12

Панфилов злился – он знал ответ задачи, но как доказать, как выстроить факты, чтобы это стало и остальным ясно? Фактов мало. Но не так мало, как думают остальные, и сейчас они с Олешко попробуют добыть недостающие.

– Паш, зайди ко мне.

Так они с Матвеевым решили – он остается пока с Никой, а в офис нужно ненадолго вернуться, дела не ждут. Савостин, конечно, дельный мужик, но фирма-то их с Максом, и делами нужно заниматься не в удаленном доступе, а непосредственно. Тем более что если будет нужда – до Александровска рукой подать. Но дела задержали, и вместо трех дней Панфилов торчал в Питере уже все четыре, и только звонков из Александровска ждал нетерпеливо – Валерия еще в больнице, и с ней Панфилов говорил каждый день… но как-то нескладно, словно он подросток и это его первая влюбленность. А он не подросток, он взрослый и пресыщенный мужик. Но не с Валерией почему-то…

Вошедший Олешко прервал его терзания.

– Слушай, что я думаю. – Панфилов закурил и выпустил дым под потолок, прямо в устройство пожарной сигнализации. – Снова недолет… В общем, я тут помозговал и вот что решил: нужно прощупать Кравцова глубже, мало того, что есть в открытом доступе. Понимаешь, мне не дает покоя маленькое совпадение: фамилия сожителя Максовой биологической матери – Кравцов, звали его – Василий. Улавливаешь? Нужно покопаться не в прошлом самого Игната Кравцова, а поднять то старое дело с убийством. Ну и поглядим, что выстрелит.

– Или – кто. – Олешко вздохнул. – Думал я об этом, Михалыч, я ведь тоже внимание на фамилию обратил. Ну и кое-что предпринял здесь, внутри офиса, прощупал сотрудников. Старое дело мы, конечно, поднимем, но тут еще картина маслом: наш несравненный Бережков, похоже, все еще живет надеждой. Мы ведь не прослушиваем сотрудников, хотя этого персонажа прослушивали – выборочно, правда. Но сейчас прослушиваем постоянно – ввиду последних событий. Позавчера он болтал с папашей, послушай:

– Вы понимаете, что это может быть?

– Паш, ну вот скажи мне: зачем Кравцову наша фирма? Не спорю и прибедняться не стану, мы в своей отрасли одни из самых известных и востребованных. Но это не сверхприбыли от торговли нефтью, не бешеные миллиарды от чего-то такого, что можно просто отжать, и оно все равно будет давать прибыль. Фактически, вся фирма – это интеллектуальная собственность. Не будет в ней Матвеева, его ребят – останется просто юрлицо с названием и уставным капиталом, без Макса и его «выкормышей» работать и давать прибыль оно не будет – так, на первых порах, по инерции покрутится еще, и все, а дальше заказчики поймут, что это липа, и разорвут контракты. А мы с Матвеевым начнем с нуля и снова поднимемся, потому что головы-то наши при нас останутся, их отжимать смысла нет – отделенные от тел они бесполезны, а в комплекте работать будут только на себя.

– Ну, допустим, заставить-то можно любого. – Олешко потер переносицу, задумавшись. – Нет, здесь есть что-то еще – что мы упускаем, не видим пока, а оно как суслик в траве – прячется. И нам бы этого суслика изловить до того, как он вреда наделает. Пробили мы оружие, такие винтовки на рынке – редкость, но это ничего не значит, оружие, скорее всего, нелегальное. И хотя на месте выстрела винтовка не найдена, это означает лишь одно: с таких пуль нарезку снять не выйдет, так что бояться нужно только того, что эту винтовку вообще обнаружат, учитывая, насколько редко она применяется. В сами пули, чтоб они не расплавились от паров, образующихся при выстреле, добавляют специальный концентрат, он позволяет пуле сохранить целостность после выстрела и потом, в полете, а на воздухе быстро испаряется. Но не в воде. А поскольку машина упала в воду, следы концентрата были обнаружены достаточно быстро, вместе с фрагментами пули. Вода воспрепятствовала распаду.

– Ну, это если знать, что искать.

– Конечно. – Олешко встал и подошел к окну. – Но все равно я не понимаю, как все связано – покушение на Матвеева, потом на Валерию – с атаками на наш сервер. Хотели бы убить Максима Николаевича – уже убили бы.

– Думаю, основное условие было – стопроцентный несчастный случай. А это тебе не просто так, это аккуратно надо сделать, чтоб комар носа не подточил… Умельцев таких вроде бы много, а видишь – с Валерией накосячили, следы оставили. Что там с поисками Сарычева?

– Ищем, но он, скорее всего, залег на дно. Хотя и не с чего, собственно: они, скорее всего, не думали, что старики вообще заметят следы обыска, и считают, что все чисто. А Николай Владимирович имеет забавную привычку оставлять, уходя, маркеры в квартире.

– Маркеры?

– Ну да. Ниточку приклеенную, например, таким образом, если открыть какой-то ящик, то это будет видно. Ну а Лидия Матвеевна вообще очень внимательна, заметила маленькие несоответствия. Они этого не ожидали. То есть, я что хочу сказать, Михалыч, работали неплохо обученные люди – но не профессионалы, а скорее самоучки. Опытные, но профессиональной подготовки не чувствуется. И неужели же Кравцов не нанял бы лучших, таких, кто работает чисто? Не верю.

– Да, ты прав. Но, возможно, он не принял нас всерьез и решил, что для кучки архитекторов сойдут и такие?

– Может быть. Тут вот еще что, Михалыч. – Олешко вздохнул. – Я узнал это совсем недавно. То, что Ника поехала в Красный Маяк, не было случайностью. Валерии на почту пришла реклама завода, а Леха Булатов клянется, что рекламу они не рассылали. И ребята из «Ариадны», на встречу с которыми ехал Матвеев, встречу назначили в последний момент – именно на тот день. Такое впечатление, что кто-то намеренно столкнул их в одном и том же месте в одно и то же время.

– Да ну, Паш… – Панфилов покрутил головой. – Слишком сложная схема. И если усыновление Матвеева еще можно отследить, то история Ники была тайной, известной только ее матери, и не зафиксирована нигде. Нет, это случайность.

– Я в такие случайности не верю. – Олешко упрямо смотрит в глаза Панфилову. – Двух вещей на свете не бывает, Михалыч: привидений и случайностей. Причем первое не столь невероятно, как второе. И я собираюсь прощупать этих матвеевских клиентов, поинтересоваться, с чего бы им так срочно он понадобился, а потом они отложили встречу больше чем на неделю, заплатив при этом по двойному тарифу вперед.

– Ну, прощупай, беды от этого не будет.

Ожил коммутатор – секретарша чем-то встревожена:

– Александр Михайлович, тут какая-то женщина добивается вас уже полчаса – ваши сотовые отключены, и она сюда звонит…

– Кто такая?

– Некто Валерия Семенова.

– Я сейчас позвоню ей сам.

Панфилов, чертыхнувшись, включил телефоны. Привычку отключать сотовые он завел после просмотра ролика в интернете, где говорилось, что мобильник, если он подсоединен к батарее, даже выключенный – идеальная прослушка. Впечатлившись, он связался с одним знакомым фээсбэшником и прямо спросил у него, правда ли это. Фээсбэшник мямлил, не говорил ни «да», ни «нет», из чего Панфилов сделал вывод, что в ролике сказана чистая правда, а потому перед важными переговорами разбирал свои сотовые и того же требовал от всех участников. Эту фишку Панфилова знали все, посмеивались за глаза, но каждый думал – а вдруг?

– Лера, что случилось? – Панфилов с трудом сдерживается, стараясь говорить по-деловому. – Я здесь совещание затеял…

– Саша, они уехали. – Валерия заметно нервничает, и Панфилов представил, как она хмурится, близоруко щурясь на солнце. – Макс и Ника – собрались и укатили вчера еще, охрана с детьми сидит, а их прозевали. Ника позвонила матери и сказала, что едут они в Новгород, искать следы тех давних событий. Якобы до чего-то они там сообща додумались.

– Не сказали, до чего?

– Нет, – Валерия вдруг всхлипывает. – Саша, у Ники еще голова болит сильно, а на Матвеева твоего уже покушались… Булатов решил все бросить и ехать за ними.

– Когда они уехали?

– Вчера после обеда, я так понимаю. На машине Ники. Алексей выехал вечером, когда мы узнали. Ника позвонила и сказала Марку, и вот…

– Скоро буду.

Панфилов отключается и пытается набрать по очереди Нику и Матвеева – но телефоны отключены.

– Видал? Они там до чего-то додумались – и решили поехать, поглядеть. Дамочка с пробитой головой, хотя она у нее и целая работала весьма своеобразно, и ее мужской аналог.

– А охрана?

– Проморгала твоя охрана все. Это уж, я думаю, Ника постаралась – Матвеев совершенно не хитер, а бабы все хитрые, даже такие блаженные, как эта. Что теперь делать?

– Думаю, вам надо ехать в Александровск, а я поеду в Новгород. Найду их, Михалыч, не переживайте.

– Значит, так и сделаем. Я тут дела подогнал, Савостин справляется, но надо как-то решать вопрос, уж больно затянулось все, третью неделю на месте топчемся, уголовника Сарычева и того найти не можем…

– Ухватиться не за что. Но мы все равно распутаем дело, как обычно.

– Не было бы поздно… Вот думал ты, что Матвеев такой финт хвостом сделает? Его сестрица шальная плохо на него влияет.

– Однако ж история страшноватая с ними обоими вышла.

– Кто бы спорил… как представлю, как мать ее шла, несла этого мертвого ребенка… Это ж что такое любовь матери к ребенку, чтоб вот так, с ходу, принять другого – чужого, вырвать из рук алкоголички на вокзале, не думая ни о чем, только о том, что глаза у девочки горестные и ручка болит… Сколько живу на свете, Паша, а самое большое чудо на земле – это наши бабы. Не просчитать их. Даже у меня не получается, мужиков – на километр под землей вижу, кто есть кто, а баб не могу. Вот, кажется, все с ней ясно, как на ладони, и вдруг она повернется такой гранью, что офигеешь – другой человек, да какой! До земли поклониться, да…

– Так и женились бы.

– И ведь женюсь, Паша. Тут, главное, так подойти, чтоб согласилась.

– Рыжие – они такие… не поймешь их. Как по мне, надо с ней напрямки говорить, без этих… экивоков. Такая женщина прежде всего честность ценить должна. Но это я так, мысли вслух, дело не мое…

– Перестань прибедняться, – Панфилов фыркнул. – Интересно, как ты вычислил…

– Тоже мне, бином Ньютона – вычислять вас. Пойду, пожалуй, пора делами заняться. Не вырубайте мобилу, буду звонить.

Панфилов выключил компьютер, спрятал в сейф документы и снова набрал Матвеева. Никогда еще друг и подельник не проделывал такую штуку, а тут взял и пропал, хоть и не один, но если представить его и Нику, действующих вместе, то получается такая гремучая смесь, что потом последствия год разгребать придется.

– Сань, перестань названивать.

Голос у Матвеева скорее озабоченный, чем сердитый.

– Макс, ты вообще в уме? Что ты творишь?

– Все путем, Сань. Ты там постарайся не светить сильно наше отсутствие, а мы тут… В общем, вернемся – расскажем. Просто поверь мне: так было надо.

Матвеев отключился, гулкая тишина в умолкнувшей трубке означала, что следующий сеанс связи будет неизвестно когда. Может, и никогда – в свете того, что объявлена охота.

– Вот же ж гад…

Панфилов, обругав строптивого напарника на все корки, включил сигнализацию в сейфе и подошел к окну – в середине декабря Питер был покрыт грязно-серым снегом, но если смотреть на него с высоты десятого этажа, то видны крыши, белые и нетронутые, хотя на рождественскую открытку это все равно мало похоже – слишком много новых зданий, внизу – поток машин. Пожалуй, прав Олешко, нужно поговорить с Валерией прямо – что они ходят вокруг да около, взрослые же люди…

Пуля пробила стеклопакет и ударила его в грудь. Он отлетел к столу и упал с ужасным грохотом, свалив монитор и пресс-папье.

«Как глупо…»

Эта мысль мелькнула в его голове и угасла. Он не успел почувствовать боль, тьма поглотила его, закружила и понесла куда-то, где не было земли, полюсов, гравитации и сожалений.

– Стреляли отсюда. – Олешко, темнее ночи, рассматривал подоконник, на котором остались следы от смазки. – Он и не думал прятать место выстрела и винтовку тут же бросил.

– А на кой ему эта винтовка теперь? – Рубан хмуро уставился за окно, снова в уме прикидывая траекторию полета пули. – Сидел здесь, ждал не один день. Ребята обнаружили массу отпечатков, но ни один из них не подходит для идентификации – он не снимал перчаток. Единственная зацепка – следы биологических жидкостей, хоть он протер унитаз, обработал его хлорсодержащим веществом, но брызги иной раз попадают в самые неожиданные места. След свежей мочи обнаружен внизу на сливном бачке, его достаточно для проведения анализа. Если только он есть в базе…

– Да вашей базе без году неделя, что там есть… Ладно, заканчивайте здесь, а мне нужно работать. – Олешко был в ярости. – Сукин сын… Ну, ничего, когда встретимся, тогда и сочтемся. Думаешь, тот же, что стрелял в машину Матвеева?

– Не знаю, Паша. Будем смотреть.

Олешко всегда умел действовать в крайних ситуациях. Рутина расслабляла его, и казалось, что этот крупный, на вид очень добродушный парень абсолютно напрасно занимает должность начальника службы безопасности на большой фирме. Улыбчивый, очень компанейский, одет без всякого лоска секретных агентов – джинсы и рубашка поверх них, иногда – пиджак. Но Панфилов знал, что делает, когда брал на работу Пашу Олешко. В свои тридцать пять лет Паша успел послужить в Интерполе и побывать в разных секретных миссиях по всему миру, получить несколько ранений и множество неприятных впечатлений. Последнее поставило жирный крест на его желании совершенствоваться в роли агента Интерпола и вообще секретного агента, хотя предложения поступают по сей день. Но в какой-то момент он понял то, что понимают немногие: он перешел слишком много граней, и следующая вполне может отделить его от собственно людей и от него самого в их числе. Потому что нельзя жить как прежде, повидав то, что видел он, и сделав то, что пришлось делать ему.

С Панфиловым его свел давний приятель по службе, и неожиданно для себя Олешко согласился на предложение возглавить службу безопасности в фирме «Радиус» – это было не самое выгодное предложение и не самое интересное, но люди, пришедшие на встречу с ним, ему понравились. Они оказались не прожженными капиталистами, таких он не терпел и не понимал, как можно из-за денег так сволочиться, при этом еще и гордиться собой. Нет, на встречу с ними пришли два средних лет мужика, очень разные, но сразу чувствовалось, что они – давние друзья и что дело, которое они построили, их собственное и деньги на него они не украли, а заработали. Ему понравилось то, как они общались друг с другом и с ним тоже – без офисного нарочитого и высокомерного пафоса, это были живые люди, они пришли с ним познакомиться, переглянулись – и все решили. Никаких испытательных сроков, никаких «мы вам позвоним и сообщим наше решение», ничего, что Олешко презирал всей душой. Они пообедали, поговорили о том о сем, а потом Панфилов сказал:

– Если тебе подходит эта работа, она твоя. Приходи и действуй.

Именно вот это «действуй» стало определяющим. Ему не выдвигали условий, не говорили, многозначительно поджав губы, что вам, дескать, надо кое-что знать о нас, его не водили за нос, рассказывая о зарплате и бонусах отдельно и о росте когда-нибудь потом. Они понимали, что он уже составил свое мнение и объяснять ему, как делать работу, им не надо, – просто потому, что они в ней ничего не понимают. Мужик, у нас есть для тебя работа, платить мы будем столько-то, если тебя устраивает – приходи и действуй.

И он пошел к ним, и уже через несколько дней, составив список необходимых мероприятий, куда входило множество дорогостоящих девайсов, ждал долгого и подробного обсуждения с прикидками, как обойтись без этого и того, но здесь он ошибся. Панфилов внимательно прочитал несколько страниц текста с выводами и предложениями, подписал их и кивнул:

– Делаем.

– А Максим Николаевич?

– У них там сейчас мозговой штурм – спасают очередной косорукий проект, в который заказчики вложили кучу американских денег, а на выходе получили халтуру и притащили ее к нам с воплями ужаса, в слезах и соплях. Очень срочно и очень сложно. Так что Матвеев со своими «выкормышами» занят и блаженствует, неужели ты думаешь, что он станет во все это вникать? Он даже читать не будет, спорим?

– А давайте.

Панфилов, присвистнув, протянул руку:

– На бутылку коньяка. Проиграешь – с тебя пузырь, и хотя я непьющий, это для порядка. Иди к Матвееву, нечего тянуть.

Олешко пошел, на ходу удивляясь такой беспечности. Поднявшись на этаж, где заседали архитекторы, он быстро нашел огромную комнату, в которой десяток молодых мужчин и женщин о чем-то спорили, тыкали пальцами в какие-то чертежи, рисунки, и над всем этим царил Матвеев – с его вечно растрепанными светлыми волосами, высокий, плотный, очень занятой. Он поднял на Олешко свои синие глаза и, глянув на пачку листков в его руках, спросил:

– Сашка это читал?

– Да.

– Ну и решайте там с ним, недосуг мне. Видишь, что они здесь накосячили… если построить так, дом непременно даст крен, не сразу, а годика через два. И что тогда? Паш, ты… это… молодец, конечно, но я сейчас очень занят, пусть Панфилов решает, а я и вникать не хочу. Не обижайся только.

Паша не обиделся. Купив бутылку «Хеннесси», вечером он принес ее в кабинет к Панфилову, и они вместе выпили ее, причем Александр потешался над его проигрышем и необидно как-то радовался.

– Ты пойми, Паш, Макс – художник, богема, можно сказать. Но то, что он делает, тянет на шедевр и нетленку. Архитекторов много, пруд пруди, а вот строить некому. Матвеев не просто архитектор, он в этом деле как Страдивари в скрипках, как Бах – в музыке, как… в общем, есть в нем немного безумия, без этого нет гения, а он – гений, точно тебе говорю. Но чтобы этот гений мог спокойно творить, нужен такой циник и бездарь, как я. Мы с Максом один институт закончили, но посмотри на меня и содрогнись – я пять лет зря просиживал штаны в аудиториях. Я могу оценить творение, но создать сам – ни за что. Вот выведи меня сейчас во двор, поставь к стенке и скажи: проектируй, к примеру, дом, или расстреляем – я скажу: граждане, стреляйте, режьте, жените, но я совершенно не способен сделать то, что вы от меня требуете. А самое главное – я это признаю и говорю об этом вслух. Но гений сам по себе существовать не может, ему нужно создать условия, и я именно этим и занимаюсь. Макс сам подбирает себе «выкормышей» – он их находит, чует в них эту безумную жилку и берет совсем без опыта. Таких ребят никто не берет, а ему по барабану опыт, ему надо, чтобы человек пел, делая свою работу, чтоб душа к ней горела – он их учит, устраивает их быт – правда, примерно так: Сань, там у Куликова такое дело… надо бы помочь… – ему надо, чтоб Куликов жил не на съемной квартире, например, потому что у него жена и ребенок, и мы даем ему ссуду без всяких процентов! Куликов переезжает в свою квартиру, и бухгалтерия осторожно отчисляет часть его зарплаты и гонораров, но не слишком много – ему же на что-то надо жить! А потом подбрасываем ему выгодный проект, глядишь – за пару лет он все выплатил. Но он никуда от нас не пойдет, хоть чем его сманивай, потому что он с нами чувствует себя нужным и защищенным человеком. Он, может, после матвеевской школы и сам уже не пропадет – но ему нравится команда, нравится вечный кураж и эти мозговые штурмы, в которых никто, кроме них, не понимает ни аза, и в результате их стараний фирма обрастает заказами, как лодка в море – ракушками. Вот так это у нас работает… кстати, завтра все эти твои штуки приедут, у Матвеева какой-то знакомец есть в тех кругах, поспособствовал.

И «штуки» привезли, Олешко сам набирал охрану, сам обучал, инструктировал, и Панфилов никогда не лез в его вотчину с вопросами: а зачем то или это? Так у них было принято: каждый делал свою работу, и все. Олешко заметил, что сотрудники время от времени не приходят в офис, и обратил на это внимание Панфилова, на что получил простой и внятный ответ:

– Далеко не всегда есть необходимость тащиться в офис. Иногда человек неважно себя чувствует – женщины особенно, – ну и пусть работает дома, и пока он выполняет свою работу, мне безразлично, где он ее делает, у себя в кабинете за столом или лежа дома в кровати, в обнимку с ноутом. Главное – что работа сделана. А вот если не сделана, тогда, конечно, другой разговор.

Разговор всегда был коротким: одно предупреждение, поскольку Панфилов считал, что человеку всегда нужно дать шанс, не внял – свободен. Олешко разделял его взгляды, ему нравился такой подход. Здесь никого зря не шпыняли, офисные войны были под строжайшим запретом, за малейшие их проявления сотрудника, замеченного в агрессии, увольняли сразу.

И работалось Паше Олешко здесь хорошо, хотя многое требовалось делать аккуратно, чтобы сотрудники не ощутили неудобств. Вышколенные охранники знали свое дело, и Паша был в курсе всего, что происходило на фирме. А происходило многое – все-таки живые люди, но что от него можно скрыть? Однако что-то проморгал.

– Расслабился, зажрался. Решил, что бога за бороду ухватил – такие люди душевные попались, кому они могут помешать? А ведь помешали кому-то… Ладно.

Он понимал, что нет у него ничего, не знает он, где рыть, – а не то уже рыли бы по его команде все до единого. И вот за то, что он за такое время никак не продвинулся, теперь расплатился Панфилов. Паша сжал кулаки – мысль о Панфилове причиняла ему боль, и эта боль всколыхнула старые воспоминания, с тех времен еще, когда он был не совсем человек. То, от чего он бежал, снова вернулось, и Олешко знал: загонять обратно этого неприятного гражданина он не станет. И тот, кто сделал такое с Саней, пожалеет об этом. Потому что Панфилов – его друг, а теперь он лежит где-то в больнице и выплевывает кровь из разорванной груди. И непонятно, как он жив до сих пор. Прилетевший на санавиации Семеныч не пожелал ни с кем разговаривать, как и те два профессора, что оперировали Панфилова вместе с ним. Суеверные люди – врачи, даром что профессура.