20
— Я ничего не понимаю.
Наташка нервничает, испугана, но держится. Кто-то ходит по гостиной, на кухне звенит посуда, а я лежу на знакомой тахте в спальне и слушаю, как за дверью Керстин Бартон поливает, сука такая, меня грязью перед моей когда-то лучшей подругой. Решение убить ее крепнет во мне, как свежезамешанный гипс.
Я сажусь и оглядываюсь в поисках хоть какой-то одежды.
— И что, она теперь всегда будет такая? — спрашивает Наташка.
— Мы не знаем.
— Господи, вы бы ее видели! Это было так страшно… Но те люди собирались нас убить. Зачем? Почему?
— Думаю, скоро все закончится, так или иначе.
О как! Керстин знает что-то, чего не знаю я? Кстати, по-русски она говорит абсолютно без акцента.
Интересно, как Бартон здесь оказалась? Слежки я не заметила, хотя это, конечно, не показатель — если за мной не следили, как же давешние хитрецы оказались сегодня там, где оказались? И место, где они ждали, было единственным пригодным для засады. А теперь и Бартон заявилась. Так, глядишь, и Курт Монтоя скоро на огонек заглянет.
— Вольдек, все в порядке?
— Да какое там — в порядке! У твоей сестрицы характер еще хуже, чем у тебя, хотя раньше я считал, что это технически невозможно.
Ба, а парень-то — тот, что встречал меня в аэропорту и дал машину.
— Я же тебя предупредила, чтобы ты не входил.
— Чисто автоматически получилось. Теперь не знаю, когда смогу нормально видеть. Убью ее, заразу!
— Если сможешь. Лично мне так и не удалось.
— Черт, даже не напоминай! Отродясь такого не видел!
Так, Наташка, Вольдек и Бартон в комнате. А кто возится на кухне? Впрочем, неважно. Вот моя сумка, за тахтой, в ней белье и одежда. И теперь я намерена испортить им междусобойчик. Хватит сплетничать обо мне.
— Крепкая у тебя башка, Величко.
— А тебе, Бартон, надо жрать поменьше сладкого.
Мы прожигаем друг друга злобными взглядами, в ее руке блеснул мой нож. Ну, нет, милочка, этот твой трюк я уже знаю… Через какую-то секунду нож уже вибрирует в моей руке — привет, красавчик, скучал по мне?
— Господи, да что ж такое! — Кажется, с Наташкой скоро случится истерика.
— Тетя Роза шлет тебе привет, — сообщает Керстин.
Я молча иду в кухню, потому что хочу пить. И я уже знаю, кого там увижу.
На меня смотрят две пары глаз — голубые и черные. Интересно, знают ли парни, что случилось в храме Древнего? Или это мое персональное сумасшествие? Неважно. Я ужасно рада видеть их обоих. Вот только что они здесь делают?
— Эд приготовил сэндвичи, — докладывает Луис.
Всего-то? Выдавили собой все пространство из крохотной Наташкиной кухни…
— Что вы оба здесь делаете?
— Тори, так было правильно. — Эд глядит на меня с такой нежностью! — Ты не должна оставаться наедине с этим.
— Значит, вы так решили?
— Тори, прошу тебя.
Ну да, достаточно просто попросить, чтобы все разрешилось, как же!
— Ладно. Сэндвичи так сэндвичи.
Я, черт подери, ужасно рада их видеть. Побыла одна несколько суток, добираясь сюда, но соскучилась так, словно мы не виделись годы. Потому что только с моими Синчи я ощущаю себя целой. Потому что мы втроем стояли насмерть там, в мраморном храме Древнего.
— Тори, ты тоже это видела? — как будто скопировав мои мысли, спрашивает Луис.
— Я же там была, — уже не удивляюсь я этому. Наша троица — почти единое целое, во всяком случае, мы настроены на одну волну. — Давай потом надо всем подумаем, ладно? Но, как бы там ни было, оно подохло.
— Похоже, так и есть. Ты не…
На пороге возникает парень, которому я «подлечила» глаза. Что ж, сам виноват. Нечего было врываться в ванную, когда я не одета, это невежливо.
— Валим отсюда, быстро!
Я понимаю: произошло что-то нехорошее. На расспросы времени нет, но схватить сумку — есть. Хорошо, что не успела ее распаковать.
Мы поспешно выскакиваем из квартиры. Наташка бледная и испуганная, Луис почти несет ее. Что же могло случиться? Вокруг тихо и безлюдно, как и должно быть в два часа пополуночи. Где-то в траве надрываются сверчки, но больше никаких звуков.
— Вы спятили?
— Тихо! — Вольдек яростно смотрит на меня. — Где мы можем сейчас спрятаться?
— Есть несколько мест, если уцелели. Нат, наша точка на месте?
— Спроси что-нибудь полегче. Я что, лазила туда? Гараж стоит, а остался ли проход, не знаю.
— Ну, так пора проверить.
Наташка вцепилась в Луиса, как утопающий за спасательный круг. Они стоят в свете лампочки под козырьком подъезда, и я вижу: оба скроены по одному шаблону, и глаза у обоих удлиненные, черные, горячие. Да, да, у них совершенно одинаковые глаза! И похожие смугловатые лица. Бывает же так!
Я ныряю во тьму, и остальные бесшумно следуют за мной. Минуем заросли кустов, деревянные сараи и трансформаторную будку — крепкое строение из красного кирпича, на котором кто-то еще до нас синей краской написал «НАТАША» и нарисовал сердце, пробитое стрелой. Затем оказываемся на тропинке, ведущей за гаражи, стоящие в два ряда, задними стенками впритык друг к другу. И между ними в одном месте есть щель. В детстве мы легко проходили там, залезали на крайний гараж и вели наблюдение — над воротами приспособлен бетонный бордюр, который закрывал нас. Он и сейчас на месте. Когда-то, правда, пройти здесь можно было легко, а теперь полно мусора, но мы протискиваемся.
Эд поднимает меня наверх, и я оказываюсь на крыше гаража. Что ж, тут все по-прежнему, бетонные перекрытия залиты смолой. Когда-то мы попробовали ее поджечь, и она загорелась! Хорошо, что мы перед походом туда пили газировку в автоматах, Петька со Славкой быстро все погасили.
Наш отряд все по очереди поднимается ко мне, и вовремя — перед подъездом останавливаются несколько машин, из них выходят люди.
— Что это значит? — спрашиваю я во тьму.
Запыленная крыша знакомо пахнет теплой смолой, а рядом устроился Эд, с другой стороны пытается пристроить свои сиськи Бартон.
— Мне позвонил один мой друг и велел немедленно уходить.
Голос у Керстин холодный и бесцветный. Наверное, обиделась на мое замечание насчет сладкого. Ну не могу же я ей сказать, какая она красивая и счастливая, потому что ее ждет Эрик! Господи, Эрик… Я запретила себе думать о нем. Так же, как когда-то запретила себе думать о матери, о Наташке, о Гарольде. Я умею наступать себе на горло. Счастливей меня такая экзекуция не делает, зато можно жить дальше.
— Почему уходить?
— Величко, Курт хочет во что бы то ни стало заполучить тебя. И у людей, стоящих за ним, достаточно денег, чтобы купить всю эту страну оптом.
— Боже, как все запущено… Из-за шкатулки?
— Нет, конечно. Ты нужна им по другому поводу. Догадываешься?
Кажется, да. Теперь понятно, чего они хотят, и, видимо, не только от меня. Как-то узнали о Виль-Таэне, обо всем, что случилось, и теперь жаждут добыть меня, потому что намерены каким-то образом использовать мои новые свойства. Но я очень против!
— Ну и кто приехал с визитом?
— Похоже на парней Аслана. — Вольдек недовольно фыркает.
— Надо выбираться отсюда. — Керстин наблюдает, как скользят по окрестностям темные фигуры. — Какой смысл лежать здесь и ждать рассвета, когда нас ищут все, кому не лень?
— Может, гранату бросить?
— Величко, ты совсем одичала в своих джунглях! Тут же люди кругом, а ну как зацепит кого? А уж если начнется стрельба, пули не выбирают, достанется и соседям. Лучше подумай, куда нам податься.
— Можно пройти по крышам.
— Получится ли? — Наташка с сомнением смотрит на «дорогу» из плотно прилегающих друг к другу крыш гаражей и сараев. — За столько лет тут все обветшало, наверное.
— Нет, наверняка же чинили. Тем более что другого выхода все равно нет.
И это чистая правда. Нас ищут по всему району, нас окружают шаги, и приглушенные голоса, и запах тел… Втроем бы мы прорвались по земле, но Наташка и Керстин… В общем, есть только одна дорога — по крышам. Когда-то мы отлично знали все гнилые места, но времени много пролетело, все могло измениться. Нам надо пробраться во двор серого дома, там перелезть на абрикос, оттуда на сарай, дальше по крышам до самого детского сада, а там уж парк, где нас ночью никто не найдет. Да и днем тоже. Хотя днем охота начнется совершенно иного свойства.
— Жуткая авантюра, — бурчит Вольдек, прислушиваясь к треску досок под ногами.
Когда-то Славка провалился в сарай, где хозяин варил самогон. Зазвенело так, что мы думали — все, конец нам. Но хозяин и не пикнул, потому что за бутлегерство был положен год тюрьмы.
— Теперь вниз…
По очереди прыгаем на землю. Короткий свист ножа — и кто-то тяжело упал. Это Керстин угостила одного из шнырявших по округе. В его руке — пистолет с глушителем, и внешность не вызывает сомнений в национальности. Ну, теперь он вступил в Колесо Перерождений, а в следующей жизни будет кем-то гадким и несчастным. Например, микробом.
Керстин выдергивает нож из тела, вытирает лезвие о рубашку убитого.
— Теперь куда? — Вольдек прислушивается к темноте. — Давай, Тори, веди.
— Отсюда, похоже, никуда — построили какой-то склад и стоянку сделали. Видишь?
Хорошо, что все понимают английский — потому что Эд и Луис русского не знают.
— Да, здесь не пройти. — Керстин смотрит на меня. — Давай, Величко, думай!
— На стоянке моя машина. Стойте тут, а я пойду заберу ее. Как-нибудь уместимся и уедем.
— Только далеко ли заедем? — щурится Вольдек.
На его месте я бы сейчас заработала кучу денег, останавливая движение транспорта, такие красные у него глаза. Но не рискну парню это советовать — нервный он какой-то.
— Поглядим. Но ехать всяко лучше, чем идти.
— Тогда пошли вдвоем. — Керстин прячет нож куда-то в одежду. — Одна ты привлечешь внимание, а все вместе мы и вовсе не пройдем.
— Так, может, лучше я? — Эд сжимает мою ладонь. — Сделаем вид, что мы — влюбленные, и…
— Вам и вида делать не надо, — ухмыляется Керстин. — Но будет лучше, если пойду я. Может, в джунглях вам троим и нет равных, но город — мои джунгли. Хотя, в принципе, законы выживания одинаковые.
Наташка и Луис застыли у стены, взявшись за руки. Они молчат, но я понимаю: встретились две половинки, потерявшиеся тысячи жизней назад. И принимаю это. Потому что то, что навсегда останется только с нами тремя — ночь в Виль-Таэне, песня джунглей и горячая тьма в доме Бартонов в красно-коричневой пустыне, а остальное… Поживем — увидим. Сейчас главная задача выжить.
— Тогда нечего болтать попусту, идем.
Мы с Керстин выходим из тени и идем к стоянке, дорожка обсажена абрикосами. Помнится, когда они принимались цвести, то пахли весной и свободой, потому что цветение абрикосов означало одно: скоро лето, каникулы, беготня по темным дворам, кровавые драки стенка на стенку, взрывы бутылок с соляркой, приводы в милицию и бешеные гонки по крышам под аккомпанемент воплей возмущенных граждан — и прочие хорошие вещи, ради которых стоит жить на свете…
— Как вы все тут оказались? — интересуюсь я у Керстин.
Та смеется.
— По трупам в прямом смысле слова. Ты что, Величко, и правда думала, будто я не знала, где тебя искать? У меня есть твое досье и полно хороших друзей здесь.
— То есть?
— Извини, дорогая кузина, но ты ведь на самом деле сентиментальная, ранимая и… предсказуемая. Нет, я знаю, что ты можешь позаботиться о себе, но мне ясно было сразу: к бывшей подруге обязательно зайдешь. К тому же твои парни достали меня до печенок нытьем и претензиями. У моего терпения тоже есть границы.
— И что теперь?
— Ничего особенного. Похоже, план удался. Сегодня после обеда Курт прилетел в Россию — вместе с дипломатической почтой Пакистана. Сделаем работу и уедем. Здешние спецслужбы будут сотрудничать.
— В чем же состоит их сотрудничество?
— В саботаже приказа искать тебя. Ну и трупы потихоньку уберут. Местным наша операция выгодна со всех сторон: мы делаем грязную работу, а ситуация, как индикатор, показывает, кто есть кто среди политиков и чиновников. Зная это, ими проще манипулировать. Собственно, в том и состоит смысл существования всех спецслужб — дергать за ниточки тех, кто считает, что он у власти. Мы в курсе их грязных секретов и пороков, а это и есть реальная власть.
— Да? И что ж ты так горишь на работе, раз все настолько дерьмово?
— Ладно, объясню еще раз, ведь уже говорила. Под шумок наше агентство убирает особо зарвавшихся — чтобы другие хоть немного совесть имели.
— Просто убирает?
— Именно. Как только кто-то начинает мутить воду сильнее обычного, мы получаем приказ.
— Но с таким подходом можно уничтожить любого политического противника или конкурента…
— Само собой. И нас постоянно пытаются использовать политиканы и чинуши — в своих целях. Ну, Мастерса ты видела. Дай ему волю, превратил бы Америку в Гуантанамо. И ладно бы только Америку. Но у нас свои правила, мы вне политики и бизнес-интересов.
— Лучше бы мне этого не знать.
— Все так говорят. Но сейчас, Величко, нам надо не просто уничтожить террориста Курта Монтою. Нам еще необходимо спасти твою задницу от тех, кто платит ему, а значит, требуется проредить поросль банкирского семейства так, чтобы и думать боялись в данном направлении.
— Как?
— Новости в Интернете посмотри. Погиб один из представителей семьи — утонул, бедняга, на рыбалке. Молодой, подающий надежды сукин сын. Начало положено. Они поймут, что происходит, только на четвертом-пятом трупе, а к тому времени все будет кончено, мы же тем временем досконально вычислим, кто там всем заправляет и кто их прикрывает в сенате.
— Почему вы его не убьете, и дело с концом?
— Не все так просто, Виктория. Убийство сенатора Соединенных Штатов само по себе скверное дело, а Мастерс не просто сенатор — он же пытается объединить все спецслужбы под своим началом. Наши агенты вынуждены работать в глубоком подполье. Чтобы убрать Мастерса, нужны очень веские основания и неоспоримые доказательства его вины.
— Тебе вся эта возня не надоела еще? У тебя муж, дети…
— Я не хочу, чтобы мои дети жили со вшитыми под кожу чипами. А дело к тому идет, для того, собственно, и нужны типы, подобные Курту, которые устраивают взрывы, а в ответ усиливаются так называемые меры безопасности, пока весь мир не окажется у мерзавцев в руках — и на жестком диске их компьютера. Я вот все думаю: не была бы я в отпуске, возможно, в Атланте не случилось бы такой беды.
— Ну, так взорвалось бы где-нибудь еще. Ты не бери на себя много.
— Не получается. Знаешь, когда я тебя там увидела, ты оперировала. На столе лежала беленькая кудрявая девочка лет восьми…
— У нее было ранение в живот — повреждена печень, разрыв диафрагмы, внутреннее кровотечение. Аннабелл Джастин. Я ничего не смогла сделать, ничего.
— Ты помнишь?
— Да. Всех, кого не удалось спасти. Иногда я снова прокручиваю в уме ход операции и думаю, что я не так сделала. Может, как-то по-другому надо было, а я потеряла время или не сориентировалась… В Атланте за три дня у меня умерли пятеро: трое сразу, двое уже потом, в больнице, на вторичной операции. Младшему было два года — Адам Бонсини, травматическая ампутация нижних конечностей. Потом Мериелл Сандерс, пять лет, разрыв легких, многочисленные осколочные ранения, внутреннее кровотечение. Даглас Мелвин, семь лет, обширные ожоги, повреждения глаз, шок. Дон Хортон, девять лет…
— Прекрати! — Керстин крепко берет меня за руку. — Послушай, Тори… Я изучала твое досье и наблюдала за тобой. Нельзя спасти каждого. Уверена, никто в той ситуации не сделал бы большего.
— Может быть. Но если бы кто-нибудь озаботился пристрелить вовремя Курта Монтою, те дети были бы живы.
— Мы остановим его.
— Я не о том. Если бы толстосумы и политиканы не защищали террориста, дети сегодня были бы живы! Скажи мне, неужели им все мало — банкирам, распухшим от наличных, жирующим политиканам? Когда им будет достаточно денег и власти? Ну, чтобы и остальные смогли нормально жить.
— Думаю, никогда. Дело не в деньгах, а в том, что они хотят контроля над миром. Не над страной, которую они поработили давно и бесповоротно, получив в руки печатный станок и Федеральный резерв, а над всем миром.
— Ненавижу.
— Я знаю. Я тоже ненавижу их всех. И мы позаботимся о некоторых из них так, что какое-то время они будут сидеть тихо. Потом, правда, снова начнут плести паутину. Им никогда не будет достаточно. Но сейчас мы просто сделаем свою работу, а попутно спасем ваши задницы.
— И как ты собираешься провернуть все вместе?
— Да очень просто. О том, что вы собой представляете, знает пока только один человек — тот, что на самом верху их пирамиды. Мы выманим его, а там уж как водится. И больше никто не будет знать.
— Это Мерион Хиксли выболтала?
— Да. Только она одна, собственно, и поняла. Но больше мерзкая баба никому не сможет навредить.
— О как! И что же с ней произошло?
— Владелица супермаркетов в тюрьме. Восемь лет назад она оплатила убийство Вероники Мендоза, невесты сына, — ей не хотелось, чтобы Джейк женился на мексиканке.
— Вы знали и молчали?
— Мы вне этих дрязг. Но сейчас вдруг всплыли новые улики, указывающие на Мерион как на заказчицу убийства. Так что у семейства Хиксли появилась масса собственных проблем. А больше никто не знает. Только я и тетя Роза.
— И Наташка.
— Ну, я и говорю — больше никто.
— А твой отец?
— И мой отец. Мы с ним это обсуждали. Но это все равно что никто, дальше не пойдет.
— Ну, кабы так…
— Вот увидишь, все наладится, Виктория.
Ну да, в следующей жизни…
Машины на стоянке нет, как нет и сторожа. Стоянка хорошо освещена, и я вижу, что мой внедорожник пропал. Он мне так нравился! Блин!
— Что теперь?
— Возвращаемся! — Керстин почти бежит. — Не надо было оставлять их там!
Уже светает. На стене гаража явно кровью нарисована небольшого размера четверка, повернутая влево. Особый знак, который могла оставить только Наташка.
— Как же я не додумалась… — Керстин устало приваливается спиной к стене гаража. — Куда они могли пойти?
— Никуда. Видишь знак? Это наш, из детства. Означает «я в плену». Мы с Наташкой придумали свою сигнальную систему, когда нам было лет по девять и мы играли в казаки-разбойники — двор на двор. Ну, мы и создали шифр, чтобы находить друг друга. Вот только мела у нее сегодня не оказалось.
Керстин напряженно о чем-то думает.
— Теперь они могут быть где угодно. А нам надо спрятаться и переждать, потому что днем нас сразу обнаружат.
— Ну-ка, подожди! — оглядываюсь я по сторонам.
Около ближайшего дома спокойно дремлет ржавый «Запорожец». Я даже знаю, чей он, потому что некоторые вещи не изменились. Его владелец — дядька в синем берете, без ноги. Значит, все еще живет здесь, а свой драндулет на стоянку не ставит — смысла нет. Раньше-то закатывал его в тот гараж, на котором мы давеча прятались. Как-то нехорошо красть машину у калеки… Но мы же потом вернем!
— Там нет бензина, — звучит откуда-то сверху.
Мы поднимаем головы. С балкона второго этажа на нас спокойно смотрит хозяин «Запорожца».
— Совсем? — Керстин деловито пинает ногой колесо.
— Совсем. И уже давно. А что, очень надо ехать?
— Надо спрятаться. — Керстин проводит пальцем по запыленному стеклу. — Прямо сейчас.
— Поднимайтесь обе сюда.
Бартон тянет меня к подъезду. Мне это кажется невероятной глупостью — идти в гости к человеку, у которого только что хотели украсть машину. Но перед Керстин явно замаячила перспектива ванной, так что ее теперь и танком не остановишь. Я все знаю о гигиене, но у нее это просто пунктик.
Дверь обита вишневым дерматином, табличка с номером аккуратная, с претензией на аристократизм, ручка двери в виде головы волка, кнопка звонка прячется в причудливом металлическом плетении. Однако дядька, живущий здесь, — интересный человек…
— Заходите.
Гостеприимный хозяин открывает дверь, и мы протискиваемся в узкую прихожую. Мне очень неудобно, зато Бартон чувствует себя как рыба в воде. Когда-то соседка бабка Галя назвала меня нахалкой. Интересно, а что бы она о Керстин сказала? А вообще в старости на граждан нападает повальное целомудрие, и чем больше фонарей зажжено в молодости, тем суровее получаются судьи.
— Я в ванную первая! — кричит спецагент.
Хозяин подает нам чистые полотенца. Ставлю свою сумку на пол — она уже почти как часть меня, ведь там инструменты, оружие, одежда и средства личной гигиены… А вот Бартон могла бы и не лететь так в ванную. Просто невежливо. Но она уже закрыла дверь и включила воду.
— Прошу, заходи в комнату.
Хозяин идет впереди, показывая дорогу, и мне непривычно видеть его так близко. Костыли безнадежно стучат о пол. Комната небольшая, квартира точно такая же, как Наташкина. Старенький диван, телевизор и шестидесятых годов выпуска полированный сервант.
— Садись, Вика.
Я вздрагиваю. Дядька знает мое имя? О боже, ловушка, и мы сами в нее притопали…
— Чего ты удивляешься? Ваша компания постоянно сидела на моем гараже, мне ли тебя не узнать? Гараж-то я продал давно, но ваши шкодливые мордочки мне отлично известны. Ты, Наташка, Петька, Катерина, Славка и Серега. Никого из гоп-компании не забыл?
— Машку.
— Ну да. И пусть хоть сколько лет пройдет, я узнаю тебя. Как там Роза поживает?
— Здорова, слава богу.
— Вот и хорошо. Нас ведь все меньше становится. Мы ведь с Розой когда-то ходили в один класс. И Давида я знал, и матушку твою непутевую. Ты уж прости… Я сплю на балконе, в квартире-то жарко, и ночью тут бегали люди, шумели. Вас искали?
— Ну, собственно говоря…
— Зря ты так. Думаешь, побегу доносить? А сестрица твоя разбитная. Это ж Нины дочь?
— А вы…
— Видел ее пару раз. Тамара-то жила до самой смерти в соседнем доме и умерла как раз за год до вашего отъезда. Что, не знала? Роза не хотела, чтобы ты нервничала. Она ее и хоронила. Летом дело было, тебя Роза на лето в село отправила, и тут такое… А Нина пропала раньше, тебя еще на свете не было. Я всю жизнь тут живу, так что девочку узнал. Тамара с Ниной похожи были, как близнецы, даром что два года разницы.
— А вы…
— Аркадий Петрович. Так меня зовут.
— Вы не беспокойтесь, мы заплатим за хлопоты…
— Я у тебя денег спрашивал? Вот паршивая девчонка, совсем мозги в своих америках растеряла! Не все деньгами меряется, забыла? Так меня учили, и меняться мне уже не с руки.
— Не хотела вас обидеть.
— Вишь, не хотела… Не годится так. Да садись ты, не стой столбом. На ногах-то, поди, едва держишься. И сестричка вся в синяках. Кто ж это вас обеих так?
— Да, знаете ли…
— Тори, иди, твоя очередь!
Керстин уже управилась, теперь сияет, как новая копейка, и мне хочется дать ей пинка. Совсем совести нет — мало того, что на горячем поймали, так теперь как ни в чем не бывало. И хозяин, смотрю, не против. Пойду от них, сумасшествие какое-то.
Я закрываюсь в ванной, достаю из сумки вещи. На дне постукивают гранаты. Ну, не пропадем. Где же мои Синчи, где Наташка? Мое сердце сжимается от мысли, что я могу их больше не увидеть. Моя вина!
Вода смывает с меня грязь, шампунь отлично пахнет, я хочу есть и спать, но беспокойство гложет меня.
— Тори, ты там что, утонула?
Вот неймется ей, не могла оставить меня в покое… Интересно, куда Бартон попрятала свои ножи? Я нехотя вылезаю из воды и надеваю чистую одежду. Постирать бы надо…
— Иди скорей, завтрак стынет.
Мне бы надо немного подумать. Что-то не сходится во всей этой истории, что-то не сходится… И я хочу понять, что именно — пока не стало слишком поздно.
Аркадий Петрович и Керстин уже общаются, как давние знакомые. Хозяин рассказывает историю своей жизни, и я ему не мешаю. Керстин хохочет, но ее глаза неотрывно следят за мной, а у меня не выходит из головы: что-то я пропустила.
— Тут он возьми и толкни меня. Не хотел, конечно, чтоб так, но я упал, а нога под гусеницу…
— И что? — Керстин словно и правда заинтересована.
— А ничего. Кто я, а кто он! Сказали — несчастный случай, дали инвалидность, выписали «Запорожец» да гараж построили. И того бы не получил, да сын начальника, что тут сделаешь… А вот и Вика. Садись, кушай.
— Спасибо.
— Смотрю я на тебя — и грустно мне. Что с тобой чужбина сделала! Какая девка была — заводила, сорвиголова — и словно угасла. Что они там с тобой сделали?
Никто ничего не сделал, я все себе сделала сама. Запретила себе чувствовать, окаменела внутри, чтобы не ощущать боли — от разлуки, от чужбины, от того, что везде лишняя, от того, что сделал Гарольд, от того, что мне пришлось увидеть столько смертей и жестокости… Теперь есть то, что есть. Но панцирь сломался, и мне снова больно жить.
— Ешь, Величко, на тебя смотреть страшно.
— На себя погляди. Еще одну табуретку возьми, на одной задница не помещается.
— У меня она, по крайней мере, есть.
— Есть — это мягко сказано!
Я молча проглатываю еду и иду спать. А почему Бартон не ложится? Двужильная она, что ли…
— Эй, поднимайся!
Видимо, только смерть разлучит меня с толстозадой сукой.
— Чего тебе?
— Скоро вечер. Давай, поднимайся, нам пора подумать, что делать дальше.
— У Аслана спросим.
— То же самое подумала, это единственная зацепка. Уже спросила о нем, знаю, где найти. Собирайся, поедем.
Мы молча причесываемся. Керстин уставшая, с синяками под глазами, но даже сейчас очень красивая, и опять мелькает мысль: она стоит Эрика. В моей внешности все сдержаннее, а ей досталось всего щедрой рукой — и золота в волосы, и синевы в глаза, и формы, из-за которых все киностудии перессорились бы. Мы похожи, но я не такая и недовольно разглядываю себя в зеркале. Надо в салон какой-нибудь пойти, что ли… Сейчас меня хватает только на то, чтобы мазать лицо кремом.
— Чего кривишься? — Керстин внимательно наблюдает за мной. — Ты красивая женщина, Тори. Если бы я погибла, Эрик мог бы быть твоим.
Спокойно, Вика, спокойно!
Хороший ответ получился. И голос не дрожит совсем.
— Он слишком парадный, чтобы носить его каждый день. Ввиду того, что есть Эд.
Но Бартон сейчас отвлекает мое внимание от чего-то важного. Ничего, оно уже на поверхности, и я скоро додумаюсь. Нутром чую, когда мне подсовывают кота в мешке.
— Так ты будешь с Эдом?
— Не знаю. Решу после того, как вернусь в джунгли.
— А что тебе в джунглях?
— Есть одно дело.
— Не хочешь рассказать?
— Нет.
Я мысленно усмехаюсь. Даже если бы, Бартон, я тебе доверяла, ты бы не поняла. Потому что не знаешь ужаса, притаившегося в Виль-Таэне, не говорила с Та-Иньи, которая была мертва задолго до начала нашей истории, не знаешь, как это, когда в тело входит страшная сила, которая умеет только одно — убивать. Да, ты все равно не поймешь, даже если я рассказала бы.
— Недавно наткнулась в нашем архиве на рукопись времен египетского Древнего Царства. — Керстин опустила ресницы, но я заметила ее взгляд, как-то уж слишком спокойный. — Нам иногда попадаются разные артефакты, которые учитываются и оседают на складе. Рукопись перевели и хранили в шкатулке, в которой она и попала к нам. Шкатулка была украшена изображением: три ягуара, два пятнистых и один черный, с трех сторон окружили какое-то жуткое существо, сидящее на постаменте, все три зверя — в прыжке. А рукопись содержала легенду или пророчество. Знаешь, какое?
— Скажешь — буду знать.
— Наш эксперт сказал, рукопись — одна из древнейших на Земле. В ней сказано, что было время, когда нашей Вселенной правила раса чудовищ, враждовавших с Солнцем. Когда-то они жили между мирами, в городе Лэнг, но потом между ними вспыхнула война. Проигравших изгнали, и те осели на разных планетах, на Земле тоже, где впали в анабиоз. А дальше примерно так: тот, кто спит на другой стороне Земли, за океаном, скоро проснется, построит храм и город, где будут жить те, кто станет ему поклоняться, приносить жертвы и давать силу. И он восстанет, разбудит остальных чудовищ — их именуют Древними, — и они поглотят Вселенную, чтобы набраться сил и вернуться в Лэнг.
— И что?
— А ничего. Я вспомнила об этом, потому что у тебя тоже ягуар на плече. Если верить легенде, остановить приведенный в ней неутешительный сценарий могут только дети Ра — Солнца, которое принадлежит Пятнистому Коту. Придут Избранные, разрушат храм Древнего на Земле и убьют его, загнав в небытие, через много-много солнц. Этим Избранным клан Ягуара отдаст сердце Солнечного Кота — свою главную святыню. Один раз в столетие в определенный момент Сириус совпадает с пирамидами, Древний в тот момент становится материальным, и Пятнистый Кот может убить его. Ну а если победит Древний, он восстанет из своего сна… Последствия известны.
— Отличная сказка, я такие и раньше слыхала. У всех диких племен подобные имеются.
— А ты не думала, почему? Может, дикие племена сохранили то знание, которое было утеряно в процессе цивилизации?
Я опять мысленно усмехаюсь. Надо же, как Керстин близка к истине… Да, клан Ягуара, племя мочика, его сохраняло, оставаясь на подступах к Виль-Таэну. Они точно знали, для них все вышеперечисленное не было вымыслом.
— Мы обе знаем, что это не сказка, Вика. Солнцепоклонники были всегда, культ по всей Земле возникал. Правда, кое-где весьма кровавый, как в империи инков, например. Символом Солнца считался Пятнистый Кот, у инков — Ягуар. Откуда-то они знали о солнечных пятнах, понимаешь? Именно клан Ягуара объединял разные племена, из него выходили правители и жрецы.
— И что?
— Тори, не считай других глупее себя. Что-то случилось в джунглях с вами тремя. Что?
— Без комментариев.
— У тебя многое без комментариев. А результат таков: даже там, где очевидный плюс, ты ставишь минус.
— Я никогда не была сильна в математике. Послушай, что тебе за дело до всего этого? Скоро все закончится, мы разбежимся и забудем друг о друге навсегда. Я со своими проблемами сама разберусь. Мне и раньше это удавалось, удастся и сейчас.
— Так просто, да? А ты подумала о тете Розе, которая месяцами одна в доме? Она же с ума сходит от тревоги за тебя. А об Эде ты подумала? Ведь он любит тебя! Обо мне, конечно, ты не подумала, но мои дети — твои племянники, хочешь ты того или нет. А кот?
— Не дави мне на психику.
— Тебе надавишь, как же! Такой панцирь отрастила…
И вдруг я чувствую: кто-то стоит снаружи. До меня доносятся его дыхание и горячие волны агрессии. Надо что-то делать прямо сейчас.
— Что? — напрягается Керстин.
Револьвер уже в ее руке. Она безоговорочно верит моему чутью.
— Там, — киваю я в сторону балкона, — около подъезда…
— На лестнице встретим.
Хозяин, вошедший в комнату, понимает все без слов.
— Вика, сумку твою я собрал, там одежда, постиранная. Но как же вы…
— Как-нибудь. Спасибо вам. Давай в подъезд, Вика, а я по винограду с балкона, здесь невысоко.
Мы открываем дверь, и я выхожу. В подъезде темно. Хитрецы решили, что так я их не увижу? Ей-богу, как дети!
Их двое, пахнут далеко не розами. Ага, сейчас запах от них станет еще хуже. Почти остановилось сердце — Сила ищет выход, и сердце врага — дверь.
— В подвал их!
Керстин затаскивает в подъезд еще одно тело, нож торчит у него из-под лопатки.
— Заберем их машину. — Бартон уже идет к припаркованному за углом внедорожнику. — Подстрахуй меня.
Глухой удар — спецагент угостила водителя чем-то тяжелым по голове. А, рукояткой револьвера. Тело нашло свое место в кустах крыжовника.
— Я за рулем.
Мы едем мимо парка. Когда-то здесь были качели, продавалось мороженое, а ночью фонари освещали аллеи, украшенные гипсовыми бюстами писателей и поэтов. И мы с Наташкой, две дурошлепки, как-то ночью у бюста Пушкина пытались вызвать его дух. Но не получилось, наверное, что-то неправильно делали. Ну, в двенадцать-то лет неудивительно…
— Куда теперь?
— Помолчи, я хочу подумать. — Керстин яростно встряхивает волосами. — Надо хоть руки где-то помыть. Мы же к ним прикасались, а у них могут быть любые болезни.
— Ага. Например, проказа.
— Да, черт подери!
— Я пошутила.
— Проказа — это очень весело.
— Шансы заразиться практически равны нулю. Вот бутылка с водой.
— Они пили ее из горлышка, а у них во рту были бактерии. Так что это уже не вода, а биологическое оружие.
— Давай пошлем ее в Китай.
— Тебе все шуточки. А знаешь ли ты…
— Керстин, я врач, ты не забыла? Я в курсе насчет бактерий. Как знаю и то, что сейчас ты ломаешь комедию. Короче, колись. Есть какой-то план, и я у вас просто фланговая пешка?
— Не понимаю, о чем ты.
— Не лги мне! Керстин, если ты меня вынудишь, я убью и тебя. Не хочу этого делать, по нескольким причинам, но ты не оставляешь мне выбора. Говори немедленно, где мои Синчи и Наташка? Зачем ты устроила комедию с приездом в Россию? Курта Монтои здесь нет, и тебе сие отлично известно. Может, кто-то из местных с ними связан, но самого его в стране нет.
— Теперь есть.
— А с этого места — подробней!
— Что ж… Дело очень запутанное.
— Ты забыла, что я закончила Гарвард?
— Все шутишь? Ладно, изволь. Дело в том, что о твоих и парней способностях нам стало известно в тот день, когда я прилетела в Ла-Пас. Мерион Хиксли мне рассказала, но я не поверила. Потом тебя ранили — через пару часов ты снова в строю. Эд с Луисом тоже неправдоподобно быстро оправились, хотя были едва живы после общения с молодчиками Бешеного Педро. Естественно, мы заинтересованы в вас троих. Но семья Краузе — медиамагнаты, очень влиятельные и богатые люди, а семейство Домингес не последнее в политике обеих Америк. Ну, и клан Левин, к коему ты так или иначе, но принадлежишь, в угол не задвинешь, куда ж без них. Поэтому просто изъять вас, так сказать из обращения, дабы разобраться, чемвы стали, было невозможно: папа Краузе, мама Домингес и многочисленные Левин принялись бы защищать своих непутевых деток. Нам против такой силы не устоять. А времени мало: если кто-то еще узнает о ваших способностях, за вами начнется настоящая охота. Войны нашим не хотелось, но и согласия вашего никто спрашивать не собирался. В агентстве решили так: нужно, чтобы объекты изучения оказались на территории, где их можно поставить в условия, при которых они сами станут искать у нас защиты.
— Долго же тебе пришлось бы этого ждать, Бартон.
— Ну, не так и долго. Вам рассказали правдоподобную версию, и, приехав сюда, в Россию, вы должны были просто исчезнуть. Дальше — дело техники. Нравится расклад?
— Ты знала — и спокойно послала меня сюда?!
— Нет, я не знала, мне тоже сплели сказочку о Курте Монтое. Но я подумала, свела факты и поняла: вас пугают, как детей, чтобы вы сами попросили защиты и были готовы к сотрудничеству, а меня подставляют вместе с вами, впутав в историю мою семью.
— Я должна тебе верить?
— Сейчас кое-что еще расскажу. Лет десять назад я жила под другим именем, в другом окружении, не осознавая себя. Это случилось в результате опытов, которые кое-кто надо мной провел. Исключительно на благо страны, конечно. Потом кое-что произошло, я вышла из амнезии, вспомнила и себя, и Эрика, и остальное. Все эти годы муж не переставал искать меня. И даже построил для меня дом, веря, что я вернусь. А потому я не могу позволить, чтобы теперь над вами проводили опыты. Кстати, отец хорошо знает о моем отношении к таким вещам, но, видимо, решил, что за несколько лет более-менее спокойной жизни я кое-какие навыки подрастеряла. Я разочарую его. Ты поняла? Меня использовали, чтобы добраться до вас.
— По-моему, есть что-то еще, иначе бы ты так не дергалась.
— Да, есть. Насколько знаю, в России говорят — не рисуй черта, а то и вправду появится. И черт появился! Курт где-то здесь, и прибыл он по ваши души. Ну, и меня попутно прихлопнуть, я ему несколько раз сильно помешала.
— Уверена, что Монтоя примчался?
— Да сама подумай! Парни, которых ты около помойки оставила, не наши люди, как и те, что искали нас по району. Но кое-то видел, как Луиса и Эда увозили отсюда.
— А что с Наташкой и Вольдеком?
— Боюсь, они им были не нужны.
— О как! Ну что ж… Короче, я знаю, у кого нужно начать спрашивать.
— Я тоже знаю — у Аслана. И нам нужно поторопиться. А с отцом потом разберусь.
— Венки какого цвета ему понравились бы?
— Думаю, розы. Желательно красные. Поехали, расспросим Аслана о его интересе в данном деле.
— Если он, конечно, ответит.
— Ответит, поверь мне, — Керстин хихикает.
