. Смотрит на нее с интересом, ухмыляется совершенно откровенно. «Может, ты мне и нужен, дружочек?»

Парень смешал коктейль, поставил на стойку перед Алькой.

– За счет заведения.

– Спасибо.

Она еще не решила, подойдет он ей или нет, и потому улыбнулась многообещающе, с намеком.

– Володь, три «кровавых Мэри», – выпалила подбежавшая официантка, и бармен, подмигнув Альке, отошел в сторону, а она задумалась, невидяще глядя на танцующих.

Из города нужно было бежать. Алька рассмотрела все варианты и мысленно извинилась перед ангелом-хранителем. «Ты же видишь, – про себя сказала она, – такое дело… Боюсь, даже тебе не удастся мне помочь. Но ты не переживай, я что-нибудь придумаю. Нам с тобой главное – найти подходящую кандидатуру на роль проводника».

Алька ни секунды не сомневалась, что Перигорский отправит за ней всю свою свору. «Уже отправил», – поправилась она. Ей пришло в голову, что очень забавно было бы посмотреть на лицо сыщика, которого она так замечательно одурачила, и Алька рассмеялась от души, несмотря на всю серьезность положения. Но обмануть саму себя не удалось: ее грызла тревога, потому что к числу охотников она своими руками присоединила человека, казавшегося ей более опасным, чем десять Перигорских. «Хотя лысого хрыча тоже нельзя недооценивать. В конце концов, кто, как не он, взял для расследования этого Илюшина».

Алька вспомнила серые глаза сыщика и поежилась. Просто удивительно, что ей удалось провести его! Ангел-хранитель, представлявшийся ей веселым небритым мужиком с крыльями, с которых опадали мелкие грязно-белые перышки, наверняка приложил к этому руку. «Теперь сделай так, чтобы он меня не нашел!»

План у нее сложился сразу же, как только она увидела вывеску ночного клуба. Основная сложность заключалась в том, что нужно было выбрать подходящего человека, и она не имела права ошибиться. За ошибку пришлось бы слишком дорого заплатить.

Джинсы, купленные в первом попавшемся магазине, были Альке изрядно велики, но пояс, к счастью, скрывала просторная рубашка. Все деньги, которые она выгребла из портмоне сыщика, пришлось отдать за эту подделку «под фирму», и у нее осталось совсем немного – на пару коктейлей да салат. «Ничего, – утешала себя Алька, – если я найду того, кто меня вытащит отсюда, финансовая проблема на ближайшее время будет решена».

Проще всего было выбрать мужчину. На первый взгляд, этот вариант казался единственно возможным и наиболее подходящим для Альки. Но что-то в ней сопротивлялось, какой-то маленький жучок сомнения свербил внутри, и уже два подходящих на вид кандидата ушли из клуба, сопровождаемые стройными длинноволосыми девами в тесной одежде. Альке представлялся потный, подвыпивший ангел, сидящий на проводах, свесив волосатые ноги, и укоризненно качающий головой. «И какого дьявола я тебя слушаю, а? Если сюда догадаются заглянуть люди Лысого, ты меня будешь вытаскивать, что ли?!»

Но она по-прежнему медлила, рассматривая тех, кто танцевал, сидел за столами, подходил к стойке, бросая на нее взгляды. Контингент здесь был не Алькин, но капризничать на ее месте не приходилось.

Взгляд ее упал на коротко стриженную девушку лет двадцати пяти, самозабвенно двигавшуюся под латиноамериканскую мелодию. У девушки были белые волосы, торчащие во все стороны блестящими иглами, сильно выпяченный вперед подбородок и узкие плечи с выгнутыми мостиками ключиц. Джинсы, небрежный топ, не стесняющий движений… Наметанным взглядом Алька определила, что танцует белобрысая почти профессионально, и одобрительно кивнула, когда та сделала «волну»: гибкая оказалась девчонка, пластичная. Мелодия закончилась, и кто-то из стоявших рядом парней тронул белобрысую за руку, сказал что-то, ухмыляясь, но та молча, с презрительным выражением отняла руку и отошла на несколько шагов.

Вернувшийся бармен, проследив за взглядом Альки, перегнулся через стойку и попытался доверительно сказать, а на самом деле почти крикнул ей в ухо:

– Это Вика! Девочек предпочитает! Каждую субботу у нас тусит.

Теперь Алька посмотрела на Вику внимательнее. «Девочек предпочитает, говоришь?» Она представила себя стоящей под проводами, ощутила, как на голые руки упали щекочущие перышки, и подняла глаза вверх. «Ну, что скажешь?» Ангел показал большой палец, на который налипла шелуха от семечек, и, кажется, одобрительно икнул.

Когда под выкрики диджея заиграла следующая композиция, Алька спрыгнула с высокого табурета и, покачивая бедрами, влилась в толпу танцующих, стараясь встать поближе к Вике. Движения она поймала без труда и легко повторила, подбавив чувственности. Возле нее очень быстро образовался небольшой круг, как и возле белобрысой, и Алька с удовлетворением заметила, что та стала приглядываться к ней. Спустя несколько секунд они уже танцевали в одном круге, не говоря ни слова, подчеркнуто не обращая внимания друг на друга. Глаза опущены, бедра извиваются в такт ритму, лица отрешенно-сосредоточенные. Какой-то подвыпивший тип в мятой рубашке попытался присоединиться к ним, но его оттеснили.

– А теперь… – раздался усиленный микрофоном голос, – медленный танец! Дамы приглашают кавалеров. Девчонки! Не стесняемся, делаем что хотим!

Вокруг раздался дружный смех.

– Делаем что хотим… – протянула Алька и посмотрела на шест, а затем перевела взгляд на девушку, стоявшую рядом. Та рассматривала ее, и вид у нее был немного озадаченный.

– Слабо повторить там? – крикнула Алька, кивнув на танцпол, куда уже вылезли две шатающихся пары.

И, не слушая ответа, размашистым шагом направилась к нему.

– О, у нас еще одна желающая показать свое искусство на шесте! – надрывался ведущий. – Подбодрим красавицу в белой рубашке! Уверен, нам сейчас покажут высокий класс!

«Даже не представляешь, насколько высокий».

Зазвучала композиция, и Алька замерла, глядя в пол, заложив руки за голову. Досчитала про себя до четырех – и начала танцевать.

Внизу кто-то присвистнул, и сразу же назойливый голос взвыл:

– О-о, какое шоу сегодня в нашем клубе! Две кр-р-расотки-блондинки!

Пройдя мимо остановившихся пар, словно не замечая их, Вика встала перед Алькой, усмехнулась и сделала такой жест, словно расстегивала на ней «молнию».

– Давайте, давайте, девочки, не останавливайтесь!

«Девочки» и не собирались останавливаться. Положив руки на плечи Альке, Вика развернула ее, медленно опустилась вниз, ведя ладонями по телу, будто раздевая. Под одобрительные выкрики они извивались возле шеста, словно две змеи, готовящиеся задушить друг друга, но отчего-то медлящие. Их импровизированный танец выглядел настоящим стриптизом, хотя ни та, ни другая не расстегнули и пуговицы, и Алька, обещавшая себе сохранить холодную голову, против своей воли наслаждалась ситуацией: возбужденностью зрителей, возбужденностью партнерши, своей способностью управлять телом так, чтобы каждое движение перетекало в следующее незаметно для глаз.

Она танцевала, как танцует русалка в воде, – преодолевая ее сопротивление, изгибаясь, словно морская трава в набегающих волнах. Вика танцевала иначе: резко, почти агрессивно. Когда музыка закончилась, обе стояли, прижавшись спинами к шесту и тяжело дыша.

– Это был вы-ы-ысший класс! – взвился диджей. – Только не будем совать купюры в трусики нашим девочкам, лучше поаплодируем им от души!

– Еще давай! – завопили в зале. – Э, девки, поддайте жару!

Алька обернулась к Вике:

– По-моему, пора сваливать. Кстати, это и впрямь был высший класс. Мне понравилось.

– Да, сейчас придурки кипеть начнут, – кивнула та. – Пошли отсюда.

Они спустились в туалет. Музыка сюда почти не доносилась, и Алька облегченно выдохнула.

– Фу-ух! Слушай, классно танцуешь! Где занималась?

– Да так, везде понемногу. Меня, кстати, Вика зовут.

– Меня – Алька.

– Ничего так имя. Прикольное.

Она в первый раз широко улыбнулась, обнажив ровные, крупные, как кукурузины, зубы. Из кармана вытащила тонкий цилиндрик помады и принялась подкрашивать губы, наклонившись близко к зеркалу и водя розовым огрызком влево-вправо.

– Я тебя раньше здесь не видела. Первый раз, что ли?

– Угу. А ты, говорят, частенько сюда наведываешься.

– Кто говорит?

– Бармен, – честно призналась Алька.

– А-а… – Вика рассмеялась. – Трепло собачье. Рассказывал тебе, наверное, что я страшная кусачая лесбиянка? Да?

Чуть растерявшись, Алька кивнула.

– Вот что значит один раз не дать! Мстительный оказался, поросенок.

Теперь она показалась Альке совсем другой, чем наверху, – грубее, откровеннее и куда проще. И понравилась куда больше.

– А ты чего танцевать-то полезла, если думала, что я из этих? – озадачилась Вика. – Или ты сама такая?

– Не такая, – рассмеялась Алька. – Танцевать просто так полезла. На душе хреново было, вот и захотелось расслабиться.

– А, это я понимаю. Я сама такая. У меня каждую субботу на душе хреново, поэтому я сюда и тащусь из своей дыры.

– Что за дыра? – небрежно спросила Алька и затаила дыхание.

– Да поселочек небольшой, тридцать километров отсюда. Его только выстроили. Егорин – слыхала, нет? Да никто не слышал. Там всех развлечений – только пауков солить. Еще собакам хвосты крутить, пока не оторвутся. Я за неделю дурею – не представляешь как. Работаю-то дома, никуда не выбираюсь. А ты живешь рядом, что ли?

– Да не… – сказала Алька, поправляя спутавшиеся волосы, – далеко я живу.

– А сюда чего?..

Вопрос повис в воздухе. Алька перестала теребить волосы, поймала в зеркале Викин взгляд и помолчала, принимая решение. Та подняла брови, почувствовав что-то, застыла с помадой в пальцах. Алька облизнула губы и сказала, надеясь, что поступает правильно:

– Спрятаться мне нужно было, Вик. Вот я сюда и заскочила.

– У-у-у, вон оно что! – протянула та, соображая. – А если найдет он тебя?

– Они, – поправила Алька. – Если они меня найдут… Не знаю, Вик, что будет. Честно.

Она отвела взгляд.

– Ну, допустим, до утра ты тут пересидишь… А дальше куда?

– Не знаю, – повторила Алька. – По-хорошему, из города надо сваливать, но ехать мне некуда. Да и они меня перехватят где-нибудь, у них возможностей хватит.

– Ну ты, мать, крута! Это что ж за типы, с такими-то возможностями?

Альке показалось, что в голосе девушки прозвучало восхищение, смешанное с уважением.

– С деньгами все можно, – уклончиво сказала она. – Ты же понимаешь.

Вика тщательно закрыла тюбик помады, явно раздумывая о чем-то. Алька поймала в зеркале брошенный на нее быстрый взгляд. Сверху усилилось «тыц-тыц-тыц», дверь распахнулась, впустив стайку громко хохочущих девчонок, тут же разбежавшихся по кабинкам и начавших перекрикиваться друг с другом.

– Слушай, – наконец сказала Вика, снова наклоняясь к зеркалу и рассматривая свое отражение, – вывести тебя отсюда не проблема. Хочешь, можешь у меня перекантоваться недельку, пока не придумаешь чего-нибудь. Я одна живу, мне без разницы.

У Альки радостно екнуло сердце. Она повернула голову, встретившись взглядом уже не с зеркальной Викой, а с настоящей.

– Правда, можно? – с надеждой спросила она. – Вик, у меня ведь ни денег, ничего… Я заплатить тебе не смогу. Даже расчески, и той нет!

– Ты чего, расческами собралась со мной расплачиваться? – грубовато поинтересовалась та. – Расчески мне очень актуальны, при моей-то шевелюре!

Она поворошила ладонью свой белобрысый ежик и скорчила гримасу. Алька засмеялась.

– Короче, нечего сопли жевать: хочешь ехать со мной – поехали, – подвела итог Вика. – Я все равно скоро уходить собиралась.

– Поехали!

– Ну и чудненько. Все, тронулись! А то сейчас малолетки набегут.

Когда они выскочили из клуба, то обнаружили, что идет мелкий дождь. Асфальт мокро блестел в свете фонарей. У выхода под козырьком курила компания, и Алька отвернулась в сторону, пробегая мимо них.

– Где ж ты, моя ласточка… – бормотала Вика, натягивая на голову капюшон короткого тонкого плаща. – Где ж ты, моя красавица… А, вот куда ты спряталась!

Старенький, видавший виды красный «Хундай» с вмятиной на боку показался Альке лучшей машиной в мире. Вика плюхнулась на сиденье и сразу достала откуда-то пачку сигарет.

– Курить буду много! – предупредила она. – Ты как, ничего? В смысле, не возражаешь?

– Я не буду возражать, даже если ты решишь на меня пепел стряхивать, – искренне ответила Алька. – Только поехали быстрее, а?

– Да не паникуй, прорвемся!

Алька искоса взглянула на воодушевленное лицо неожиданной спасительницы и подумала, что если по дороге она не расскажет свою историю, непременно с устрашающими подробностями, то ужасно разочарует Вику. В идеале та ожидает погони, страстной любви некрасивого, но могущественного олигарха, жаждущего отомстить несостоявшейся возлюбленной, появления ревнивой жены олигарха… «Только бы в индийское кино не свалиться, – размышляла Алька. – Она ведь вовсе не дура».

Освещая фарами дорогу, «Хундай» выбрался со стоянки, пятясь задом. Дождь в свете фар был похож на тучу крошечной мошкары.

«Господи, выбраться отсюда скорее – и больше ничего не надо, – мысленно сказала Алька, снова вспомнив лицо обманутого ею сыщика – того, с серыми глазами, при одном воспоминании о взгляде которого ей становилось не по себе. – Ищи меня тогда, охотничья собака Лысого!»

Алькин ангел печально посмотрел ей вслед, а затем тяжело ухнул вниз с проводов и, взбивая крыльями воздух, с трудом поднялся выше и полетел… Но не за красной маленькой машинкой, быстрой букашкой уползавшей по светящемуся стеблю дороги, а в противоположном направлении – обратно, к городу.

Сергей перелистывал страницы «дел», составленных для него на скорую руку сотрудниками Перигорского. Перед ним стоял ноутбук, в котором имелись те же данные, но дальновидный Игорь Васильевич приказал распечатать каждое «досье» и оказался прав – Бабкину было удобнее и привычнее начинать работу с «живым» делом.

Четыре человека, четыре человека… С одной стороны, не так много. С другой, учитывая специфику их расследования, четверо – это очень много, это чертовски много! Он захлопнул поочередно все папки и разложил перед собой несколько листов, на которые успел выписать важную информацию о каждом из клиентов. Бабкин предпочитал ориентироваться по своим записям, а не по чужим.

А еще он предпочитал перед очередным важным делом составлять план. Он привык к этому с юности, убедившись, что единственная область его жизни, где он может ничего не планировать заранее, – это спорт. Там он проявлял удивляющую многих быстроту реакции, неожиданную в таком крупном и неповоротливом на вид человеке. Внешность Сергея была обманчива, в чем неоднократно удостоверялись те, кто недооценивал его.

Но во всем остальном ему приходилось продумывать заранее, что он будет делать, и записывать основные пункты плана. Бабкин не был ни глупым, ни медлительным, но старался избегать ситуаций, которые могли поставить его в тупик даже на короткое время.

В этом заключалось основное отличие их с Илюшиным методов работы. Макар, полагавшийся исключительно на собственное чутье, почти всегда действовал спонтанно и сам не смог бы сказать, какого результата ожидает от тех или иных своих поступков. Однако результат неизменно был, и именно тот, что требовался. Невероятно удачливый, с поразительной, почти феноменально развитой интуицией, Илюшин не раз ошеломлял Сергея, напоминая ему фокусника, вытаскивающего из рукава шумно хлопающего крыльями белого голубя. Обаятельный, легко входящий в доверие к людям, Макар хорошо чувствовал, где ему говорят правду, а где лгут, и Бабкин был уверен, что именно Макар, а не он, пригодился бы для того задания, которое сейчас стояло перед ним.

В глубине души Сергей, очень любя свою работу, полагал, что он хороший оперативник, неплохой исполнитель – но не более того. Начав тесно общаться с Илюшиным, сперва использовавшим его в паре дел как наемную рабочую силу, а затем предложившим постоянное сотрудничество, Сергей решил, что отличается от талантливого напарника, как ломовая лошадь от орловского рысака.

Бабкин очень сильно удивился бы, если бы узнал, что сам Макар так вовсе не считает. За несколько лет работы с ним Сергей незаметно для себя из качественного исполнителя превратился в отличного сыщика. Ему не хватало блеска Макара, зато с верхом хватало добросовестности, бульдожьей хватки и сообразительности. Вкупе с опытом, приобретенным за время работы в прокуратуре, это делало его незаменимым для Илюшина. Но Сергею тот о своем отношении не сообщал, считая, что это очевидно Бабкину точно так же, как и ему самому.

Сергей подумал, что с «Артемидой» ему катастрофически не везет: второй раз, попадая сюда в связи с расследованием, он вынужден действовать как бог на душу положит. Но времени катастрофически не хватало – отпущенные им трое суток истекут очень быстро, а никаких фактов, способных пролить свет на смерть Микаэллы Костиной, пока не появилось. Побег Аллы Рокуновой Бабкин к ним не относил.

График передвижений «гостей» по третьей сцене лежал перед ним. Разумеется, составлен он был со слов «русалок» и гостей, потому что других свидетелей взять было негде. И по этому графику, разумеется, получалось, что никто из них не убивал Микаэллу Костину. Или же мог убить любой, что в их положении было одно и то же. Положение это сильно осложнялось тем, что ни один из находящихся на берегу озера или в самом озере не мог сказать точно, сколько времени пробыл в том или ином месте – поглощенные игрой, они не отвлекались на часы. «Между прочим, циферблатов на стенах я там что-то нигде не видел, – мрачно подумал Бабкин. – Вот и они не видели, м-да».

Сергей размышлял, не отрывая глаз от схемы с четырьмя квадратами, в которые были вписаны имена. Эксперт изучал вещественные доказательства, но Бабкин почти не сомневался, что ничего нового они не сообщат. Поймать кого-то на несовпадении показаний тоже пока не представлялось возможным. Оставалось лишь то, что посоветовал Илюшин – выслушивать всех клиентов, расспрашивать их, давать им говорить, говорить, говорить как можно больше. «Авось что-нибудь выболтают».

Итак, первый – Вано Даташвили, сорокатрехлетний ресторатор. Когда-то был певцом. По иронии судьбы, начинал петь в одном из тех самых ресторанов, которыми сейчас владеет. В своей исполнительской деятельности, как успел выяснить Бабкин, не гнушался ни одним жанром, берясь за все, на что хватало голоса, – от «Сулико» до «Мурки». Неизвестным образом выбрался на широкий экран, с которого совершенно покорил зрителей, исполняя песни с таким акцентом, с каким пародисты изображают гротескных грузин.

«Слю-ю-ющай, с табою будим мы, паслю-ю-ущай! – пел Вано Даташвили, для сцены взявший имя Орам Куприямов. – Щащлык-вино мы будим ку-у-щать, и цэловацца у пруда. Слю-ю-щай, вах, я прашу, миня паслю-ю-ущай, ведь ты же сочная, как груша, и а-а-аслипляишь как звэзда!» Исполняя шедевры собственного сочинения, Орам целовал кончики пальцев, опускался на одно колено, выразительно протягивал к залу смуглую волосатую руку, а на проигрыше одной особенно страстной песни извлекал из-за пазухи кинжал и зажимал его в зубах, вытанцовывая при этом подобие заплетающейся лезгинки.

Бабкин, случайно увидевший однажды певца в телевизоре, испытал приступ дежавю: только накануне он покупал на рынке персики и виноград, и продавец, обращаясь к молоденькой покупательнице, точно так же громогласно чмокал пальцы и обещал: «Лучший пэрсик, я тибэ клянусь, лучший! На тибя похож!» Казалось, Куприямов вот-вот выхватит откуда-нибудь поднос с фруктами, спустится в зрительный зал и пойдет по рядам, предлагая купить пэрсик, нэдорого, вкусний-сочний.

Однако спустя некоторое время Орам-Вано покинул сцену – к большому разочарованию поклонниц. Его любили маленькие усатые женщины и крупные волоокие девы, и даже была, как припомнил Бабкин, какая-то громкая история, попавшая в газеты – то ли певец с кем-то не поделил женщину, то ли женщины с кем-то не поделили певца… В итоге разъяренная дама толкнула его с лестницы, и Вано едва не остался калекой, переломав себе руки и ребра. Однако и из этого, как подобает профессионалу, имеющему дело с насильственным втюхиванием своего образа сопротивляющейся публике, Даташвили сумел извлечь выгоду: несколько месяцев подряд появлялся в телевизионных шоу, охотно рассказывая подробности своей несчастной любви и размахивая загипсованной рукой, и снискал еще большую популярность среди пожилых дам.

Несмотря на имидж клоуна, Вано оказался хорошим бизнесменом с одним очень полезным для любого бизнесмена качеством – он улавливал тенденции. Вано мог сказать, какая кухня в следующем сезоне будет пользоваться успехом, чего захотят избалованные москвичи – в этом и как гарантированно привлечь к себе внимание, не скатываясь в жестокий кулинарный и оформительский китч. Ему принадлежало три ресторана, которые он, не мудрствуя лукаво, назвал «Рыба», «Мясо» и «Ни рыба ни мясо». Последний специализировался на жесткой вегетарианской диете и был любим, как и сам Вано в расцвете своей певческой карьеры, в основном женщинами. Посетительницы строго следили за фигурой и здоровьем и ели самую полезную пищу в соответствии с рекомендациями самых циничных и веселых диетологов, а Даташвили предлагал им уникальную возможность насладиться свежей тертой редькой, прекрасным укропом, выращенным в домашних условиях под нежными взглядами, и сырой свеклой, красной от стыда за стоимость блюда, в котором она занимала девяносто восемь процентов. Еще два отводилось на кедровые орешки и ложку бальзамического уксуса.

К тому же Вано объявил, что «Ни рыба ни мясо» является рестораном молекулярной кухни. Никто не мог толком понять, что это означает, но Даташвили провел разъяснительную работу. «Анализ физико-химических законов во время приготовления еды, – сообщил он на пресс-конференции, где голодные журналисты роняли слюну, глядя на огромные фотографии разнообразных яств за его спиной, – просто необходим, чтобы мы могли воздействовать на вкус и ценность готового блюда. Между разными продуктами существуют молекулярные связи! Новые технологии позволяют использовать их для нашей пользы».

После этого объяснения смысл выражения «молекулярная кухня» окончательно потерялся, но зато журналистов накормили, причем приличной едой, о которой не было достоверно известно, вступали ли ее ингредиенты между собой в молекулярную связь или нет. Поэтому даже отзывы тех, кто называл себя независимыми критиками, были исключительно благожелательными, ибо писались на сытый желудок. Лишь один особенно въедливый журналист, страдавший, как выяснилось позже, расстройством пищеварения, желчно попросил Вано назвать хоть одно известное блюдо, трансформированное молекулярной кухней в нечто удивительное, как было обещано.

Нужно отдать Даташвили честь – он не задумался ни на секунду.

– Равиоли кушал? – спросил он журналиста.

– Ну, ел…

– Так вот, мы в нашей молекулярной кухне используем сферификацию. Понимаешь? Сферификацию! Очень просто. Берем одно вещество, не скажу какое, коммерческая тайна, смешиваем с другим, не скажу каким, и получаем на выходе сферические равиоли. Ни у кого нет, у нас есть. Потому что продукты связались друг с другом и через это получилась другая еда. Сферическая.

После такого ответа вопросов больше ни у кого не возникло. Сферические равиоли произвели должное впечатление.

Зато Даташвили отвел душу на двух других ресторанах. В «Рыбе» и «Мясе» работали отличные повара, и сам Вано иногда по вечерам выходил в зал «Рыбы», здороваясь с постоянными клиентами, зорким хозяйским глазом осматривая свой ресторан. Устрицы у него всегда были свежие, и шеф-повар – итальянец, очень похожий на самого Вано, регулярно устраивал устричные вечера, привлекающие гурманов.

«Мясо», помимо общепринятых видов оного, предлагало своим клиентам оленину, медвежатину, кабанину, зайчатину, мясо антилопы, лошади и страуса, а также разнообразную лесную дичь, от тетерева до вальдшнепа. В качестве комплимента от шеф-повара приносили лягушачьи лапки. Котлетки из лосиного мяса, фирменное блюдо шеф-повара, выносились на деревянной можжевеловой доске и пахли так, что даже миролюбивым людям хотелось взять ружье и отправиться в лес выслеживать дикого, пугливого, мясного лося.

Даташвили хотел, чтобы на стенах не было излишеств вроде охотничьих трофеев – отрубленных голов, чучел фазанов и прочего, и в результате ресторан оформили в стиле английского клуба «с присущим ему чувством меры», как гласил рекламный проспект. Это было истинной правдой. Постепенно в «Мясе» сформировалась именно клубная атмосфера – с респектабельными клиентами, заглядывающими сюда вкусно поесть в свой день недели, с нешумными компаниями, с кругом посетителей, на платежеспособность которых ресторан мог рассчитывать всегда, независимо от волн кризисов и прочих финансовых потрясений. Изредка появляясь здесь, Вано сдержанно улыбался, раскланивался с гостями, отпускал вполголоса замечания о погоде и никогда – о политике, и ничем не напоминал того продавца фруктов, который темпераментно скакал по сцене с бутафорским кинжалом в зубах.

На фотографии, приложенной к досье, Даташвили был снят во весь свой выразительный грузинский профиль. Снимка, сделанного анфас, Бабкин почему-то не обнаружил. Он отложил фотографию и принялся изучать данные второго свидетеля.

Олег Лихой, тридцать восемь лет, актер театра и кино. Сергей вздохнул. Еще лицедея ему для полной коллекции не доставало…

Олег Ефимович Лихой родился и вырос в Москве, закончил Щукинское театральное училище и несколько лет снимался исключительно в рекламе. Он уже стал опасаться, что ни одной приличной роли ему не видать, когда подвернулось предложение попробовать себя в двухсерийном фильме «Пламя небес».

Фильм был поставлен по сценарию группы авторов, работавших в жанре исторической фантастики. Авторы добросовестно вспахивали ниву, как они сами выражались, славянской славянщины, и в их фильме синеглазые русоволосые богатыри размахивали мечами и сражались с болотной нечистью, собиравшейся поработить Русь Великую и затопить ее болотами, а также со страшным колдуном Перигором, которому были подвластны вурдалаки и лешие, и еще почему-то татаро-монголы. Богатыри разговаривали эпическим языком, часто употребляли выражение «гой еси», живо скакали вместе с девушками в венках через костер в ночь на Ивана Купала и носили длинные льняные рубашки, расшитые красными петухами. Олег полагал, что просто создан для роли одного из богатырей.

Режиссер считал так же, и Олег четыре месяца мотался из казахстанских степей в подмосковные леса и обратно, рубился на мечах, тонул в болотах и даже одолевал дракона, то есть Змея Горыныча. В итоге в фильме его лицо показывали крупным планом в общей сложности около десяти секунд и четыре с половиной секунды – обнаженный торс.

Однако этой роли хватило, чтобы он был замечен режиссером, и его взяли уже на более серьезную работу, а там карьера Лихого развернулась практически скатертью-самобранкой, предлагавшей на выбор молодому актеру роли на его вкус.

Правда, назвать вкус Олега Ефимовича привередливым или разборчивым означало бы погрешить против истины. Работоспособный, как конь-тяжеловоз, Лихой брался за любые предложенные роли, если только хватало времени. Он играл в боевиках, комедиях, снялся в семи мелодрамах, четырех исторических сериалах и одном фильме, которому был присвоен щадящий статус альтернативного кино. Когда Лихому подвернулся мультфильм, он не стал брезговать и мультфильмом, озвучив сурка с одной-единственной репликой: «Вы думаете, я съедобен?» После этого по сюжету сурка немедленно съедали, и больше он сказать ничего не успевал.

Наконец, Олег снялся в нашумевшем фантастическом триллере, бюджет которого был больше годового оборота Непала, Гвинеи и Намибии, вместе взятых. Режиссер фильма, низенький и пузатый, как Паваротти, ходил вокруг Олега, потирая руки и завистливо приговаривая: «Какая фактура… Ах, какая фактура!», и следом за ним ходили актрисы и весь женский персонал, который присутствовал на площадке, потому что у Олега действительно имелась фактура, в частности, синие глаза, кожа цвета слоновой кости, рост метр девяносто и пудовый кулак в придачу.

В фильме эти достоинства несколько потерялись, потому что в синие глаза вставили линзы с полосатой радужкой, кожу загримировали под змеиную чешую, а кулак спрятали в серо-зеленой лапе, заканчивающейся изогнутым когтем. Только с ростом Олега на первый взгляд ничего нельзя было сделать, но режиссер решил эту проблему: перевел метр девяносто в другую плоскость, заставив Лихого передвигаться на животе. Из Олега получилась инопланетная особь, представитель клана Ящериц, Перекусывающих Сухожилия, и весь фильм Лихой ползал и перекусывал, а под конец умирал, сбросив перед этим хвост. Фильм зрителям понравился, и роль Лихого понравилась тоже, хотя сам Олег скромно говорил, что сценарий не дал его способностям раскрыться в полной мере. Конечно, он попытался отразить в последней сцене душевные метания и трагизм судьбы своего персонажа, но сложно оказалось передать это посредством одного лишь отваливающегося хвоста.

Постепенно из простого, хотя и очень красивого, мальчика Олег превратился в брутального мужчину, которому пресыщенность и усталость от жизни добавляли известного шарма. Он много пил, умно рассуждал о вырождении отечественного кинематографа и продолжал активно участвовать в этом процессе. Журналисты любили Олега, потому что тот не был скучен и всегда подкидывал достаточно материала для интервью. Он кривлялся, шутил, рассказывал двусмысленные анекдоты и откровенничал о женщинах. Его приглашали в передачи, снимали для обложек журналов, и после любой заметной вечеринки появлялись фотографии, где крупным планом были показаны ботинки Олега, костюм Олега, запонки Олега и его бандана, которую он шутки ради повязал себе на голову после выхода молодежного боевика «Умри до меня», да так и не расстался с ней.

Однако подобная популярность в итоге сыграла с актером злую шутку. Лихой приелся зрителям настолько, что это поняли даже режиссеры и продюсеры картин. Его не перестали приглашать, но все чаще вместо главных ролей предлагали роли второго плана, а Олег, избалованный успехом, уже давно не хватался за все что ни попадя.

И, самое главное, критики на все голоса твердили, что Лихой – растиражированная бездарность, что он везде одинаков, что он понятия не имеет об актерском мастерстве и во всех фильмах играет самого себя. Олег злился, еще больше пил и все чаще жаловался на то, что он впустую растрачивает свою жизнь.

В конце концов он влип в скандал, закончившийся уголовным делом: напившись в клубе, стал приставать к одной из девушек и затеял драку с парнем, заступившимся за нее. Драка быстро завершилась в пользу актера: силы Олегу было не занимать, а юноша оказался тщедушен и слаб. Но еще он оказался сыном одного из чиновников в аппарате президента, и чиновник не позволил замять дело, которое в другом случае закончилось бы выплатой отступного – Лихой всегда так делал и не понимал, зачем нужно создавать проблему из обычных мужских разборок.

Но у отца юноши, попавшего в больницу с переломанными ребрами, носом и разорванным ухом, было другое мнение. Олег получил два года условно и притих, пораженный тем, что на его удаль молодецкую нашлась управа. Теперь он выпивал без прежнего размаха, устраивая вечеринки в своей огромной квартире, но все чаще заставал себя перед зеркалом с бутылкой в руках – одного.

Сергей взглянул на фотографию, хотя и без этого помнил актера в лицо.

В отличие от Даташвили Лихой был снят строго анфас. «Закладывает парень, и крепко закладывает, – определил Бабкин, оценив мешки под глазами и нездоровую одутловатость когда-то красивого лица. – Ладно, идем дальше. Кто там у нас следующий?»

Следующим оказался Сергей Иванович Сушков, сорокапятилетний чиновник. При взгляде на его снимок Бабкин испытал приступ классовой ненависти. Мелкое незначительное личико, круглая голова, насаженная на такое же круглое тело, словно поставленные друг на друга шары снеговика, и взгляд человека, убежденного в том, что он – важная государственная единица. «Спокойно! – сказал себе Сергей. – Может, фотограф его в неудачный момент подловил… гниду!»

Данных о Сушкове было меньше, чем о предыдущих фигурантах, но вполне достаточно, чтобы, изучив их, Бабкин пришел к выводу, что перед ним – типичный «прицеп». Сушков выбрался из администрации захудалого подмосковного городишки следом за своим начальником, Виктором Безиковым. Тот пробивался как танк или как мощный сорняк – молодой, нахрапистый, амбициозный мужик, предприимчивый и хваткий. Сушков следовал за Виктором рыбкой-прилипалой, решив, очевидно, раз и навсегда поставить на одну лошадь. Сергей Иванович был финансистом, а его начальник – юристом, и вместе они составляли неплохой тандем.

Они уходили в бизнес, возвращались на государеву службу, снова уходили ненадолго и снова возвращались, уже на новый уровень этой спирали, и в конце концов дороги их все-таки разошлись, когда Виктора Безикова со скандалом уволили с поста руководителя федерального агентства по управлению государственным имуществом. Сушков занимал при нем место в отделе управления информационной политикой, и после увольнения шефа его должна была ожидать похожая судьба. Однако новый руководитель не избавился от Сергея Ивановича, а лишь перевел его в подведомственную организацию, и Сушков возглавил федеральный центр с длинным названием, в котором фигурировали слова «компьютерные», «технологии» и «информационные».

«Риторический вопрос, – злобно думал Бабкин, глядя на фотографию Сергея Ивановича. – Откуда у тебя, Сушков, деньги на клуб Перигорского? Из какого кармана ты их вынимаешь, сытая твоя рожа? Какие откаты берешь, раз можешь позволить себе проводить здесь субботы в компании русалок?»

Он с отвращением отодвинул папку Сушкова и открыл «дело» последнего из четверых клиентов. Макар Илюшин не зря пришел к нему во время допроса Рокуновой, чтобы сказать, с кем придется иметь дело. Потому что с этим человеком они уже сталкивались раньше.

Аслан Коцба. «Мать его!» – прибавил мысленно Бабкин. Глава предприятия «Нефтепроект», небольшой фирмы, занимавшей неприметный особнячок в самом центре Москвы, в одном из старейших районов. Абхазец по национальности, окруживший себя в фирме исключительно родственниками – братьями, дядями, племянниками и прочими кумовьями.

Под особнячком, который деликатно прятался за старыми кленами, находился подземный гараж. В гараже имелась одна из самых полных в Москве коллекций раритетных автомашин. Иногда по ночам Коцба гонял в какой-нибудь из них по городу, но такое случалось редко. Обычно ему хватало того, чтобы спуститься вниз, погладить блестящий корпус какой-нибудь из своих игрушек, которые он никогда не называл тачками, походить вокруг них и вернуться в кабинет. Механики гаража не сомневались, что их шеф разговаривает с машинами. Возможно, так оно и было.

Илюшин и Бабкин столкнулись с ним при расследовании дела о похищении Виктории Стрежиной, и Сергею отлично запомнился этот угрюмый мужик с совиным лицом, недобрый и опасный. Бабкин был совершенно уверен, что доверять Коцбе нельзя, и заранее предвидел, какие трудности возникнут в общении с ним. У Аслана была своя мораль, которая, как предполагал Бабкин, имела мало общего с моралью большинства окружающих его людей.

Он в десятый раз подумал, что здесь нужен Макар с его умением быстро находить контакт с любыми людьми, и рассердился на себя за эту мысль. Что за ерунда, в конце концов?! Сколько еще он будет сидеть и причитать, что ему нужен Илюшин, что без Илюшина он не справится, что Илюшин больше него подошел бы для этого задания… Разозлившись окончательно, Бабкин подвинул к себе листок бумаги, быстро набросал план, состоящий всего из двух пунктов, и распорядился позвать к нему Аслана Коцбу. Это был человек, которого Бабкин меньше всего хотел бы сейчас видеть, и именно потому он начал с него.

– С тобой! проводит ночи тридцать первая весна! и без сомнения ревнует ко всему, бьет сте-е-кла!

Они спели уже четыре песни «Ночных снайперов», и Алька даже привыкла к сигаретному дыму, не желавшему улетучиваться в приоткрытое окно, чтобы быть там разодранным ветром, а тихо расползавшемуся по салону. В перерывах между песнями («Взвоем, девки, где же кружка», – сказала Вика) Алька по кусочкам рассказывала сочиненную на ходу историю, приправляя ее щедрыми деталями.

– …Она входит и застает нас, представляешь! У нее в руке сумочка такая лакированная, ярко-желтого цвета… Вот просто невыносимо желтого! И она смотрит на нас, открывает эту сумочку и начинает там рыться одной рукой. А я смотрю на нее и думаю: ну достань же ты пистолет и пристрели меня, чтобы все это закончилось, наконец!

– Ну ты дура! Лучше бы она мужа своего пристрелила!

– Ага! А кого бы посадили за его смерть, а? Таких людей, как она, в нашей стране за убийство не сажают. Всех собак на меня бы повесили, соображаешь? А я, знаешь, в тюрьму отчего-то не хочу.

– Резонно. Так, а что она из сумочки-то достала?

– Не поверишь – платок носовой! Представляешь? Обычный носовой платочек, весь в цветочках. Достает – и начинает вытирать совершенно сухое лицо. Вот вообще сухое, без единой слезинки. И уголки глаз вытирает, и нижние веки, и под крыльями носа… А я смотрю на нее, и мне так страшно делается, даже не могу объяснить, почему! Стою и думаю, что лучше бы она пистолет вытащила, честное слово…

Вика слушала, ахала, ужасалась, давала советы… Вика громко хохотала, когда Алька описывала, как удирала от телохранителей своего мстительного олигарха, и отчаянно материлась, слушая, как олигарх перекрывал Альке кислород на работе и ссорил ее с подругами. Возбужденная успехом своего рассказа, Алька изображала диалоги в лицах, жестикулировала, размахивала руками и думала, что ей невероятно, необычайно повезло.

Ей нравилась Вика. Та успела сообщить, что «креативит» на несколько фирм, и выяснилось, что под этим подразумевается дизайн. Что-то такое она придумывала на компьютере – кажется, упаковки для детских товаров, результаты отправляла заказчику и крайне редко появлялась в офисе. Наблюдая за ней, Алька решила, что имеет дело с простой, отзывчивой, грубоватой и при том ранимой натурой. «Несчастной», – добавила она, сама не зная почему. В наследство Вике досталась квартира в паршивом районе, которую та продала, а на вырученные деньги построила небольшой дом.

– Увидишь, как я там под себя все оборудовала, – говорила Вика, выпуская дым в сторону. – Прикольно получилось, по-моему. Чисто холостяцкая берлога.

И гыгыкнула невесело.

Именно слова о холостяцкой берлоге и навели Вику на мысль, которая Альке даже не пришла в голову.

– Слушай, – воскликнула она, – у тебя же ни фига с собой нет! В смысле, ни щетки, ни прокладок, ни кремов… Прокладки, допустим, я тебе дам, а вот остальным нам бы надо затариться.

Алька признала ее правоту и осторожно напомнила, что денег у нее осталось всего ничего, сущие копейки.

– Не проблема! – отмахнулась Вика. – Я тебе самую паршивую щетку куплю, какую увижу. С выдранной щетиной.

И расхохоталась, довольная собственной шуткой.

– Скоро будет заправка, а за ней супермаркет. У меня как раз бензин кончается.

В темноте ночной дороги заправка была видна издалека – россыпь белых и красных огоньков. Подъехав ближе, девушки с удивлением обнаружили, что к единственному работающему автомату стоит очередь из трех машин.

– Откуда это вас набралось-то столько? – возмутилась Вика, пристраиваясь за низким серым «седаном». – Нечего по ночам на дорогах шариться, спать надо! Слышь, Аль, ты тогда иди в магазин… Я пока постою, бак залью, а ты по залу походишь, выберешь, что тебе надо.

Она вытащила из сумочки кошелек, открыла, пересчитала купюры, бормоча себе под нос:

– Пять, пять, еще одна… Две по пятьсот… Короче, все не трать, надо на жизнь оставить. У меня зарплата только через пару недель ожидается. Держи.

Алька взяла кошелек и посмотрела на белобрысую смешную девицу, не веря себе.

– Вик… – осторожно начала она, – ты не боишься мне все свои деньги отдавать, а? Ты обо мне ничего не знаешь…

– Как это ничего?! – возмущенно перебила та.

– Знаешь только то, что я рассказала, – поправилась Алька. – То есть вся информация с моих слов. А если я соврала? А если я мошенница? Обманщица? Сейчас возьму все твои деньги и удеру с ними. Так же нельзя! На, возьми, мне тысячи за глаза хватит.

Вика покачала головой, отодвинулась подальше от Альки и обвела ее скептическим взглядом:

– Слушай сюда. Я тебе вот что скажу. Если хочешь знать, у меня одна особенность есть: я в людях разбираюсь. С детства. Сразу вижу, стоит человеку доверять или нет. Тебе – стоит. У тебя, конечно, рожа хитрая, лисья, – она подмигнула, – а все равно видно, что ты хороший человек и гадостей никому не делаешь. Так что брось рефлексировать, иди, купи мне пиццу. Да сунь эту несчастную тысячу обратно, что ты ее так держишь, как будто задницу собралась подтирать!

Алька вылезла в предутренний холод и побежала, цокая каблуками по асфальту, ежась в рубашке и запоздало думая, что нужно было попросить плащ. Сзади ее догнал громкий голос.

– И сок апельсиновый! – крикнула Вика, наполовину высунувшись из машины. – Только хороший возьми, не жмоться!

В магазине было тепло и светло. Алька оказалась единственной покупательницей, и когда она покатила тележку по узким рядам, ей чудилось, что улыбающиеся рекламные лица на коробках с питанием заинтересованно изучают ее. Кто такая? Что делает на заправке ночью?

«Пра-авильно… Вот так и начинается паранойя».

То ли оттого, что кроме нее здесь больше никого не было, то ли из-за темноты, царившей снаружи, но Альке стало не по себе. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел». Она убеждала себя, что бояться нечего: они погрузят продукты в машину и спокойно уедут… Еще десять минут – и будет поворот на поселок, где стоит Викин дом, а там она окажется в полной безопасности. Но когда от ее неловкого движения с полки свалилось несколько упаковок зубной пасты, Алька вздрогнула и чуть не сшибла еще несколько.

Медленно продвигаясь вдоль холодильных камер, где были навалены коробки с пиццей, она несколько раз не удержалась и обернулась, проверяя, не зашел ли кто-нибудь в магазин. Женщина, сидевшая за кассой, не обращала на нее внимания, и Альке даже показалось, что та дремлет. Неожиданно сонливость накрыла ее саму, словно колпаком, и ей пришлось прижать ладони к глазам, а потом и похлопать себя по щекам, чтобы хоть немного прийти в норму.

С грехом пополам Алька набрала в хозяйственном отделе то, что могло пригодиться на ближайшую неделю. Напряжение, в котором она находилась последние часы, дало о себе знать: мысли путались, она не могла сосредоточиться, сообразить, что ей требуется. «Ну же, Алечка, – уговаривала она себя, зависнув над бумажными полотенцами, – пожалуйста, проснись! Совсем немного осталось!» В конце концов она решила, что бумажные полотенца – это лишнее, и перешла к стеллажу с дешевой домашней одеждой.

Когда, расплатившись, она наконец вышла из супермаркета, держа в каждой руке по пакету, перед заправкой не осталось ни одной машины, и это тоже неприятно поразило ее. В стороне, у обочины, замигал фарами «Хундай», и Алька облегченно заторопилась к нему, считая шаги, оставшиеся до спасительной машины. От чего или кого она собиралась спасаться на пустой автозаправке, Алька не могла бы сказать, но ей хотелось как можно быстрее покинуть это место.

Открыв переднюю дверцу, она сунула шуршащие пакеты вниз, под сиденье, и скорее нырнула внутрь сама. Ноги не помещались, и Алька запоздало сообразила, что нужно было убрать продукты в багажник. Вздохнув, она виновато посмотрела на Вику и увидела, что та посмеивается:

– Ты, похоже, уже ничего вокруг не замечаешь.

– Спать хочется ужасно, – призналась Алька. – Держи кошелек… Я долго ходила?

– Да не в этом дело. Пакеты могла и назад поставить. Заодно познакомилась бы.

– С кем познакомилась? – не поняла Алька.

Вика продолжала ухмыляться, и Алька наконец сообразила обернуться.

Сбоку, возле окна, сидел незнакомый парень лет тридцати, виновато улыбнувшийся, когда Алька вскрикнула от неожиданности. В первый момент ей показалось, что рядом с ним собака, но в следующий она поняла, что это всего лишь гитара.

– Познакомься, это Игорь, – сообщила Вика, довольная ее реакцией. – Не боись, он не кусается! Правда, Игорек?

– Честное вампирское! – подтвердил парень и бодро отсалютовал Альке.

Лицо у него было симпатичное, с мелкими чертами, но какое-то совершенно неприметное. Отвернешься – и спустя секунду не вспомнишь ничего, кроме общего впечатления – «симпатичный парень».

– Игорь… – повторила ошарашенная Алька.

– Игорь, это Аля, моя подруга, – вмешалась Вика. – Она очень сонная, поэтому немного тормозит. Ты ее извинишь?

– Зачем спрашиваешь? Это я извиняться должен.

– Вика… – Алька, придя в себя, повернулась к девушке, – можно тебя на минуточку?…

Когда Вика с недовольным лицом, потряхивая ключами, выбралась из машины, Алька заставила ее отойти на несколько шагов.

– Слушай, это кто? Откуда он вообще взялся? – шепотом спросила она, стараясь сдержать ярость. – И что он делает в твоей машине?

– То же, что и ты. Подвожу я его! Да ладно тебе, Аль, не злись! Пацан автостопщик, никак машину поймать не мог… Ему доехать только до следующего поворота, а там его друзья подхватят через час. Что нам, сложно доброе дело сделать?

– Ты определись, кому доброе дело делаешь! – не выдержала Алька. – Я от всех прячусь, шифруюсь как Штирлиц, а ты сажаешь неизвестного придурка, который при случае заложит нас с потрохами!

– Да никто не узнает!

– А если узнает?

– Елки, говорю тебе, у меня нюх на людей! Нормальный он чувак, веселый! С гитарой…

– «С гита-а-арой!» Странно, что ты его к себе домой не пригласила, как меня!

– Если бы тебя не было, то пригласила бы, – невозмутимо ответила Вика. – Но у тебя вроде как право первой ночи. Ну, еще второй, третьей, четвертой, пятой и шестой. Я же обещала. А я своих не бросаю.

Алька даже не улыбнулась. Вика посмотрела на ее сникшее лицо и вздохнула:

– Брось, Аль! Жалко пацана, он замерз как собака. До поворота его довезем, высадим – и он про нас забудет через десять минут. А? Ну, согласна?

«Как будто от моих возражений что-то изменится», – хотела сказать Алька, но вовремя прикусила язык. Что бы ни делала Вика, это ее машина, и она везет Альку в свой дом, а значит, она и диктует условия.

– Твоя доброта тебя когда-нибудь погубит, – улыбнулась Алька через силу, делая шаг обратно к машине.

– Ну вот, я же знала, что ты будешь не против! – просияла Вика. – Па-а-аехали!

Макар настоял на том, что утром он отправится на поиски Рокуновой один, и в конце концов Перигорский хоть и неохотно, но согласился.

– Макар Андреевич, можно я с вами пойду? – неожиданно спросил Саша, присутствовавший при разговоре.

Илюшин покосился на него. За прошедшую ночь Саша несколько потускнел. После известия о побеге Рокуновой он совсем перестал улыбаться, ослепляя окружающих белизной зубов, и вид у него был такой, как будто он лично виноват в случившемся. Курчавые темные волосы примялись, налет «итальянщины» исчез, и теперь перед Макаром стоял уставший, хоть и красивый, украинский хлопец и смотрел на него жалобными глазами.

– Можно, – подумав, разрешил Илюшин. – Даже нужно, пожалуй. Ты мне будешь полезен. Игорь Васильевич, вы со мной своего помощника отпускаете?

– Макар Андреевич! – Перигорский умоляюще вскинул руки. – Дружочек вы мой, делайте все, что сочтете нужным!

Они высадились там же, где накануне водитель оставил Аллу Рокунову, и Макар осмотрелся. Они стояли на небольшой площади, от которой отходила широкая улица с магазинами на первых этажах. В этот час машин было больше, чем прохожих. День, с утра прохладный, обещал через пару часов разгуляться, но Саша, выйдя из машины, старательно обмотал вокруг шеи желтый кашемировый шарф.

– Горло часто простужаю, – виновато пояснил он, поймав взгляд Илюшина. – Раньше, когда вместо Альки работала Соня, она меня поила каким-то отваром из термоса. Говорила, у нее та же проблема: вечно мерзнет, и горло заболевает. А хрипатую русалку клиенты бы не одобрили. Она со мной делилась своим отваром, и все проходило на следующее утро.

– Ясно… – Илюшин слушал рассеянно, и Саше показалось, что тот толком не проснулся.

В витрине одного из магазинов началось какое-то шевеление, и Макар неторопливо, прогулочным шагом, направился в ту сторону. Чем ближе они подходили, тем лучше можно было разглядеть двух девушек, которые переодевали черные манекены, с трудом натягивая на них одежду.

Саша перевел взгляд на Илюшина и увидел, что сыщик преобразился.

Расслабленность и сонливость исчезли. Макар чуть приподнял подбородок и разве что не принюхивался, держа нос по ветру. Разглядывая девушек в витрине, он остановился на секунду, а затем ускорил шаг так резко, что Саше стоило больших трудов догнать его. «Гончая, натурально. Куда он так помчался?»

Очень скоро стало ясно, что помчался Илюшин в тот самый магазин. До открытия оставалось еще четверть часа, но Макар, не колеблясь, толкнул тяжелую стеклянную дверь, и в девичью болтовню ворвался шум улицы и высокий, резкий звон входного колокольчика.

Одна из продавщиц, черноволосая девушка с сердитым лицом, тут же побежала ему навстречу.

– У нас закрыто, – еще издалека сообщила она, но, подойдя ближе и разглядев Илюшина получше, неизвестно отчего смягчилась и добавила совсем другим тоном: – А что вы хотели-то?

Снова пронзительно звякнул колокольчик – это Саша догнал наконец временного босса и вошел за ним следом, запыхавшись от быстрой ходьбы.

– Посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию, – попросил Макар. – Вы вчера не видели эту девушку?

– Вчера не я работала, – отрезала черноволосая с обидой, как будто Илюшин был в чем-то виноват, и обернулась к витрине: – Лиза! Лиза! Подойди-ка сюда!

Подбежала кудрявая Лиза, с интересом уставилась на Макара.

– Не туда смотришь, дорогая, – уколола ее черноволосая. – Вот, фотография у мужчины.

– Лиза, она не заходила к вам вчера? – Илюшин протянул снимок, не сводя глаз с продавщицы.

Брови у той полезли вверх:

– Ой! А я же ее помню! Ну точно вам говорю, это она! Девка такая веселая! Ой, простите, то есть девушка…

– Вот видишь, – сказал Илюшин, когда они вышли из магазина. – Все совершенно логично. Куда пойдет женщина, оказавшаяся теплым осенним вечером в босоножках и длинной рубашке? В магазин. Рокунова заскочила в первый попавшийся, потому что даже при нынешней терпимости к женской моде она могла вызвать ненужное любопытство прохожих.

– Черт, как же все вчера забыли, что она без штанов! – сокрушенно проговорил Саша. – Надо было сразу по магазинам ребят посылать! Глядишь, поймали бы ее…

В голосе его прозвучал скрытый упрек.

– Магазин – это всего лишь вешка для нас, подтверждение, что мы идем правильным путем, – пожал плечами Макар. – Даже если бы вчерашняя… м-м-м… бригада наткнулась на этот след, больше она ничего бы не добилась. Они ходили по тем же улицам, что и Рокунова, видели то же, что и ваша «русалка», но не нашли других следов. А они должны быть.

Он шел по торговой улице какими-то рывками: то замедляя шаг, то ускоряя, и Сашу изрядно утомил такой темп. Он уже пожалел, что увязался следом за сыщиком, поддавшись куснувшей его мухе любопытства.

– Купила она джинсы, поймала машину, села в нее и уехала, – упрямо бубнил Саша, волочась за ним следом. – Отправилась к какой-нибудь знакомой, о которой наша «безопасность» слыхом не слыхивала, заняла у нее денег, расплатилась с водителем и теперь отсиживается в ее квартире.

– Вполне возможно. Девяносто процентов женщин на ее месте так бы и поступили.

– Тогда зачем же мы здесь шарахаемся? Тратим время впустую, а, Макар Андреевич?

– Затем, что девяносто процентов женщин не придумали бы, как сбежать из «Артемиды». То, что ты предполагаешь, – это стандартная, шаблонная схема, которая первой приходит на ум. Мы ее уже обсуждали. А Рокунова мыслит нестандартно, поэтому пойдет туда, куда никто не ожидает.

Илюшин задержался возле киоска с газетами, пробежался взглядом по заголовкам. «Обнаружено завещание Гитлера!» «Пираты убили всех заложников и питались их телами!» «Новая жертва маньяка: фото, рассказ очевидца». Макар обернулся к Крупенникову:

– Я предполагаю, что она попробует выбраться из Москвы.

– Но шеф сказал…

– Саша, она просчитывает вашего шефа точно так же, как и он ее! И, между нами, я не уверен, что у Игоря Васильевича получается лучше. Рокунова не будет скрываться ни у кого из знакомых именно потому, что способна предугадать действия его команды.

– А что же она станет делать?

– То же, что делал бы я на ее месте. Искать шанс.

Говоря это, Илюшин остановился и стал разглядывать кинотеатр на другой стороне. Ужасающей архитектуры здание из стекла и красных панелей уродовало улицу и казалось сброшенным сверху снарядом, который по какой-то причине ничего вокруг не разрушил, а вонзился в землю и остался лежать, враждебно таращась грязными окнами. Слева от входа огромная рекламная растяжка предлагала: «Клуб «Сорок восемь!» Оторвись по полной!»

Макар подошел поближе.

– Что там? – спросил сзади Саша. Он не понимал, почему Илюшин теряет ценное время, стоя на одном месте. Ночной клуб в кинотеатре, обычное дело… Внизу, под рекламой, объявление, в котором сообщается, что по субботам вход для девушек бесплатный – стандартная практика для заведений такого уровня. Завлекают посетителей, заманивают…

– Вперед, – скомандовал Макар и незамедлительно двинулся на другую сторону улицы.

– Зачем? Думаете, она в клуб танцевать пошла? – Саша позволил себе рассмеяться.

– Я думаю, – сказал Илюшин, – что она шла этой дорогой, купив джинсы, и заметила клуб. Я думаю, что она тут же сообразила, что перед ней тот самый шанс, который можно использовать. И еще я думаю, что именно здесь мы что-то о ней узнаем.

К их удивлению, клуб работал. Точнее, работало кафе при клубе, где в полутемном зале уже обосновалась пара студентов, безмолвно взирая на стоящие перед ними бокалы пива, а сонный бармен что-то объяснял своей сменщице, показывая на анфиладу бутылок.

Илюшин взгромоздился на неудобный стул у стойки бара, огляделся в поисках официантки. Официантка не появлялась.

– …две «Адвоката», – донеслось до Макара и его спутника. – Оля, сколько тебя учить?

Бармен наконец отвлекся от девушки, увидел людей за стойкой, и на лице его явственно отразилось желание зажмуриться и сделать вид, что он их не заметил. Но, порыскав глазами по залу и тоже не обнаружив официантки, парень пересилил себя и подошел к клиентам.

– Здравствуйте, что желаете?

– Два мохито, пожалуйста, – заказал Илюшин, не спрашивая Сашу.

– Алкогольный, без…?

– Без.

Получив мохито, Макар поболтал полосатой трубочкой в бокале и изучающе посмотрел на обслужившего их бармена. Толстогубый, с хитрецой во взгляде… Парень явно собирался уйти, и Илюшина это не устраивало.

Он рассчитался за мохито, но когда бармен положил перед ним сдачу, отрицательно качнул головой и придвинул тарелку с купюрами к нему. Состоялся молчаливый обмен взглядами, в ходе которого парень убедился, что более чем щедрые чаевые эти два странноватых клиента действительно оставляют ему.

– Спасибо. – Он неловко улыбнулся, чувствуя, что его ждет какой-то подвох.

Следом за купюрами на тарелку легла фотография, которую Макар выудил из кармана. Парень смотрел на нее совсем недолго, затем облизнул губы.

– Во сколько она была здесь? – мягко спросил Илюшин.

– Не помню. Много народу было. Суббота.

Саша, поднявший свой бокал, чтобы отпить коктейль, едва не выронил его. Он ни на секунду не верил в то, что у них получится здесь что-то узнать, а увидев мохито, решил, что мифический «шанс», о котором талдычит Илюшин, является только предлогом для того, чтобы спокойно посидеть в тишине. И вот перед ним стоял человек, подтверждающий теорию Илюшина. Человек, видевший Рокунову и, возможно, общавшийся с ней в то самое время, когда группа Лямина, названная Макаром «бригадой», прочесывала окрестные дворы.

– Вы работали в ночную смену, правда?

– Ага. Работал. А теперь у меня смена кончается, извините. Даже уже и закончилась, – со скрытым злорадством сообщил толстогубый.

Тысячная купюра опустилась рядом со снимком. А через пару секунд исчезла в пухлой руке бармена.

– Так во сколько?

– С самого начала она пришла. Еще и народу-то почти не было, а она уже сидела во-он за тем столиком, а потом, когда набиваться стали, пересела сюда.

Макар с Крупенниковым переглянулись.

– Одна? – спросил Саша.

– Одна, точно. Поначалу. Потом-то подцепила свою золотую рыбку.

Бармен неприятно улыбнулся, показав щербатые зубы, а Саша чуть не выругался. Значит, Рокунова подцепила мужика и свалила отсюда подальше, шлюха чертова! Теперь спрячется у него в койке, и в жизни ее не отыщешь.

– Рыбка-то тебе знакома, работник шейкера и риммера? – с неожиданной фамильярностью спросил Макар, и Крупенников недоуменно заморгал. «Что это с ним?»

Однако бармен отреагировал так, словно ждал подобного обращения: доверительно перегнулся через стойку и вполголоса сказал:

– Рыбка не местная, но у нас бывает часто. Так что можно сказать, что и знакома.

Крупенников нервно сглотнул. Вот оно! Они ее нашли. Чудеса, сопровождавшие их с утра, решили сбыться в полной мере, и сейчас этот бармен с хитрой рожей выложит им адрес мужика, с которым уехала Рокунова. Нет, не зря, не зря шеф вызвал для расследования этого загадочного Илюшина: он знает волшебное слово, позволяющее находить любого человека в Москве.

– Танцует здесь каждую субботу, сиськами трясет, – продолжал бармен, и в голосе его появилась враждебность. – Нашли они друг друга, короче. Покорили весь танцпол.

Саша не сразу осознал, что только что было сказано. Он лишь понял, что какое-то слово зацепило его внимание… Танцует… нашли друг друга… Сиськами трясет… «Что?!»

– Она уехала с девушкой? – недоверчиво уточнил Илюшин.

– Ну. Я же говорю, с Викой. Две лесбиянки, елы-палы. Изобразили тут типа стриптиза, а потом смылись. А куда смылись – не знаю, не спрашивайте! Эти девочки не по моей части.

«Все, – понял Саша, – чудеса закончились». Макар наклонился к нему.

– Рокунова – в самом деле лесбиянка? – тихо спросил он.

– Н-нет… Нормальная она!

– Уверен? Кстати, в такой поворот событий вполне вписывается убийство Микаэллы, так что подумай хорошенько, прежде чем ответить.

– Нечего тут думать! Она с мужиками встречалась. Что я, не знаю, что ли…

Он увидел по взгляду Илюшина, что тот неправильно понял его слова, и покраснел. Нет, ему нравилась Алька и все такое, но он не дурак, чтобы связываться с кем-то из «своих» девчонок. Да и она бы не стала, как ни хотелось порой Саше убедить себя в обратном.

– У нас вообще-то запрет… – пробормотал он, стараясь подавить смущение. – В смысле, нельзя с нашими…

Илюшин посмотрел на запинающегося Сашу и подумал, что для такого места, как «Артемида», парень удивительно застенчив.

– Хорошо, хорошо, – успокаивающе сказал он. – Значит, Рокунова у нас традиционной ориентации… Слушай, друг, – позвал он отвернувшегося бармена, – опиши-ка эту Вику. Рост, вес, цвет глаз, форма ушей…

– Стерва, – охотно сообщил бармен, возвращаясь к ним. – Вот самое полное описание.

– Под него слишком много женщин подойдет. Давай с деталями.

Парень задумался.

– Ну… Не очень высокая, худая, но с приличными сиськами, и задница такая… – Он показал руками, какая именно.

– Может, с лица начнешь? – не выдержал Саша. – По заднице и сиськам мы ее долго искать будем.

– Блондинка, яркая… Волосы короткие, и не то чтобы желтые или там светлые, а, знаете, как у снежной королевы – белые-белые. И торчат во все стороны, будто налаченные. Чего еще… А, челюсть немного вперед выпячена. Голос низкий, хриплый – ну это оттого, что курит много.

– А с чего ты взял, что она лесбиянка?

– Да она ни разу отсюда с парнем не уехала! – Бармен свысока посмотрел на Сашу. – И по ней сразу видно: грубоватая телка, из доминирующих.

– А еще тебя она продинамила, – добавил Макар, и по взгляду, который метнул на Илюшина бармен, Крупенников понял, что тот угадал.

– Тут таких, как она, – полная банка килек по субботам, – дернул плечом парень, самолюбие которого было явно задето. – А девочки нас знаете как любят?

– Про положительные стороны профессии бармена расскажешь в другой раз. Что еще знаешь о ней? Где живет, на чем ездит, где работает? Ты же человек наблюдательный, должен был запомнить что-нибудь… – польстил ему Илюшин.

Тот напрягся, наморщил лоб, стараясь соответствовать характеристике наблюдательного человека, но после минуты размышлений огорченно покачал головой:

– Не, извините. Вроде бы Вика говорила, что она не пьет, потому что машину водит, но какую – я не в курсе. А про работу она и подавно не упоминала.

– Не упоминала, значит… Тогда о чем вы с ней разговаривали?

Следующие десять минут, вытащив бармена из-за стойки и усевшись с ним за дальний столик, Макар расспрашивал его, заставляя вспомнить все, что говорила девушка по имени Вика. Саша с молчаливым восхищением наблюдал, как Илюшин, по выражению Альки Рокуновой, вынимает душу из парня по имени Никита. При этом он увлек бармена игрой «вспомнить все», и тот сам азартно пытался воспроизвести свою болтовню с девушкой, с артистизмом копируя ее интонацию и хрипловатый голос.

Вскоре они знали, какими духами она пользуется, почему предпочитает танцевальные туфли на мягкой гнущейся подошве, услышали рассказ о том, как в детстве на нее напала собака, и еще небольшую гору подробностей такой же ценности. Саша был уверен, что, столкнись он случайно с этой девицей – и сразу же узнает ее, так талантливо изображал ее Никита.

Но, несмотря на все старания бармена, они не выяснили ничего, что хотя бы на шаг приблизило их к девушке, с которой уехала Рокунова. По предложению Илюшина бармен поговорил с охранником и официанткой, наконец-то появившейся в зале, но те понятия не имели, о ком идет речь.

– Ладно, ты и так сделал для нас очень много, – заключил Макар, когда стало ясно, что дальнейшие расспросы ничего не прибавляют к сведениям о Вике. – Спасибо, Никит.

– Завсегда пожалуйста, в любой вечер готов помочь, – пообещал на прощанье повеселевший бармен. – Ну, когда я работаю, само собой.

Он сунул в карман визитку с телефонами Макара и Крупенникова и скрылся за дверью. Илюшин заказал кофе и сидел, задумчиво помешивая сахар в чашке, положив перед собой фотографию Альки Рокуновой.

– Что дальше делаем? – спросил Крупенников, одним глотком осушив свой наперсток кофе.

Если бы Илюшин ответил, что сейчас они пойдут и будут рыться в ближайшей помойке, Саша, не рассуждая, рванул бы туда и первым закопался в мусор, настолько выросло его доверие к Макару после того, как Крупенников дважды убедился в правоте сыщика.

Но Макар только молча покачал головой. Вид у него был озадаченный.

– Макар Андреевич… – начал Саша, но Илюшин сделал ему знак замолчать, и Крупенников подчинился.

Еще раз позвенев ложкой о фарфор, Илюшин раздосадованно прищелкнул пальцами:

– Черт возьми, не ловится!

– Что не ловится? – осторожно спросил Крупенников.

– Что-то не ловится. Я пока еще сам не понял, что именно. Но оно должно пойматься, потому что без него мы дальше идти не можем.

Дав это исчерпывающее, по-видимому, объяснение, Илюшин снова замолчал и ушел в себя, а Саша, повернув голову, стал смотреть на телевизионный экран, висевший на стене. Телевизор работал в баре постоянно, и в эту секунду диктор, добавив сдержанно-трагических интонаций в голос, рассказывал об очередных преступлениях, совершенных в Москве за прошедшие сутки.

– «Криминальная хроника», – прокомментировал Крупенников. – Макар Андреевич, может, мы эту Вику по духам найдем? Вдруг марка, которой она пользуется, такая редкая, что мы сможем разыскать продавцов и они выведут нас на своих клиентов?

– Нет. Об этом я уже думал. Увы, блондинка по имени Вика пользуется заурядной, широко разрекламированной «Шанелью», которой в любой парфюмерной лавке пруд пруди.

Крупенников вздохнул: он возлагал на эту версию большие надежды. «Шанель»… М-да. Ну ладно, пусть не духи.

– А еще у нее волосы ярко-белого оттенка, – вслух подумал Саша, продолжая развивать одну линию. – Допустим, в Москве только один парикмахер, который красит волосы девушкам в чисто белый цвет. И мы его разыщем… Эх!

Не договорив, он сокрушенно махнул рукой. Нелепая идея, что и говорить, предложенная исключительно от безысходности. Видя, что начальство не поддерживает его изысканий, Крупенников снова уставился в телевизор.

– А экранчик-то у них паршивенький, такой не стыдно разве что в сторожевой подсобке повесить… Могли бы и на что-нибудь поприличнее раскошелиться.

Макар без интереса взглянул на экран и вдруг изменился в лице. Саша перевел взгляд следом за ним, не понимая, что так подействовало на Илюшина, но увидел лишь мелькающие некачественные кадры, сделанные то ли дешевой «мыльницей», то ли телефоном: тело в кустах, согнутые ноги, коротко стриженная белобрысая голова… Обычный анонс ежедневной криминальной хроники.

– Вот же черт, – сквозь зубы процедил Макар, вскакивая с места. – Саша, быстро!

Дверь зала распахнулась, и охранник, недовольно привставший с места, увидел двух посетителей, которые зашли минут сорок назад: широкоплечего чернявого красавчика, обмотавшего горло бабским желтым шарфом, а рядом с ним – светловолосого парня постарше. Оба запыхались, как будто бежали стометровку.

– Никита уже ушел? Бармен? – бросил светловолосый.

– Вроде да… – протянул охранник.

– Вроде да или вроде нет? А, неважно! Саш, быстро в гардероб!

Чернявый кивнул и пулей метнулся в помещение, но вскоре выскочил оттуда и крикнул: «Нету!»

– Где у вас выход для персонала? – спросил светловолосый, окинув взглядом коридор, уводящий куда-то в темноту и там раздваивавшийся.

Охранник понял, что пришла пора показать, кто здесь главный.

– Молодой человек, – брезгливо протянул он. – Выходом для персонала у нас пользуются только сотрудники. Посетителям не разрешается ходить в служебные помещения.

– Где выход для персонала? – безразличным тоном повторил парень, словно и не слышал ответа, и внимательно посмотрел на охранника.

От его взгляда тому вдруг стало не по себе. Он не смог проанализировать это чувство ни в тот момент, ни позже… Да и анализировать-то было нечего – просто ему неожиданно, совершенно ни с того ни с сего показалось, что за дружелюбным приветливым лицом парня с ясными серыми глазами проявилось другое – волевое и жесткое лицо взрослого мужика, способного одним ударом перерезать ему горло листом бумаги.

И откуда взялся этот лист бумаги? Господи, ведь и бумаги-то поблизости не было, не считая его собственной газеты с кроссвордами, валявшейся на столе… Но вот поди ж ты, пришла в голову эта фантазия, и, будто ошпаренный ею, сотрудник охранной службы, пятидесятилетний Юрий вздрогнул и поспешно указал налево, туда, где короткий коридор заканчивался дверью без таблички.

– За дверью вниз, потом направо, и выйдете на стоянку, – сказал он, чувствуя, что во рту пересохло. – Там Никиты машина стоит.

– Вот спасибо вам большое, – поблагодарил парень, а его приятель уже исчез в коридоре, и только дверь хлопнула так, что Юрий вздрогнул второй раз.

«Телевизор надо меньше смотреть, – сказал себе охранник, когда сероглазый скрылся. – Так и до глюков недалеко».

Он посидел, бессмысленно глядя перед собой и изживая страх, затем придвинул газету и принялся заполнять кроссворд.

Крупенников успел на стоянку первым. Когда он увидел профиль бармена в отъезжавшей машине, то с громким воплем бросился ей наперерез. Никита ударил по тормозам и покрыл матом придурка, едва не попавшего под колеса, но потом придурок, опиравшийся руками о капот, поднял голову, и Никита выругался второй раз, уже по другой причине. «Опять ты?! Сколько можно!»

– Тебе что, так сильно коктейльчику захотелось? – мрачно попытался сострить он, выбравшись из машины. – Там Оля осталась на хозяйстве, попросил бы ее. Не, правда – а если бы я тебя переехал?

– Значит, он погиб бы при исполнении служебного долга, – раздался голос, который Никита уже слышал сегодня.

Илюшин быстро подошел, схватил его за руку и потащил за собой:

– Никита, на пару секунд… Пошли, пошли, пошли! Да давай же!

Когда они оказались в зале, сюжет, анонс которого они видели несколько минут назад, еще не закончился. Теперь всех заинтересованных лиц просили сообщить все, что они знают о девушке, утром найденной в лесу.

– Смотри внимательно, – вполголоса приказал Илюшин. – Сейчас снова кадры пойдут.

Замелькала знакомая Крупенникову картинка, и бармен ахнул.

– Твою мать… – выдавил он. – Да вашу… мать твою, а!

Макар кивнул самому себе: его предположение оправдалось.

Никита же не мог оторвать взгляда от экрана, где над бегущей строкой чередовались фотографии – девушка, лежащая на земле, забросанная листьями. Лица ее нельзя было разглядеть полностью, но и того, что он видел, Никите оказалось достаточно.

– Это она, мужики, – ошеломленно проговорил он. – Как же… Это ж Вику убили!

Он перевел взгляд на Илюшина, и в глазах его блеснуло любопытство, которого он не смог сдержать.

– Слушай… Так вот почему вы эту тетку ищете, да? – Он даже понизил голос. – Она баб снимает в клубах и режет?

– Возможно, – сказал Илюшин. – А потом возвращается за барменами, которые к ней приставали. Так что будь начеку.

Секундное замешательство на лице Никиты сменилось широкой улыбкой:

– А, ха-ха! А я чуть было не купился…

Но Илюшин с Крупенниковым смотрели на него с таким траурным видом, что улыбка сползла с его лица.

– Да вы шутите! Серьезно, мужики! Хорош стебаться, слышь?

Последние слова он выкрикнул уже им в спину. Макар быстро удалялся, Крупенников следовал за ним, как собачонка.

Когда они вышли на улицу, Саша выжидательно уставился на Илюшина, ожидая дальнейших указаний.

– Сейчас я позвоню твоему шефу и сообщу последние новости, – задумчиво сказал Макар. – Но прежде, чем я это сделаю, ответь мне на один вопрос. Та русалка, на место которой взяли Рокунову… Что с ней случилось?

Саша открыл рот, чтобы ответить, да так и застыл с отвисшей челюстью.

– Ага, – сказал Илюшин. – В целом понятно. И все-таки хотелось бы услышать подробности.

– Ее убили, – выдавил Крупенников.

– Я уже догадался. При каких обстоятельствах? Сдается мне, это было не просто банальное ограбление.

– У нее ничего не взяли, кроме какой-то ерунды – кажется, брелка или чего-то в этом роде. Ей… – Он запнулся. – Ей перерезали горло и выбросили из машины. Это все, что я знаю.

– Припоминаю, что эта девушка – кажется, Соня, да? – была блондинкой.

Крупенников уныло кивнул.

– А Рокунову, значит, взяли на место убитой… Занимательная складывается картинка.

Он достал телефон, набрал номер и сказал:

– Игорь Васильевич? Да, Илюшин. У нас кое-что есть…