Место преступления

Не зря говорят, что преступников всегда тянет вернуться на место преступления. Я хоть и не убивал беднягу Лиманского, а испытывал жгучее желание при свете дня увидеть те двор и подъезд, где мы стали свидетелями легкости перехода человека разумного из стадии жизни в стадию смерти.

Припарковавшись у обочины подъездной дорожки в конце двора, я огляделся по сторонам. Днем здесь все виделось иначе — совершенно прозаическим, лишенным какого бы то ни было налета таинственности. А ведь тогда, ночью, двор показался мне черной бездной, наполненной призраками качелей и песочниц, мимо которых несся невесомый белый силуэт. На самом деле все очень обычно: просто песочницы, просто качели, человек просто бежал, а его просто убили. Куда проще.

У рокового подъезда сидели старушки — своего рода мини-ЦРУ. Найди к таким подход — и будешь знать все местные тайны. Я бодро направился к ним, раскланялся и витиевато назвался официальным представителем европейского бюро расследований и защиты прав журналистов (название само собой придумалось под их цепкими взглядами). «Церэушницы» важно закивали, будто каждый день общались с подобными представителями, и с удовольствием подставили уши, готовые внимать моим каверзным вопросам.

— В какой квартире жил погибший журналист Лиманский? — задал я невинный вопрос.

Бабки были разочарованы.

— Где-где… — вздохнула одна, махнув рукой. — Болезный-то на третьем этаже жил, квартира прямо от лестницы, вчера его схоронили. А вот вдова давно уже с другим хахалем на «Мерседесах» катает. Вона!

И бабка торжествующе кивнула, довольная своей помощью европейскому бюро.

Эстафету приняла другая, в линялом платке.

— Сейчас так принято — жить с полюбовниками при живом мужике. Тем более, сказывают, и не мужик он был, а бывшая баба.

— Да не баба, а как бы баба, — сварливо поправила третья сплетница. — Так-то вроде мужик, все причиндалы на месте, а только любит, чтоб не он, а его. То есть мужиков любит с такими же причиндалами. Геями зовутся.

Эта старушенция, судя по всему, была самая начитанная. Остальные с уважением замолкли, кивая. Я воспользовался паузой и поспешил нырнуть в подъезд.

Снились ли вам сны, где события, одно нелепее другого, втягивают вас в свою сумасшедшую круговерть? Едва поднявшись по ступеням на площадку первого этажа, я почувствовал, что нечто подобное начинает происходить со мной.

На площадке было три квартиры — три двери с медяшками номеров: «1», «2», «3». У двери под третьим номером сидела болонка, которая при виде меня трижды гавкнула. Мои мысли немедленно вернулись к нумерологии и к тому, что число моего рождения — тройка. Словно бы для того, чтобы утвердить меня в этой мысли, собака после короткой паузы снова трижды гавкнула. Я поспешил бегом подняться на третий этаж и тут с невольным волнением убедился, что нужная мне квартира носит номер рокового числа восемь. «Чистая восьмерка», как сказала бы, наверное, Тека. Я позвонил в дверь, не представляя, что скажу и как вообще лучше действовать в подобной ситуации. Но сумасшедшая круговерть продолжалась.

Дверь открыла бледная черноволосая женщина с усталыми складками у рта. Сначала она осмотрела меня с ног до головы, а затем молча развернулась и пошла в комнату. Как во сне, я двинулся за ней. И так гуськом мы вошли в большую, заставленную массивной мебелью залу. В разгар летнего дня окна здесь были зашторены, и сверкала электрическими огнями огромная хрустальная люстра с висюльками. Пол и стены украшали восточные ковры, а стеклянные полки серванта, что называется, ломились от всевозможной посуды и ваз. Все это было так же нелепо и нереально, как трижды гавкающая собака у квартиры номер три.

— Садитесь, — произнесла хозяйка тонким неуютным голосом.

Я уже знал, что вдову зовут Елена, что она трудится детским врачом в поликлинике микрорайона и что с покойным Лиманским они супружествовали одиннадцать лет, нажив двоих детей. В юности женщина, безусловно, была гораздо эффектней, хотя и сейчас выглядела неплохо — просто смерть супруга и похоронные хлопоты, как правило, никому не идут на пользу.

— Ну, — проговорила педиатр, внимательно глядя на меня, — что еще вас интересует? Ведь вы из нашей родной полиции?

Этот вопрос по абсурдности перекликался со всем прочим. В жизни не думал, что похожу на сотрудника правоохранительных органов.

— Нет, — торопливо запротестовал я, — не из полиции. Я просто знал вашего мужа. Мы встречались с ним… в Париже.

Не знаю, зачем я соврал про свое знакомство с Лиманским и про Париж — запросто могло оказаться, что редактор «Сэра» отродясь не был в столице Франции, и тогда я выглядел бы просто смешно. Впрочем, неожиданно попал прямо в точку. Вдова еще пристальнее всмотрелась в меня, и горькие складки у ее рта обозначились резче.

— Ах, вот как, — проговорила Елена глухо, — в Париже. Значит, это правда.

Я почувствовал замешательство — нелепости множились. Не успели придуматься следующие слова и шаги, как вдовушку прорвало.

— Не хотела я верить, но… C’est la vie! — Женщина извлекла из-под журнального столика початую бутыль смирновской водки и лихо плеснула в пустой стакан, стоявший рядом с ней на стопке газет. — После одиннадцати лет супружеской жизни вот награда — принимать в доме любовника мужа. Любо-о-о-вника!

Елена лихо опрокинула в себя содержимое стакана, и тут наконец до меня дошло, что собеседница просто-напросто пьяна. В стельку.

— Хотя подумаешь, большое дело, — продолжила хозяйка, в одно мгновение словно бы забывая о моем присутствии и обращаясь к кому-то невидимому в сиянии сервантного хрусталя, — все мужья изменяют своим женам. Главное, чтобы деньги приносил домой. И потом, куда уж мне с мужчинами конкурировать!

Наливая следующую порцию, она едва не залила весь столик. Я сел в соседнее кресло и взял на себя обязанности виночерпия, подливая даме по мере необходимости во время ее бурного монолога.

— Я сразу почувствовала, что из Парижа Костя вернулся каким-то другим. Виноватым, что ли. Даже испуганным. Притронуться ко мне боялся, все о чем-то думал. Я даже всерьез заподозрила, не подцепил ли СПИД у какой-нибудь проститутки. Нажала как следует, и супруг признался. Расплакался, как женщина. Вроде бы познакомился в Париже с одним нашим эмигрантом-балетоманом. Покуролесили они всю ночь, а под конец, когда Костик впал в невменяемость от выпитого, тот подлец, то есть, видимо, ты, его изнасиловал. Ума не приложу, как это стало известно прессе. Или ты сам и рассказал?

Я только и мог, что молча потрясти головой.

— Ну-ну… — Женщина развязно махнула рукой. — Ладно, дело прошлое. В общем, любил он тебя. С одной стороны, изнасилование его шокировало — Костя всегда презирал геев. С другой — что-то его в этом возбуждало. Чувствовалось, что он все время вспоминает о своем парижском приключении. Короче, тосковал. Бьюсь об заклад, в Москве тоже кое с кем пробовал этим заниматься. Могу даже сказать, с кем, чтобы и ты, гад, поревновал. Сказать?

Конечно, мне было интересно. И я с энтузиазмом кивнул. Елена встала. Штормило ее вовсю, но, едва держась на ногах, женщина эффектно ткнула в меня пальцем с облупленным маникюром.

— Его зовут Кирюша. Он манекенщик. Работает в модных журналах, чаще всего рекламирует мужское белье. Найди и убей его.

И Лиманская расхохоталась смехом валькирии. Во всяком случае, могу поспорить, что ощущала она себя в этот момент кем-то вроде того.

Как бы занимательны ни были полученные сведения, я понял, что пора уносить ноги. А заодно и уши, поскольку, набравшись алкоголя, детский врач перешла на ненормативную лексику. Я подлил еще горючего в стакан и на цыпочках поспешил покинуть комнату, пока дамочка целиком сконцентрировалась на емкости с живительной влагой.

Итак, вошел я в этот дом стильным благородным джентльменом, агентом Европейского бюро, а выходил из подъезда парижским педерастом-насильником, балетоманом с внешностью российского полицейского. Было от чего сникнуть. Мне показалось даже, что бабки на лавочке при моем появлении умолкли и обменялись многозначительными взглядами.

— Ну как, поговорили? — источая ехидство, спросила та, что все знала о геях.

Я, предпочтя промолчать, энергично проследовал к машине. Старушки-«церэушницы» смотрели мне вслед. Проезжая мимо них, я испытал непреодолимое желание высунуться из окошка и прогавкать восемь раз. Пора было закруглять этот странный день.