Глава 14

Валентине позвонил профессор Тарков из психиатрической клиники, где лежала Катя, и Попросил разрешения приехать к ней домой.

— Я знаю, что вы болеете, но считаю наш разговор очень важным. Катя сказала, что вы очень близкие подруги. Общение с вами может помочь мне прийти к заключению. Это необычный, странный случай, мне нужно знать, какой Катя была до срыва.

Валя не смогла отказать, хотя это казалось ей пыткой — впустить человека в свои сумерки.

— Хорошо. Запишите адрес. Входную дверь просто толкните: она будет открыта. У меня что-то с ногами, я без вас доберусь до двери, иначе вам придется долго ждать на площадке.

После этого разговора прошло несколько часов. Время для Вали исчезло. Она мылась, переодевалась, открыла замок на входной двери уже в полуобморочном состоянии. К своему дивану добиралась на четвереньках, чувствуя себя недобитым животным. Провалилась в тяжелую душную дремоту, а когда открыла глаза, перед ней стоял незнакомый старик и, забавно склонив голову набок, как игрушечный Дед Мороз, внимательно разглядывал ее единственным глазом. Он ей понравился. Валя даже слабо улыбнулась.

— К сожалению, я не могу встать, чтобы вас угостить, но скажу, что где стоит на кухне. Может, вы себе приготовите растворимый кофе и сделаете пару бутербродов? Вы же с работы.

— Нет, нет. Ни в коем случае. Ничего не хочу. Разве что вам хочется перекусить или попить чего-нибудь?

— А что, я бы не отказалась, — неожиданно для себя сказала Валя, несмотря на то, что совсем недавно сама мысль о еде казалась ей невозможной.

Константин Николаевич сосредоточенно выслушал все инструкции, отправился на кухню и минут через десять поставил на столик перед диваном поднос с кофе и бутербродами. Он умело помог Вале сесть, подоткнул подушку под спину, накрыл ноги пледом.

— Давно это с вами?

— Нет. Объективно это случилось недавно, но мне теперь кажется, что так было всегда.

— К врачам вы, конечно, уже обращались.

— Вряд ли можно так сказать. Муж вызывал участкового терапевта, но он сказал, что без обследования не может поставить диагноз. Но о каком обследовании может идти речь? Я не передвигаюсь, муж на работе… Извините, я не хочу об этом говорить. Давайте поговорим о том, ради чего вы приехали.

— Конечно. Я только обязан спросить, что вы думаете насчет стационара? Я бы помог.

— Нет. Это исключено.

— Извините. Как давно вы знакомы с Катей?

Валя рассказывала обо всем обстоятельно, временами удивляя Константина Николаевича зрелостью выводов, точностью наблюдений.

— Вы очень умная женщина. Возможно, у вас есть свое мнение по поводу Катиного, скажем так, срыва?

— Ну, какое мнение. Я думаю, женщины очень часто находятся в состоянии психического срыва. И дело лишь в том, что кто-то это скрывает, а кто- то нет.

— Вы считаете, Катя не умеет скрывать?

— Катя — очень искренний человек и никогда не боится доставить кому-то неудовольствие своим состоянием, внешним видом, пристрастиями, привычками.

— Почему не боится?

— Потому что это невозможно. Она всем очень нравится и, конечно, чувствует это. Вы только не подумайте, она никогда этим не злоупотребляет. Она скромная и милая.

Константин Николаевич уже давно думал не о Кате, а о своей собеседнице. Что-то с ней было не так. Он пытался поймать ее взгляд или хотя бы определить цвет глаз. Но странные расширенные глаза с точечками зрачков ускользали, смотрели сквозь него, а почти бесцветная, как будто полинявшая радужка временами начинала светиться ярко-голубым, совершенно необычным цветом. Он прошелся по комнате, взял в руки фотоальбом, лежащий на столе.

— Вы позволите? Спасибо. Хорошие фотографии. Ваш муж снимал? Ох, что это я. Муж ведь стоит с вами. Это он? Симпатичный. А кто делал снимки? Катя? Хорошо. Это, видимо, ваш сын. А это Катин муж, Игорь. Его я знаю. Интересно: у вас, кажется, нет Катиных фотографий. Никто, кроме нее, не умеет снимать?

— Умеют. Она просто не любит фотографироваться.

Константин Николаевич остро взглянул на узкие, плотно сжавшиеся Валины губы. Они как будто закрыли лицо на замок. Он понял, что разговор закончен.

— Ну, что ж. Извините, что утомил вас. Спасибо за беседу, угощение. И позвольте все-таки совет. Нужно заняться своим здоровьем. Я могу договориться в институте неврологии насчет обследования: надо сделать компьютерную томограмму, магнитно-резонансную. Просто исключить неверные варианты. Вот моя карточка, позвоните, когда примете решение, за вами приедет машина. Я как врач предполагаю вот что: это последствие сильного стресса. Лечение должно быть комплексным. Стоит обратить внимание на душевное состояние: вы угнетены, подавлены.

— Спасибо. Если дело в этом, я попробую справиться сама.

Артема часто приглашали в элитные клубы друзья — сыновья богатых родителей, которым он по щедрости левой ногой делал любую работу — курсовую, дипломную. Иногда он брал в клубы с собой Женю. Так он извинился и сейчас за свое невольное исчезновение. Они полночи провели в каком-то странном месте с неинтересными Жене людьми. Что называется, убивали время. А Женя была слишком чувствительной даже для столь условного убийства. Они выбрались на улицу, подошли к Жениному «Фольксвагену», и вдруг она сказала неожиданно для самой себя:

— Давай поедем ко мне. Позвоним сейчас твоей бабушке, что ты у нас останешься, и моей маме, что мы вместе приедем. Хочешь?

— Хочу, — просто ответил Артем.

Бабушка не имела ничего против, а Ирина сказала, что к их приезду будет спать и им придется хозяйничать вдвоем.

В сонном уюте своей квартиры, где Артем оказался таким уместным, Женя почувствовала себя как в раю. У них не возникло ни малейшей неловкости. Все было словно прекрасное воспоминание о том, что уже происходило здесь же когда-то, может, сто, а может, тысячу лет назад.

— Какая ты прелестная, — сказал Артем, когда обнаженная девушка встала перед ним в ожидании призыва своего первого мужчины. Ему стоит лишь повести бровью, взмахнуть ресницами, и она раскроется ему как цветок. Он протянул к ней руки, вдохнул ее запах, сделал все, чтобы совпал даже ритм их пульсов. Женя растворилась в неге и собственной любви, ей лишь хотелось, чтобы он не так уж сильно оберегал ее от своего желания. Ей хотелось, чтобы это желание победило на время его деликатность и благородство. Она хотела спрятать в своей памяти миг его неистовства. Но ведь она любила его именно за то, что он всегда оставался самим собой. Чуть отстраненный, чуть над обычной жизнью и даже над любовью.

Утром, когда Женя еще спала, Артем почувствовал страшный голод и вышел на кухню. Он налил себе стакан молока, нашел булочку в хлебнице и с удовольствием принялся за еду. Когда вошла Ирина в халате, с мокрыми после душа волосами, он не сразу поздоровался, не ответил на ее приветливую улыбку. Он неловко встал, опрокинул стул и закашлялся, поперхнувшись молоком.

— Я вас испугала? — рассмеялась Ирина.

— Да, — серьезно ответил он. — Я не знал. Я был не готов. Я не представлял себе, что вы такая невозможная красавица.

Он действительно был потрясен. Не мог отвести взгляда от ее изящного лица с огромными темно-зелеными глазами, почти страшными в своей красоте, скрывающими в глубине какую-то мрачную тайну. Ирина в смятении отвернулась. Ее мозг пронзил красный луч — знак тревоги, опасности, запрета.

Дина, наконец, выбрала в разделе «Магия» одной газеты самое, как ей показалось, интеллигентное объявление и набрала телефон. Ответили ей сразу и предложили приехать, не откладывая: «У хозяйки скоро будет окно. Можно без предварительной записи».

Это была обычная трехкомнатная квартира. Дине открыла девушка с красными прядями в белых волосах.

— Вам на когда назначено? — спросила она с сильным украинским акцентом. — А-а… Петренко Дина. Вы звонили. Придется подождать. Платить мне. Двести долларов за прием, помощь отдельно. Хозяйка скажет.

Дина прошла в гостиную, где на стульях, поставленных в ряд, чинно сидели разного возраста женщины. Их было довольно много, несмотря на обещанное окно. Две из них громко шептались, остальные делали вид, что не слушают.

— Она говорит, у вас все черное внутри. Это вам сделано. Такая порча, такая порча, что прямо описать затруднительно. В третий раз она со мной работать будет.

— Ну, и как, легче стало?

— Знаете, да. Я ж вообще ничего не могла. То в жар кидает, то в холод. Ночью вскакиваю, вся мокрая, глаза на лоб лезут. Я знала, что сноха у меня непростая. В тихом омуте… Здрасте, пожалуйста, мама — то, мама — се. А сама по квартире зыркает. Они ж жилплощадь снимают, а я одна живу. У меня хорошо: ковры, люстры хрустальные. Они приедут обедать, уйдут, а я в зеркало смотрю: лицо все красное, пот льется и задыхаюсь.

— Извините, — робко вмешалась Дина. — А вы к гинекологу не обращались? Я к тому, что симптомы очень на климакс похожи.

Это было ошибкой. Никто не произнес ни слова, но под искрами многих негодующих глаз Дина испытала сильный дискомфорт.

— Нет, вы не поняли. Это наверняка порча, просто можно еще и к врачу… — вякнула она.

И тихонечко пробралась в комнату секретарши.

— Прошу прощения. Я вспомнила об одном деле. Очередь эту мне сегодня не переждать. А нельзя ли…

Пестрая девушка деловито сунула в ящик стола еще сто долларов и уверенно сказала: «Пошли». Они прошли через приемную, секретарь открыла дверь в помещение, где принимала гадалка, и громко произнесла: «Эта сейчас!» — после чего просто толкнула Дину в спину.

Колдовское место оказалось скромной комнатой явно съемной квартиры, в которой жили и спали. Таинственными были лишь полумрак и около десятка зажженных свечей на столе. Хозяйка сидела в кресле, нетерпеливо глядя на раскланивающуюся и благодарящую ее посетительницу. «Иди, — наконец сказала ей она и посмотрела на Дину маленькими черными глазами: — А ты садись». Дина скромно села на старый стул с засаленной обивкой и окинула внимательным взором полную женщину в бордовом халате и с черной банданой на голове. «Ничего, можно и так решить свой образ».

— Знаю, с чем ты пришла, — раздался приглушенный хрипловатый голос.

— Серьезно? — удивилась Дина. — С чем?

— Я здесь задаю вопросы, — голосом плохого прокурора произнесла гадалка. — Давно это у тебя?

— В смысле? Что? А, ну да, я поняла. Не очень давно. Понимаете, я вдруг заметила, что муж изменился. Домой стал поздно приходить, невнимательный какой-то. В общем, ничего конкретного, но мне не по себе.

— Фотку принесла? Давай.

Дина быстро вытащила из сумочки распечатанный из Интернета снимок Ричарда Гира и протянула гадалке. Та положила его перед собой, зажмурилась и стала что-то шептать про себя. Потом открыла глаза.

— Плохо. Сильный приворот. У него все черное внутри.

— Извините, я не поняла.

— Ты вообще непонятливая. Приворожила его твоя подруга. У нее цыганка знакомая. Сглазили его.

— Какая подруга?

— Сама знаешь какая. Которую ты в дом привела. — Понятно. И что теперь будет?

— Ничего хорошего. Я ж говорю. Горит он весь изнутри. Недолго ему осталось.

— Ой, да что вы! Что же мне делать? Вы можете помочь?

— А кто ж тебе еще поможет. Слушай сюда. Приходишь домой, берешь из холодильника сырое яйцо и катаешь по его постели. Потом собираешь все, что он подарил. Деньги, украшения — вон на тебе какие — и приносишь ко мне. Деньги и камни долго порчу держат. Надо чистить.

— Деньги чистить — это понятно. А как же то, что у него внутри?

— Вот так, как я сказала. Думай быстрее. Времени у тебя мало. Если не почистить, может быть и рак, и паралич.

— Да, конечно. Сколько я вам должна?

— Завтра приноси все, я скажу. Конец. Мне некогда.

Дина вылетела из квартиры, мысленно извиняясь перед Ричардом Гиром. Села в машину и выдохнула: «Магия, черт побери! Все черное внутри! Да чтоб у нее язык отсох».

Ирина приехала домой рано. Ей впервые со дня рождения дочери хотелось побыть одной. Что- то ныло в ней и трепетало. Что-то просилось на свободу и одинаково боялось жизни и смерти, как цыпленок, разбивающий скорлупу. Но Женя была дома. Она открыла матери дверь, и та сразу поняла: дочь хочет сказать ей что-то важное.

— Я плохо себя почувствовала, — заявила с порога Ирина. — Сделай мне, пожалуйста, чаю покрепче. А я сразу в ванную пойду.

Они попили чаю. Женя купила их любимый торт «Клубника со сливками», но Ирина не смогла проглотить ни кусочка.

Женя села рядом с ней на диванчик и провела ладонью по лбу, как делала совсем маленькой, разглаживая мамины «сердитки», так называла она морщины. Ирина прижала дочку к себе и прикрыла глаза от нежности, блаженства и печали.

— Ты о чем-то хочешь поговорить? — спросила она.

— Мама, я хочу попросить. Ты только не говори как всегда: это можно только с чужими и все такое. Ты же можешь как-то себе внушить на минутку, что я не твоя дочка, а просто на прием пришла. А, мам?

— Женя, ну зачем ты начинаешь…

Но девочка закрыла ей рот ладонью, рассмеялась, побежала к себе в комнату и вернулась с фотографией.

— Мама, а ты несерьезно. Просто для прикола. Посмотри на этот снимок и скажи, чувствует он что-то ко мне или нет? Понимаешь, он замечательно ко мне относится. У нас уже было… все. Но я думаю, что у него нет таких чувств, как у меня. Он увлечен наукой, открытиями, решениями, будущим. А я… Он мне радуется. Но стоит мне исчезнуть, он ничего и не заметит. Такое у меня впечатление сложилось. Может, это не так?

— Это не самое плохое впечатление, — серьезно сказала Ирина. — И в таких случаях просто не стоит исчезать. По крайней мере до тех пор, пока тебе самой этого не захочется. Давай фотографию.

Ирина долго рассматривала тонкое мальчишеское лицо с аристократической ямочкой на подбородке, волной густых светло-русых волос, близоруким прищуром красивых светлых глаз и открытой улыбкой. Она смотрела до тех пор, пока лицо не скрылось в пелене тумана. Ирина положила снимок на стол, закрыла глаза, и лицо возникло вновь, но гораздо более отчетливо и ярко. Это уже был не снимок. Ирина задрожала от пронзительного света его глаз и почувствовала жар из- за приблизившихся твердых мальчишеских губ. И отчаянно, как сигнализация, забилась острая боль в правом виске.

— Что с тобой, мамочка? — услышала она голос Жени и открыла глаза.

— Ничего особенного, детка. Просто мигрень. Я ведь сразу сказала, что плохо себя чувствую.

— Ой, мама, а я заставила тебя напрягаться. Ну, прямо дура какая-то.

— Ну, что ты, — рассмеялась Ирина. — Ты не виновата, что у меня болит голова. Я сейчас приму лекарство, полежу, и все пройдет. Только сначала отвечу тебе. Он хороший мальчик. Но чувства — и в этом ты совершенно права — пока не стали для него главным в жизни. Он получает удовольствие от возможностей своего интеллекта, а любви, страданий, зависимости интуитивно побаивается. Конечно, с точки зрения женщины, это эгоизм, инфантилизм и так далее. Но найти лучший вариант трудно. Особенно такой хорошей и порядочной девочке, как ты. Да ты и не станешь сознательно искать замену Артему. Но если кто-то полюбит тебя сильнее, чем он, не нужно сразу отказываться. Присмотрись. Я хотела бы видеть рядом с тобой человека, для которого на первом месте будешь ты, а потом уже все открытия на свете.

— Ой, мама, ну ты сразу выстраиваешь целую программу. А мне самой, может, и не нужны все эти страсти-мордасти. Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Ладно, не буду тебя больше мучить. Пойди, поспи.

Женя поцеловала Ирину в щеку и пошла к себе. Ирина подождала, когда из комнаты дочки раздастся музыка, встала и добрела до своей кровати, держась за стены. Ей было совсем плохо.

Она проснулась поздним вечером. За стеной было тихо, видимо, Женя спала. В прихожей еле слышно журчал телефон. Они всегда уменьшали звук на ночь. Ирина, не включая свет, подняла трубку и услышала взволнованный, срывающийся юный голос.

— Ирина? Это Артем. Пожалуйста. Не нужно звать Женю. Вы не могли бы выйти ко мне на минуту? Я у вашего подъезда.

Ирина положила трубку. Она стояла, смотрела в темноту и видела светящуюся треснувшую скорлупу. Цыпленок в ней трепыхнулся, ударил клювиком изо всех сил и оказался в мире без конца и края. Он вытянул голубую шейку, закатил глаза и оцепенел от ужаса. Ирина щелкнула выключателем и посмотрела в глаза своему отражению. Темно-зеленые озера разлились по бледному лицу. А плотно сжатые губы вдруг вспыхнули, как красный свет на переходе. Нельзя идти. Надо бежать. Ирина накинула темный шарф на голову, плащ на плечи и выскользнула из квартиры.