Глава 4
У Славика Косова в жизни была только одна страсть – компьютеры, и любил он их трепетно и нежно. Вероятно, парень родился с платой и паяльником в руках, да так больше с ними и не расставался. По той же причине Славик был практически всегда дома, и если его все-таки не удавалось застать, то это означало, что он наконец решился сбегать в магазин за продуктами или у него закончились компьютерные детали.
В еде Славик, как и положено настоящему компьютерному гению, не желающему тратить драгоценное время на такие пустяки, как приготовление пищи, был совершенно непритязателен и питался в основном полуфабрикатами и консервами. Поскольку конкуренции с «железом» не способна выдержать ни одна нормальная женщина, жил Славик преимущественно один, жажду же общения удовлетворял в Интернете.
Славик уверял, что такая жизнь ему вовсе не вредит, а даже наоборот – расширяет его кругозор. В действительности же он просто боялся реальности, чувствуя себя уверенно только с машинами и в нереальном мире виртуальных героев.
Никите такая жизнь не нравилась никогда. Он вообще не мог понять, как может живую женщину заменить виртуальный персонаж, тем более что и достоверности в таком общении никакой.
На увещевания Никиты Славик обычно отвечал обидным хихиканьем, уверяя, что он совершенно точно может определить – кто перед ним.
– Вероятность ошибки равна или стремится к нулю, – гордо заявлял он, отправляя очередное сообщение по айсикью. – Можешь мне поверить, я чувствую человека даже тогда, когда он замаскирован под другим ником или скрылся в чужой чат.
– Это невозможно, – не верил Никита.
– Вот же Фома неверующий ты! – хлопал себя по бокам Славик.
И так продолжалось до тех пор, пока он не влюбился. Любовь была мучительной и трудной, с взлетами и падениями, с виртуальными ссорами и примирениями. Славика не на шутку несло. Он уверял, что встретил в Сети свое второе «я», что не родилась еще та женщина, которая разбиралась бы в железе лучше, чем его возлюбленная, что они понимают друг друга с полуслова и мыслят дружно, как сиамские близнецы.
Славик жил предвкушением встречи, купил обручальные кольца и вылизал захламленную квартирку, пожертвовав ради столь благородной цели неделей.
В аэропорт он летел, как на крыльях… А обратно его привез Никита – вдрызг пьяного.
Убежденный гетеросексуал Славик испытал нервный шок, обнаружив, что его драгоценная возлюбленная – мужик невзрачной наружности. Гей был не молод, не симпатичен и абсолютно не вписывался в образ трепетной и нежной девушки, созданный воображением Славика.
После этого Славик завязал с общением на сайтах знакомств, но из Интернета не ушел: мальчик, живущий в Сети, по законам жанра когда-нибудь должен превратиться в сетевого аксакала.
Предчувствия не обманули Никиту – Славик действительно был дома. Открыв дверь и кивнув так, будто бы они расстались только вчера, парень побежал обратно к компьютеру, бросив на ходу:
– Проходи, гостем будешь.
В квартире Косова за время, прошедшее с последнего визита Никиты, почти ничего не изменилось. Все так же раскиданы везде железки, стоят стопками книги, и все это покрывает привычный толстый слой пыли. Только на стене за компьютером появилась большая фотография кота, задумчиво пялящегося в монитор и с сигаретой во рту, прибацанной к его морде в фотошопе. Рядом на столе стоял бокал пива, и лежала сушеная рыбка породы «желтый полосатик». Витиеватая подпись под всем этим великолепием поясняла: «Кот Админа».
Герой портрета в интерьере сидел рядом с клавиатурой и, задрав ногу, вылизывал пушистый зад. Славик меланхолично спихнул его со стола, поставил на нагретое место жестяную банку и принялся с аппетитом поглощать кильку в томате, ведя одновременно оживленную переписку в аське. Кот в ответ обиженно дернул хвостом, немного подумал и запрыгнул на шкаф, свалив оттуда несколько книг. По комнате плыл пряный запах кильки в томате, в животе противно заурчало, и Никита инстинктивно сглотнул.
– Хочешь? – ткнул Славик вилкой в оранжево-красное нутро банки, на секунду оторвавшись от монитора.
– Н-нет, спасибо, – поколебавшись, отказался Никита, испытывая угрызения совести от того, что пришел к Славику с пустыми руками. У последнего вечно был не только дефицит времени, но и еще тотальное отсутствие продуктов.
– Да не бойся, у меня много, – хохотнул Славик довольно, – я теперь жратву ящиками по Интернету закупаю. Классно, из дому не надо лишний раз выходить.
– Прогрессируешь, – вздохнул Никита. – Ты что, теперь вообще не улице не бываешь?
– Бываю. На балконе иногда курю.
У Никиты вытянулось лицо.
– Ну, ты, брат, совсем шутки разучился понимать, – хихикнул Славик, сжалившись над старым другом. – Выхожу я, конечно. Детали кое-какие на рынке подкупить или еще чего, хлеба, например. Да и просто вокруг дома побегать, кота домой загнать. Он, мерзавец, без женщин жить не может, вечно шаболдается где-то. Короче, бери банку, открывай и ешь, а я пока разговор закончу. Да, хлеб в кастрюле на столе.
И Славик опять уставился в монитор.
Никита достал из картонного ящика банку кильки, поставил на тарелку и открыл острым, изогнутым, как кинжал, ножом. Затем выудил из кучи грязной посуды, громоздившейся в раковине, вилку, отмыл ее и уселся есть. Килька закончилась катастрофически быстро, но на душе полегчало.
Славик наконец удовлетворенно крякнул, отправил кому-то танцующий смайлик и повернулся к Никите.
– Ба, сколько лет, сколько зим! – вдруг воскликнул он. – Каким ветром тебя в мою скромную обитель занесло?
– Знаешь, Косов, к тебе невозможно привыкнуть, – облизывая вилку, сказал Никита. – Сначала ты открываешь мне дверь с таким видом, будто только меня и ждал, потом на какое-то время забываешь о моем присутствии, а после умудряешься обрадоваться мне так, будто только что наткнулся на меня в оживленном переходе.
– В каком-то смысле так и есть: у меня сейчас самое бойкое время. Ладно, сколько можно обо мне, давай рассказывай, что у тебя стряслось.
– Мне нужно по одному адресу выяснить все, что только возможно.
– Ты что, влюбился? – подозрительно покосился Славик. – Пропадаешь на три года, потом появляешься с какими-то странными просьбами… бредовыми идеями… Лавров, у тебя белой горячки нет?
– Косов, станешь лаяться, действительно на три года пропаду, – пригрозил Никита, доставая бумажку с торопливыми каракулями. – И твои гениальные идеи останутся нереализованными.
– Понял, не дурак. Давай цидульку, думать буду.
Славик вгляделся в нее, потом кивнул:
– Сделаем. Иди на кухню, кофе вари. В качестве платы за услугу.
– Как скажешь, – буркнул Никита. И игриво добавил, растягивая гласные: – Протии-и-ивный.
– Но-но! – ощетинился Славик. – Попрошу без намеков на мое несостоявшееся прошлое, а то уйдешь несолоно хлебавши.
– Да ладно тебе, – устало махнул рукой Никита. – Несостоявшееся прошлое тем и привлекательнее состоявшегося, что мерзости в нем не успели произойти.
На него вдруг навалились такие усталость и апатия, что стало казаться, будто все происходит не с ним и он наблюдает за своими метаниями со стороны.
На кухне Лавров нашел кофе, насыпал в турку и, залив водой, поставил на медленный огонь. Окинув взглядом царящий вокруг хаос, засучил рукава и принялся мыть посуду, мрачно размышляя о том, почему людям недосуг навести уют в собственном жилище. Никогда Никита не понимал, как можно, живя в одиночестве, до такой степени запустить квартиру, что она становится похожа на помойку. Помнится, Борис Стругацкий как-то сказал, что не садится писать, пока в мойке лежит грязная посуда, и только наведя порядок, приступает к творчеству. Никита книг не писал, но, похоже, относился к числу таких же чистюль.
Эльза была далека от педантичной аккуратности своего мужа и иногда посмеивалась над ним, называя занудой. Ради нее он даже избавился от привычки ставить тарелки строго по ранжиру и смирился с вечно разбросанными вещами.
Тем временем коричневая пенка кофе потемнела, став почти черной, и начала медленно подниматься. Никита схватил турку с огня, переставил на деревянную подставку и начал разливать в чисто выдраенные чашки обжигающий напиток.
– Есть! Нашел! – раздался из комнаты крик Славика, и он как ураган ворвался на кухню, потрясая в воздухе свежеотпечатанным листком. – Значит, так, Китыч, слухай сюда: Катерина Григорьевна Каранзина, в девичестве Тихова, разведена, бездетна, пятидесяти лет от роду. В разное время в квартире были прописаны: бывший муж Антон Каранзин, тридцати пяти лет, и племянница Таисия, тридцати трех годков. Адреса явки и пароли обоих прилагаются, – хихикнул Косов.
– Что? – не понял сразу Никита, отставляя в сторону турку с кофе, чтоб не пролить.
– Шучу. Только новые адреса Тиховой и Каранзина. Да ты наливай, наливай…
Они прошли в комнату, и Славик сразу нырнул со своей чашкой за компьютер, забыв о госте. Никита пил кофе молча, расслабившись и погрузившись в свои мысли, отвлекаясь от них только тогда, когда Славик слишком громко фыркал и хихикал, отвечая кому-то в аське. Впрочем, иллюзия, что Косов никого не замечает рядом с собой, оказалась ложной, потому что стоило Никите встать, как тот поднял голову и сказал:
– Да, пока не забыл: будешь уходить – захлопни дверь, а то я отвлекусь и забуду. И еще. Я у тебя не спрашиваю, зачем тебе все это надо, а ты не говоришь никому, где взял. Ага?
– Разумеется, – согласился Лавров, и только хотел начать светский ритуал прощания, как Славик опять уткнулся носом в экран и быстро защелкал клавишами. – Все, я ушел, – сообщил Никита в спину Косова и аккуратно прикрыл за собой входную дверь.
Теперь следовало решить, кого навестить первым. По Алтышникову переулку, дом пять, прописана Катерина Григорьевна Каранзина, тысяча девятьсот шестидесятого года рождения, и логично предположить, что именно она лежала задушенная в своей кровати. Но на этот счет у Никиты имелись большие сомнения, потому что убитая выглядела намного моложе, следовательно, это вполне могла быть другая женщина, например, племянница хозяйки квартиры – Таисия Тихова.
Отправляться к людям, которые, вполне возможно, еще ничего не знают о смерти их родственницы, ужасно не хотелось, но, резонно рассудив, что в любом случае делать хоть что-то лучше, чем не делать ничего, Никита решил все-таки поехать по адресу племянницы, ведь от близких родственников можно получить гораздо больше информации, чем от бывшего мужа. Что тот может знать о знакомых Катерины, если не живет с ней уже третий год?
Подъехав к дому Таисии, Никита огляделся по сторонам. Длинный, изогнутый буквой «Г» дом, песочница в углу двора и несколько деревянных качелей. Рядом с одним из подъездов на лавочке – вездесущие старушки, которые обычно знают все обо всех.
Дворовые Хочу-Все-Знать лузгали семечки и лениво перебрасывались словами.
– Дождь кончился…
– Да…
– Наверное, больше не пойдет…
– А может, и пойдет…
– Не-а, не пойдет.
– Да и бог с ним, лишь бы мороз не ударил.
– Какой мороз? Октябрь на дворе…
– Дык и что? Не было никогда заморозков, что ли?
– Здравствуйте, женщины! – прервал «высокоинтеллектуальную» беседу Никита.
– Здравствуй, коли не шутишь, – с готовностью отозвалась худая востроглазая бабуля, смачно сплевывая подсолнечную шелуху.
– Не подскажете ли, Таисия Тихова в каком подъезде живет?
– А тебе зачем? – насторожилась вторая.
– Так, небось, хахаль ейный, – толкнула ее в бок локтем худая. – Она, почитай, каждый день хахалей меняет, разве упомнишь всех.
– А, ухажер, значит… – окинула осуждающим взглядом Никиту вторая. – А коль ухажер, так должон знать, что тетка у ней померла. Вот туда она и поехала.
– Тетка? – ошарашенно спросил Никита, который уже свыкся с мыслью, что убитая не может быть пятидесятилетней Каранзиной. – Которая же тетка, Катерина?
– А смотри-ка, имя знает. Давно с Тайкой общаетесь? А то недавно к ней совсем другой ходил, как бы не столкнулись, – ехидно добавила худая.
Дворовая «полиция нравов» еще что-то продолжала говорить, но Никита уже не слушал. Если Таисия жива и сейчас находится в квартире тетки, где, конечно же, полно милиции, ему остается один путь – к Антону Каранзину, бывшему мужу убитой.
Антон брел из мастерской, где он последние два года работал художником-оформителем, в прескверном настроении.
Прошедшей ночью, возле кафе «Сокол», часов около двенадцати, к нему на улице подошел какой-то «господин», щеголевато одетый и пахнущий дорогим парфюмом, с выражением высокомерия и скуки на лице. Таких богатых и холеных Антон иначе как «господами» не называл, вкладывая в это слово всю доступную ему иронию и сарказм.
Так вот, подошел к нему тот господин и, не обращая внимания на ехидный взгляд Антона, спокойно предложил деньги за пустяковую, казалось бы, услугу: позвонить по телефону и договориться с женщиной о встрече в кафе. И только Антон открыл рот, чтоб заявить, что он человек гордый и подачек не берет, как господин назвал такую кругленькую цифру, что язык прилип к гортани.
Последнее время дела шли из рук вон плохо, заказов на портреты почти не было, зарплату художника-оформителя задерживали, плюс ко всему Каранзин задолжал деньги приятелю, и вернуть их все никак не удавалось. Поэтому предложение было весьма кстати: можно не только отдать долг, но и перестать наконец питаться сухарями с несладким чаем.
– А имя какое назвать? – придя немного в себя, пробормотал удивленный Каранзин.
– Так свое и назовите. Вас как величать?
– Антон Каранзин, художник. – Он галантно склонил голову набок и попытался щелкнуть каблуками, но в кроссовках это вышло плохо.
– Достаточно, – холодно прервал его господин. – Пошли!
Что-то во всем происходящем было странное, и у Каранзина неприятно екнуло сердце, но он торопливо успокоил себя тем, что вечно ему дурное мерещится. Пустяковая просьба на самом деле. Просто подзаработает деньжат.
Перспектива накупить хорошей еды, по которой Антон стосковался, и даже пригласить кого-нибудь из друзей посидеть, поговорить за «рюмочкой чая» была так заманчива, что на глаза навернулись слезы умиления.
Теперь господин вовсе не выглядел таким уж отталкивающим. Напротив, Антон нашел его очень даже привлекательным – вид у незнакомца респектабельный, преуспевающий, от него пахнет дорогой жизнью и чековой книжкой.
А то, что за такой пустяк, как телефонный звонок, он готов заплатить столь прилично, ничуть не удивляло: у них, у богатых, свои причуды. Да и что для него какие-то пять тысяч баксов? Так, фантики, мусор. А для Антона сейчас целое состояние: и долги можно раздать, и работу постылую бросить, и дописать давно начатый шедевр. Антон верил, что эта картина его прославит: мир ждет его творения. А когда придет слава – будут и деньги. И тогда, когда придут слава и деньги, он сам будет, как этот господин, ездить на черном «БMВ» и куражиться, платя за капризы и нелепые желания.
Размышления помогли окончательно решиться, и Карамзин размашистой походкой подошел к таксофону. Деловито снял трубку, повернулся к господину и протянул руку:
– Деньги…
Сам себе Антон в тот момент казался очень предприимчивым и находчивым. И он был горд за себя. Господин усмехнулся и достал пачку в банковской упаковке, дополнительно сверху перетянутую красной резинкой.
– Держите. И послушайте меня внимательно. Сейчас трубку поднимет женщина, вы представитесь и попросите о встрече. Скажете, что вам очень нужно ее увидеть, поясните, где будете ждать, и положите трубку. И, главное, чтобы никакой самодеятельности, говорите только то, что я сказал! Повторите.
– Только представлюсь и попрошу о встрече, – кивнул Антон. – И никакой самодеятельности.
– Последнего говорить не надо, – холодно прервал господин. – Не вздумайте строить из себя клоуна, а то вам не поздоровится!
Глаза его остро и зло мазнули по лицу Каранзина, и у Антона мелькнула мысль, что он совершает фатальную ошибку. Совершенно точно, происходило нечто ужасное, подсказывала ему интуиция, но он постарался заглушить ее голос: подумаешь, пустяк – позвонить по телефону и сказать пару слов. Не киллером же ему предлагают быть.
– Если вы колеблетесь, или вам неприятно, – заговорил господин вкрадчиво, ощупывая цепким взглядом лицо художника, – то не стоит себя насиловать, я найду другую кандидатуру.
Антон незаметно для себя уже так успел сродниться с предложенной суммой, что последние слова незнакомца воспринял как попытку залезть к себе в карман. Это оказалось столь неприятно, что он поспешно кивнул:
– Я согласен.
– Повторяю: представитесь, попросите о встрече, назовете адрес. Примерно так: «Антон Каранзин. Очень нужно увидеться. Жду у кафе «Сокол». Прямо сейчас». Повторите!
– Антон Каранзин, очень нужно увидеться, жду у кафе «Сокол», прямо сейчас, – как робот, воспроизвел Антон. – А если она откажется и не придет?
– А если откажется, не ваша забота, – процедил господин сквозь зубы.
– А деньги? – испуганно спросил Антон.
– Деньги оставите себе.
У Антона сразу отлегло от сердца, и он забыл о своих сомнениях. Все-таки приятная штука – деньги! Вроде бы и не замечаешь их, когда они есть, а как их нет, сразу понимаешь, насколько сильно их тебе не хватает.
Вероятно, эмоции столь живо отразились на его лице, что господин вдруг презрительно усмехнулся, и Антон сник.
«Ну и что, – тут же принялся он успокаивать себя, наблюдая, как палец господина неторопливо набирает цифры, и механически запоминая их, – просто мне очень нужно. Я же ничего предосудительного не совершаю? Подумаешь, позвонить по телефону…»
– Алло? – мелодично отозвалась трубка.
Голос показался Антону смутно знакомым, и душу опять начал точить червь сомнения. Ему даже показалось, что он узнал Эльзу, или Лиззи, как он называл ее в юности. Юная стройная Лиззи, как страстно он был в нее тогда влюблен… Но такое совпадение было столь невероятно, что Антон сразу же убедил себя, что просто шалит его неуемное воображение.
– Добрый вечер. Это Антон Каранзин беспокоит, – торопливо сказал он. – Не могли бы мы увидеться сегодня? Мне очень нужно.
Женщина молчала, видимо, колеблясь, и у Антона мелькнула мысль, что сейчас она откажется, и тогда он со спокойной душой пойдет дальше в ночь.
– Где? – вдруг спросила собеседница.
– В кафе «Сокол», прямо сейчас, – пролепетал художник.
– Хорошо, я буду.
Странный господин вынул трубку из побелевших от напряжения пальцев Антона и процедил сквозь зубы:
– А теперь убирайтесь.
Антон сгорбился и торопливо пошел прочь, пытаясь отогнать тяготившие его сомнения. Что-то во всей этой истории было явно не так. Но что?
В сердце образовалась рана, которая росла и ширилась, пока не заполнила собой все пространство вокруг. Стало нечем дышать.
В жизни Каранзина было много женщин, но только одну из них он боготворил. Эльза, или Лиззи, как любил про себя называть ее Антон, училась курсом старше, так что виделись они нечасто.
Воздушный белокурый эльф с фиалковыми глазами, девушка с чистотой лилии и грацией кошки – как же замирало его сердце, едва она приближалась. Антон всегда наблюдал за ней издали, не решаясь приблизиться. Слушал ее голос и смех, замирая от восторга, но так и не посмел сказать, что любит. Он все ждал чего-то, ждал, а она между тем вышла замуж и куда-то уехала…
Но один раз он все-таки попытался обратить на себя ее внимание. Это было на занятии литературного кружка, куда он и ходил-то только ради Лиззи. Преподаватель задерживался, ребята скучали, болтали ни о чем, и тут Таня Конюхова, отличница-задавака, завела разговор о Тютчеве.
– Он умел любить! – горячилась Таня. – Его стихи потрясают силой страсти и чувства! Вот послушайте: «О, как убийственно мы любим, как в буйной слепоте страстей мы то всего вернее губим, что сердцу нашему милей!» Каково, а? Нет, каково? Кто из современных поэтов способен так написать?!
– И где же тут любовь? Тут – страсть, буйство гормонов, – фыркнул кто-то с задней парты.
– А вы, Антон, почему молчите? – вдруг повернулась к нему Эльза. – Ваше мнение – это истинная любовь?
Антон сторонился любых споров, всегда предпочитал оставаться в тени, но сейчас не мог, не имел права промолчать.
– Я думаю… – начал он и, запнувшись, умолк. А потом, решившись, твердо произнес: – Настоящая любовь тиха. А соблазнить, погубить, да еще и раструбить об этом на весь мир может только редкостный мерзавец.
И ему показалось, что в глазах Эльзы он прочитал одобрение и восхищение.
Интересно, как ей сейчас живется, вдали от родных мест? Или, быть может, она уже вернулась в Москву? Сердце тревожно всколыхнулось.
Антон все прошедшие со времени их учебы годы пытался забыть Эльзу, но тщетно. Он даже в жены себе выбрал женщину, очень похожую внешне, но вот только сходством все и ограничилось. Катерина была амбициозна, резка и при каждом удобном случае давала понять: он – ничтожество.
И слава богу, что развелись.
Кстати, она тоже уехала два года назад. Антон невесело усмехнулся, подумав, что все женщины, которых он любил, оказывались от него вдали. Правда, у Катерины не сложилось и в «заграницах», вернулась она буквально вчера.
«А вдруг Эльза тоже вернулась, и я говорил на самом деле с ней?» – подумал Антон и, почувствовав подступившую дурноту, развернулся, побежал туда, где остался мрачный господин.
– Не может быть… – шептал он. – Нет, этого не может быть…
Ему во что бы то ни стало нужно было убедиться, что он ошибся и женщина, которой звонил сегодня, – чужая.
Казалось бы, шел до этого медленно, а успел уже прилично отойти. Хорошо, что район знакомый, каждую подворотню облазил когда-то. Антон бежал все быстрее и быстрее, перепрыгнул через низкий заборчик, свернул в проулок и выскочил во двор кафе, откуда можно было наблюдать, кто придет на встречу к кафе «Сокол».
Теперь Антон был уже уверен, что в хлыще-незнакомце есть что-то дьявольское, черное. Как он сразу-то не разглядел? У него такие противные прозрачные глаза с черными зрачками-точками и темным ободком радужки – дьявольские глаза, каких не бывает у людей.
– Только бы это была не она… – шептал, как молитву, Каранзин.
Из узкого проулка открывался хороший обзор, была видна дорога. Рискуя быть замеченным, Антон придвинулся ближе, потом еще ближе… И тут появилась она. Ее легкую походку, белокурые волосы, неяркую прибалтийскую красоту, он узнал бы из сотен других подобных. Сердце его учащенно забилось, он дернулся, чтобы окликнуть и кинуться навстречу, но сдержался и не тронулся с места.
Она еще долго ждала, переминаясь с ноги на ногу, и он много раз готов был обозначить себя, выбравшись из укрытия, но не решался и только тихо любовался ею, недоумевая, что за игру затеял черный господин. И вдруг произошло нечто странное.
Человек в черном подошел к Эльзе со спины и, едва она обернулась, быстрым, точным движением прижал что-то к ее лицу. Затем, запихнув обмякшее тело на заднее сиденье машины, сел за руль. Не успел Антон прийти в себя, как машина сорвалась с места и исчезла за поворотом.
– Это что же… – испуганно прошептал Антон. – Это как же… Он что, ее похитил?
Ледяной холод сковал его душу и начал душить.
Каранзин рванул ворот рубахи, задыхаясь, потом достал пачку денег и на всякий случай нацарапал на верхнем банкноте номер телефона, который набирал черный господин. Затем купил в ближайшем магазине водки, собираясь успокоить ею мучающуюся совесть, и, сгорбившись, побрел в мастерскую. Там, войдя и даже не раздевшись, сдвинул в сторону оставленные кисти и краски, расстелил газетку, достал оставшуюся с утра нехитрую закуску и сел топить горе в беленькой.
– А что я мог? – уныло рассуждал он, наливая очередную рюмку. – Пойти в милицию заявить? Так в вытрезвиловку заберут и слушать не станут. А может, и не она это была? Что я, паспорт у нее смотрел, что ли?! Может, просто муж с женой по-свойски разобрался, имею ли я право влезать…
После первой бутылки появилась уверенность, что он обознался, после второй наступило долгожданное забытье, в котором не было ничего, кроме непроглядной мглы. Правда, ближе к утру начало что-то мерещиться, невнятно грезиться, потом картинка словно бы настроилась, приобрела яркость, и Антон увидел Эльзу. Тоненькая, юная, она улыбалась и ела прямо с кисти виноград, запрокидывая голову и обрывая ягоды губами. Антон подглядывал за ней из-за угла какой-то низенькой деревянной сторожки, когда кто-то сзади накинул ему на голову пыльный мешок и начал душить. Силы быстро кончались, Антон барахтался все слабее и слабее, пока наконец не почувствовал, что умирает…
Вскочил он с бешено бьющимся сердцем и пересохшим после жесткого перепоя ртом.
Протрезвление проходило тяжело.
Сначала Антон думал, что все случившееся ночью – тоже сон. Думал он так до тех пор, пока не нащупал в кармане куртки початую пачку денег. Это повернуло его мысли в иное русло. Каранзин опохмелился недопитой накануне водкой, придвинул к себе телефон и начал звонить по номеру, который вчера, слава богу, не слишком скрываясь, набирал при нем господин.
Когда Никита подъехал к дому Каранзина, еще не начало темнеть. Он расплатился с таксистом, вошел во двор и огляделся. Типичный унылый дворик – немного пустынный и не слишком уютный. Железные качели и деревянная горка в углу были целы, но явно сильно потрепаны жизнью, тут же во дворе стояли такие же видавшие виды рабочие лошадки – автомобили.
– Бывалая коняга, а еще бегает… – Никита с уважением похлопал по зеленому боку старенькую «Победу». – Практически раритет, я думал, таких уже и не существует.
Затем Лавров огляделся, прикидывая, где может находиться квартира шестьдесят пять, и решительно направился к последнему подъезду пятиэтажки. На четвертом этаже было безмолвно и чисто, как будто только что кто-то вымыл пол.
Никита позвонил в дверь, прислушался, потом нервно забарабанил, стараясь, однако, не колотить слишком сильно, чтоб не выйти за грани приличий. Но за дверью по-прежнему было тихо.
– По доброй традиции, сложившейся сегодня, мне, скорее всего, никто не откроет, – пробормотал он, достал из кармана блокнот и проверил номер квартиры.
В этот момент в квартире зазвонил телефон, и Никита забарабанил сильнее, надеясь, что хозяин все-таки откликнется.
– Бог мой, какой я дурак! Надо же было сначала позвонить, а потом ехать, – простонал он. – Ну, с чего я решил, что Каранзин обязательно окажется дома? Вот уж воистину для бешеной собаки сто верст – не крюк.
Дверь в квартире напротив приоткрылась, оттуда выглянула миловидная молодая женщина и, приветливо улыбнувшись, спросила:
– Вы к Антону пришли?
– К нему, – согласился Никита, растянув в ответной улыбке губы.
– Так его дома нет, он в мастерской.
– А скоро придет? – почему-то растерялся Никита. Он был так уверен, что получит полезную информацию от Каранзина, что сейчас абсолютно не мог решить, как поступить.
Соседка окинула его оценивающим взглядом с ног до головы, прицокнула языком и протянула:
– Мда…
– Что? – не понял Никита.
– К Антону обычно такие не ходят, все больше – собутыльники…
– Так скоро он придет? – нетерпеливо напомнил Никита.
– Да кто ж его знает? Может, и скоро, а может, и вообще не придет. Вот вчера, похоже, дома не ночевал. Я утром зашла сказать ему, что деньги нужно будет на входную дверь в подъезд сдавать, чтоб, значит, не пропил, а у него закрыто. Так рано он никогда не уходит, значит, и не было его совсем.
– А где его мастерская, не подскажете?
– Откуда ж мне знать? – фыркнула девушка. – Я у него в мастерской ни разу не была. Ну, ладно, мне пора, вы уж извините.
Соседка стала закрывать дверь, но Никита придержал створку рукой:
– Умоляю, выслушайте. Дело в том, что у меня вчера исчезла жена, и, вероятно, последний, кто ее видел, – Антон. Мне сейчас любая информация дорога, только бы разобраться, что происходит. Позвоните мне, как только он появится, хорошо? А я где-нибудь здесь рядом посижу, может быть, в кафе.
– Не уверена, что он сможет вам сегодня что-то рассказать, Антон обычно пьяным возвращается. Может быть, только завтра утром.
– И все-таки позвоните мне, – настойчиво произнес Лавров. И чуть помягче добавил: – Пожалуйста.
Он достал визитку, написал на обратной стороне домашний номер телефона и личный сотовый и протянул собеседнице.
– Вот, возьмите. Мне важна любая информация, я щедро за нее заплачу.
Девушка повертела в руках визитку и, прочитав словосочетание «генеральный директор», заметно повеселела.
– Хорошо, Никита Сергеевич. А звонить вам можно в любое время? Я обычно допоздна не сплю, – она многозначительно посмотрела на него и кокетливо выставила вперед полную ножку.
– В любое. Кстати, как вас зовут?
– Юля.
– Я буду ждать вашего звонка, Юля.
Никита прошелся по улице, пытаясь найти интернет-кафе, где можно было бы с пользой для дела провести полчаса, потом купил в киоске фастфуда пирожок, но, вяло пожевав его, выкинул в урну. На углу улицы группа подростков что-то оживленно обсуждала, жестикулируя и крича, и Лавров подумал, что уж они-то наверняка знают, где здесь есть Интернет.
Однако по тем адресам, которые назвали ребята, оказались игровые клубы, где все места были заняты и стоял вой торпед и взрывающихся гранат. Потоптавшись нерешительно в последнем, Никита решил, что долго в таком шуме не выдержит, и поплелся дальше. Через полчаса безуспешных поисков Никита сдался и вернулся к подъезду Каранзина.
В тот самый момент, когда он свернул во двор, входная дверь хлопнула и по двору пронеслась Юля с кожаной хозяйственной сумкой на согнутой в локте руке. Пошла девушка в другую сторону и Никиту не заметила. Он сначала хотел окликнуть ее, но потом передумал и поднялся на этаж к квартире Каранзина.
У Юли в отношении Никиты возникли свои планы. Ей очень понравился молодой человек, к тому же было совершенно очевидно, что у него есть деньги, и это вдохновляло. Хотелось к приходу Никиты успеть накрыть на стол и заманить его к себе под благовидным предлогом.
Антона еще дома не было, девушка проверила, потарабанив как следует в дверь. А если художник и придет, пока она в магазин бегает, так вряд ли сразу Никиту отпустит. В пьяном виде сосед становится болтливым не в меру, пока душу не изольет, от пуговицы собеседника не отлипнет. Значит, можно будет выцепить «генерального директора» прямо от Антона или подстеречь около дверей. И предложить выпить шампанского за здоровье именинницы. На хама он не похож, следовательно, не откажется поздравить девушку – откуда ж ему знать, что на самом деле знаменательное событие случится только в январе.
Торопиться Никите некуда, жена от него сбежала – в том, что именно сбежала, а не пропала неизвестно куда, Юля абсолютно не сомневалась. Кто ж в таком возрасте в сказки-то верит?! Конечно же, избалованная бабенка нашла себе кого-нибудь побогаче да подалась с ним на юга. Ну, и скатертью ей дорога: как говорится, пожила хорошо сама – передай другим.
Пока Юля, рассуждая так, носилась по магазину, скупая попадающийся под руку товар, Никита поднялся к Каранзину, позвонил в квартиру и, помявшись на пороге, решил художника не ждать. Нет смысла терять время, дожидаясь под дверями, – вдруг Каранзин придет за полночь? Лучше всего примчаться, как только Юля позвонит.
Тем более у него есть еще одна реальная зацепка: клочок бумаги с сохранившимся на нем обрывком фразы «…ико-философской концепции». Зачем-то же нужно было убийце вырывать листок из руки мертвой женщины?
Эльза сидела в темной, холодной комнате и вспоминала.
Все началось около трех месяцев назад. Какие-то странные звонки, дыхание в трубке, сопение и поскрипывание. Причем сначала звонили на сотовый телефон, потом практически сразу – на домашний. И это пугало.
Эльза и сама не могла понять, почему она сразу отнеслась к подозрительным звонкам слишком серьезно, ведь, казалось бы, проще всего объяснить их злым баловством. Но, едва услышав очередной звонок телефона, она с трепетом протягивала руку к трубке, заранее зная, что наткнется на молчание.
Ей очень хотелось поделиться своими страхами с Никитой, да все никак не удавалось. В то время у него начались какие-то неприятности с бизнесом, и ему банально было не до жены. Напряжение нарастало, и как-то раз, оказавшись недалеко от студии, где преподавала Ольга, Эльза решила к ней зайти.
– И что? Ты не знаешь, как это трактовать? – удивилась подруга, пуская дым кольцами.
Эльза отрицательно тряхнула головой.
– Ну, ты даешь, мать. Вот я гляжу на тебя и не пойму: ты сама на себе крест поставила, или твой Кит тебя так прикрутил?
– Ты о чем? – напряглась Эльза.
– Я о том, что любая другая женщина знала бы, как толковать необычные звонки, но только не ты. Да, да! Вот скажи, чего ты уцепилась за него, за своего Никиту? Неужели не видишь, сколько интересных мужиков вокруг?
– Мне это не интересно, – попыталась защищаться Эльза.
– Полового влечения нет? – поддела ее Ольга.
– Может быть.
– О, Господи, только не пори чушь! – всплеснула руками подруга. – Когда княгиню Меттерних спросили, в каком возрасте женщина перестает влюбляться, она ответила: «Спросите кого-нибудь постарше, мне только шестьдесят». А ты мне рассказываешь про отсутствие влечения…
– Оля, давай сменим неприятную тему.
– Внимания Никита тебе мало уделяет, детей у вас нет, – продолжала, как будто не слыша, Ольга. – Кстати, чего не завели до сих пор? Ты ведь всегда мечтала о ребенке, а вы девять лет в браке. Еще год-другой, и тебе будет элементарно поздно рожать.
– Ты жестока.
– Я реалистична.
– Глупости, сейчас рожают и в сорок, и в сорок пять.
– И даже в пятьдесят, а отдельные энтузиастки – в шестьдесят. Так что я тебя поздравляю, у тебя масса времени, – саркастически усмехнулась Ольга.
– Оля, я пришла к тебе посоветоваться, а не выслушивать нотации.
– А я тебе совет и даю: бросай на фиг своего Никиту, пока совсем не забыла, что ты женщина.
– Я не забыла.
– Забыла! Потому что та, которая помнит, не стала бы в панику из-за анонимных звонков впадать.
– Почему же? – Эльза начала злиться.
– Потому что первым делом бы решила, что звонит влюбленный в нее мужчина, который не решается по тем или иным причинам подойти. Да, и ничего в этом странного нет: ты же замужем, вот он и тянет время, может быть, ждет, что ты сама догадаешься, кто он.
– Бред.
– И ничего не бред. Я на твоем месте давно бы уже Никите изменила.
– Ты на своем месте со своими проблемами разберись! – вспылила Эльза и, взяв сумочку, быстро пошла к двери. – Не трудись, провожать не надо, – кинула она напоследок Ольге. И дверью хлопнула так, что, должно быть, ноты с пианино попадали. Ну и пусть, нечего советы, каких никто не просит, давать.
Почему-то было очень обидно, в носу защипало, и Эльза, усевшись на лавочке в сквере, от души дала волю слезам.
Пока она с наслаждением жалела себя, за ней наблюдали. Липкий противный взгляд пристал к коже, и Эльза, забыв даже припудрить покрасневший от слез нос, завертелась волчком, пытаясь понять, откуда на нее смотрят. Детишки катались с пластиковой горки, молодые мамы, собравшись кучкой, обсуждали подскочившие цены на молоко, седая старушка грелась на солнышке, подставив лучам лицо и закрыв глаза… Казалось, ровным счетом никому не было дела до Эльзы. Но ощущение недоброго присутствия не проходило.
Так ничего и не поняв, она быстрыми шагами вышла из парка и села в первое подвернувшееся такси. Стало легче, но осадок от пережитого страха еще долго оставался.
Между тем звонки не прекращались, а у Никиты все продолжались неприятности.
Теперь Эльза ходила обедать одна и, сидя у окна в небольшом уютном ресторанчике, грустила, вспоминая те недавние времена, когда каждую свободную минуту Никита старался провести с ней.
Как-то раз, когда она вяло ковыряла вилкой слишком зажаренную рыбу, за окном мелькнуло знакомое лицо. Антон Каранзин – она сразу узнала его.
Вскочив, Эльза бросила на столик деньги и, опустив на нос солнцезащитные очки, побежала на улицу. Равнодушная толпа обтекала ее, как валун в горной реке, но Антона нигде не было видно. Как сквозь землю провалился.
В следующие несколько дней Эльза постоянно думала о нем. В художественном училище Каранзин подавал явные надежды, ему прочили большое будущее, а потом он как-то исчез с горизонта. Интересно было бы узнать о его жизни, удалось ли ему чего-то добиться за прошедшие годы.
А еще – и Эльза гнала мысли об этом – ей показалось, на лице Антона лежала печать безысходности. Такие лица бывают у людей, которые стоят на грани, которых только мгновение отделяет от последнего шага в бесконечность. Она старательно уверяла себя, что ей только померещилось: или стекло исказило черты, или свет так неровно упал. Но на душе было неспокойно и хотелось чем-то помочь.
Ночной звонок раздался, когда Эльза, закончив картину, собиралась вытереть кисти. В это время ее редко кто тревожил, хотя временами случалось: все знали, что она ложится далеко за полночь. Иногда у звонивших были действительно серьезные причины, но чаще – хотелось просто поплакать в жилетку.
Эльза, обладая от природы хорошо развитой интуицией и склонностью к психоанализу, да еще и будучи в курсе всех событий в жизни своих подруг, обычно догадывалась, кто звонит. Но в тот раз появилась только противная тянущая боль где-то в желудке. И еще возникло ощущение опасности, но как-то неявно, словно туманное пятно поблизости.
Поколебавшись немного, она все-таки сняла трубку. К счастью, это оказался Антон Каранзин с просьбой встретиться немедленно. Значит, у него произошло что-то серьезное, раз сам разыскал и решился позвонить… Наскоро поправив макияж, она накинула пальто и, выбежав из дома, направилась к кафе «Сокол», где была назначена встреча.
В желтом свете фонарей Эльза долго стояла, озираясь по сторонам. Холод заползал под тонкое пальто, она зябко ежилась, переминаясь с ноги на ногу, а Антон все не шел, только запоздалые прохожие торопились домой. Она уже устала ждать и собралась уходить, когда улица вдруг резко опустела. Только сгорбленная фигура какого-то измученного жизнью гражданина виднелась поодаль, но ему явно было не до одинокой женщины, ждущей кого-то под фонарем.
В этот момент сзади послышалось тщетно сдерживаемое тяжелое дыхание, такое, будто человек только что бежал. Эльза обрадованно обернулась, решив, что явился наконец Каранзин, и обмерла от ужаса.
Это был он. Человек из супермаркета. Тот самый, который когда-то сказал, что у него больна жена, и попросил Эльзу купить нужные продукты и отнести их к машине. Хотя «попросил», пожалуй, не совсем верно, точнее было бы сказать – приказал.
Мужчина впился взглядом в ее зрачки, потом быстрым движением провел рукой перед лицом и произнес только одно слово:
– Спать.
Нет, Эльза не заснула тут же как убитая, она все видела и понимала, но полностью потеряла способность возражать. Горло свело будто спазмом, не давая закричать, ей показалось, что она задыхается, и в глазах потемнело.
Потом резко пахнуло хлороформом, и она отключилась.
Дозвониться Эльзе никак не удавалось. Антон нервничал и мучил своих знакомых просьбами помочь ему узнать номера телефонов ее соседей. Художник давно уже ничего так страстно не хотел, и, вероятно, его нервозность сыграла с ним дурную шутку. Резкий переход от всегдашнего вялого, полусонного состояния к кипучей энергичности воспринимался людьми как начало у него белой горячки, и потому помогать Каранзину никто не спешил. Наконец бывшая любовница его школьного друга – к счастью, по-прежнему работающая в милиции, – сжалилась и разыскала адрес Эльзы и нужные телефоны. Антон принялся методично обзванивать всех, но никто из соседей ничего вразумительного не сказал.
И все-таки в конце концов информатор нашелся – судя по голосу, человек пожилой и интеллигентный.
– Я по поводу соседки вашей, Эльзы, – вдохновенно врал Антон. – Прилетел сегодня из Австралии, привез для нее маленький презент от друзей. И еще мне сказали, что у нее можно будет остановиться переночевать, но уж вечер на носу, а я все дозвониться не могу. Не сходите ли к ней, не узнаете, может, телефон у нее испорчен? Чтоб мне попусту-то не ехать…
– Вынужден вас разочаровать, молодой человек, – с готовностью откликнулся старичок, – лучше не теряйте времени и ищите себе другой ночлег: на гостинице сэкономить не получится.
– Почему? – слегка опешил от натиска Антон.
– У меня, видите ли, бессонница, и я вчера наблюдал, как Эльза за полночь куда-то уходила. Ночью, знаете ли, слышимость гораздо лучше, чем днем, так вот я с полной уверенностью могу сказать, что она не возвращалась. Да и днем я несколько раз к ней по-соседски – за солью да за спичками – заходил, но так и не застал.
– Спасибо за совет, – пробормотал Антон, понимая, что самые его дурные предчувствия подтверждаются.
Перед глазами замелькали лица, сценки – черный господин, Эльза, свет фонарей, улица, автомобиль, – вызывая головокружение и тошноту. Антон до боли сжал виски руками и застонал. Круговерть образов остановилась, но со дна души поднялась темная муть раскаяния и начала подступать к горлу. Дрожащими руками он натянул свое пальтецо и, сгорбившись, побрел домой.
– Я ничтожество, – бормотал Каранзин, тяжело переставляя ноги, – я – жалкий неудачник. Мне предрекали великое будущее, а я малюю рекламные вывески и дешевые картинки. Я любил женщину – и не смог признаться ей в любви. Я не смог ее забыть, но даже не пытался найти. Я пошел на подлог, пытаясь подсунуть своей душе копию вместо подлинника, и эта копия растоптала мне душу. Я жалкий подражатель, не способный создать ничего своего. Да, да, да, и даже не спорьте со мной!
Единственный слушатель его эмоционального монолога – серая дворовая кошка, недавно окотившаяся в подвале, спорить с ним и не собиралась. Она юркнула за мусорный бак и с опаской наблюдала оттуда за неуравновешенным прохожим.
– Кто я? – вопросил Антон у неба. И, махнув безнадежно рукой, сам себе ответил: – Иуда. За тридцать сребреников душу продал. Да, я не хотел, не знал, но разве это делает мою вину меньше? Она была для меня светом, мечтой, недосягаемой звездой, и вот теперь я должен жить с мыслью, что предал ее, вмешался в ее судьбу. А может быть, даже перечеркнул ее жизнь. Что, если ее убили? – От пришедшей в голову мысли Антон замер. – Да, да, конечно же! Именно потому ее телефон не отвечал!
Ему стало трудно дышать, и он рванул ворот рубахи так, что посыпались пуговицы. Затем полез в карман, вытащил пачку денег и бросил в зияющую черноту открытого канализационного люка.
– Иуда повесился на осине, когда понял, кого предал… – прошептал Антон.
Дома Каранзин набрал номер домашнего телефона Эльзы, и вдруг трубку сняли.
– Позовите, пожалуйста, Эльзу, – заплетающимся языком попросил художник, замирая от надежды и страха.
– Кто вы? – закричал мужчина на другом конце провода. Ему тоже было страшно, очень страшно, Антон понял это по голосу. – Ради бога, только не кладите трубку! Скажите, вам что-нибудь известно о ней?
Не дослушав, Каранзин нажал на рычаг. Потом достал с антресолей пыльную веревку и дрожащими руками натер ее мылом – как нужно делать, он читал когда-то в исторических романах. Потом залез на унитаз и завязал узел на ржавой облупленной трубе, наверху которой торчал допотопный сливной бачок. Затем сделал петлю и, просунув в нее голову, шагнул вниз.
– Прости меня, Лиззи…
