Глава 16

С утра знакомый таксист отвез Илюшина в Темниково к своему брату, ворча по дороге, что его заставили рано встать, хотя торопиться вроде бы некуда. Макар не спорил. Его подгонял азарт человека, вышедшего на след и чувствовавшего, что охота скоро закончится.

Трясясь в легковушке, Илюшин вспоминал все, что рассказывала Катерина Викулова о русалке и Вотчине. У него была отменная память, и он легко мог почти дословно воспроизвести сказанное при нем. «Итак, главный бухгалтер проявила любопытство, и девчонка в ответ честно выложила все о своем устройстве на работу. При этом присутствовало несколько человек, включая госпожу Гольц. Наивно было бы думать, что только этих людей можно подозревать в убийстве Вотчина: другие сотрудники могли слышать разговор, либо кто-то из присутствовавших передал историю родственникам или знакомым… Однако всех мы проверить не можем, поэтому проверим тех, кто оказался непосредственным слушателем Викуловой».

Мысли Илюшина прервал звонок.

— Макар, мы нашли его, — меланхолично сообщил Бабкин. Связь то и дело прерывалась, и Илюшин поморщился от потрескиваний в трубке.

— Кого вы нашли? — быстро спросил он, и тут связь снова пропала. — Алло, Серега! Ты меня слышишь? Кого вы нашли?

Трубка потрещала, и в ней воцарилась тишина.

— Что, не работает? — Водитель сочувственно глянул на парня. — Бывает. До Темникова доедем, там все ловит.

Тут телефон проснулся, и Сергей снова прорезался в трубке.

— Третий раз повторяю, — раздраженно сказал он так отчетливо, будто сидел на заднем сиденье за Макаром. — Шаньский наш «крот». Юрий Альбертович, менеджер по продажам.

— Ты уверен?

— Он сам признался.

— И где он сейчас?

— Понятия не имею. Моя задача была вычислить человека, а не составлять ему компанию. Кстати, никто из нас не может дозвониться до Гольц, чтобы сообщить ей радостную весть.

Илюшин нахмурился. Последние слова Бабкина ему не понравились, но не успел он ничего ответить, как Сергей невнятно булькнул в телефоне и пропал окончательно.

— Будем надеяться, он не забыл выслать фотографии, — проговорил себе под нос Макар. — Посмотрим на сотрудников «Эврики».

Смотреть на сотрудников «Эврики» ему не понравилось. Факс исказил изображения, и лица на черно-белых листах казались похожими друг на друга.

Илюшин с досадой поморщился, вспомнив, что отличный коммуникатор, которым они с Сергеем успешно пользовались в случаях, когда нужно было быстро передать информацию, отдыхал в ремонте после того, как Макар лично уронил его в ванну с водой. А новый он не успел купить, торопясь в Кудряшово.

— Извиняй, парень, качество малость подкачало, — развел руками хозяин дома, высокий крепкий мужик с ярко-голубыми глазами, называвший себя не гробовщиком, а гроботесом. — Мне этот агрегат не для картинок нужен.

— Я все понимаю, — сказал Макар. — Большое спасибо, что согласились помочь.

Он вышел из дома, провожаемый двумя огромными палевыми псами-кавказцами, и плюхнулся в тарахтящую машину.

— Теперь куда? — недовольно спросил водитель. — В Москву, что ли?

— Обратно едем, в Кудряшово. До Москвы я уж как-нибудь без тебя доберусь.

Снег скрипел под ногами, пока Макар перебегал улицу до дома Натальи Котик. Пес по кличке Малый нехотя брехнул из подворотни и заволновался, когда Илюшин попытался открыть щеколду.

— Макар, ты, что ли? — спросили от крыльца. — Погодь, сейчас открою.

Наталья Алексеевна впустила гостя, и Малый радостно завилял хвостом.

— Смотреть на твою курточку страшно, — проворчала женщина, ведя Илюшина в теплый натопленный дом, в котором пахло печкой. — Воспаление легких подхватишь не дай бог. Мой Санька заболел как-то, думала, не вылечу, и пришлось…

— Наталья Алексеевна, — перебил Макар. — Я фотографии привез. Пожалуйста, посмотрите на них внимательно.

Он разложил на столе листы, пришедшие от Бабкина, и сбросил куртку, напряженно ожидая, что скажет хозяйка.

Наталья надела очки и неторопливо рассмотрела все снимки, задержавшись на том, где Юрий Альбертович позировал фотографу, гордо выпрямив спину и выпятив подбородок.

— Интересный мужчина, — отметила она.

— Вы его знаете? — подобрался Илюшин.

Она покачала головой:

— Нет, Макар, никого я здесь не знаю.

Наталья сняла очки, виновато посмотрела на него.

— Никого… — огорченно повторил тот. — Ну что ж… значит, не повезло на этот раз. Хорошая у меня была версия. Простая и все объясняющая. Ладно. Спасибо, Наталья Алексеевна.

Он взял первый лист, на котором сотрудники «Эврики» стояли группой и улыбались в объектив, и прочитал подпись Сергея под фотографией. Да, здесь были все пятнадцать человек, работавших на Кошелева. Илюшин уже рассматривал дома фотографии и потому знал, что никого не забыли. Снимки были сделаны восемь месяцев назад, и за прошедшее время уволилась лишь одна женщина, на место которой взяли Катю Викулову.

— Викуловой здесь нет, — вслух подумал Макар. — Она была бы подходящей кандидатурой, если бы не ее алиби. Хотя Ашотяны могут и врать, конечно. Но это мне уже никак не проверить. И нет Натальи Гольц… Конечно, очень сомнительно, но все-таки…

— Давай еще раз твои фотографии посмотрю, — предложила Наталья, переживая за парнишку. — Вдруг и в самом деле узнаю кого…

Илюшин видел, что она и первый раз очень внимательно изучила снимки, и понял, что Наталья просто жалеет его, но протянул ей листы и предупредил:

— Наверное, тот человек очень изменился. Много лет прошло. У него может быть другая прическа, манера держаться, и уж точно он должен быть по-другому одет. Попробуйте, Наталья Алексеевна.

Снова нацепив очки, она проглядела фотографии. С каждым листом, который Наталья откладывала в сторону, Илюшин ощущал, что и без того слабая надежда исчезает окончательно. В конце концов в руках у нее осталась копия последнего снимка, в который она вглядывалась, нахмурившись, словно пытаясь вспомнить что-то.

И вдруг подняла на Макара расширившиеся глаза и недоверчиво произнесла:

— Это же… это же…

Илюшин быстро наклонился к снимку, посмотрел на лицо, которое фотограф взял крупным планом.

— Как же так? — выдохнула Наталья Котик. — Столько лет прошло! Мы-то думали…

— Кто это? — резко спросил Макар. — Имя!

Наталья назвала имя, ничего не сказавшее Илюшину. Но секунду спустя он понял.

— Вот кто… — медленно протянул он. — Наталья Алексеевна, вы уверены? Посмотрите еще раз, прошу вас.

— И смотреть нечего. Хочешь — дождись Кольку моего, он тебе то же самое скажет. Ох, что время-то с людьми делает…

— А еще интереснее — что оно с ними не делает, — сказал Макар, собирая фотографии и прикидывая, согласится ли таксист, задержавшийся у своего родственника в Кудряшова, отвезти его в Темниково немедленно или придется ждать. — Наталья Алексеевна, дайте расписание электричек, пожалуйста.

В «Эврике» было шумно — все обсуждали увольнение Шаньского. Две «девочки» из бухгалтерии с утра пару раз успели шмыгнуть мимо Кати в кабинет Снежаны, якобы по делам, но Катя прекрасно понимала, что там перемывают кости Шаньскому.

Ей было жалко Юрия Альбертовича, а потому, когда «девочки» попробовали посплетничать и с ней, она оборвала разговор и довольно резко сказала, что не видит предмета для обсуждения. Те обиделись, отправились к «мальчикам» в таможенный отдел, но там их быстро шугнул Капитошин, и Катя слышала, как они, возвращаясь обратно, ругают высокомерного Таможенника.

Человек, опознанный Натальей Котик, чувствовал себя так, словно его обложили и вывесили повсюду красные флажки, за которые не прорваться. Он кивал, вслух удивлялся вместе с остальными поведению Шаньского, ругал и сочувствовал ему, а сам все время ощущал опасность.

Интуиция у него была развитой. Он знал, что нужно собирать вещи и исчезать следом за Шаньским — но так, чтобы никто не смог его найти. Не было никаких видимых признаков опасности — наоборот, все, казалось, успокоилось после того, как узнали виновника проигрыша фирмы в тендере. Но человек знал, что появление сыщика в фирме не сулит ему ничего хорошего, и ощущал угрозу, исходившую от крупного, похожего на медведя, насупленного мужика, дважды заходившего накануне.

Поэтому человек методично копировал данные с компьютера, быстро просматривал документы, откладывая нужные и отбирая все, касавшееся его лично. Он знал, что сегодняшний день будет последним, проведенным им в этом кабинете, и тщательно убирал все по ящикам, расставлял на полки по старой привычке оставлять за собой порядок. Он не успел придумать никаких объяснений своему исчезновению, но это было и не нужно: гораздо важнее было исчезнуть отсюда навсегда, пока в коридоре снова не появился насупленный мужик с медвежьими повадками. Или кто-то другой вместо него.

Человек проходил по коридорам, кивал, когда к нему обращались, а в голове у него часы отсчитывали время, оставшееся до вечера. Пять часов. Четыре часа. Три часа.

Он все время был словно на иголках. Даже пару раз хотел сорваться до окончания рабочего дня и уже брал пакет с отложенными бумагами, но в последний момент решал не дергаться, не привлекать к себе излишнее внимание. Дотянуть до вечера пятницы, тем более что день сокращенный, уйти как ни в чем не бывало — а там наступят два выходных. А в понедельник его уже здесь не будет. И в городе этом не будет. Был человек — и исчез.

Чтобы не проводить оставшееся время впустую, человек обдумывал, куда уедет. Тогда, с Вотчиным, все случилось неожиданно, поэтому он не оставил никаких запасных путей. Глупо получилось, потому что ведь он, собственно, не собирался убивать коллекционера, это вышло само собой. Но теперь надо все разложить по полочкам, прикинуть, в какой глуши можно спрятаться, потому что его будут искать, обязательно будут. Особенно когда он не придет в понедельник и его телефон не будет отвечать на звонки.

Два часа до окончания рабочего дня.

Полтора.

За час до конца работы человек понял, что не сможет больше выдержать ожидания. Он оставался внешне спокойным, как обычно, но внутри что-то сжималось от страха, и два раза он вздрагивал, когда шел по коридору и слышал, как открываются на их этаже двери лифта. «За мной придут», — отчетливо говорил кто-то внутри его головы, и как ни сопротивлялся человек этому голосу, в конце концов он смирился с тем, что паника сильнее разума. Ему хотелось бежать отсюда, и он решился.

Человек взял заранее приготовленный пакет и обвел взглядом кабинет. Из смежной комнаты раздавались голоса, и он продумал, что скажет, когда будет брать пальто из шкафа. У него мелькнула мысль, не стереть ли повсюду свои отпечатки пальцев, но он тут же отругал себя за нее — мысль была бессмысленной и показывала, в каком состоянии он находится.

Он сел за стол, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы прийти в себя. Это подействовало. Человек встал, взял сумку, пакет и вышел в соседнюю комнату. Надевая пальто, бросил короткую фразу подчиненным, исчерпывающе объяснявшую его уход. «Думаю, с остальными прощаться не будем», — усмехнулся он про себя, распахнул дверь, ведущую в коридор, и замер.

В коридоре стояли пятеро. Четверо были ему знакомы, а пятого, молодого светловолосого парня лет двадцати пяти, небрежно привалившегося к стене, человек видел впервые. Однако именно этот пятый, усмехнувшись, пожал плечами и сказал:

— Вот видишь, Серега, я же говорил.

И добавил, недобро прищурившись и сразу став лет на пять старше:

— Далеко ли вы собрались, любезная Эмма Григорьевна?

Орлинкова дернула головой, отпустила пуговицу, которую тщетно пыталась продеть в петлю. Кошелев, Капитошин и Викулова смотрели на нее, и лица у них были до смешного глупые.

— Не нравится, как я к вам обращаюсь? — сочувственно спросил парень. — Давайте я задам вопрос иначе: далеко ли вы собрались, любезная Фаина Григорьевна? Не иначе, как в родное Кудряшово? Не торопитесь, вас там не ждут.

Главный бухгалтер повернулась к ним спиной и прошла обратно в кабинет мимо ошеломленно молчавших «девочек». Голос интуиции, которую она все это время ошибочно принимала за панику, молчал: говорить что-то было уже поздно.

— Выкладывайте, — сухо сказала Орлинкова, усевшись в кресло и с вызовом глядя на Кошелева. — У вас есть что мне сказать или я могу пойти домой? Я не очень хорошо себя чувствую.

Макар открыл рот, чтобы съязвить, но тут Катя тихо и неожиданно жалобно спросила:

— Так это вы его убили, Эмма Григорьевна? Но почему? За что?!

Бухгалтер перевела взгляд на девчонку. Личико у той стало не просто глупое, а глупое и очень огорченное, и Орлинкова усмехнулась краешком губ.

— Я вам, милая Катерина, должна спасибо сказать. Но не скажу. Все равно ничего у меня не получилось.

— А что должно было получиться? — встрял медведь-здоровяк.

Эмма Григорьевна, похожая на воительницу под шлемом фиолетовых волос, презрительно фыркнула.

— Вы что же, полагаете, я сейчас стану вам все как на духу выкладывать? Последнее признание? Ошибаетесь, господа. Не стану.

— А не надо, — заметил светловолосый парень. — Мы и без вас все выяснили. Двадцать лет назад вы, Фаина Григорьевна, были замужем за человеком, который вырезал русалку. После его смерти вы уехали из села и обосновались в Москве. Кстати, вы очень изменились, по словам Натальи Котик. Она вас еле узнала. Но все-таки узнала.

Орлинкова наклонила голову, не говоря ни слова.

— Вотчин уехал из Кудряшова с русалкой, а вы, наверное, считали, что она должна достаться вам, — продолжал парень. — И услышав рассказ Катерины о том, что у ее соседа есть русалка, которую он считает исполняющей желания, сразу поняли, кого вам послала судьба. Вычислить по адресу телефон — пустяки, а адрес Викуловой был вам известен. Могу предположить, что вы позвонили по нескольким номерам, прежде чем попали на коллекционера. Не так ли?

Женщина не ответила.

— Интересно, что вы ему сказали? Что вы тоже загадывали желание, которое исполнила русалка? Или придумали что-то другое? Как бы то ни было, вы заинтересовали его, и он открыл вам дверь, когда вы приехали к нему вечером. Должно быть, вы были очень убедительны, потому что Вотчин настороженно относился к посторонним.

— И потом она его убила? — недоверчиво спросил Кошелев, переводя взгляд с Макара на Орлинкову и снова на Макара.

— Да. Убила. Катя, что там следователь говорил о причине смерти Вотчина?

— Ударили тупым предметом по голове, — вспомнила Катя. — Кажется, одной из его скульптур, только очень тяжелой.

— Значит, вы не были уверены в том, что убьете его, — кивнул Илюшин. — Вы, наверное, попросили отдать вам русалку, а Вотчин, разумеется, отказался — потому что он верил в ее силу. Тогда вы ударили его, забрали фигурку и убежали из квартиры. Но по дороге — вот беда, правда? — вы ее выронили.

Бабкин неожиданно рассмеялся, и все вздрогнули, а в соседней комнате что-то с грохотом упало на пол.

— Значит, выронили, — повторил он, смеясь. — Да вам можно приз дать за самое бессмысленное убийство! Убили человека из-за выдумки, красивой деревяшки, а потом потеряли ее!

Орлинкова изменилась в лице, но продолжала молчать.

— Хотите я скажу вам, куда она делась? — любезно предложил Макар. — Вы не поверите: ее подобрал супруг госпожи Викуловой. Он слышал ваши шаги на лестнице, вышел за вами следом и наткнулся на русалку. А потом ее нашла сама Катерина.

Эмма Григорьевна вскочила, глаза ее вспыхнули.

— Она у тебя? — хрипловатым голосом спросила она, уставившись на девушку. — У тебя?! Говори!

Катя отшатнулась. Только сейчас, глядя на высокую красивую женщину с грубоватыми чертами лица, которая, казалось, вот-вот бросится на нее, Викулова окончательно поверила Илюшину.

— Она у следователя, — так же любезно ответил за Катю Макар, и Орлинкова медленно опустилась в кресло. — Вам так хотелось ее получить, что вы убили человека из-за этой игрушки? Или у вас были свои причины мстить старому Вотчину?

Эмма Григорьевна, прищурившись, смотрела на него. Да, они действительно все выяснили. И ничего не узнали.

Она вспомнила, как выла, когда ей сказали о смерти мужа, и как перерывала весь дом, пытаясь зачем-то найти фигурку, которую он вырезал незадолго до смерти. Не нашла и мучилась из-за этого, словно русалка должна была достаться ей, но по какой-то ошибке не досталась. Обыскала всю баню, сарай, искала за банками в погребе, и мать с отцом смотрели испуганно, спрашивали, что она ищет. Фаина не отвечала. Она обшарила две теплицы, день провела на чердаке, роясь в пыли, но все было бесполезно. Русалка исчезла.

Боль, раздиравшую ее изнутри, Фаина начала глушить водкой и в конце концов чуть не подралась с отцом, который спрятал от нее бутылку. По деревне пошли нехорошие слухи, но ей было на все плевать. Она погрузилась в полусонное болезненное состояние, в котором существовали два вопроса: отчего покончил с собой ее Колька, и куда пропала последняя вещь, которую он сделал перед смертью.

А затем на сороковой день Левушин, напившись, рассказал ей обо всем — и о том, что говорил ему Колька перед смертью, и о том, как сбылось его собственное желание… Фаина вспомнила поведение мужа, вспомнила, как он вырезал русалку, словно одержимый, и женское чутье подсказало ей, отчего покончил с собой Николай. «Несбыточное загадал, — нашептывало чутье, — невозможное. Оттого и умер. В нем всегда странное было, в Кольке-то, только не видел этого никто».

В лунную полночь Фаина пошла к Марьиному омуту, сидела на берегу до утра, вглядывалась в черную воду, вслушивалась в шелест ив на другом берегу. И снова вспоминала, вспоминала, вспоминала… Как Николай ушел из дома к омуту. Как он вернулся на следующий день и вырезал фигурку. Какой оглоушенный он был последние три дня.

— Значит, все правда, — шептала Фаина, глядя на свое отражение в воде. — Значит, сделал желанницу, а потом Левушину ее отдал! А тот, значит, жене Котика… Ой, Николай, что же ты наделал?

В черном омуте отражалась диковатого вида женщина с длинными русыми волосами, небрежно заплетенными в косу, и ненавидящим взглядом голубых глаз. Здесь, у воды, Фаина окончательно поверила в то, что рассказал ей Левушин, и поняла, что счастье обошло ее стороной.

Николай должен был оставить русалку ей. Должен был! А он вместо этого подарил ее приятелю, словно забыв о том, что прожил с женой три года, и все три года она кормила-поила его, опекала, любила!

— Я же тебя любила! — с отчаянием сказала Фаина, и ей показалось, что в воде она видит виноватое лицо умершего мужа. — Я ж на все ради тебя была согласная! Как же ты мне не оставил русалку-то, а? Что ж ты меня не пожалел, Коленька?

По воде прошла рябь, и лицо Николая заколыхалось, черты исказились. «Прости меня», — услышала Фаина и поняла, что ей надо делать. Надо все исправить. Коленьку уже не вернешь, но у нее-то самой вся жизнь впереди! Что ж ей, так и жить без счастья, с клеймом вдовы, которая своего мужа до могилы довела?!

Фаина вернулась домой на рассвете, и мать с отцом только ахнули, увидев ее.

— С ума сошла, — прошептала мать. — Что ж ты с собой делаешь, Фая?

Дочь посмотрела на нее диким взглядом и прошла мимо. От нее пахнуло сыростью и травой. Ночи стояли уже холодные, и Григорий со Светланой боялись даже думать о том, где была их Фая.

Переодевшись и умывшись, Фаина отправилась к Наталье Котик. Она ничего не обдумывала: просто знала, что заберет русалку, потому что та должна принадлежать ей по праву. Коля завещал бы ее ей, но забыл, или просто не подумал о своей жене. Ничего, она сама о себе подумает.

Увидев красавицу Наталью, светящуюся от счастья, Фаина решила, что сложностей не возникнет. И так видно было, что свое желание глупая жена Котика уже загадала. Значит, русалка ей больше не понадобится. И когда услышала, что та отдала русалку соседке несколько дней назад, не поверила своим ушам.

У нее хватило силы воли выслушать соболезнования Наташки с непроницаемым лицом. Но когда вдова Николая вошла в соседний двор, мелкий рыжий пес шарахнулся от нее в сторону и только боязливо тявкнул вслед, когда она поднялась на крыльцо.

Но и тут она опоздала. Русалку забрал приезжий из Москвы. Фаина возненавидела его дикой ненавистью, как только увидела, потому что он нагло украл ее счастье, обманул глупую старуху, не заплатив ей ни копейки. Женщина не верила в то, что фигурка понадобилась Вотчину для исследований, а когда узнала, что он, так же как и она сама, приходил к жене Котика, догадка ее стала уверенностью.

«И он тоже знает, — нашептывал ей внутренний голос. — Увезет с собой, загадает свое желание, и ей не найти его никогда. Продаст, продаст за большие деньги то, что Коля должен был тебе оставить. Счастье твое продаст».

Фаина придушила бы мелкого лысого мужичка на месте, но понимала, что действовать нужно иначе. На ее беду, гость вскоре собирался уезжать, а русалку повсюду таскал с собой, поэтому от намерения выкрасть фигурку пришлось отказаться.

Она выследила Вотчина и, увидев, как он выходит из дома Левушина с таким видом, будто в него ударила молния, убедилась в своей правоте окончательно. От ярости Фаина стала просчитывать все на шаг вперед и действовать так быстро, как раньше не умела.

Она метнулась домой, нацепила на себя первые попавшиеся отцовские шмотки — старые спортивные штаны и кофту, схватила марлевый мешок, который мать приготовила для трав, и быстро прорезала две дырки для глаз. Она собиралась убить вора, но понимала, что ее могут увидеть другие люди, и на этот случай нужно было обезопасить себя.

Догнав его почти у дома Марьи Авдотьевны, Фаина увидела, что Вотчин пошел короткой, но темной и нехоженой тропой, и решила, что судьба на ее стороне, раз ведет нового владельца русалки к ней в руки. Но вор сбежал. В последнюю секунду, когда она готова была ударить его отцовским ножом, ни секунды не сомневаясь, что это правильно и справедливо, он почуял что-то и бросился прочь, как трусливый заяц. А на следующее утро исчез из села навсегда, захватив с собой то, что должно было принадлежать ей, Фаине.

Две недели после этого она пролежала на кровати, вставая только затем, чтобы дойти до уборной. Что творилось в ее голове, не знал никто, и даже мать не догадывалась, о чем думала дочь, когда стонала по ночам и впивалась зубами в подушку, раздирая наволочку до дыр. «По мужу страдает. Ой, горе-то какое, горе…»

Спустя две недели Фаина встала со своего дивана, исхудавшая и страшная, и сказала отцу и матери, что уезжает из села. Перекрестившись, Светлана отправила ее к дальним родственникам в город, и с тех пор Фаина Хохлова возвращалась в село один раз — на похороны отца. Когда мать постарела, она забрала ее к себе в Москву, куда переехала к тому времени за мужем, сменив и фамилию, и имя, которое напоминало ей о том, какой глупой деревенской бабой она была раньше.

Став Эммой, она начала ощущать себя иначе. Имя дисциплинировало ее: оно было умным, красивым, сдержанным, и ему нужно было соответствовать. Фаина-Эмма не стала менять профессию, к которой, как выяснилось, у нее были способности, и с тридцати лет со сменой имени окончательно начала новую жизнь, приспосабливаясь к огромному городу и только изредка видя в своих снах… нет, не покойного мужа, а удивительной красоты русалку, которую он показывал ей за несколько дней до смерти.

— Чего же вы испугались тогда в коридоре? — негромко спросила Катя, вырывая Орлинкову из ее воспоминаний. — Вечером, на следующий день после того, как убили Вотчина?

Эмма Григорьевна не хотела ничего объяснять этой красивой девочке, глядевшей на нее растерянно, словно Орлинкова обидела ее. Тем более что случившееся тогда до сих пор вызывало у нее сердцебиение. Идя по коридору, в тени возле лифта она вдруг увидела покойного Вотчина, который ждал ее. В одну секунду все деревенские корни проснулись в ней, и Эмма снова ощутила себя Фаиной, которой бабка рассказывала об оживших покойниках, о призраках убитых людей, что являются убийцам, и прочие страшные истории. Стоя в коридоре, она испытала животный ужас и едва не закричала от страха, увидев, что тень шевельнулась. Но Викулова, оказавшаяся рядом, рассеяла ее страх, хотя Орлинковой пришлось выпить успокоительное, когда девушка ушла. «Призрак… подумать только…» — Она пыталась издеваться над собой, но руки у нее дрожали до тех пор, пока она не села за руль машины. Только тогда Эмма Григорьевна смогла успокоиться.

— Меня, — вдруг сказал Капитошин. — Думаю, что меня.

— А ты здесь при чем?

— Я там стоял, — объяснил Андрей, не сводя глаз с Орлинковой. — Ждал Викулову.

— Что?! — не поверила Катя.

— Тебя ждал, — нехотя повторил Капитошин.

Ему было неприятно признаваться, что он целый час ждал в машине, когда Катя выйдет из офиса, и в конце концов, не дождавшись, поднялся за ней наверх в надежде пригласить ее поужинать. Но оказалось, что, кроме Кати, в офисе осталась Орлинкова, и Андрей, зря проторчав возле лестницы, вынужден был уйти. Капитошин понимал, что вел себя, как мальчишка, стесняющийся пригласить девочку при всех на танец, но признаваться в этом не собирался. Достаточно того, что Кошелев, категорически не одобрявший никаких личных отношений на работе, смотрел на него с подозрением.

— Так это были вы? — поразилась Эмма Григорьевна. — Вы?!

— А вы кого увидели? — немедленно спросил Макар. — Призрак убитого вами человека?

Она вздрогнула и поджала губы. Ей не нравилось выражение «убитого вами». Про себя она предпочитала думать, что воздала вору по заслугам. Орлинковой стало смешно от того, что даже этот проницательный сыщик не догадался, как она заставила старого дурака открыть дверь.

— Я — жена мастера, который сделал вашу русалку, — сказала она по телефону, когда с пятой попытки дозвонилась в нужную квартиру. — Вы знаете, что он сделал три фигурки? Русалка — только одна из них. Две другие хранятся у меня, я собираюсь их продать.

Любопытство старика победило осторожность, а Эмма Григорьевна умела быть очень убедительной. Впрочем, ей не пришлось врать о том, что о коллекционере она случайно услышала от коллеги. Он впустил ее в квартиру, и она поразилась тому, как хорошо выглядит человек, которого она запомнила мелким, незначительным и серым от страха. Орлинкова предположила, что он уже загадал русалке свое желание и у нее не возникнет проблем с тем, чтобы купить ее. Но она ошиблась.

Поняв, что его обманули, Вотчин попытался выгнать ее, но Эмма Григорьевна была моложе, сильнее, и ее поддерживала ярость человека, у которого хитростью отобрали предназначенное ему судьбой. Одного удара тяжелой статуэткой из оникса хватило бы, но она все-таки ударила его второй раз после того, как старик упал, чтобы не оставить ему ни одного шанса.

Дома, обнаружив, что русалки нет, Орлинкова не поверила самой себе. К счастью, муж еще не вернулся, и она поехала обратно и допоздна ходила вокруг дома Вотчина, осознавая, что это может быть опасно, но не в силах остановиться. Безрезультатно. В машине она пыталась заплакать, но не смогла. Слез не было. Было только удивление и тупая боль оттого, что ее второй шанс на счастье окончательно потерян, и отныне исправить это невозможно. Все, что она сделала, было сделано зря.

Эмма Григорьевна встала, одернула пиджак.

— В понедельник меня не будет на работе, Игорь Сергеевич, — сказала она как ни в чем не бывало, накидывая на руку пальто.

— Эй, вы куда собрались? — Здоровяк перегородил ей дорогу.

Орлинкова надменно взглянула на него.

— Вы собираетесь задержать меня? С какой стати? Вы что, представители милиции? С дороги!

Бабкин нехотя отступил в сторону. Эмма Григорьевна прошла мимо молчавших людей, отметила краем глаза, что ее «девочки» в соседней комнате сидят неподвижно, как истуканы.

— Мы… мы так и отпустим ее? — не поверила Катя. — Макар, Сергей, что вы стоите?! Она же убийца!

— Мы не имеем права задержать ее, — пожал плечами Илюшин. — Все, что мы можем, — это предоставить всю найденную информацию следователю. Но реальных доказательств нет и, возможно, не будет.

— Мы знаем, что она совершила преступление, — зло бросил Кошелев. — И можем задержать ее до приезда милиции. Она же сбежит!

— Вы ее задержите? — Макар искоса взглянул на шефа «Эврики». — Попробуйте, если хотите.

Они поспешно вышли из кабинета и обнаружили Орлинкову возле лифта в конце коридора. Она не смотрела в их сторону.

— Ну что? — спросил Бабкин. — Игорь Сергеевич, вы еще успеете ее задержать.

Кошелев взглянул на него, затем на Макара, выругался и махнул рукой.

— Фаина Григорьевна! — неожиданно позвал женщину Илюшин. — Послушайте, у меня к вам только один вопрос!

Услышав обращение, Орлинкова застыла, но затем повернулась к Макару с непроницаемым лицом греческой статуи. Парень сделал несколько шагов по направлению к ней и остановился, показывая, что не собирается ее преследовать.

— Что бы вы загадали? — громко и весело спросил он. — Неужели вы двадцать лет не могли исполнить свое желание и вам нужна была русалка? Или придумали что-то новое?

Двери лифта открылись, но Орлинкова не зашла внутрь.

— Загадала бы быть принцессой, а не лошадью, — ответила она, не повышая голоса, но Макар ее услышал. — Всю жизнь бы перекроила. Жизнь-то моя была беспросветная, что в Кудряшове, что в Москве. Жалко, с судьбой не поспоришь.

Она шагнула в лифт, и двери за ней закрылись.

— Может быть, и поспоришь, — пробормотал Илюшин, вспоминая ровесницу Орлинковой — Наталью Котик, счастливую со своими мальчишками, мужем и котами.

Ближняя к нему дверь распахнулась, и мрачная квадратная женщина в черном вывалилась в коридор.

— Что за столпотворение… — начала она, метнув негодующий взгляд на Капитошина и Катю, но заметила за ними Кошелева и осеклась. — Что происходит?

— От нас только что ушел навсегда еще один сотрудник, — похоронным голосом произнес Кошелев и неожиданно усмехнулся. — Хорошо хоть, никого не угробил.

— Кто ушел? Какой сотрудник? Кого угробил?

Игорь Сергеевич вкратце объяснил, кто ушел и почему. Алла Прохоровна недоверчиво посмотрела на него, думая, что ее разыгрывают, но лица стоявших вокруг сотрудников были серьезными.

— Орлинкова? — с ужасом повторила она. — А я-то…

Она хотела сказать, что собиралась заключить с Эммой Григорьевной пакт о взаимопомощи в деле выживания Викуловой из коллектива, но вовремя опомнилась. Та самая Викулова, которая выводила ее из себя, стояла в двух шагах от нее и смотрела своими большущими карими глазами на Капитошина. «Совсем из-за него голову потеряла, — мысленно фыркнула Шалимова, испытывая удовлетворение хотя бы от того, что Викуловой предстоит лить напрасные слезы по красавцу — все знали, что Таможенник не заводит романов на работе. — Ничего, милочка, тебе только на пользу будет пострадать немного. А то все слишком легко у тебя в жизни получается».

Но, к ее удивлению, Таможенник обернулся к девчонке и сказал:

— Катюха, я могу подвезти тебя до той квартиры, которую ты договорилась посмотреть. Игорь Сергеевич, у нас рабочий день закончился?

— Закончился, — сделав паузу, согласился шеф. — Надеюсь, таких рабочих дней у нас больше не будет. Да идите уже, идите.

Ошеломленная не меньше, чем остальные сотрудники, Алла Прохоровна слышала, как Капитошин сказал Викуловой:

— Я тебя в машине жду. Давай, собирайся.

И пошел за верхней одеждой и ключами, насвистывая о Катюше, выходившей на высокий берег.

Ехали они медленно, то и дело застревая в пробках. Возле книжного магазина Капитошин остановился.

— Подожди, пожалуйста, я себе одну книжку хотел купить на выходные, — попросил он.

Катя осталась в машине. Она сидела, рассматривая витрины магазинов, которые уже украсили перед Новым годом, и слушая шум машин. Улицу сверху перекрывал огромный плакат. «С Новым годом!» — было написано на плакате в окружении снежинок, а под восклицательным знаком стоял улыбающийся снеговик, на голове которого вместо ведра была отчего-то нарисована кастрюля.

Катя улыбнулась и поймала себя на том, что ей нравится и шумная улица, запруженная сигналящими машинами, и яркие витрины с мохнатыми гирляндами, и дома, на которые падает неторопливый снег. Она больше не испытывала ненависти к этому городу, который оказался лишь отражением того, что происходило в ее душе.

«Все будет хорошо, — думала она. — Мне почти все равно, что станет с ними — с Артуром, Седой, Дианой Арутюновной… И с Эммой Григорьевной. Я хочу наконец-то жить своей жизнью, а не чужой. Только для своей жизни нужно кое-что исправить, даже если кажется, что признаться во всем невозможно».

Катя достала телефон, набрала номер.

— Мама? — сказала она. — Мамочка, это я. Прости меня, пожалуйста. Мне нужно тебе кое-что рассказать…