18
Утро. Паршивое серое английское утро. Или вечер? Здесь этого не поймешь. Сколько я спала? Так, пять часов. Значит, все-таки утро. Я спала сутки напролет. Я могу не есть, не пить, но сон — это мое слабое место. Иначе зачем бы мне понадобился такой вот домик? Именно потому, что я могу так спать. Дядя Макс, и Стен, и папа — все они считали это просто капризом, меня это всегда раздражало. Что они понимают! Да если я не высплюсь до нужной точки, я плохо себя чувствую. Для агента это огромный минус. Но он у меня единственный — поэтому мне прощают. Тем более что возникни необходимость — и я смогу не спать несколько суток, но зато потом! Потом меня не разбудят даже трубы Страшного суда — если я нахожу место, где могу ослабить вожжи без риска для национальной безопасности и собственного здоровья.
Я выползаю на кухню. Что у нас здесь? Помнится, я накануне перекладывала какие-то банки... Так и есть, несколько банок с тушенкой, еще полгода пригодны. Сварю суп.
Я переоделась и поела. Пора выходить. Надо будет прибраться во дворе, оба дома по соседству пустые. А ведь были заселены, когда я была здесь в последний раз. Значит, уехали, тем лучше. Меньше соседей — меньше вопросов.
Одно меня тревожит: на всех документах та Керстин. То бишь Лили-Роуз Бернс. Перепутать нас невозможно. Значит... Да, мне просто нужен был повод для этого. Если только док Синклер еще там. И еще жив. И не спился. Если нет — значит, нет. Есть варианты, просто Синклер — лучший.
Я иду по улице, потом сажусь в автобус. Лондон уже проснулся, но в автобусе еще почти пусто. Взять бы сейчас машину напрокат... Черт, документы! Нет. Я должна раствориться в этом городе. Он мне должен за прошлый раз.
— Кто там?
Знакомый голос, даже слишком. Мюррей Синклер, старый авантюрист. Лучший пластический хирург, но вот беда: как-то раз немного выпил, испортил вывеску клиенту — и все.
— Открывай, Синклер, у меня и так настроение на нуле.
— Я слышу голос, но этого не может быть, — да, ему всегда нравилась эта фраза из «Стирателя». Наконец-то у него появился повод произнести ее!
Щелкнул замок, и вот передо мной Синклер во всей красе. Поседел, добавилось морщин. Но взгляд живой, цепкий и радостный. Не похоже, что он спился. Это хорошо. Я давала ему иногда подзаработать за счет нашей конторы, и только я имела с ним контакт. О нем никто не знал, значит, Кен тоже. Синклер иногда переделывал вывески нужным людям — естественно, с их согласия. Не надо на меня таращиться, старик, я и так знаю.
— Боже милосердный! Это ты, Лили? — Его лицо краснеет ещё больше. — Заходи же, скорее.
Он живет в своем старом доме, но не так шикарно, как раньше.
— Я даже ни о чем не спрашиваю. Идем в кабинет.
Я иду за ним в кабинет. Можно подумать, что это просто макет операционной. Но я точно знаю: если кое-что добавить, все приходит в действие.
— Садись сюда, — он включает лампу. — Кто сотворил с тобой такое? Руки оторвать этому мяснику. Так, здесь забрали довольно аккуратно... Теперь нос... Придется поработать. Несколько часов, если ты хочешь все за один раз. Это встанет тебе в кругленькую сумму.
— Если ты сможешь сделать.
— Я? — Он обижается. — Да я мог бы Квазимодо превратить в Брэда Питта. А тут какая-то несчастная... Ну, ладно. Пятьдесят тысяч. Но я же рискую!
— А я не рискую? Может, ты за это время спился. Может, подрастерял квалификацию. Кто может мне гарантировать? Я рискую остатками своей вывески, а ты...
— А я рискую жизнью, если... Только не будет никакого «если». Я завязал уже давно. Потом скажу, почему. А такие операции мне приходилось делать за это врем много раз. Благодаря твоей протекции — помнишь? То-то же.
— Получишь бабки, но после того, как...
— Договорились. Но выдай мне аванс — надо закупить препараты, еще кое-что.
— Это я оплачу отдельно. Но покупать будем вместе — чтобы у тебя не возникло соблазна сэкономить.
Ишь какой, будто я его первый день знаю!
— У тебя всегда был злющий язык. Но я всё равно рад видеть тебя. Не расскажешь, где пропадала?
— Меньше знаешь — дольше живешь, Синклер.
— Узнаю тебя. Ты не изменилась.
Через два дня Синклер был готов. Черт подери, я знаю, что рискую, сильно рискую, но у меня нет выбора. Ну что же, надеюсь, Осирис и на этот раз будет ко мне благосклонен.
— Ты только не бойся,— его прохладная ладонь гладит мой лоб. — Я изучил снимки, все видел. Я буду осторожен с твоей головой, хотя после такой операции я бы не рекомендовал... Но я понимаю. Что, ты думала, я не замечу? Милая моя, я же врач — и хороший врач. Работу мастера всегда замечу, а с твоей головой после травмы управился настоящий художник. Ну, а я — художник в другом. Только не бойся.
Но я боюсь, все равно боюсь. Я не смогу контролировать ситуацию, потому что буду под наркозом, и может случиться что угодно. Может, Синклер уже продал меня. Нет, это была плохая идея. «Беги, Керстин, беги!..» Нет, ма, я не могу, потому что золотые ленты закрывают мне глаза.
— Признайся, что ты плохо обо мне подумала.
И как только старик заметил, что я очнулась? Черт, больно-то как! Болит все лицо и такое ощущение, словно кожа вот-вот треснет.
— Ну, так что? Ты же подумала, что я веду двойную игру, так?
— Ну и что? — Вот еще ранимая душа!
— Ты сделала мне больно, — старик ставит мне капельницу.
— Прости.
— Потом поговорим. Сейчас надо отдыхать.
Когда сняли повязки, я несмело тянусь к зеркальцу. Боже милосердный, откуда эти синяки? Он что, выместил на мне обиду тем, что сначала отколошматил меня? Я его убью. Прямо сейчас. Все, Синклер, готовься. Чувствовала моя душа!
— Ну и что это такое? Синклер, если ты пытался пошутить, то это тебе удалось.
— Если ты немного помолчишь, я бы тебе кое-что объяснил. Ну, никакого уважения к старшим! Скверная девчонка! Сначала она заподозрила меня в некомпетентности. Потом в том, что я продал ее — кому, интересно мне знать, нужна такая змея? А теперь она недовольна! Объясняю. Это просто гематомы. Через недельку-другую все придет в норму, и тогда ты сама увидишь, на что способен старый Синклер ради неблагодарной, зловредной и подозрительной ведьмы.
Он отворачивается к окну. Я знаю правила игры. Я должна буду сейчас взять его за руку и извиниться, тогда его седые брови станут на места, тонкие губы немного улыбнутся, а упрямое выражение маленьких серых глаз потеплеет. Старик ужасно упрям. Я иногда думаю, что даже если бы его допрашивали, он не раскололся бы из чистого упрямства.
— Ну, прости меня, старик Чего уж там! Просто я стала слишком ранимой, когда речь идет о моей внешности. А в последние годы... мне нельзя было никому доверять. Даже тебе. Ты извини. Ну, хочешь, я пересплю с тобой, если тебя это как-то порадует.
Он сейчас просто подскочит от возмущения, я знаю.
— Ах ты, бесстыдница!
— Ты попался!
— Да, — его короткий энергичный нос торчит уже не так воинственно. — Да. Ты знаешь, на чем меня подловить. Нечему удивляться. А я всегда ловлюсь.
— Ага. Как в первый раз.
— Я тебе сейчас что-то расскажу, только не перебивай. — Синклер смотрит в окно. — Когда умерла Мэри, я был просто в отчаянии. Мы сорок лет прожили вместе — и тут она взяла и умерла. Вот так, просто — не проснулась утром, остановилось сердце. Ты представляешь, что я почувствовал? Если бы она болела или еще что-то... У меня было бы время как-то подготовиться к этому, а так просто — я не будил ее, приготовил кофе и понес в постель. А она лежит... Я позвал ее... а она... уже успела остыть.
Его голос прерывается. Оказывается, консерваторы тоже страдают.
— Не надо говорить. Если тебе тяжело, то... я знаю, что ты чувствуешь.
— Может, потому и больно, что нас с детства учили: гаси в себе свои эмоции. А они иногда... гасят нашу жизнь. Они живут в нас и подтачивают изнутри. Кто как утоляет боль. А я начал выпивать. Знаешь, меня же именно за это уволили. Я допустил ошибку, потому что был выпивши. Меня наказали правильно, у врача нет права на подобные вещи. Но когда от меня один за другим отвернулись все мои друзья — не потому, что я оступился, а потому, что утратил общественное положение, — тогда я решил, что моя жизнь закончилась. И уже приготовил для себя ампулу. Я решил, что хватит с меня этого дерьма. И тут появилась ты. Помнишь? Да, ты помнишь, как я лежал тут, пьяный в дымину, а ты поливала меня водой из графина и отборной руганью. А потом предложила работу.
— А тебе надо было сопротивляться так, словно я предложила тебе изнасиловать королеву-мать.
— Именно эта твоя циничная манера выражаться меня и шокировала. А потом я подумал: какого черта? Если общество отвернулось от меня, значит, мне пора сделать то же самое по отношению к нему. И я сдался. Я думал, что недолюбливаю тебя, правда. Но когда ты пропала, дал себе слово: я не буду больше пить, только ты найдись. Я ждал, когда ты наконец объявишься. А когда ты появилась, то решила, что я способен на подлость. Ты понимаешь, какую боль мне причинила?
— Ну, прости, старик. Откуда я знала, что ты меня так любишь?
— Я и сам не знал. Пока не увидел газетные заголовки.
Мы молчим. Что говорить? Иногда находишь там, где ожидаешь потерять. Старый консерватор Синклер, ему тоже неуютно в этом мире фальшивых святых. Да всем, наверное, неуютно!
Когда я покинула дом Синклера, мой счет стал легче на энную сумму, старик не берет фунтами — его месть обществу. Но на душе у меня легко. Я опять такая, как была. Рука у старика уверенная, он — настоящий талант. Вот теперь я могу не бояться, что от моего вида поезда будут шарахаться. Но появилась другая проблема: меня может опознать какой-то не в меру наблюдательный репортер.
Теперь я как дисциплинированный агент должна связаться со своим непосредственным руководством. Но я еще не решила, хочу ли этого. Я же исчезла. Не знаю, не помешают ли мне? Дядя Макс мог за это время подписать с Кеном пакт о ненападении. Мог, наконец, умереть или уйти на пенсию. Может, Кен сидит на его месте и проворачивает свои делишки уже с официального благословения — в Сенате, в ЦРУ, да везде полно честолюбивых маньяков, которых хлебом не корми, дай только запихнуть наш многострадальный голубой шарик в собственный грязный карман. Так что мне даже неинтересно, какая обстановка в моей бывшей конторе. Сначала сделаю дело — инкогнито, а потом уж попробую навести мосты.
— Это ваши документы, мадам?
Ну, почему я так не нравлюсь таможенникам? У меня что, такой неблагонадежный вид?
— Да, а в чем дело? — Я смотрю прямо в глаза хорошенькой сучке в форме. — Какие-то проблемы?
— Вы не могли бы пройти дактилоскопический контроль? Сюда руку, прошу вас.
Нет, мои документы самые настоящие. Выданы государством. Просто на другое имя. Но ведь отпечатки пальцев не меняются.
— У вас есть причины проводить такую процедуру?
— Прошу вас, мадам.
Ну, конечно. Она немного бледнеет. Если я пожалуюсь на нее, ей придется туго. Я даже знаю, почему она это сделала. Она узнала лицо на фото и решила заработать на сенсации.
— Вы удовлетворены? — Я недовольна и с большим удовольствием сломала бы ей сейчас нос. Но я не могу, я не должна привлекать лишнего внимания. — Или красить волосы противозаконно? Сразу возникает подозрение, что... В чем вы меня заподозрили?
— Простите, мадам. Произошла ошибка.
Это уже лучше. Я ведь уже не «рашен». Поэтому передо мной извиняются.
Старый серый домик в когда-то добропорядочном квартале богобоязненных рантье. Когда-то здесь вились розы, но Соланж всегда была безразличной к таким мелочам. Только дикий виноград разросся во всех возможных и невозможных местах. Да, Соланж на месте. Во всем Париже, да где там — во всей Франции нет второй такой неряхи. Но она мне нужна.
— Кого там черти принесли? Если это ты, Рауль, то пошел вон. Нет у меня денег, пусть там Лозье хоть зарежется, — голос тоже не изменился. И ругается душевно.
— Открывай, Соланж Или дверь так грязью обросла, что уже не открывается?
В доме что-то падает, звенит разбитая посуда, потом слышно, как несется стадо мамонтов. Это Соланж тоже узнала мой голос.
— Это ты?!
Да, Соланж все такая же. Жирная, с осветленными волосами, с ногтями, покрытыми ярко-красным, всегда облезшим лаком. С грязной шеей, нечищеными зубами, босиком, в кокетливом вечернем платье, которое трещит на ней по швам и оголяет то, что когда-то было парой весьма неплохих ног, а теперь это — два заплывших салом, изъеденных целлюлитом слоновьих столба. Я никогда не понимала, зачем она так одевается? Или не понимает, или, наоборот, все понимает, но продолжает шокировать мир. В знак протеста против того, что делают с нами время и пирожные с кремом.
— Кто же еще? Конечно, я. Как ты считаешь, может, мне лучше не входить? Посидим на улице, чудесный денек.
— Да, это и вправду ты.
Соланж улыбается. Когда-то она была лучшей проституткой, самой дорогой. На нее был огромный спрос. Теперь все позади. Но через нее до сих пор можно достать все, что хочешь: оружие, информацию, триппер и проблемы — смотря что искать.
— Привет, кошечка моя сладенькая, — ее зеленоватые глаза обшаривают мое лицо. — Я уже и не надеялась встретить тебя на этом свете.
— А что такое? Ты больна?
— Ты все такая же. Нет, я, слава богу, не больна. Но ходили слухи, что...
Она испуганно закрывает ладонью рот. Правильно делает, зубов лет десять не чистила — и столько же, наверное, не посещала дантиста.
— Ну, чего ты, Соланж? Это же я! Разве ты можешь во мне усомниться?
— У меня болтливый язык, — это не единственный твой недостаток, дорогая. — Ну да ладно. Я так по тебе горевала! Ходили слухи, что ты... Что тебя убили.
— А кто это говорил?
— Ох, да разве ж я теперь вспомню! Дело-то давно было. Слушай, Лили, ты мне скажи: если ты все это время была жива, почему не дала о себе знать Соланж?
— Не начинай. Ты окажешь мне услугу, если вспомнишь, от кого слыхала тогда такие новости.
— Ты не изменилась. Твоя беда в том, что ты не веришь в сентиментальные чувства.
— Будто ты веришь! Соланж, давай к делу.
— В последнее время верю. Например, я обрадовалась тебе совершенно искренне.
Опять обиды, надо же!
— Хорошо, я верю. Итак?
— Мне рассказывала Мари-Картежница... Она тогда крутилась около одного типа из какого-то посольства... Нет, не тогда. Вот, слушай. В казино Мари познакомилась с каким-то не то арабом, ну, что-то в этом роде. Он работал здесь, во Франции, санитаром в какой-то больнице. Так вот. Рассказывал Мари...
Она умолкла. Ее тело перетекло на траву. В спине торчит нож — его бросила азиатка, которая стоит за деревом. Но почему она не убегает?
Я хватаю ее за волосы и тащу в недра дома, содрогаясь от отвращения. Волосы ее, наверное, кишат насекомыми, а в доме грязь липнет к обуви.
— А теперь говори, зачем ты это сделала? — Я пытаюсь говорить спокойно, только у меня плохо получается. Соланж была мне еще нужна. И вообще: старая неряха не заслужила такой смерти. Согласно правилам игры, она должна была умереть от употребления сто первого за день пирожного с кремом.
— Мне показалось, что... Я думала, она меня выгнала, потому что у нее был с кем-то роман. Я увидела тебя и решила, что... Я теперь должна умереть. Я убила ее.
Девка врет и не краснеет. Но почему? Что-то здесь не сходится. Не понимаю. Зачем было убивать Соланж? Не из ревности же, в самом деле? А что тогда? Сейчас я узнаю.
— Или ты мне расскажешь правду, или я отрежу тебе нос. Договорились?
Она тупо пялится на меня. Такое впечатление, что она не слышит, что я ей говорю. Или ее накачали наркотиками? Не похоже. Я разбираюсь в таких вещах, здесь что-то другое. Я почти знаю, что, но думать об этом не хочется. Нет, другого способа я не вижу. Я разрезаю ей ладонь. Она так пронзительно кричит, что я едва не оглохла. Ничего не поделаешь. Нож делает надрез на бедре. Она от этого не умрет, а вот ее собственная личность может вернуться на место боли.
— Не надо, мадам! Прошу вас, не надо больше.
Она плачет. Ее глаза теперь смотрят осмысленно.
— Зачем ты убила Соланж?
-Я? Убила?
Так. Час от часу не легче! Она не помнит, что с ней сталось. Если только я в этом что-то понимаю. Нет, она не притворяется. Она не может вспомнить, надо сваливать отсюда.
— Как тебя зовут?
Она еще долго будет вот так молчать, но ответы нужны мне сейчас. Поэтому я бью ее по лицу — сильно, наотмашь. Наверное, прогоняю злость. Мне немного жаль Соланж.
— Нет, не надо меня бить, пожалуйста!
— А что мне с тобой делать? Отвечай на вопросы, иначе опять познакомишься с моим ножом.
— Не бейте меня, я не знаю...
— Как тебя зовут?
— Жаннет.
Она похожа на Жаннет так же, как я — на китайского мандарина.
— Чем ты зарабатываешь на жизнь, Жаннет?
В принципе, ответ даже слишком очевиден. Но, может, она меня удивит?
— Я... обслуживаю клиентов в доме Мари-Анж.
Нет, она меня не удивила. Ну почему бы ей не оказаться официанткой? Или еще кем-то. Проститутка. Все эти азиатки — прирожденные проститутки, твари без стыда и принципов. Бог знает, какая зараза может оказаться у нее!
— Зачем ты убила Соланж? Только не говори, что из ревности. Кто тебе заплатил?
— Это какая-то ошибка. Я никого не убивала.
— Ну, знаешь! Да я сама видела!..
Стоп. А что я видела? Нож в спине Соланж и эту красотку за деревом. И она никуда не убегала.
— Скажи мне, Жаннет, какое сегодня число?
— Тридцатое июня. А разве вы не знаете? — Девочка где-то потеряла целый месяц. Если только она не гениальная актриса, что тоже может быть.
— Ладно. Допустим. Как ты оказалась там, где я тебя нашла?
— Я... не знаю. Я не могу объяснить.
— Почему ты говорила, что убила Соланж из ревности?
— Я не понимаю, о чем вы говорите. Сегодня после обеда пришел клиент. О чем-то толковал с Мари-Анж, потом позвали меня. Я села в его машину, и мы поехали. Потом мы пили вино на Сен-Жуавель, потом... я не знаю.
Она беспомощно смотрит на меня.
— То есть сейчас, по идее, должна быть ночь. Так? Как же случилось, что сейчас только час дня? Жаннет, пошевели мозгами. Сегодня не тридцатое июня. Сегодня двадцать седьмое июля. Где ты была все это время? Ну?
Нет, все. Она ничего больше не вспомнит, по себе знаю.
Но девушка падает на пол. Черт, меня просто преследуют трупы. Вот и она тоже — абсолютно мертвая. И что я должна делать? И как мне собрать все это в кучу? Свидетели мрут как мухи.
Я выхожу на пустую улицу. Я еще должна посетить милочку Мари-Анж, немного поболтать с ней. Должна же она что-то знать о том клиенте. Но это попозже. Сейчас надо отыскать Мари-Картежницу. Это шустрая бабенка, у нее талант к игре, нежные пальчики и кассовый аппарат в голове. А на свете хватает болванов, которые соблазняются ее кукольным личиком и садятся с ней играть.
— Я тебя здесь раньше не видел, — этот бар просто копия бара Сонни. Только запах другой. — Ты кого-нибудь ищешь?
— Да, — я разглядываю бармена. Надо же — какой красавчик. Могу себе представить, чем он здесь зарабатывает. — Мне нужна Мари-Картежница.
— Вот оно что, — бармен немного расслабляется. — Ты здорово опоздала. Мари еще в пятом году — или нет, в четвертом... Да, в октябре четвертого года ее выловили из Сены. Она месяц проплавала, так что можешь себе представить...
— Боже мой, она утонула?
— Нет. Кто-то хорошенько огрел ее по голове. Наверное, один из клиентов. А что ты от нее хотела?
— Остановиться на некоторое время. Пока не найду работу.
— Вот, хочешь кофе? Пей, угощаю, — его глаза заинтересованно изучают меня. — А какую работу ты ищешь?
— Если бы можно было устроиться официанткой... Или уборщицей. Что-то такое, понимаешь?
— Такая, как ты, может зарабатывать больше. Гораздо больше — но по-другому.
— Я понимаю. Но это не для меня.
Я допиваю кофе. Он о чем-то думает. Я почти знаю о чем.
— Если хочешь, можешь пока поселиться здесь, у меня. Будешь убирать в комнатах, что-то сваришь. Машинка сама стирает, может, погладить немного придется, если захочешь... Ну и если тебе захочется секса. Если нет — ладно.
— Насчет секса — не знаю, а так — можно попробовать.
В этой дыре меня никто не будет искать.
— Тогда вот тебе ключ, иди наверх. Можешь немного поспать, а впрочем — как хочешь. Это все твои вещи?
-Да.
— Немного. Но это ничего. Так ты идешь?
-Да.
— Как тебя зовут?
— Лили. А это твой бар? Кто ты?
— Я — Антуан, и бар это мой. Слушай, Лили, ты можешь оставаться здесь сколько захочешь...
В его шоколадных глазах выплясывают золотистые точки. Парню припекло дальше некуда. Мне, кстати, тоже. Поэтому надо бежать. Не время.
— Но за это я должна с тобой спать. Да?
— А что здесь плохого? Разве я тебе не нравлюсь?
Да нет, малыш, нравишься. Именно потому надо держаться отсюда подальше. Мне не нужны проблемы. Никакие.
— Я не проститутка. Извини, что побеспокоила, — я все равно должна идти.
— Но я же... не то имел в виду.
— Мы оба знаем, что это не так
Согласно правилам он должен еще раз извиниться. Я могу согласиться, могу и не согласиться. Но мне хочется сказать ему «да». Мне очень одиноко в последнее время. Я привыкла к людям. Напрасно, наверное, но так уж получилось. И сейчас мне хочется согласиться, чтобы почувствовать чье-то тепло. Пусть даже так
— Не уходи, прошу тебя. Куда ты пойдешь?
— Пойду куда-нибудь, какая разница.
Да, схожу к Мари-Анж А утром буду уже далеко.
— Уже темнеет. Мне надо работать. Оставайся. Я обещаю, что не...
— К ночи вернусь. У меня есть дела.
— Когда закончишь свои дела, возвращайся.
Я выхожу из бара и спускаюсь вниз по мощеной улице. А дом Мари-Анж все там же. Ну что же, пока существует спрос, будут такие дома, ничего не поделаешь. Вот он, скромно подмигивает розовым светом. Неоригинально. Надо найти вход. Так, здесь есть пожарная лестница, а на третьем этаже окно открыто.
— Кто ты такая?
Толстая женщина с неприятным обрюзгшим лицом, одета в жуткое бархатное платье зеленого цвета, обшитое золотистой бахромой. Эти шлюхи если уж доживают до старости, то становятся неимоверно уродливыми. Почему так?
— Ты Мари-Анж?
— Да. Я сейчас вызову охрану. Как ты сюда попала?
— Заткни пасть, — я бью ее в лицо. Она меня раздражает. — Расскажешь мне, куда подевалась Жаннет?
Нечего церемониться, надо сразу переходить к делу.
— Какая Жаннет? Азиатка? Я не знаю. Она просто ушла и не вернулась.
Я снова бью ее — наотмашь, по-настоящему. Эта грязная потаскуха врет мне.
— Или ты скажешь мне правду, или я убью тебя.
Это не обязательно альтернатива, одно другому не помешает.
— Что тебе с того, если убьешь меня? Ты не получишь ответа.
— Зато получу моральное удовлетворение.
Она бледнеет. До нее начинает доходить, в какую передрягу она попала.
— Да скажу я, скажу... Господи, какая ты злая! — Нет, ты еще не знаешь, уродливая гадина, какой я могу быть! — Я отдала ее — тем отдала. Они забрали. Все.
— И многих отдала?
— Нет, Жаннет была третья. Им иногда зачем-то нужны девушки определенного вида. Но выбирали таких, которых не будут искать.
— Почему ты это делала?
Я знаю ответ. Везде одно и то же. Когда Боги решат начать Суд, я даже не удивлюсь. Мы все этого заслужили. Все.
— А ты как думаешь? Они очень много мне платят. Скоро я смогу выйти из бизнеса и поселиться где-нибудь... Если захочу.
Да, а ты не захочешь, потому что чересчур жадная.
— Кто приходил за ними? Кто связывался с тобой?
— Я не знаю имени. Высокий, очень красивый блондин.
Так, Кенни, дружок, вот до чего докатился. Что, не можешь найти себе женщину просто так? И вправду: какая нормальная женщина захочет что-то иметь с таким слизняком? Разве что привязанная к кровати, а по доброй воле — нет.
— Ты знаешь, для чего им нужны были девушки? Где у них база?
— Я не знаю, — она врет, я вижу. — Я не знаю, правда!
Она таки успела нажать на кнопку. Двери разлетелись, но я успела первой. Выстрел достал ее. А массивный подсвечник проломил голову охраннику.
— Сен-Круа... — она хочет что-то сказать, но я не понимаю.
— Что ты говоришь?
— Они в Сен-Круа... Там у них...
Все, она мертва. Охранник — тоже. Может, он здесь не один, надо спешить. Я быстро забираю всю наличку — пусть думают, что это ограбление. Тем более что наличные не помешают. Дольше останусь неуловимой для них. В отличие от большинства агентов, я умею обходиться без технических штучек. Я знаю, что, пока не высвечиваюсь на мониторе компьютера, меня нет.
— Ты вернулась!
— Да. Я все уладила. Если у тебя есть свободное место, я пойду спать.
Именно так и надо с ним говорить. Ему это надо. Я знаю таких мужчин. Он желает только женщину, которая не хочет его самого. Он настолько уверен в том, что является подарком судьбы для каждой женщины, что другая мысль для него кощунственна. Поэтому его надо оттолкнуть — и он будет рядом. Он не поверит своим глазам. Как? Для кого-то он — не центр Вселенной? Антуан из таких.
— Можно к тебе? — Вот еще жертва страсти.
— Если помоешься и захватишь презерватив.
— Да ты что! Я чист.
Какое возмущение в глазах! Мальчик, СПИД бродит по свету, ты этого не знал? Да я и так делаю тебе одолжение, ты для меня грязноват.
— Все вы это говорите.
— Ладно, как скажешь.
Его сильные руки вырывают меня из сна. Да, я хотела его — с той минуты, как увидела.
