12

— Оль, ты вот так взяла и просто его здесь зарыла?

— А что мне нужно было с ним делать? Смотри, до чего удачно получилось: лежит теперь в куче угля, тлеет потихоньку и никому не мешает. Если эту кучу никто не станет тревожить, а причин для этого нет, то он пролежит здесь до Страшного суда, и архангел Гавриил или кто-то другой из этой крылатой братии, вострубив, немало удивится, глядя на его перемазанную в угле морду лица. К тому же я сэкономила государственные средства — полиция десятые сны видит, вместо того чтобы носом землю рыть в поисках того, кто убил эту сволочь. А сколько людей останется в живых благодаря тому, что этот милый мальчик обрел наконец покой!

— Чудовищная риторика.

— Ага. Посвети мне фонариком, я должна обыскать его сумку.

Пистолет и обоймы я распихиваю по карманам джинсов, которые принес мне Валерий, — в машине разберусь. Мы вылезли в окно, спустив вниз веревку, и Денька вздохнул нам вслед — он понимает, что нужен нам в тылу на случай, если заглянет медсестра. Скажет, что я в туалет пошла, если что.

— Смотри, какие-то флаконы.

— Не трогай, Оль, есть вещества, убивающие через кожу.

— Да знаю я. Ладно, давай просто оставим это барахло пока здесь, потом разберемся. Идем, что ли, не ровен час — услышит кто, что мы здесь ошиваемся.

— Да кто услышит, здесь хоть из пушки стреляй.

Мы вынули стекло в подвальном окне — оно и было уже разбито, но решетка, закрывающая окно, держала его, а Валерий аккуратно толкнул решетку внутрь, и стекло само упало ему в руки.

— Потом болты на место поставлю, и видно не будет.

Мы выбираемся из подвала, оставив там одежду, в которой находились в палате. Полночь, больница спит, только приемный покой живет какой-то своей жизнью: приезжают и отъезжают машины, гремят каталки, слышны голоса — но это в торце длинного нового здания больницы. А здесь, где мы, — старый корпус, построенный еще при царе Горохе и соединенный с новым корпусом длинным переходом. В конце этого перехода как раз мы и есть. Темно, никто не видит, как мы вылезли через окно и, пройдя вдоль стены, нырнули в темноту больничного парка.

— Где ты машину припарковал?

— Недалеко. Оль, это авантюра!

— Я не буду сидеть и ждать, когда кто-то снова явится добывать мой скальп — и ладно бы только мой, в чем было бы еще полбеды, но мои дети в опасности, а это все меняет, Валера!

— Я понимаю.

— Ну, тогда и не гунди. Я хочу понять, что происходит вокруг меня, и неважно, сколько трупов я зарою при этом в угольной куче. Я жила себе тихо-мирно, работала, детей растила, никого не трогала — и не понимаю, с чего бы мне сейчас нужно изображать хрупкую жертву только потому, что тебя коробит моя риторика и мои поступки!

— Оль, меня не коробит. Я просто удивлен, насколько прытко ты все это обставила.

— Так получилось, что ж.

— А полицию вызвать нельзя было?

— Пока они доехали бы, ублюдка бы уже и след простыл, поминай, как звали, а полиция принялась бы носиться здесь, как слон в посудной лавке, и вспугнула бы его. Иди тогда знай, что бы он отколол и где вынырнул в следующий раз, к мальчишкам круглосуточную охрану приставить, что ли? А так — смотри, до чего удачно все получилось: и волки сыты, и останки коз никому глаза не мозолят. Валера, ты либо как-то переживешь тот факт, что я убила человека, либо нет!

— Ведь не в первый раз убила, как я понимаю…

— Ага. И что?

— Да ничего. Оль, это никак принципиально не меняет моего к тебе отношения, просто узнаю тебя с другой стороны.

— Смотри, у меня еще много сторон, Валера. Задолбаешься узнавать.

Хмыкнув, он достает из кармана ключи от машины, пискнула сигнализация, и я невольно сжалась — последний раз, когда я слышала такой писк, машина взорвалась, похоронив под обгоревшими обломками мою жизнь. Ну, то, что от нее осталось.

— Чья машина?

— Моя, — Валерий заводит двигатель, включаются фары, выхватывая из темноты больничный забор. — У меня их три — нет, теперь уже две, так что можем спокойно кататься. Адрес уточни, пожалуйста.

— Ладожская, четыре.

— Ага, на Бородинском. Ну, с богом.

— Не превышай скорость, не все гаишники еще спят, — я достаю пистолет и обоймы. — Пока оставлю в бардачке, не трогай, заряжен. Скорость не превышай, говорю!

— Я не превышаю. Смотри, а народ еще ездит.

— Ездит, че. Первый час только, чего ж не ездить…

Вот так, переговариваясь ни о чем, мы переезжаем через плотину и вскоре поворачиваем направо — нужный нам дом совсем недалеко. Это длинная блочная девятиэтажка, темной глыбой возвышающаяся над улицей. Кое-где светятся окна, но их немного. Люди спят, завтра рабочий день. И мне вдруг так хочется домой, просто до слез — но без моих детей мне там делать нечего.

— Квартира тридцать семь должна быть здесь.

— Первый этаж?

— Думаю, он специально искал первый этаж — еще один путь отхода. Оль, смотри, там кто-то есть.

— То-то мне показалось, что этот сукин сын мне чего-то не сказал. Ладно, нужно просто посмотреть, кто там еще, — думаю, уж этот человек ответит мне на вопросы.

— А потом?

— А потом суп с котом, Валера. Не задавай глупых вопросов.

Я в принципе не понимаю, как можно задавать такие тупые вопросы, учитывая обстоятельства. А еще кандидат наук, эпохи изучал, а так и не понял, что основной закон любой эпохи — выживание и обеспечение выживания потомства, и остальные законы — так, девайсы, навороченные вокруг этого, основного. Просто некоторые люди идеалисты, а некоторые — нет, я так точно нет.

— Стой здесь.

Он идет к дому, в лоджию нужной квартиры проникает свет — где-то в комнате горит ночник. Может, там и нет никого, но я сомневаюсь. Он цепляется рукой за решетку и подтягивается, стараясь заглянуть внутрь.

Что-то острое толкает меня в спину, струйка крови потекла от лопаток вниз. Этот парень совсем не пахнет, даже жвачкой. Словно и нет его.

— Стой где стоишь и не дергайся.

Я стою, лихорадочно соображая, что же мне сейчас делать.

— Зови сюда своего приятеля.

Я знаю одно: этот парень опасен. Я видела опасных людей и знаю, какова на вкус опасность, а потому могу только стоять не двигаясь, пока его рука бесцеремонно меня ощупывает. Вот только то, что на мне спрятано, он не найдет, потому что не там ищет. Он привык обыскивать мужчин, а потому шарит по ногам, за поясом, ощупывает запястья, в то время как небольшой, но очень острый тонкий нож, который я нашла в сумке его приятеля, спрятан под волосами — я воткнула его в пучок, собранный на макушке.

— Хорошие формы и приятные сиськи, — он издает сдавленный смешок и снова режет меня. Струйка крови горячая и неожиданная, потому что боли я не чувствую. — Зови его сюда.

Он сжимает меня так крепко, что я не могу вдохнуть, а острый край его ножа делает еще один надрез на моей многострадальной спине. Почти нежно прижимая меня боком к себе, он нарезает мою спину на мелкую лапшу.

— Володя, иди сюда.

Валерий замер, обернулся, вглядываясь в темноту, потом медленно пошел в нашу сторону. Человек за моей спиной напрягся, но ослабил хватку, хотя лезвие ножа все так же режет мне спину.

— Дернешься — тут тебе и конец.

— Да нос зачесался.

— Пить будешь, примета такая. Можешь почесать.

Я открытой ладонью чешу кончик носа, а Валерий подходит совсем близко.

— Ляля, что…

Я выхватила нож из своей прически и полоснула нападающего по лицу. Он приглушенно взвыл и инстинктивно ухватился за глаз — думаю, то время, что я ему оставлю, он будет пользоваться одним, а я полоснула его по запястью, нож выпал из его руки, одновременно Валерий выбил у него из рук пистолет, который тут же тяжело упал на утоптанную землю.

— Бери его, и пойдем, в квартире разберемся, что к чему.

Крови много, я чувствую, как к моей спине прилипла футболка. Кровь заливает и лицо нашего нового знакомца. Я выуживаю у него из кармана точно такую же связку ключей, как у меня в кармане, открываю замок, и мы входим в ярко освещенную прихожую. Да, похоже, глаз парню уже не спасти. Впрочем, он ему уже не понадобится.

— Боже мой, Оля…

Тем не менее он толкает хозяина квартиры в комнату, но ни наручников, ни скотча у нас нет, так что усаживаем парня на диван, Валерий бросает ему полотенце, лежащее на стуле.

— Оль, нельзя же так!

— Найди полотенце для меня и вытри мне спину.

Только сейчас он заметил, что я стою в лужице крови — собственной. Охнув и употребив слово, которое обычно не употребляют в приличном обществе, бросился в ванную, а я стою и смотрю на человека, который взял деньги, чтобы меня убить — не потому, что ненавидел или боялся, а просто бизнес такой. Ничего личного.

— Прыткая, сучка. И хитрая.

— Ага. Твой напарник тоже разделяет твои восторги.

— Где он?

— Ну, надо еще решить, с точки зрения какого учения мы станем это рассматривать. Если принять за основу метафизическое видение мира, то я могу сказать, что его душа уже там, откуда не возвращаются, а тело, которое было склепом для его души, разлагается, закопанное глубоко и надежно. Но не надо расстраиваться, душа вечна, и в новом мире ему лучше. Если же принять за основу позиции диалектического материализма, то…

— Я ничего тебе не скажу.

— Твой напарник тоже так заявил. Ну, и вот я здесь, а где он?

Мне вдруг становится смешно. Боже мой, они все это говорят. Ну, видимо, невыносимо им осознавать, что их одолела очкастая тетка средних лет с больной спиной и двумя детьми. Плохо, очень плохо, студент! Домашнее задание нужно готовить прилежно, а не качать из Интернета всякую чушь.

— Оль, тебе надо в больницу! Он тебя порезал!

— Ничего страшного, раны поверхностные, он не успел приняться за меня как следует. Промокни тканью, чтобы кровь унять.

— Этому тоже надо в больницу… И полицию вызвать бы.

— А потом объяснять, откуда у меня вторая связка ключей и как я вообще обнаружила это логово. Я знала, что сучонок что-то замыслил, когда отдавал мне эти ключи, — а он утаил, что здесь напарник. Надо было не подъезжать сюда машиной, а оставить ее в квартале от дома, тогда бы мы его здесь застали, и я была бы цела.

— Соображаешь.

Ему лет тридцать пять, он невысокий, очень жилистый и, видимо, подвижный, хорошо тренированный мужик. Но он сделал ту же ошибку, что и большинство мужчин: автоматически перенес внимание на более крупного и сильного противника, не приняв в расчет женщину, выглядящую безобидно.

— Кто вас нанял?

— Не знаю. Открыли контракт, сто тысяч долларов за тебя, потом добавили еще сто пятьдесят за двух твоих щенков. Дело казалось верным и легким, а теперь я думаю, кто же нас так подставил.

— Я это выясню, обещаю. Как вы связывались с ним?

— Интернет и телефон. Есть человек, к которому стекаются контракты, он просто сбрасывает их на почту всем, кого это может заинтересовать. Когда кто-то откликнется, остальных уведомляют, что контракт принят. Если человек не справился, контракт возобновляют. То есть через неделю за тобой придет еще кто-то, но кто именно открыл на тебя контракт, он тоже не знает. Мы думали сначала, что кто-то нам дорогу перебегает — с этими взрывами, созвонились, выяснили, что нет, это кто-то здесь, у тебя лично. Что ты сейчас сделаешь?

— Ну, сам-то как думаешь? А человек, у которого контракты, знает, кто заказчик?

— Не обязательно. Но, может, и знает. Послушай, я сказал все, что ты хотела знать, и все, что знаю сам. Сейчас вы оба уйдете, а я откажусь от контракта — скажу, что напарник случайно погиб, это поймут, я работаю с напарником, кто-то работает один, это специфика. Я просто уеду, и мы забудем друг о друге.

— Ну да.

Он думает, что я идиотка. После того, как я располосовала ему лицо, после того, как я его увидела, он вот так просто отпустит меня погулять. Просто уедет, и все. Смешной парень, считает других глупее себя, а это ошибка, и для его ремесла непростительная.

— Оля, давай просто уйдем, действительно. Я не думаю, что…

Я повернула голову к Валерию, и парень на диване изо всех сил рванулся ко мне. Он не знает одного простого факта: у женщин боковое зрение развито очень хорошо, а у меня — лучше, чем у остальных. Я могу и не смотреть в его сторону — но это не значит, что я его не вижу. А он думал, что значит. Нож блеснул совсем рядом и вогнался в дверь — все-таки он не привык бросать его, пользуясь одним глазом, иначе ни за что бы не промазал. Хорошо, что пистолет снят с предохранителя, хорошо, что глушитель есть. В его груди появились две аккуратные дырки, которые мгновенно намокли — кровь на черной рубашке не видна, но она есть.

— Давай осмотримся, больше сюда никто не придет. Возьми полотенце и вытри все, к чему прикасался. В туалете или ванной найди отбеливатель и залей пол там, где моя кровь, потом вытри.

— Что это даст?

— Не смогут выделить ДНК. Остальные поверхности тоже протри отбеливателем, чтоб уж совсем наверняка. Валера, не стой, поворачивайся, времени мало!

Мне тошно от того, что он смотрит на меня как на невесту Франкенштейна, но это его половые трудности. Вот Марконов в этой ситуации меня бы понял отлично, а этот парень — нет, он из той части мира, где никто не умирает.

— Добро пожаловать на Землю.

Он не слышит меня, слишком занят своими переживаниями, а я бегло просматриваю пожитки, разложенные на столе и полках.

— Обыщи труп.

Я тщательно вытираю пистолет, вынимаю обойму и кладу себе в карман. Некогда мне возиться, вынимая патроны, да и оставить пальцы так — легче легкого, не убережешься ведь, а бросать заряженное оружие — тоже не дело.

— Вот телефон, бумажник его…

Я беру у него из рук бумажник — кроме денег, там нет ничего — ни визиток, ни документов. И вообще нигде нет никаких документов. В сумке под диваном — склад оружия и боеприпасов. Отлично, это мне сгодится. Взрывчатки нет, значит, не соврали, не работают со взрывчаткой. Ну, это дело требует особой тонкости, тут если не умеешь, то большая вероятность самому взлететь на воздух, чуть что не так.

— Деньги.

Они лежат среди одежды. Непонятно, зачем парни таскали с собой гонорар, но факт остается фактом.

— Бросай в сумку, ему они больше ни к чему. Вот их ноут, забираем и валим отсюда, пора возвращаться.

— А все это куда денем?

— Это вопрос… Ну, ноут я выдам за свой, Денька разберется с ним, деньги можно оставить дома, пусть докажут, что они не мои — в случае чего. Утром свезу в банк, положу в сейф, и все. А оружие… Это вопрос.

— Можно оставить в моем багажнике, а машину в гараж загоню, и пусть там лежит.

— Только если ее обыщут, то навесят на тебя всех собак, в том числе и тех, которые, возможно, уже висят на этом оружии. Будешь потом очень долго доказывать, что не верблюд, но докажешь ли — это вопрос.

— Тогда давай спрячем там же, в подвале.

— Как вариант. Подожди, осмотрю его карманы.

Карманы пусты, только в заднем кармане джинсов лежит измятая визитка, на которой написано «Бар «Козырная Семерка». Видно, что визитку уже стирали вместе с джинсами, значит, лежит она там давно и, видимо, попала в карман чисто случайно — ну, был он когда-то в этом баре, взял визитку да и забыл о ней. С другой стороны, если эти двое из Москвы, как сказал тот, первый, то визитка из местного бара, взятая давно, говорит о том, что они оба здесь уже бывали.

— Что теперь, Оля? Труп оставим?

— Оставим, конечно, чего с ним таскаться? Ладно, давай сейчас по-быстрому домой. Все, уходим. Дай мне пакет, я под спину подстелю, чтоб машину тебе кровью не испачкать.

— Да пачкай.

— Ну да, а потом как ты это станешь объяснять, в случае чего? И езжай осторожно, не привлекай внимания.

Мы объезжаем проспект по Рекордной и ныряем во двор.

— Не подъезжай близко к дому, здесь остановись, а к подъезду осторожно под стенкой пройдешь. В квартиру зайдешь сам, не хватало, чтобы кто-то из соседей меня увидел. И сам не больно-то светись. Деньги положишь в шкаф, под белье. Возьми себе на расходы, остальное же…

— У меня есть деньги, Оль. Сиди, я мигом.

Меня очень тянет домой, хоть на полчасика, хоть на пять минуток, но это опасно. Мало ли, у кого из соседей бессонница.

— Едем. Вот, крем твой захватил, и Денису купил диски днем еще, да забыл взять. Майка чистая, брюки тоже, а эти надо выбросить. Сейчас обработаю раны, перевяжу, и оденешься.

— Вот спасибо, что догадался! Останови, вот контейнер, выброшу окровавленную одежду.

Двор темный и глухой, я снимаю с себя окровавленные шмотки, он перекисью водорода промывает раны, вытирает спину и накладывает повязки. Я надеваю целую одежду, и мы едем в больницу, а повязка все намокает, и от этой чистой майки толку особо нет, но кровь на ней точно так же не видна, и сама майка целая.

— Что теперь с этими ранами делать? Надо звонить Семенычу.

— Валера, что ты городишь? А спросит Семеныч, откуда они взялись, что скажем? Ну, допустим, я скажу ему правду — ты представляешь, какой груз я на него взвалю? Валера, люди очень нервно реагируют на подобные вещи.

— Мне другое интересно. Ты-то как это все умеешь, откуда?

— Я была женой Клима Одинцова.

— И это объясняет твои человекоубийственные склонности?

— Конечно. Валера, я познакомилась с Климом через неделю, как приехала в Александровск. Мы с Лариской сидели в парке и готовились к экзаменам, потому что в общежитии, где нам сдали комнату, готовиться было невозможно. А Клим просто подсел к нам на скамейку. Он мне показался жутко взрослым, практически даже старым — мне тогда семнадцать лет было, а ему двадцать девятый год. И он начал интересоваться, что же мы читаем, куда решили поступать и так далее, и то, что он ухаживает за мной, поняла не я, а Лариска. Вот уже по одному этому ты можешь судить, какова я была в семнадцать лет — родительская дочка, любимая, долгожданная, опекаемая сверх всякой меры. Я сначала боялась его — взрослый, да еще то, чем он занимался… А он возил меня по городу, кормил в ресторанах, снял нам с Лариской большую квартиру, где мы могли учиться, не уходя в парк. И мы поступили! Обе, потому что Клим создал нам для этого условия. Потом Лариска съехала в общежитие, у них там в институте сразу началась какая-то летняя отработка, а я осталась в этой квартире. С Климом.

— Уже не боялась его?

— Он был очень… осторожен со мной. Постепенно приучал к себе, много со мной разговаривал, водил на разные тусовки. В общем, мы с ним начали встречаться, а через неделю меня похитили. Двадцатого августа. Просто впихнули в машину, заклеили рот, связали и увезли. Какие-то кавказцы делили с Климом местный рынок, а потому не нашли ничего лучше, чем позвонить ему и ломать мне пальцы, один за другим — а он слушал.

— Ломать пальцы?!

— Да, мизинец, безымянный и средний палец правой руки у меня с тех пор болят на погоду.

— Ужас какой-то… И что было потом?

— Ничего такого, что тебе понравилось бы. Когда они поняли, что Клим до меня еще не дотрагивался, что я девственница, они раздели меня и сказали, что, если через час он не принесет им определенную сумму денег, они по очереди меня изнасилуют.

— И что он сделал?

— Говорю же — ничего из того, что ты бы одобрил. Он пришел и убил их всех.

— Как?

— Обыкновенно. Он ведь служил когда-то в десантных войсках, два года в Азербайджане, потом еще кое-где. Вернулся на гражданку, а здесь все уже рухнуло, куда идти — в милицию или в ночные сторожа? Ну вот. И он пришел за мной и убил их всех, один. Я знала, что он за мной придет, и боялась, что они убьют и его, и меня. И так бы они, конечно, и сделали, но он сам сумел их всех убить. Они не оставили ему выбора, собственно.

— Сколько их было?

— Я насчитала тринадцать человек, но, скорее всего, больше.

— И он убил их всех — один?

— Да. Он был профессионал, а они просто уголовники. Они меня подвесили за руки к трубе в подвале, запястья связали, и я стояла на цыпочках, если пыталась стать на всю стопу, запястья разрывались от боли, ну и пальцы же сломанные… А там сыро, холодно, хоть и лето, а я без одежды, и охранник руки распускал и говорил всякое… А тут Клим. Он ему просто голову снес — нож такой, мачете называется. Ну, так вот он им…

— И ты не испугалась?

— С чего бы? Эти твари меня бы в живых не оставили, и его бы не оставили.

— Ну, это понятно, — Валерий вздохнул. — Да, страшные были времена.

— Но они были, никуда не денешь. Вот тогда Клим и сказал: ты должна уметь сама о себе позаботиться, вдруг я не смогу быть рядом. Как знал, что…

— И он учил тебя?

— Да. Сначала в больнице мне вправили сломанные кости и наложили гипс. А когда через две недели гипс сняли, то я уже разбиралась в оружии, и Клим учил меня стрелять и владеть ножом. Учил находить пути отхода, обнаруживать и сбрасывать «хвост», учил водить, реагировать на опасность, обнаруживать опасные ситуации и выходить из них, и… Ну, и всему прочему.

— И ты не боялась?

— Больше всего на свете я боялась снова оказаться в чьих-то руках — беспомощной жертвой. Ты себе даже не представляешь, что это за ощущение, когда тебя просто превращают в кусок орущего от боли и ужаса мяса.

— Я понимаю.

— Нет, Валера, ты не понимаешь. Ты, конечно, тоже пережил всякое — но твоя жизнь всегда находилась в рамках цивилизованного общества. Ну да, выбросили тебя предки на улицу — ты пошел в институт, тебе помогли друзья, знакомые, преподаватели. А здесь… Это война, это другая сторона жизни, и она есть и сейчас, просто мы все стараемся ее не замечать — но она же от этого не исчезает.

— И ты переняла все, чему учил тебя муж? Как же родители согласились выдать тебя за такого человека?

— Они были очень разумными людьми и понимали, что Клим сможет защитить меня и станет мне в жизни опорой. Папа с мамой были уже немолоды, когда я родилась, а когда я собралась замуж, им обоим было уже за шестьдесят, оба серьезно болели, а потому они отдавали себе отчет, что могут и не успеть поставить меня на ноги. А Клим… Ты себе даже не представляешь, каким он был обаятельным и милым человеком!

— Ну да. Руководитель преступной группировки.

— Ага. А я была его женой.

— Оль, я не хотел тебя обидеть!

— Тогда перестань иронизировать над тем, чего не понимаешь. Да, Клим обучал меня. Даже когда я была беременна, он не переставал возить меня в тир. Он боялся, что я не смогу постоять за себя… Вот словно чувствовал, что ненадолго с нами, что мне одной придется выживать с мальчишками.

— Я понимаю.

— Да ничего ты не понимаешь, археолог! Ты видишь только кровь, убитого киллера и меня, убийцу, застрелившую безоружного человека. А ведь он убил бы нас обоих голыми руками, дай я ему шанс приблизиться!

— Возможно.

— Не «возможно», а точно. У него предрассудков насчет священности человеческой жизни нет.

— Как и у тебя? Ну и чем ты в таком случае от него отличаешься?

— Я не убиваю за деньги. Только из любви к искусству.

Он умолк. А я думаю о том, что надо бы избавиться от него, пока он не выдал меня с потрохами.

Там еще полно места, в этой угольной куче.