7

Но они приезжали часто. Так часто, как только было возможно. Вячеслав Петрович смирился с их присутствием, а когда вся теплая компания обосновалась в Белгороде, он, подавив досаду, устроил их в кулинарное училище, где давали общежитие. К этому времени бизнес Вячеслава Петровича расцвел, появились деньги и связи. Компанию дочери он теперь воспринимал как некую данность, осознав, что жена была права, ребята неплохие, просто не повезло им.

Виталька и Цыба отлично прижились в девичьем коллективе, Таньке оказалось сложнее, но тоже вполне сносно. Они были рады уехать из дома, это Данка отлично придумала, а тетя Катя всех подкармливала и давала одежду, которую шили в их кооперативе. И все шло вполне хорошо. Лучшего и не пожелаешь.

Особняк, построенный Вячеславом Петровичем, стал и их домом. Они часто там ночевали, у них были общие родители и Кошка. Эта серая независимая особа иногда позволяла себя гладить, но признавала только Дану. Но они все любили ее.

Они вместе ходили на Остров, вместе гуляли, а если приходилось, то дрались с местными. Только Белгород — не Торинск, здесь все сложнее. Виталька быстро нашел для себя приработок — цыган и тут хватало, язык он знал, а наркота — она и в Африке наркота. И спрос на нее всегда есть. Виталька умел не попадаться, и его за это очень скоро стали ценить. Иногда они с Цыбой уезжали на несколько дней, но потом появлялись, вели девчонок в кафе или на базар покупать шмотки.

— Данка, тебе что привезти? — Виталька собрался в Москву. — Что скажешь, то и будет.

— Привези мне Барби.

Таня с Цыбой переглянулись и спрятали улыбки. Ну, Данка в своем репертуаре. Как она собирается на свете жить? Впрочем, с таким папой, как Вячеслав Петрович, это не проблема. Барби! Девке скоро семнадцать, а она куклу просит.

Дана казалась инородным телом в любой толпе. Она никогда не пыталась привлечь к себе внимание, но так складывалось, что именно ее всегда выделяли. Она была красива, но красота ее была несколько странного свойства. Высокий лоб, немного удлиненное лицо скандинавского типа, приглушенные тона, ничего яркого, но что-то в ее лице, в ее осанке сразу приковывало к ней взгляд. Никто не знал Дану до конца. И даже родители понимали, насколько их дочь отличается от них самих и остальных людей, и старались беречь ее.

Любой стресс выводил Дану из состояния равновесия и разбивал тот хрупкий мир, который она вокруг себя создавала. Грубое слово, подлость или несправедливость больно ранили ее, хотя лицо Даны оставалось безмятежным. Она чувствовала себя несчастной — и ненавидела это чувство. И обидчик очень скоро понимал, что невозмутимый взгляд дымчатых глаз — штука обманчивая.

— Ты поедешь учиться в Питер. — Вячеслав Петрович уже все для себя решил. — Я сниму квартиру, у тебя будет все, что нужно, мы станем тебя навещать.

— А ребята смогут приезжать к тебе в гости. — Мать встревоженно смотрит на дочь. — Дана, ты же понимаешь, это Питер.

— Хорошо. — Дане хочется поехать, но друзья…

— Парням я нашел работу, впрочем, Виталию скоро в армию. Вадик вряд ли что-то еще осилит, а Виталий сможет потом выучиться, я помогу. Татьяна… Пока возьму ее к себе в контору, а там посмотрим.

— А ты будешь приезжать на каникулы и видеться с ними. — Мама, как всегда, пытается ее утешить.

— Хорошо. Я пойду расскажу им.

— Они сами зайдут, Виталик звонил.

Дана идет к себе. Это ее комната, здесь все устроено так, как она хотела. Вот низенькая удобная тахта, обитая коричневым флоком. Тяжелые занавески песочного цвета с крупными симпатичными букетами, желто-коричневый ковер на полу, золотистые обои, светлая мебельная «стенка». И красная бархатная шкатулка в виде сердечка. Ее как-то привез Цыба, и шкатулка прижилась в ее золотисто-коричневой уютной комнате, где всегда стоял запах духов и книг.

В кресле раньше спала Кошка. Иногда Дане казалось, что у них с Кошкой на двоих одна душа, часто они подолгу смотрели друг другу в глаза, и золотистые круглые луны Кошкиных глаз поселились на дне зрачков Даны. Или они там были всегда?

— А ты поступишь? — Таня смотрит на Дану немного испуганно. — Виданное ли дело — Питер! Там небось конкурс огромный!

— Должна. По крайней мере, очень хочется.

— Так когда тебе ехать? — Виталий тщательно скрывает боль, которая нарастает в груди.

— Через неделю. Папа снимет для меня квартиру, если поступлю — там и останусь. А вы будете ко мне приезжать?

— Будем, само собой. — Цыба еще не осознал происходящего. — Только чего тебе ехать, никак не пойму? У нас тоже есть институт… Раз уж пришла тебе охота сушить мозги.

— Ну, там больше перспектив. — Виталий не глядит на Дану. — Ничего, пробьемся.

— Само собой. — Дана смотрит на друзей. — Только я буду скучать.

Таня всхлипывает и утыкается в подушку. Плечи ее мелко вздрагивают. Она не хочет, чтобы Дана уезжала. Она хочет, чтобы все оставалось так, как есть. Эти три последних года были такими счастливыми! Уехать сюда, подальше от матери, жить, как нравится, а иногда можно представить, что все они — большая семья и тетя Катя и дядя Слава — их общие родители. А теперь Данка уезжает. И все вдребезги. Потому что это она, странная и чудаковатая Данка, объединяла их всех и тянула за собой наверх. Таня вдруг четко осознала, что, не будь Даны, ее ждала бы точно такая же судьба, как у матери.

— Не плачь, Танька. Мне тоже плакать хочется. — Дана прикусила губу, но это почти не помогает. — Папа сказал, что для всех будет работа, а если есть желание — то и учеба.

— Не, я учиться больше не хочу. — Цыба лениво потягивается. — Да мне и не надо, пойду работать, там видно будет.

— Точно. — Виталька вздыхает. — Сейчас много способов пробиться, только не ленись.

Вадика Цыбина не взяли в армию. Он так сумел «закосить», что его признали непригодным и выдали белый билет. Злые языки судачили, что Цыбе, дескать, и «косить» не надо, и так дурак дураком, но такие разговоры велись шепотом и с оглядкой, потому что его побаивались. Он был, в общем, вполне мирным человеком, но злить его опасались. Вредно для здоровья.

— Ну, чего носы повесили? — Вячеслав Петрович ворошит Виталькины волосы. — Ничего, ребята, все будет нормально. Дана ведь не на Марс улетает. Да и вы у нас в доме по-прежнему желанные гости.

— Мы уезжаем, ужин в холодильнике.

— Катя, в этой комнате трое поваров. — Вячеслав Петрович смеется.

— Ой, и правда. Дана, угощай ребят. До встречи, ведите себя хорошо.

Хлопнула входная дверь, во дворе завелась машина.

— Куда это они? — Цыба выглядывает в окно.

— Да в Питер же! Папа любит ездить ночью. У него там дела, а мама квартиру посмотрит. Послезавтра назад. Переночуете у меня? Только, чур, готовить я не буду.

— И не мечтай. Тебе придется учиться готовить. В Питере мамы не будет, что тогда станешь делать? — Таня настроена решительно. — Виталька, скажи!

— Точно. Курс молодого бойца ты у нас пройдешь, не сомневайся. Пошли разогреем ужин.

Дана поплелась за Виталькой на кухню. Мама не учила ее готовить, а Дане и не хотелось. Зачем? Но она понимала, что это нужно. Ладно, пускай. Все равно ничего уже не будет по-прежнему. А как будет? Интересно. Но уже без ребят, они останутся здесь. И Дане стало тоскливо.

— Данка…

— Не надо, Виталик… Не надо. Чего уж теперь.

— Данка! Я люблю тебя.

Она утыкается в его плечо. Она всегда это знала и принимала как нечто само собой разумеющееся. Виталька постоянно был рядом. Он никуда не мог исчезнуть из ее жизни. От него пахло сигаретами и одеколоном, а его губы были такие горячие и настойчивые. Он впервые поцеловал Дану, и она с удивлением осознала, что это ей нравится. Только… нет, все равно нравится.

— Виталька, ты с ума сошел!

— Я знаю. Я люблю тебя.

Потом они ужинали, Дана доставала для всех постельное белье и подушки, они по очереди зависали в ванной, смеялись и шутили, Таня изображала статую Свободы, а Вадик жевал блинчики с вареньем. А потом были горячие Виталькины поцелуи и его настойчивые и нежные ласки. Он давно знал женщин, но это ничего не значило теперь. Потому что с ним — Дана. И он понимал, что в его жизни больше нет места другой женщине. Никого больше не будет в его душе.

— Я не хочу уезжать.

— Ты должна. Но я всегда буду любить тебя.

— Я буду скучать там без тебя. Без вас всех.

— Мы приедем к тебе. Я так люблю тебя, Данка. Я что хочешь сделаю для тебя.

— Знаешь, о чем я думаю?

— Нет, скажи.

— Я думаю, что мы — я, ты, Танька и Вадик — не случайно так связаны. Я читала, что есть такая штука — фатум, судьба. И ничто в жизни не бывает просто так. Мы все для чего-то родились. И мы должны стать не просто обычными людьми, а кем-то…

— Кем-то великим?

— Ну, в общем, да. Пусть не кем-то великим, но не такими, как все в нашем общежитии.

— Ты имеешь в виду моего папашу?

— Не только.

— Это само собой. — Виталий целует Дану. — Я попробую. Ты права, как всегда. Мы должны ловить свой шанс. Я все сделаю для этого. Я так люблю тебя…

— Я буду скучать там одна.

Утром ни Вадик, ни Таня и виду не подали, что знают о произошедшем. Дана сидела задумчивая, а Виталька не сводил с нее влюбленных глаз. Тане было немного смешно видеть его таким. Она лучше Даны знала его жизнь, ей было известно, чем он частенько зарабатывает и что иногда им с Цыбой приходится делать, но Тане и в голову не приходило рассказать об этом подруге. И теперь, глядя на Дану и Витальку, Таня прятала улыбку, склонившись над тарелкой.

— Данка моет посуду. — Таня смеется. — А потом мы поедем на Остров, как вам такой план?

— Хороший план, только посуду помоем вместе.

— А мы с Виталькой сходим купим пивка, — предлагает Цыба.

Парни уходят, а Дана с Таней начинают убирать со стола.

— Ты чего, Данка?

— Ничего.

— Да ладно тебе, что я, по-твоему, слепая? Чего ты дуешься? Ты жалеешь?

— Не знаю… Не в этом дело.

— Тогда в чем? Он же всю жизнь любит тебя!

— Да, я знаю.

— Тогда чего дуешься?

— Я не дуюсь. Просто немного стыдно.

— Ну, ты и дура! Я думала, таких уже нет, а вот гляжу — остались. Запомни: ничего в этом стыдного нет, ясно? Он любит тебя. А ты любишь его.

— Да, я понимаю.

Но она не понимает. Она не знает, любит ли Витальку так. И то, что случилось ночью, Дана еще не осознала полностью. Виталькина любовь захлестнула ее, а ей надо подумать, понять.

«Потом разберусь, — думает Дана. — Мне скоро уезжать. У меня будет время».

А времени почти не было. Было полтора дня до приезда родителей, и Дана с Виталькой провели их вместе. Только и всего. Дана видела умоляющий Виталькин взгляд, но что она могла ему сказать? Она любила его, как любила Таню и Вадика, но это была не та любовь. Или нет? Она не знала этого, и Виталий понял. Он решил дать ей время. Он знал: если Дана примет решение, то вилять не станет. Время еще есть.

Но их время было на исходе. Что-то тянуло Дану вперед, какая-то сила подгоняла ее: скорей, скорей, еще ступенька, еще… Она училась одновременно на двух факультетах, смешивая в голове иностранные языки и финансовые премудрости. Питер очаровал ее, и Дана решила, что не хочет возвращаться, она окончательно возненавидела маленькие городки. Такие, как Торинск.

Иногда к ней приезжали родители, а когда она гостила у них на каникулах в первый год, все было по-прежнему. Приходили ребята, мать жарила на всех блины, открывалось неизменное варенье, и все выглядело как раньше. Выглядело. Дана хотела сохранить это ощущение, но выходило плохо. Нельзя войти дважды в один и тот же сон, даже если это сон о счастье.

Бизнес Вячеслава Петровича по-прежнему процветал. Цыба охранял офис фирмы, Таня сидела в приемной за столом секретаря, а Виталька… У него были свои дела, которые он считал за благо скрывать от Вячеслава Петровича самым тщательным образом. Но Дана знала, что это за дела. Впрочем, она никогда не умела осуждать. Каждый живет, как может. Виталька же не убивает животных и детей? А все остальное можно простить.

Таня видела, как сгорает Виталька. Она злилась на Дану, но понимала, что та не виновата. Она такая, как есть. Именно такой любил ее Виталька, и Тане ничего не оставалось, как иногда утешать друга в его горе добрыми словами. Или в постели — как получалось. Ну, в самом деле, это такая мелочь!

— Она отходит от нас. — Виталий смотрит сквозь Таню. — Ты заметила?

— Нет. Ты не понимаешь. Просто мы выросли, так всегда бывает, но она любит нас всех, это я знаю точно. И никого ближе нас у нее никогда не будет. Помнишь Крата?

— Да. Такое не забудешь.

— Мы убили его для нее.

— Мы убили его, потому что он хотел убить ее. И мы убили бы его, если бы он попробовал убить любого из нас.

— Я об этом и говорю. — Таня обнимает Витальку. — Мы — одно целое. И так будет всегда. Мы как семья, Виталик. Так у нас жизнь сложилась.

Дана училась как одержимая. И она как-то не обратила внимания, что Виталька не звонит — день, неделю, месяц… У нее было две сессии одновременно, а впереди — лето, и хотелось поскорее разделаться с экзаменами, чтобы уехать домой и опять все было бы как раньше.

— Папа заберет тебя, не надо ехать поездом. — Мать чем-то расстроена, Дана слышит.

— Мама, что случилось?

— Ничего. — Она не умеет врать, совсем. — Тебе много еще сдавать?

— Немного. Мама, что-то с папой?

— Отец в полном порядке. Дана, я хочу, чтобы ты…

— Виталька?!

На другом конце провода стало тихо, слышно только, как гудит на линии. Дана похолодела. Она виновата. Виталька давно не звонил, надо было связаться с ним, а тут цейтнот с сессией, но это не оправдание. Она виновата. Она сначала даже немного обрадовалась, что не надо тратить драгоценное время на нежности. Она всегда боялась за Витальку.

— Мама, не молчи, ты меня пугаешь. Что с ним?!

— Позавчера был суд… Ему дали шесть лет. — Мамин голос звучит устало и безжизненно.

— За что?

— Он сбил насмерть человека.

— Разве у Витальки есть машина?

— Нет. Он ее угнал.

— Этого не может быть. Почему мне не сказали?

— Он запретил.

— Как вы могли?!

— Дана, дома поговорим.

— Нет. Пусть Танька приедет, скажи папе, чтобы отпустил ее ко мне.

— Хорошо. Она выедет сегодня вечером, завтра утром будет у тебя.

Екатерина Сидоровна боялась разговора с дочерью, боялась увидеть, как стынут ее глаза, отгораживаясь от мира пустотой, за которой бьется боль. Мать чувствовала эту боль, но не могла сквозь нее пробиться, никогда не умела, Дана ни с кем не делилась своей болью, и от этого Екатерине Сидоровне было еще тяжелее. Знать, что твое дитя страдает, — и не разделить ее ношу. Мать не понимала, как можно все носить в себе. Ее эмоциональная натура всегда требовала выхода, и сдержанность дочери она принять не хотела и не могла. И жалела Дану безмерно, а иногда сильно раздражалась, в порыве гнева бросая: «Строишь из себя леди!», а потом каялась и просила прощения. Дана никогда не сердилась на мать. Она принимала людей такими, какие они есть, и не ждала от них того, чего они не могли ей дать.

Приезд Тани все упрощал. Таня расскажет и будет с Даной, когда та все узнает. Екатерина Сидоровна боялась себе признаться, что всех троих друзей дочери давным-давно «приняла в дети». Она была к ним привязана, и когда с Виталием случилась беда, это ее просто сбило с ног. Вячеслав Петрович нажал на все рычаги, но у Витальки уже был первоклассный адвокат, и парень только умолял ничего не говорить Дане. Екатерина Сидоровна обещала.

— Передачи будем тебе привозить, держись.

— Тетя Катя, не надо, у меня все есть. — Витальке страшно было поднять глаза. — Не надо вам… сюда.

— Это уж мне решать. Даночке пока не скажем, у нее экзамены, а ты…

— Тетя Катя, не надо плакать. Я так не могу.

— Не буду. Мы договорились, нас будут пускать к тебе, так что еще увидимся. Я тебе блинчиков принесла, ешь здесь, туда нельзя нести, сказали.

Виталька только вздохнул. Все эти неприятности можно перенести, но тетя Катя сильно переживает. Этого он не учел. А Дана… Для Даны все это. Для нее одной.