– Ну что? – спросил Сергей у Земцова с порога. – Это Вениамин?

– Если считать, что мать и дочь Зальцевых убил Вениамин, – ответил Слава, – то к убийству Киры Тахтаровой, она же Авдотья Никитина, он отношения не имеет. Материал под ногтями Лидии Зальцевой и тот, что сняли с заточки, не совпали, в общем, убийцы разные. Зато и орудие преступления, и способ, и сила удара, и высота, с которой он был нанесен, – все, как в случае с Ларисой Ивановой. Вообще я имею прямые доказательства убийства только Лидии Зальцевой, которые и могут обличить убийцу. Убийство матери не столь очевидно. Она скончалась от побоев, но нанести их мог и другой человек, не тот, что убил дочь. Поскольку дочь была сумасшедшей, затеяла эту историю с подзахоронением матери в чужую могилу, не исключено, что ее убила именно она. И придумала такой невероятный способ сокрытия преступления.

– Из всего этого вытекает, что убийца Ларисы Ивановой и Авдотьи Никитиной был в доме, где в последнее время жила последняя… И это второе, в принципе бессмысленное, преступление. Лариса Иванова не была ограблена, Нина… если и была, то не там, где убита. И зачем это делать так демонстративно?

– Да в том-то и петрушка, зачем человеку, который создавал империю нестандартных услуг, лепил великую интернет-деятельницу из башкирской карманницы Киры Тахтаровой (она там привлекалась именно за мелкие кражи, как выяснилось), налаживал продажу кукол Васнецова олигархам, – зачем ему устраивать бессмысленное, припадочное шоу с убийством перед камерами? Вениамин Каменский прячется. Его нет ни по месту регистрации, ни в съемной квартире. Он не пользуется ни одним из засвеченных телефонов, не дает объявлений, короче, на дно он лег… По всему, преступник он крайне осторожный. Никогда ни за что не привлекался. Очень похоже, что действует только в одиночку. Никаких подельников. Кроме, конечно, подручного материала, каким была созданная им Авдотья Никитина, полностью ему же подчиненная, ну, наверное, еще нанятые рабочие, которые, к примеру, помогли вскрыть могилу Марины Кудиновой, похитить тело, спрятать туда старуху Зальцеву…

– Да, типчик попался интересный.

– Не попался.

– Ну, попадется. Знаешь, я согласился с решением Александра – не разыскивать убийц Марины. Ты вроде тоже. Но, Слава, надо бы все-таки получить ответ от Васнецова: Вениамин показывал ему фотографию Марины, когда та еще была жива или после ее смерти? Он мог показать фото, переснятое с памятника, добытое на кладбище. Ты понимаешь, если он показывал снимок, когда Марина была жива…

– Ну, что ты заладил. Чего тут не понять. Значит, Васнецов заказчик. Значит, именно Вениамин – убийца, сознательный, циничный, создавший ситуацию, при которой девушка погибла, возможно, без его прямого участия. Он, скажем, просто наблюдал. Наркоту, к примеру, насильникам давал… Но что я могу поделать. Этот псих Васнецов буйствует в больничке. Требует представителей Академии наук, каких-то посольств, пишет заявления, чтобы его куклы были признаны научными раритетами, культурным достоянием, я не знаю уже, чем. Я от него болею, Серега. Мне кажется, он на меня смотрит и в уме… того… Ужас.

– Черт, Слава, неужели все так запущено? Ничего себе. Ему нравятся девушки, если ты не понял…

– Да пошел ты…

– Не груби. Он знает, что сегодня хоронят Марину?

– Знает. Ты представляешь, ректор его университета прислал адвоката, который просит отложить похороны… До заключения каких-то специалистов. Дурдом!

– Не такой уж. Ректору, видимо, известны расценки…

– Сережа, я ночью посижу и утром передам дело Васнецова в суд. Убийство мы ему не можем инкриминировать. Достаточно осквернения захоронений, надругательства и так далее, чтобы закрыть его до конца дней. Понимаешь, он не просто сумасшедший, от него идет волна такая, что устоять трудно. Поэтому и суд легким не будет. Но в результате невменяемым его признают, конечно.

– И все-таки это очень важно: когда ему Вениамин показал фотографию Марины и фотки других девушек? До их смерти или после? Всегда ли показывал Вениамин?..

– Сережа, я тебя понял. Что ж ты, как дятел, долбишь мою больную голову. Сейчас Марину похоронят, Васнецову вколют успокоительное, и я схожу его проведаю.

– Я насчет успокоительного и вообще… Ты дверь закрой, а? Тут случайно со мной коньяк и лимон. Помянуть и все такое. Ты лимончиком заешь, никто не заметит.

– Знаешь, ты друг… Несмотря ни на что.

Сергей внимательно взглянул на Славу: об иронии не могло быть и речи. Укатал его этот гений со своими куклами… Попрощались они хорошо, с улыбкой. Слава направился в медсанчасть. Ему открыли, он медленно шел по коридору, формулируя в уме вопросы Васнецову и ответы на его запредельные требования. У дальнего окна стояла медсестра и разговаривала по телефону.

– Я скоро освобожусь, мне обещали. Слушай, между нами, сейчас ту девушку похоронили, ну, из которой куклу сделал этот ненормальный. Мы все его боимся. Нам сказали: как ее похоронят, его отправят в камеру, я тогда…

Дальше все было, как в страшном сне. Из двери палаты выбежал Арсений Павлович, чуть не сбил с ног медсестру и влетел в ближайший кабинет врача. Слава бросился за ним, доставая пистолет. И застыл на пороге. Посеревший врач был отброшен в сторону, на столе лежал парень со спущенными штанами: врач вскрывал ему нарыв на ягодице. Сейчас скальпель был зажат в руке Васнецова, он то ли смеялся, то ли скалился. И смотрел на Славу.

– Вы – жалкие, тупые мерзавцы – зарыли Злату? Я же вас предупреждал! Весь мир теперь узнает о вашем злодеянии! Вам этого не простят!

Одна мысль успела пролететь в мозгу Славы: «Стрелять – не стрелять?» Фонтан крови вдруг скрыл лицо Васнецова, пролился на парня. Врача трясло, когда он склонился над телом упавшего мастера.

– Все. Перерезал себе горло до позвонков… Профессионал…

– Ёб, – пробормотал парень, соскочив со стола. – На всю жизнь заикой останусь.

– Это не самое страшное, – успокоил его Слава и печально посмотрел на гордо откинутую, практически отрезанную голову в луже яркой крови. Последний спектакль мастера, в котором он не режиссер, а актер в театре мертвых.

– Оставьте все как есть, – сказал Земцов врачу. – Сейчас все зафиксируют. Слушай, ты, надень штаны, – повернулся он к парню. – Уведите его.

Сам он быстро прошел по всем коридорам, никого не видя, не отвечая на вопросы и приветствия. Закрыл кабинет изнутри. Перевел дыхание. Потом долго умывался холодной водой из-под крана, смывая страшную резь в глазах, перед которыми застыла неестественно живописная, трагическая сцена. Открыл окно, подставил мокрое лицо холодному ветру.

«Мы делаем что умеем, – говорил он себе. – Мы просто ловим и колем преступников. Мы не можем знать, где больные мозги, где – гениальные. Где гениальность, вложенная в больные мозги. У нас есть законы. Наверное, нам действительно кто-то чего не простит, потому что мы – жалкие, тупые мерзавцы…» Ветер осушил его лицо, прошла резь в глазах, но он чувствовал: они полны влаги. Никогда такого не было. Земцов оплакивает преступника. Так опалил он ему душу своими непонятными страданиями, неземной болью, беспощадным уничтожением себя… Мог бы просто жить, студентов учить, книжки писать, премии получать… Ах ты господи, какой сумасшедший несчастный чудак… Был на свете.