Глава 14

Ирина Васильева проснулась на рассвете от звонка в дверь. «Показалось, наверное», – решила она и собралась спать дальше. Но сон как-то совсем улетучился, и она тихо, стараясь не разбудить мужа, спустилась со второго этажа коттеджа, где располагалась спальня, и открыла входную дверь. Сначала она ничего не увидела, только показалось, что в калитку кто-то вышел. Затем услышала странное покряхтывание рядом. «Ежик, что ли?» И тут увидела младенца, совсем крошечного, завернутого в старый шерстяной платок. Она схватила его, внесла в комнату, положила на стол, развернула. Господи Боже мой, да он родился только что! И уже губками шлепает, есть просит. Что ж ему дать?

– Толя! Толя! Скорее спускайся! – закричала Ирина на весь дом. Муж скатился с лестницы, перепуганный насмерть.

– Ты только посмотри, – сказала Ирина, – нам ребенка подбросили.

– Какого ребенка? Как подбросили? Кто? Их что теперь, как листовки, во дворы швыряют?

Муж был встрепанным, не до конца проснувшимся и ошалевшим.

– Ты подожди, Толя, речи произносить. Ребенок, по-моему, только что родился. Он же есть, наверное, хочет. Вот что главное.

– Если ты со мной советуешься, то в холодильнике буженина есть, помидоры, кока-кола. Спроси, что он любит.

Толя решился приблизиться к столу.

– Если я не ошибаюсь, это мальчик.

– Толя, даже ты не мог бы ошибиться в этом вопросе.

– И, мне кажется, у него все на месте. То есть его выбросили не из-за уродства.

– Толя, он хорошенький, как ангел. Полей голову холодной водой и придумай что-нибудь.

– Ир, тут думать не о чем. В милицию надо звонить. Они его отвезут в больницу или приют. Там придумают, чем покормить. Не первый он такой бедолага и не последний.

– Нет, подумай все-таки. К нам, можно сказать, с неба свалился новорожденный младенец. Мальчик. Красавец весь из себя. А я никак столько лет родить не могу. Не пойму, почему ты от меня не уходишь. Ты предлагаешь его отдать в приют? Да там с ним могут сделать что угодно, хоть на органы разобрать.

– Ты что говоришь-то?

– Я, в отличие от тебя, телевизор смотрю, газеты читаю. Детьми сейчас торгуют, как золотом и нефтью.

– Ну, что ты детективы развела!

– Хорошо. Он просто станет подкидышем, детдомовцем. А я буду подушку грызть каждую ночь из-за того, что развернула этот платок?

– Ты хочешь, чтобы мы оставили его себе?

– Да.

– Но без милиции и врачей все равно не обойтись. Надо вызывать.

– Ты прямолинейный, Толя. Я скажу то, что тебе не понравится, но все равно послушай. А вдруг его украли, что-то не получилось, и подбросили в первый попавшийся дом? Тогда его искать будут как рожденного этой ночью. Мы обратимся и в милицию, и к врачам. Но через неделю, скажем, или через месяц. За это время подумаем: может, какая-то другая история у нас сложится.

– Ты понимаешь, что говоришь? Это преступление, то, о чем ты тут рассказываешь. Похищение, и все.

– Нет. Моя бабушка говорила: ничего не происходит случайно, просто так. У нас на крыльце оказался ничей младенец. Я развернула тряпки, посмотрела, у меня сердце растаяло. Толя, я всегда тебе уступаю. Но сейчас ты можешь меня просто убить.

– Ты сама-то понимаешь, что молоко у тебя в груди от растаявшего сердца не появится? Чем мы его кормить будем? Как догадаемся, что у него болит? Как объясним соседям его появление – пусть через неделю или через месяц?

– По ходу решим, – проговорила Ирина, влезая в джинсы. – Я бегу к Вале, знаешь, многодетная мать без мужа, живет на краю деревни. Сюда ее приведу. Достань деньги. Ей можно просто сказать, чтоб молчала. У нее дети с голоду пухнут. Да не бойся ты, перенеси его на диван, устрой поудобнее.

– Он описался, – повернул Толя растроганное лицо.

– Тогда подожди. Вот чистое белье. Разложи аккуратно, чтоб не было складочек.

Муж и жена посмотрели друг другу в глаза. Решение было принято.

Олег Волохов почти бегом приблизился к машине Сергея и сел рядом.

– Ну, говори быстрее.

– Слушай, я тебя предупреждал, – с жалостью посмотрел на него Сергей. – Ничего особенно важного, так, кое-что. Я тебе говорил, что мне казалось – два следующих преступления связаны с нашим делом. Сначала я просто предполагал. Потом убедился, что старая учительница, которая лежит в больнице после трепанации черепа, и убитый мальчик действительно в свой последний или предпоследний вечер разговаривали об исчезновении Оли. Мальчик что-то видел, но не хотел идти с Верой Михайловной в милицию, как та его ни уговаривала. Но он ей что-то сказал, судя по тому, что ее хотели убить. Сейчас она в сознании, но речь не восстановилась и руки практически парализованы. Но там постоянно дежурит мой парень, а врач учит ее писать. Так вот, сегодня кое-что получилось. Она написала слово «машина».

– Значит, Олю увезли на машине? Не такое уж ценное свидетельство. Не на руках же тащить взрослую девушку.

– Да, Олег. Но если человека, который поговорил с другим свидетелем о машине, пытаются убить, значит, этот человек может описать машину. А главное – не исключено, что Вера Михайловна слишком близко подобралась к ее владельцу.

– Это что ж… Это значит, что… Фу, даже пот прошиб. Что же делать?

– Понимаешь, если бы ее состояние было не таким тяжелым, устроить ловушку ничего не стоило бы. Мы могли бы пропустить информацию о том, что она заговорила, для видимости снять охрану и устроить засаду. Но ее пока даже на другую кровать нельзя переложить. Тем более устраивать боевик на ее глазах. Мы можем ее потерять, понимаешь?

– Еще бы. Я уже думаю о каких-то известных врачах. Может, лекарства хорошие нужны?

– По этому поводу я свяжу тебя с заведующим хирургией. Он в ней души не чает. Она сына его учила. А больница обычная, районная, бесплатная. Так что помощь, возможно, кстати придется.

– Слушай, Сережа, я, конечно, тебя уже достал, но как ты думаешь: прошло столько времени, неужели Оля может быть жива?

– Ты знаешь, именно тот факт, что похититель убирал свидетелей, меня обнадеживает. Конечно, маньяки ходят толпами, но у них нет времени на охоту на свидетелей. Им свое дело нужно делать. Они берут количеством. А тут что-то не так. Заморочка какая-то. Не знаю, понятно ли я выразился, ведь и мыслей особых пока нет.

– Понятно. Девять месяцев прошло. Мария похожа на скелет, с кровати не встает. Я попробую попросить ее поухаживать за этой учительницей в больнице. Заодно писать ее поучит, может, заговорит. Она ведь тоже в школе работала. Сейчас, правда, бросила. Если она согласится, ты договоришься, чтобы ее пускали?

– Конечно. Это мысль. Главное, чтобы Вера Михайловна окрепла. Я действовать боюсь.

Надя ночами быстро и жадно ела одна на кухне, подолгу курила, а утром с беспомощным видом ложилась в постель. Правда, теперь приходилось наносить на лицо ровный белый тон, чтобы выглядеть по-прежнему бледной, и темно-синие тени под глазами. Она выглядела ужасно, но каков результат! Никита совершенно поверил в то, что, если он перестанет к ней ходить, она умрет.

Вот. Его шаги. Надя закрыла глаза и сквозь ресницы наблюдала, как он озабоченно взглянул на нее, как вынул из пакета гроздь винограда и пошел в ванную мыть. Ну до чего смешной, трогательный парень! Столько времени в дом ходит, неужели не понял, что родители для нее Луну купить могут, только бы она не лежала тут, как старая, подыхающая кляча?!

Никита вернулся с вазочкой, в которой лежал вымытый виноград, поставил на столик, сел на стул и закручинился, как принц из сказки. Он никогда не принимал нарочитых поз, не следил за выражением своего лица и тем впечатлением, которое он производит на других. Но всегда – в любом настроении, с любым выражением, в любой ситуации – был красивее всех людей, вместе взятых. По крайней мере, для Нади. Она по-прежнему притворялась спящей, но уже напряженно думала. Пора делать с его помощью первые шаги, выбираться из дома, но настолько продуманно, чтобы не поколебать его убежденности в том, что без него ей конец. И нужно послать водителя с какой-то суммой на почту к Лене. Никита явно пропускает занятия, может, ему уже некогда подрабатывать по вечерам. Их жизнь в ее присутствии должна непременно улучшаться, а не наоборот.

– Здравствуй, – томно произнесла она. – Ну до чего же ты чуткий. Мне ночью снился виноград. Я даже вкус чувствовала.

– Привет. Вот и съешь его сразу. Это же витамины. Я пытался посчитать вчера, сколько дней ты уже лежишь, – не получилось. Но очень много. Так можно ходить разучиться.

– Понимаешь, сил все еще нет. Лежать проще, чем ползать, держась за стены.

– При чем здесь стены? За меня подержишься.

– Тебе только этого не хватает.

– Кто знает, может, и не хватает. Я себя уже просто сожрал из-за собственной беспомощности. Олю не нашел, с похитителями ее не расправился, на что я самому себе нужен? А ходить тебя научить – это дело. Захотим – получится.

– Да, наверное. Но знаешь, я до ванной уже сама добираюсь. Не хотелось бы, чтобы ты видел, как. Ты посиди в гостиной, я чуть-чуть сполоснусь.

Когда Никита вышел, Надя нормальным шагом прошла в ванную, пустила сильную струю прохладной воды, села под ней и горько, отчаянно зарыдала. Ей хотелось голову о мрамор разбить. Он готов во всем помогать ей, но только потому, что не нашел свою распрекрасную Олю. А так – забыл бы о ней, пусть ее хоть парализует, пусть ноги у нее отвалятся.

Когда Никита постучал в дверь, Надя бессильно лежала на кровати. У него в руках был поднос: кофе, тосты. Мама небось всучила. Стелла, конечно, давно заметила Надины ночные пиршества на кухне.

– Кофе, – сказала Надя. – Я уже забыла его вкус. Спасибо. Я выпью. – Она откинулась на подушки. – Только сначала скажи: почему ты ко мне приходишь, помогаешь? Что это? Жалость? Благодарность? Или доброту свою мне, как нищему на паперти, подаешь?

– Зачем ты спрашиваешь? Да еще с такой обидой. Все просто. Мы не чужие люди. Несчастья нас сблизили. Я тебя в беде оставить не могу.

Надя закрыла глаза, из-под ее ресниц выкатились крупные слезы. Что он с ней делает, этот парень? Она может хитрить, обманывать, но правда в том, что отказаться она от него не может. Ей после этого жизнь будет не нужна. Но он сказал лучше и больше, чем она ожидала. Она ждала всего лишь слова «благодарность». А он сказал: «не чужие люди», «в беде оставить не могу». Что ж она ревет как заведенная? У нее, можно сказать, сегодня праздник!

Виктор просто вытолкал свою мать из погреба и встал перед Ольгой. У нее кончились слезы, стоны, крики. Она с трудом открыла опухшие глаза и посмотрела ему в лицо:

– Где он?

– За городом. Я выбрал лучший дом. Там бездетная пара. И богатая. Я позвонил в дверь. Его сразу взяли.

– Да? – прошептала Оля. – Моего сына сразу взяли чужие люди? Он валялся у них под дверью? И что они с ним сделают?

– Может, себе оставят. Может, пристроят. Сейчас это не проблема.

– Сейчас и в колодце утопить – не проблема. Зачем ты его забрал? Он подарил мне жизнь, украденную тобой. Зачем ты забрал?!

– Ты пойми, ребенку здесь было бы плохо. Нет условий. Могут услышать, как он плачет.

– Ребенку хорошо там, где я. У меня молоко. Он бы окреп, подрос. Мы могли бы с ним дождаться, когда ты подохнешь, скотина, – тихо и четко проговорила Оля. – У него жизнь впереди. А с твоими грехами сгорают в аду до смерти.

– Ты что говоришь! – Виктор сжал рукой подбородок Оли. Он хотел ее ударить, нет, избить, но опять наткнулся на бесстрашный, ненавидящий взгляд и попятился. Не ведьма ли она? Сколько страданий он из-за нее принимает.

– Слушай, ты того… Отдохни. Как бы осложнений не было. Тебе спать надо. Я сейчас принесу молока, хлеба, с работы соков, фрукты.

– Подавись ты этим всем, – вяло проговорила Оля. – Я надеюсь, ты запомнил, куда отвез моего сына. Если ты мне его не привезешь, бойся сюда заходить. Убью я тебя.

Виктору от этих слов вдруг стало так безнадежно одиноко, что он заплакал. Он всхлипывал и вытирал слезы, как в детстве, и понимал, что из-за этого она его еще и презирает.

– Это ведь и мой сын, – с трудом выговорил он. – Что ж ты меня добиваешь?

– Уходи, – отвернулась Оля к стене. Когда он вышел, она сползла на пол, стала на колени и подняла руки вверх:

– Господи, если Ты есть – верни моего ребенка. Дай нам уйти домой. И не трогай этого ублюдка. Он ничего не понимает.