12
Я иду по саду. Мне надо немного подумать, для того я и сбежала сюда. Еще во времена нашего с тетей Розой жительства у старухи Левин я всегда в такие моменты уходила в сад. Мне казалось, что деревья дают мне силу, успокаивают. И я всегда стремлюсь под их защиту — когда дела мои плохи.
Я помню, когда Гарольд сказал мне, что женится. Так спокойно сказал, словно сообщил о чем-то будничном:
— Семья хочет, чтобы мы с Дженной поженились.
— Семья? А ты?
— Через две недели моя свадьба. Думаю, ты тоже приглашена.
— Вот как? Пока приглашение не приходило.
— Я прослежу, чтобы отправили. Куда сегодня пойдем?
— Поедем кататься на яхте.
И он берет меня за руку.
Я до сих пор помню, чего мне стоило пережить тот вечер. А Гарольд ничего не заметил — ни непролитых слез, ни разбившегося сердца, которое на молекулы разлетелось, и мне так и не удалось потом собрать его в прежнем виде. Я не хотела, чтобы он заметил. Да и кто бы то ни было еще, если на то пошло. Я тогда только поступила в интернатуру и уже достаточно прожила среди них, чтобы уметь прятать себя за улыбкой.
Я думала, он любит меня, потому что сама его любила. Наверное, звучит банально, а вот ощущения совсем не банальные, черт подери. Гарольд же отчего-то решил, что его женитьба на Дженне — династический брак, формальность, уступка семье, и между нами все останется как было. Для них я осталась чужой, вот и не была подходящей партией для их Принца. Да и ни для кого из них. И Гарольд отчего-то думал, что Дженна со своей влюбленностью в него будет наименьшим злом, а я и вовсе не обращу внимания на его изменившийся статус. Вот только я так не думала. Но он не знал этого. Он считал, что хорошо меня знает, а на самом деле совсем не знал.
На его свадьбу я, конечно же, не пошла, чем в очередной раз возмутила семью. Ну как же: неблагодарная девчонка, и это после всего, что мы для нее сделали! А когда Гарольд вернулся из свадебного путешествия и пришел пригласить меня на ужин — соскучился по мне, я видела! — тем слаще было отказать ему. Я решила отдать его Дженне. Видели бы вы его удивление! Я тогда точно так же стояла в саду, в другом саду, и просто сказала ему:
— А разве я тебе не говорила, что не встречаюсь с женатыми мужчинами?
Он этого не ожидал, и это стало для него ударом. Дорогой Гарольд думал… Да какая разница, что он там думал!
Я тогда с головой ушла в работу, а если выпадал выходной, часами сидела, прижавшись спиной к стволу старого клена — совсем такого, какой рос в нашем старом дворе, там, где были трехэтажный кирпичный дом, Наташка и елки на площади. И где я сама тоже была, а потом исчезла, и теперь уж навсегда — ушла, хлопнув дверью. А Гарольд… Он просто загнал меня в угол, и тот клен взял себе мою боль — не всю, но часть, именно ту, которая была слишком тяжела для меня. Остальное я смогла вынести сама.
— Вика, так нельзя, — уговаривает меня тетя Роза. — Гарольд поступил ужасно, но ты же знала, что он никогда не женится на тебе!
— Нет, не знала. Я думала, он меня любит.
— Он тебя любит, родная моя. Но…
— Но недостаточно, чтобы послать подальше всю еврейскую семейку с ее деньгами, ксенофобскими предубеждениями и фашистскими идеями?
— Наверное, да. Дженна — дочь Мориса и Фионы, одна из них, а ты… Все были против, он просто не смог пойти против всех.
— Гарольд предал меня. Я больше не хочу его видеть. И больше не хочу о нем говорить. Мне нужен мужчина, который может все, так что я обойдусь и без Гарольда, невелико счастье.
Я больше и не видела его после нашего последнего разговора. Как и никого из мерзких тети-Розиных родственников. И до сих пор ничего о нем не знаю. Может, он уже умер? Кто знает… Хватит того, что для меня он умер в тот день, когда сказал: «Через две недели моя свадьба».
И вот теперь я снова брожу по саду. Сад совсем другой, но это неважно. А еще мне сейчас очень бы пригодился мягкий теплый ягуар, хищный и прекрасный. Я бы гладила его шерсть и успокоилась. Отчего-то меня очень раздражает Керстин Бартон. Так раздражает, что песня джунглей звенит в моих висках. Спецагент опасна, я чувствую опасность, волнами исходящую от нее, и потому хочу ее убить. Она воплощает в себя тот мир, от которого я бегу всю свою жизнь.
— Мисс Величко!
Это она. Стоит и улыбается фальшивой улыбкой, но здесь моя территория, и я никого не хочу здесь видеть.
— Я не буду говорить с вами, агент Бартон.
— Позвольте спросить: почему?
— Вы мне не нравитесь.
— Это не причина.
— Для меня — причина. Вы пришли, чтобы обвинить меня во всех смертных грехах, так вам будет легче построить вокруг меня дело — вы нашли человека, на которого можно все свалить. Ни Брекстоны, ни Хиксли, ни даже Эдвард Краузе на эту роль не годятся, они слишком богаты и влиятельны. А вот никому не известная докторша — именно то, что нужно. Да?
— Нет. Давайте присядем…
Она садится на скамейку, а я опускаюсь в траву. Мне лучше так, спиной к нагретому солнцем стволу дерева.
— Вам придется ответить на мои вопросы, мисс Величко. Можно называть вас по имени, Тори? Так вот, я провожу расследование авиакатастрофы. Я вас не заинтересовала? Тогда что вы скажете, если я сообщу, что мы пока не нашли обломков самолета на том месте, где они должны быть, судя по показаниям. И я должна сопоставить ваши показания с показаниями остальных.
— Я не хочу с вами говорить.
— Вы понимаете, что этим вредите себе?
— Я понимаю только одно: в том самолете ждали вас, агент Бартон, а полетела я. Кто-то очень влиятельный надавил на моего шефа, и тот буквально приказал мне сесть в самолет. Молодчики в джунглях искали не меня, а вас, агент Бартон. Именно вы шастали по здешним дебрям и портили бизнес Бешеному Педро, а потом вместо себя подсунули ему меня. Да только не вышло у вас ничего, вот жалость-то!
— Вы спятили?
— Ни на минуту. Теперь картинка сошлась, только и всего. Эд и Луис говорили мне: подручные наркобарона их били и спрашивали обо мне, причем так, словно давно меня знали. Но я до сей поры никогда не посещала, а вот вы здесь бывали. Или станете меня убеждать, что существует еще третья женщина с идентичной физиономией?
Она закрывает глаза, словно от удара. Получай, красотка! Просто так совпало, а Эд и остальные выступили статистами. Случайно оказались не в том месте не в то время.
— Поговорим об этом позже.
— Нет, агент Бартон, я не хочу с вами говорить. Не желаю иметь дело с людьми, которые подставляют своих сограждан, будучи обязаны служить и защищать. Вы получаете зарплату из наших налогов, но легко послали на смерть девять человек, включая экипаж самолета, и сделали это в своих личных интересах. Я не хочу с вами разговаривать, уходите, вы мне неприятны. Сегодня же выкрашу волосы, чтобы наше странное сходство не отпугивало меня от зеркала.
— Это не решение проблемы.
— Это у вас проблема, агент Бартон. А у меня если сейчас и есть проблема, то вас она вообще никак не касается.
Я встаю и иду в глубину сада — чтобы ветер очистил мою душу. Потому что эта сука взволновала и расстроила меня. Я всегда расстраиваюсь, когда сталкиваюсь с чем-то таким… непоправимым. Спецслужбы всегда держали за разменную монету жизни граждан, прикрываясь государственными интересами там, где речь шла об их собственных задницах. А мне не хочется быть расходным материалом для кучки каких-то негодяев. Но если я не могу изменить систему, то уйти-то от системы могу? Так я думала до сих пор. Но система догнала меня и превратила в ничто, и мне это не нравится.
Чьи-то сильные руки хватают меня за плечи, выгибают меня… Нож входит в мое тело так холодно и жестоко… и так больно… Что ж такое, Господи? Я ничего не могу поделать с этим. И глаза Та-Иньи полны слез, она гладит мои волосы — я знала, что мы встретимся, но не знала, что так скоро. Я ведь еще не все дороги прошла, я… Неважно, потому что вот она, Та-Иньи, берет меня за руку. Но пойти с ней не получается — я не могу встать.
— Еще не время. — Слезы из ее глаз, такие холодные, капают мне на грудь. — Я скажу тебе, когда.
— Та-Иньи!
Я плыву, плыву куда-то… Не время? Что — не время? Не знаю. Только зеленый сумрак закрывает мне лицо, а голубые глаза хищного кота смотрят сочувственно и отчаянно.
— Тори! Нет, боже ж мой, Тори!
— Мистер Краузе, держите себя в руках. Она жива.
— Это все вы, вы с вашими проклятыми играми! Вы подставили ее, это вместо вас она получила удар ножом! Вы не имели права так поступать!
— Мне жаль. Я не думала, что все так обернется.
— Теперь вам придется научиться думать! — Луис в ярости, я слышу. — И если вы надеетесь, что вам это сойдет с рук, то ошибаетесь!
— Вам всем лучше успокоиться. Думаю, с мисс Величко все будет хорошо — я вызвала самолет, ее переправят в наш центр, и там ее станут лечить лучшие доктора.
— Нет. Она будет лечиться в нашей больнице.
— Мистер Домингес, это опасно для нее, ведь именно мисс Величко убила местного кокаинового короля. Но вы можете полететь вместе с ней, в самолете достаточно места.
— Что ж, так и сделаю.
Лететь? Куда лететь? Я не хочу на самолет, ни за что на свете! Я должна им это сказать, пока они… Черт, как же мне больно!
— Эд, — его имя короче, пусть уж Луис меня простит, — нет.
— Тихо, милая, все будет хорошо, вот увидишь!
Ничего не будет хорошо. Если мы втроем окажемся в том самолете, ничего уже не будет хорошо, никогда. Но я не могу им объяснить, у меня не хватает сил, но знаю точно: это ловушка. Большая ловушка для больших хищников.
Я периодически проваливаюсь во тьму, но краешком мозга осознаю происходящее. Вот мы уже в самолете, Эд держит меня за руку. Как врач я понимаю, что ранение у меня смертельное: нож вошел в грудную полость, пробив легкие. Но каким-то чудом я еще жива, и даже боль уже немного отступила — я слышу голоса пилотов, еще чьи-то, хотя рев двигателя самолета перекрывает их. Я прислушиваюсь, и вот наконец нужный разговор долетает до моих ушей сквозь гул и шелест пылинок.
— Нет. Папа, я везу всех троих. Да, сможем. Черт меня подери, если бы я знала, что такое случится! Нет, тут что-то странное происходит, сам увидишь. Да, мертв. Думаю, она знает. Хорошо.
Если бы не рев мотора, я бы услыхала и того, с кем говорит мисс Бартон, а так — не разговор, а какой-то огрызок кошачий. Но и из услышанного я понимаю, что права — мы летим в западню, выхода из которой может и не быть.
— Где Луис?
Эд склоняется надо мной, чтобы другие не слышали наш разговор.
— Тут. Сейчас придет.
— Нам надо бежать сразу после посадки.
— Тори, ты ранена!
— Со мной скоро все будет в порядке. Помнишь, ребята Педро сломали тебе руку? За какое время она срослась? Несколько часов прошло. Мы изменились, Эд, и я тоже скоро буду в порядке, а потому надо бежать. Как только они поймут, что мы изменились, нас уже не отпустят. Нас распылят на атомы и микроэлементы, мы просто исчезнем. А они поймут, что происходит, уже скоро, потому что пока мы долетим, рана моя заживет — пусть не полностью, но хватит и того. Нужно бежать.
— Как мы это сделаем?
— Увидим на месте, но пока у меня есть план.
Я знаю, у нас все получится. Весь мир — большие джунгли. Но Та-Иньи дала нам силу, природа которой никому не известна, даже нам самим, и мы победим. Потому что в джунглях побеждает самый сильный и самый хитрый. Чтобы сохранить в тайне нашу силу, мы и должны бежать — иначе нам не выжить. Ведь мы теперь даже не белые, а зеленые ягуары в толпе болонок.
Шасси коснулись земли, самолет побежал по полосе, я слышу, как шелестят камешки. Думаю, сейчас никто не ждет от нас подвоха, а потому у нас все выйдет.
Меня грузят в санитарную машину, а Эда и Луиса усаживают в разные автомобили — ну, так я и думала. Но мы на шаг впереди. Дверцы санитарной машины легко щелкнули, я сквозь ресницы вижу здоровенного негра в докторской пижаме — он явно собирается уколоть меня. Эй, маньяк, я не люблю, когда мне портят шкурку!
Машина выруливает с полосы, я чувствую, как парень приладил ко мне холодные датчики. Вот его взгляд остановился на изображении ягуара, он касается пальцами моего плеча… Тут уж я против, мне, пожалуй, пора воскресать.
— Как она, Уолтер? — ожил передатчик у него в ухе.
— Пока жива и, кажется, стабильна.
— Довези ее до больницы, эта девица нужна нам живой, — слышу я голос Керстин Бартон.
Интересно, зачем я ей так понадобилась? А, я знаю, зачем…
— Ты меня слышишь, Уолтер?
— Могла бы и не говорить. Это моя работа. Думаю, она продержится.
— Конец связи!
Он качает головой. Ему, наверное, любопытно, каким образом я до сих пор жива и стабильна. Мне тоже, но ответ неправдоподобен. Все, пора!
— Что…
Нет, я не убью его. Он не враг, а просто… случайный прохожий, поэтому я его только оглушу. Вот так, дорогой, отдохни… Только грохотать так не надо было. Теперь очередь водителя. Они не посадили охранника и второго медика — зачем, если я все равно труп? Что ж, Керстин Бартон, для тебя есть сюрприз. Знать бы еще, куда меня привезли.
Тем временем машина тормозит, а я выглядываю в окно. Это что, аэропорт Кеннеди? Лопни мои глаза, мне ли его не узнать! Нью-Йорк!
— Что-то случилось?
Шофер заглядывает через окошко из кабины, но ничего не видит. Давай же, не будь трусом, иди сюда!
— Уолтер, что случилось?
Парень молодой, но весьма осторожный. Я бью его по темени металлическим ящиком с инструментами, затягиваю внутрь и обыскиваю машину и тела. Вот моя сумка под сиденьем, у водилы — пистолет и обойма, а также нож. Я срываю с себя бинты (рана еще сочится, но это мелочи), напяливаю на себя докторскую пижаму, надеваю бейсболку и забираю передатчик у негра. Тела закрыты в машине, я сажусь на водительское сиденье и выруливаю из аэропорта на всех парах, включив сирену. Укуси себя за задницу, Керстин Бартон!
— Кто-то меня слышит? Уолтер, прием!
Ну, я слышу. Тебе легче стало? Детский сад, ей-богу. Интересно, как там дела у моих Синчи?
— Тори Величко, ты самая большая дура из всех, кого я встречала.
Это говорит мне в наушник агент Бартон.
— Тори, не сходи с ума. Куда ты поедешь в таком состоянии? — Ого, начинается душевный разговор… — Ты не понимаешь, твоя жизнь в опасности, даже не представляешь, насколько. Давай поговорим. Ответь мне сейчас же, идиотка!
Ну вот, ненадолго же ее хватило. А тут я приторможу, оставлю пижаму, машину и наушник и пойду потихоньку. Давненько я здесь не бывала, но Манхэттен есть Манхэттен, другого такого нет. А еще я устала, мне надо вымыться, переодеться в чистую одежду и позвонить тете Розе. Можно и в обратном порядке.
— Роза, это я.
— Вика! Откуда ты звонишь, дитя мое?
— Я недалеко.
— Ты приедешь?
— Конечно. — Кажется, что-то не в порядке. Но что? — Роза, что-то случилось?
— Нет, просто я ждала, что ты позвонишь раньше, волновалась…
— Я сейчас приеду.
Явно что-то случилось. Такси летит по городу, минуя пробки окольными путями. Вот, знакомая улица и каменный особняк с колоннами, увитый плющом. Старая миссис Левин оставила свой дом нам, а мы узнали об этом слишком поздно, чтобы отговорить ее. Но тетя Роза любит его.
— Роза!
Мой голос эхом отдается в просторном холле. Я бегу по ступенькам наверх. Спальня Розы там же, где и раньше. Даже получив весь дом в свое распоряжение, она не стала ее менять. Так же, как и я. Почему здесь пусто, где все?
Она лежит в кровати… Почему? Тетя Роза никогда не ложится днем! У окна стоит какой-то мужчина, но мне нет до него дела.
— Роза!
— Ты все-таки пришла… Я знала, что ты придешь.
Она бледная и измученная — видимо, болеет давно, и я замечаю некоторые признаки, говорящие о перенесенной операции.
— Роза, что с тобой?
— Ничего, все уже позади. Иди ко мне, моя детка.
Я прижимаюсь к ней, ее руки знакомо гладят мои волосы… Как же я скучала по ней! И как я могла так долго не приезжать?
— У тебя случилась беда, Вика?
— Наверное… Скорее, да. — Человек у окна мешает мне, я хочу, чтобы он ушел. Я не вижу его лица на фоне окна, но в фигуре есть что-то знакомое. — Вы врач? Мы можем поговорить с тетей наедине?
Мужчина отходит от окна — пожилой, высокий, плотный, немного лысоватый. Где же я могла видеть его?
— Я что, так изменился?
Гарольд! Черт побери, Гарольд собственной бессовестной персоной!
— Да, изменился.
— Ты все такая же прямолинейная.
— Кто-нибудь объяснит мне, что тут у вас стряслось?
— Ничего, — шепчет тетя Роза. — Вика, не волнуйся из-за меня, все уже позади.
— Ничего — это когда ничего. Роза, ты перенесла операцию? Почему ты не в больнице? Я хочу видеть историю болезни. Где я могу найти твоего врача?
Она беспомощно улыбается, но я уже вижу выписки, рецепты. Операция, послеоперационные процедуры, препараты… Слава богу, не онкология.
— Почему ты мне не сообщила?
— Не хотела беспокоить. Все уже позади, дорогая, я уже выздоравливаю — встаю потихоньку. А в больнице не захотела лежать, не люблю я их. Сегодня отпустила слуг на выходные, сиделку тоже. Гарольд очень помогал мне, остался со мной.
Гарольд. Мы не виделись… Сколько? Двенадцать, нет — тринадцать лет. Тогда ему было тридцать семь. Но он не должен был превращаться в такого пожилого дядьку! Был стройный, красивый, стремительный, как ветер, громкий и смелый, а сейчас… Впрочем, мне все равно. Он и тогда не стоил меня.
— Вика, что случилось? — снова спрашивает тетя Роза.
Я обессиленно сажусь на пол. Что-то случилось. Со мной, с ней, с Гарольдом, с нами всеми что-то случилось. Вот только сейчас мне стало понятно, что целый кусок жизни прошел мимо меня, пока я бродила по свету. А тетя Роза все ждала, ждала меня в этом доме… Как ей тут было — одной?
— Вика, я знаю, о чем ты думаешь. Не смей обвинять себя! Я немедленно хочу знать, что у тебя стряслось. Сядь, Гарольд, не стой столбом.
Он смотрит на меня с пронзительной тоской. Что ты видишь, Гарольд? Жизнь тоже не пощадила меня, я изменилась. А сейчас мне особенно солоно придется, потому что Керстин Бартон скоро придет сюда за мной, и тогда я убью ее. Но я не хочу, чтобы тетя Роза видела это.
— Рассказывай. — Гарольд внимательно разглядывает меня. — Давай, плохая девочка, начинай каяться.
— Заткнись, Гарольд!
— Значит, дела плохи. Тори, расскажи, я помогу.
Мне некуда отсюда идти, и я хочу рассказать им — потому что, кроме них, у меня никого на всем свете нет. Неважно, что когда-то я наказала Гарольда, оставив его, — и ведь знала, что он возненавидит Дженну! — но это было так давно. Все счета оплачены — по крайней мере, старые счета.
— Господи, Вика! Я знала, знала, что твои путешествия ничем хорошим не закончатся! Что же теперь делать? Неужели они посмеют прийти сюда? Гарольд, нужно немедленно вызвать адвоката, нужно…
— Спокойно, Роза. Тебе нельзя волноваться.
— К чертовой матери волнение! Как они посмели сотворить такое с моим ребенком? Какое они имели право?
— Адвокат здесь не поможет. — Гарольд задумчиво потирает подбородок. — Ни один адвокат не полезет в дела спецслужб. Нам надо спрятать ее, и сделать это надо прямо сейчас. Тори, ты влипла в такую невероятную историю, что никто, кроме нас, в нее не поверит. А где те двое?
— Не знаю. Мы договорились встретиться здесь, если нет, отправлюсь их искать.
Ну да, отправлюсь, мне это не впервой.
— Гарольд, что ты предлагаешь?
— Вике надо уехать из страны. У меня есть деловые партнеры, я узнаю, что происходит, и все устрою. Не волнуйся, Роза, мы все уладим.
Как хорошо, что тогда случилось именно так. А ведь если бы по-другому, я была бы сейчас женой этого абсолютно чужого мне мужчины, преждевременно постаревшего и скучного, как Тора. А я бы не стала самой собой, не успела бы многого, не встретила бы Та-Иньи, и Эда с Луисом не было бы в моей жизни…
Какая-то машина въезжает в ворота и тормозит у крыльца.
— Они не посмеют, Вика! Я не отдам им тебя!
— Не волнуйся, Роза, просто побудь здесь. И ты тоже, Гарольд. Я сама поговорю с ними.
— Нет, Вика, подожди!
Но я выхожу из комнаты, уже зная, кто явился. Керстин Бартон, я убью тебя, но тетя Роза этого не увидит.
— Тори, не делай глупостей, спускайся, — раздался голос снизу. — Я тут одна. Давай поговорим как цивилизованные люди.
Цивилизованные люди? Смешно слышать, учитывая обстоятельства. Дерзкая дурочка приехала одна? Решила, что самая умная и крутая? Вот и хорошо, один труп прятать намного проще, чем несколько.
— Я иду. Но в доме я не одна, не шуми, тетя Роза очень больна.
— Я знаю.
— А кто еще знает?
— Никто. Я всегда работаю без напарника.
Вот и славно. Джунгли вокруг становятся четкими и пронзительными, пылинки ранят слух своим шелестом, а стук ее сердца, как удары бубна. Где ты, Бартон? Я устала, так что план такой: быстренько убью тебя и пойду в душ.
Она спряталась под лестницей. И она меня не боится — а напрасно. Мне ведь не нужен нож, как тебе, дорогая, зря ты его вогнала в фамильные панели. Думаю, старуха Левин в гробу перевернулась от того, что портят дубовые панели. И вообще, нож двигается медленно, а ты еще медленнее, зато песня, звучащая в моей голове, дает мне силы. Смотри, как надо, показываю один раз, больше ты уже ничего не увидишь.
Мои пальцы входят в ее тело. Но моя противница юркая, как ящерица, рана получилась так себе. Мы ведь только начали танец? Я поиграю тобой, Бартон, ты — моя мышь, и тебе уже не хочется улыбаться. Вставай, так неинтересно!
Песня звучит все громче, и монстр на пьедестале храма упивается кровью жертв — его глаз посреди лба не такой, как остальные, это тьма, которую нужно схватить когтями и вырвать наружу. Только когтями можно зацепить ее…
А Бартон упала. Я склоняюсь над ней — она почти без сознания. Но ее нож ужалил меня — не больно, просто обидно, а потому игры закончились. Жаль, красивая была мышка.
— Нет, Вика! Не делай этого!
Мир резко затормозил, меня качнуло вперед, и я едва не свалилась на свою жертву. А тетя Роза права — не надо сорить в доме.
— Роза, тебе нельзя вставать.
— Можно.
Тетя осторожно спускается по ступенькам, Гарольд придерживает ее. Мы с Керстин сидим под стенкой и зализываем раны. Спорим, мои заживут скорее?
Все трое чем-то напуганы.
— Ее глаза… Вы видите ее глаза? — вскрикивает агент Бартон.
— Да. Тори!
Что они несут? При чем тут мои глаза?
Музыка джунглей почти стихла, песня у костра, такого далекого. Монстр расселся на каменном пьедестале, кровь стекает по желобу, пенится, собираясь в большом котле… А рука в массивном браслете, вырвавшая монстру глаз, вовсе не рука, а лапа ягуара…
Я поднимаю голову и заглядываю в зеркало. Лицо там мое — и не мое. Я смотрю на себя глазами солнечного кота. Теперь я понимаю, отчего они так напуганы… Но я же им все уже рассказала!
— Тори, так это… правда?
Вот оно что… Гарольд мне не поверил. Они с Розой, наверное, решили, что я наконец спятила после всех своих приключений.
— Гарольд, мы знакомы много лет. Ты хоть раз поймал меня на лжи?
— Тори…
— Ты и Роза, вы сочли меня сумасшедшей?
— Тори…
— Черт тебя подери, Гарольд! Тебя и твой лживый язык! Все, хватит с меня этого дерьма, мне пора уходить.
— Если бы я не знала, что это невозможно, я бы сказала, что сейчас рядом с тобой Тамара. — Роза стоит в дверях библиотеки. — Но это невозможно!
— Кто такая Тамара?
Мы спрашиваем одновременно, я и Бартон. И переглядываемся. Похоже, мои глаза снова в норме.
— Тамара? Вика, так звали твою мать.
А, точно. Где-то там, в глубине памяти, я помнила это, но с тех пор много воды утекло и воспоминания поблекли, значит, и забыть не грех. Она ведь не слишком себя мною утруждала, та самая Тамара.
— Вот, посмотрите сюда, обе!
Тетя Роза принесла альбом и достала из него фотографию. Альбом знакомый, наш с ней, со времен доАмерики. Я и раньше видела этот снимок, но не особо рассматривала — две девушки, не то близнецы, не то сестры с небольшой разницей в возрасте. И что? Одна из них была моей биологической матерью.
Но Бартон ведет себя очень странно — вцепилась в фотографию, словно обнаружила клад. Что она там увидала?
— А вторая девушка, которая справа, кто такая? — Голос ее немного охрип, потому что я ведь собиралась вырвать ей горло.
— Это Нина, старшая сестра, которая, как говорила Тамара, давно куда-то пропала задолго до рождения Вики. Тамара так ничего о ней и не знала. Я берегла фотографию для Вики, но она никогда не интересовалась… Что с вами?
— Ничего, все в порядке. Вы можете дать мне снимок ненадолго?
— Конечно. Вика, ты не против?
— Да пусть забирает, если так загорелось, и валит из нашего дома. Давай, Бартон, забирай хоть весь альбом и выметайся!
Спецагент поднимается и, как слепая, идет к двери. Она настолько поглощена какими-то своими неприятностями, что даже Эд с Луисом не вызывают у нее интереса, хотя как раз входят в дом. Наконец Керстин садится в машину и трогается с места.
Где моя ванная? На мне табуны микробов!
Но автомобиль останавливается около ворот. Ну, давай же, уезжай, Бартон! Я хочу остаться среди своих. Я скучала по тете Розе! Даже по Гарольду, наверное, скучала. А уж по этим двум болванам, которые не догадались бросить машину, принадлежащую федеральной службе, скучала просто ужасно. Так что поезжай отсюда, спецагент, пока цела.
Но машина стоит. Я медленно иду к ней — надо прямо сейчас решить все вопросы раз и навсегда, за меня этого никто не сделает. Нас должны оставить в покое! Я скажу, что выдам всю историю прессе, что уговорю Брекстона и Джейка, и те поддержат меня, что даже подкачусь к Мерион, и миссис Хиксли будет судиться со спецслужбами до посинения, я… Я просто хочу, чтобы она уехала. Ведь если сейчас ей придет в голову вызвать подмогу, наш дом превратится в бедлам, а тете Розе нужен покой.
— Бартон, чего остановилась? Ворота открыты. Дорогу забыла, что ли?
Она ничего не говорит. Склонилась на руль, и плечи ее вздрагивают. Что это, новая ловушка?
— Ну, ты чего раскисла, Бартон?
Открываю дверцу и заглядываю в салон. Керстин плачет тяжело и безутешно, и все мои ядовитые слова и зловещие намерения испаряются. У нее, похоже, нервный срыв. Наверное, обидно, что я навешала ей, потому что она ведь обученный специальный агент, а я — так, самоучка.
— Идем в дом, Бартон. Чего расклеилась? Не реви. У тебя против меня не было ни одного шанса. Хотя ножи ты бросаешь классно, честное слово. Все панели мне попортила, а это ж семейная реликвия, не что попало… Не плачь, Бартон, нос распухнет. Когда я плачу, у меня распухает, точно. Заходи.
Я усаживаю ее в кресло, Эд несет воду с бренди. Бартон пьет, зубы ее стучат о стекло стакана. Кровь сочится из ран, и мне надо бы перевязать ее. Ну, это уж как водится.
— Пошли, тебе надо прилечь. Сейчас вымоешься, выдам тебе чистую одежду, обработаю раны, вколем антибиотик — иначе воспаление начнется… Вот, давай сюда.
Она покорно идет за мной, я сдираю с нее одежду, пихаю под душ. Мои силы на исходе, но я должна подремонтировать ее.
— Теперь совсем другое дело. Выпей капли и усни. Завтра будешь как новая. А я тоже пойду прилягу, как-то мне нехорошо. Зови, если что.
Керстин молчит и как-то странно смотрит на меня.
— Дай мне фотографию.
— Держи. Чего она тебя так зацепила? Тоже мне, архив…
— Ты не понимаешь.
— Где уж мне! Хотя, если ты еще помнишь, это мои, так сказать, семейные фото. Чего я в них не понимаю?
— Девушка, что справа…
— Ну, вижу, и что? Тоже мне, артефакт нашла.
— Это моя мама.
Если бы сейчас небо упало на землю, я бы, ей-богу, даже не заметила.
