16
– Валентин Семеныч, она проснулась.
Медсестра негромко говорит в трубку еще что-то, а Матвеев смотрит в отсутствующие глаза Майи. Рука ее прохладная и легкая, а линия на мониторе уверенная и зубчатая.
Семеныч вошел в бокс, едва кивнув Матвееву, взглянул на показания приборов.
– Ну, что ж, вернулась – и хорошо.
Наклонившись над Майей, он смотрит ей в глаза, щупает пульс, а она отвечает ему ничего не выражающим взглядом, и Матвеев понимает – она не узнает их.
– Ты меня слышишь, Майя? – Семеныч дотрагивается до ее щеки. – Этого еще не хватало…
– Что, Семеныч?..
– Ничего. Подождем, дай ей время.
Матвеев снова берет легкую прохладную ладошку. Глаза Майи смотрят на него, но, кажется, что она где-то далеко отсюда, и Максим мысленно молит ее: вернись, вернись ко мне! Она нужна ему, эта женщина, не похожая ни на кого из тех, кого он знал, совсем не такая, как Томка, но именно с ней он хочет разделить то, что ранее принадлежало ему одному, – жизнь в мире, полном музыки камня, где есть утренние сумерки, пахнущие свежим какао, и ночи, наполненные сверчками, кувшинками и синими камнями круглого озера, и своды старинных соборов, и небоскребы Майами, словно вырастающие из океана и розовые от восходящего солнца.
– Майя!
Зеленые глаза блуждают по стенам бокса, вот ее взгляд остановился на чем-то на тумбочке возле ее кровати. Матвеев тоже смотрит туда – небольшая круглая баночка паштета для кошек, с которой лениво и надменно смотрит Буч. Откуда взялась здесь эта баночка и почему он раньше ее не заметил? Но взгляд Майи становится враз осмысленным и совершенно прежним, она смотрит на него удивленно, а ее ладонь сжимает его пальцы.
– Ну, слава всем богам, кошачьим в том числе. – Семеныч с видимым облегчением присаживается на свободный табурет. – Что-то есть в этой Никиной теории о кошках. Ведь не нас с тобой она узнала, а Буча, паршивца. Майя, ну скажи нам что-нибудь.
– Что? Они думали, что я умерла. Почему?
– Потому что летаргический сон не слишком отличается от смерти – по крайней мере, визуально. Скажи спасибо Павлу, это он усомнился.
– Он был здесь ночью.
– Да уж я вижу, что был, – только он мог оставить этот маячок для тебя. – Семеныч снова щупает пульс Майи. – В целом, похоже, ты в норме, но полежать сегодня еще придется.
– Я знаю, кто там был. Я слышала. – Майя с удивлением вспоминает знакомый голос, который слышала три года подряд. – Мне надо Паше сказать.
– Паша уже и сам знает. – Матвеев только сейчас почувствовал, как отпустило его напряжение. – Ты выздоравливать должна, об остальном мы позаботимся.
– А я же Татьяне Васильевне не сказала…
– Ника утром была на твоей работе и все объяснила. Мне вот интересно, как Пашка-то успел сюда пробраться. Ну, наш пострел везде поспел. Квартиру твою в порядок привели, вот, я фотографии принес, а ванную я велел переделать полностью, посмотри, вдруг не понравится.
Он отдает ей телефон, и она листает фотографии, с радостным удивлением рассматривая ставшие целыми сервиз и статуэтки. И ванную, отремонтированную так, как она и мечтать не смела.
– Красиво…
– Правда, понравилось? – Матвеев очень обрадовался. – Я сомневался, думал – а вдруг ты по-другому хотела, но тебе нравится, и это отлично.
– Нравится. Максим, а как они фарфор так склеили?
– Малыш, они не склеили. Эта фирма специализируется на восстановлении интерьеров, у них огромные склады, там чего только нет! Привезли точно такие же, в идеальном состоянии.
– Поверить не могу!
– Да я сам, когда увидел, обалдел. – Матвеев гладит ее пальцы. – Майя, когда все это закончится… может, ты подумаешь о том, чтобы перебраться ко мне?
– Может. – Майя улыбнулась. – Максим, что-то не так со мной, да? Что-то неправильное, раз я вот так… умираю вдруг.
– Это ерунда. Семеныч знает одного доктора, который прооперирует тебя, и все пройдет.
– Это у меня в голове, Максим. Что-то вдруг случается – как тогда, когда мама с папой умерли… а потом Леня погиб, и это произошло снова. Я знаю, так не должно быть.
– Давай подождем, что нам скажет доктор. Главное, что ты вернулась.
– Это Буч меня привел.
Она не может рассказать ему, как бежала по дорожке за котом, потому что не знает, как – та жизнь тоже была настоящая, и эта настоящая, и она боится думать, что все это может быть просто другим сном. Потому что так хотелось остаться там, где все были живы, но там она не могла говорить, а здесь может. И помнит все имена.
И только серый полосатый кот объединяет оба сна, он как-то может переходить из одного сна в другой и показывать ей дорогу. Но как это объяснить Матвееву? Он решит, что она спятила. Больше всего она боится, что кто-то сочтет ее сумасшедшей. Ведь она помнит, как бежала улицами Москвы, не помня себя от ужаса, не понимая, что делает, главным было бежать, бежать пусть в никуда, но так ужас, сжимающий ее, немного отступал. Это нельзя назвать нормальным поведением, она и сама это понимает, и может быть, те, кто пытался объявить о ее психической несостоятельности, были не так уж не правы?
Майя вдруг ощутила такой страх, какого никогда не знала. А что, если у нее начинается то же, что и у мамы? Пройдет совсем немного времени, и от нее останется одна оболочка, творящая невесть что с безмятежным и сосредоточенным видом?
– Майя, что тебя напугало?
– Ничего, Максим. Мне надо с доктором поговорить. – Она старается не смотреть на него. – Скажи ему, чтобы пришел, когда освободится.
– Что случилось, что-то болит?
– Нет, нет. Просто мне очень нужно спросить у него кое-что.
Если у нее начинается та же болезнь, что у мамы, не стоит дальше что-то предпринимать и строить планы – ни ей, ни Максиму. Она не хочет, чтобы он видел, во что она превратится, и если все так плохо, она сама решит, что делать, – пусть не сегодня, а в течение того времени, когда она еще сможет что-то сознательно решить, а главное – осуществить. Жить годами в виде овоща она не намерена, да и незачем.
– Так я пойду, найду Семеныча. – Матвеев поднялся. – Ты лежи, не вставай. Мы что-нибудь предпримем, чтобы тебе веселей здесь было.
Майя кивнула и снова задумалась. Если все эти странности – признаки приближающейся болезни Альцгеймера, решать нужно что-то уже в ближайшее время. Что-то придумать с имуществом и с погребением – родители и Леонид похоронены в Москве, но кто повезет ее туда из Александровска, если учесть, что документы у нее на другое имя? Впрочем, разницы нет, где будет зарыто ее тело.
Очень странно думать о себе как о зарытом теле.
– Майя?
Семеныч садится рядом и смотрит на нее внимательно и сердито. Глаза у него усталые, и видно, что он и сам устал, но Майе нужно поговорить с ним, и она сбивчиво рассказывает о маме, о том, как странно было поначалу наблюдать за ней, а потом… И как объяснить то, что она в Москве бежала куда глаза глядят, вместо того чтобы обратиться за помощью? Ведь могла бы, сейчас она это понимает, нанять охрану, адвокатов, выгнать прислугу… но вместо этого она побежала, как заяц, не помня себя от страха, а потом уж как с горы все покатилось.
– Нет, Майя. – Семеныч вздыхает и трет подбородок с отросшей щетиной. – Состояние, в котором ты пребывала в Москве, объясняется стрессом и длительным страхом за свою жизнь, вот и произошел срыв. Но кто знает, может быть, именно это спасло тебя. Неизвестно, смогла бы ты противостоять этим людям. И это не делает тебя ни сумасшедшей, ни невменяемой, каждый реагирует на стресс по-своему, психика сама включает режим, наиболее оптимальный для выживания. Об остальном скажу следующее. У тебя нет никаких признаков болезни Альцгеймера, твоя проблема в другом. В задней части левого полушария твоего мозга есть небольшая опухоль. Думаю, это врожденная патология, но под воздействием длительного стрессового переутомления она начала расти. Скорее всего, это случилось, когда ты несколько лет лечила мать и пыталась справиться с пьянством отца, попутно работая сутками. Вот это и подтолкнуло клетки к росту. Опухоль растет очень медленно, но она все-таки увеличивается и, судя по всему, именно она является причиной твоего состояния.
– И какие перспективы?
– Перспективы так себе. Если опухоль оставить как есть, то при следующем стрессе ты вполне можешь не проснуться. А жизнь долгая, стрессов на твоем веку хватит – и что тогда?
– А делать-то что?
– Есть у меня мысли по этому поводу. Пока говорить не буду, но имей в виду: наука – огромная сила, и болезнь твоя поддается оперативному лечению. Так что не бойся, вылечим. Главное, причину я обнаружил, а что делать – решим. Ты отдыхай, Майя, и о плохом не думай. Испугалась небось?
– Испугалась…
– Ну, то-то. Ладно, мне домой пора съездить, не то жена скоро скажет: живи там, где ночуешь.
Входит медсестра и подает Майе какие-то таблетки, она глотает их и снова засыпает. Буч лениво смотрит на нее с этикетки банки кроличьего паштета. А Майе снится снег, белый холодный спуск – ледяная душная пыль, накрывающая ее с головой, под руками шершавый ствол молодой сосны, и она изо всех сил цепляется за него, чтобы не сорваться и не пропасть в бешеном белом вихре.
* * *
Сколько-нибудь значимые вещи происходят всегда в результате неприятностей. Павел Олешко никогда не верил в то, что неприятности могут рассосаться сами собой, и даже если это случается, рецидив не заставит себя ждать и будет иметь гораздо более тяжкие последствия, чем первые проявления несчастья. В этом они с Семенычем сходились полностью, когда-то взаимно удивившись, насколько процессы в человеческом организме сходны с процессами, происходящими с человеком в социуме.
Накануне ночью, стоя у кровати Майи, он смотрел на ее безжизненное лицо и думал о том, что она вряд ли когда-то поймет, насколько разрушительными оказались последствия всего лишь одного ее поступка, когда она подняла в песочнице фарфоровую куклу, принесла ее домой и переодела в другое платье.
– А ведь оставь она это платье на ней, они бы забрали куклу, и на этом бы, возможно, все закончилось. На сей раз.
Но это вряд ли, не похоже, чтобы они на этом успокоились, и кто знает, смог бы хоть кто-нибудь тогда спасти Майину голову.
В большой гостиной Панфиловых сегодня аншлаг – отчего-то решили собраться у них. Ника и Стефания Романовна снова возились на кухне, Валерия, довольная, что может оставить близнецов на мужа, решила составить им компанию, разговоры велись вроде ни о чем, но все знали: скоро приедут Олешко и Матвеев и привезут Майю. И тогда можно будет свести воедино все детали головоломки и решить, что делать дальше, потому что злополучная кукла до сих пор лежит в банковском сейфе Ники. Няню пришлось отпустить на пару дней, чтобы не впутывать постороннего человека в чисто семейные дела. И теперь Валерия привычно прислушивалась к звукам наверху, хотя и понимала, что отсюда ничего не услышит.
– Может, там и нет ничего.
Валерия грызла морковь и пыталась осмыслить произошедшее в ее доме в контексте того, что она уже знала. И получалась неприятная картина, хотя в данном случае пострадал только серебряный подсвечник и их с Панфиловым нервы.
– В кукле? – Ника попробовала соус. – Все, мам, соус готов, заливай и в духовку. Может, и нет ничего, но что-то мне подсказывает, что камни там. И человек, которому они принадлежат, вряд ли скажет: да ну их, наковыряем еще тыщу штук.
– Да уж понятно. – Валерия представила себе эту пресловутую тысячу штук бриллиантов и вздохнула – красиво. Разложить бы их на подоконнике, и пусть бы сверкали. – Но что-то владелец не торопится за своим имуществом. Я вот о чем думаю: а представьте, что завтра с неба упадет метеорит и разлетится на миллиарды таких алмазов, и они будут валяться кругом, как морская галька. Представьте, как владельца этих цацек в сейфе хватит кондратий?
Ника мечтательно улыбнулась.
– Хорошо бы. Дорожки выложить ими, клумбы украсить, ну и прочее. А сороки бы просто осатанели, хватая блестяшки. Я бы сама набрала их целое ведро… нет, два ведра, и пусть бы сверкали, всякие: белые, голубые, желтые, розовые… представляете эту красотищу?
Болтая и смеясь, они нарезали салатов, Стефания Романовна пекла свою знаменитую мусаку, в холодильнике скучал привезенный из «Восторга» шоколадный торт, и Валерии ужасно хотелось хоть кусочек слопать….
Ника, вооружившись лопаткой и ножом, отрезала полоску торта с краю и поставила перед ней.
– Специально взяла прямоугольной формы, чтоб можно было резать без ущерба для его вида. Ешь, Лерка, нечего слюнки глотать.
Они намеренно не говорили о произошедшем – слишком страшно все получилось, и известно было далеко не все, но то, что Майю нашли живой, обрадовало всех. Панфилов долго о чем-то говорил с Павлом по телефону, а потом как-то само собой вышло, что все собрались в его почти готовом доме – здесь, в Озерном.
– Ника, как там твоя малышка? – Валерия с видимым удовольствием поглощала десерт. – Вкусный тортик, я как раз хотела шоколадный, откуда ты всегда знаешь, какой я хочу?
– Ты всю жизнь любила шоколадный, тоже мне, тайна. – Ника закрыла банку с оливками и спрятала в холодильник. – Малявка смешная такая. Я днем к ней приезжаю одна, а вечером с Лешкой вместе. Днем я ее кормлю, потом беру на улицу, и мы гуляем, а вечером гуляем уже втроем. Так вот днем она ходит, хотя пока еще держится за меня, а когда появляется Лешка, она с рук его не слезает, а когда мы уходим, понимает, что остается без нас, и принимается плакать. А мы всего-то три дня к ней ходим, вот откуда она все поняла?
– Дети понимают все сразу, они умеют видеть суть. – Стефания Романовна присаживается на табурет. – Ты меня признала с первой минуты. Вот и твоя дочь понимает – она же твоя. Когда можно будет забрать ее?
– Семеныч с кем-то договорился, и дама из социальной службы уже оформила все документы, скоро будет решение – обещают буквально через неделю. Возможно, забрать нам ее позволят раньше. Да, Лера, сегодня к нам приходила комиссия, жилищные условия проверяла, а мы с Майей такую комнату для Стефки сделали – глаз не отвести! И мебель привезли, и кроватку, и так вовремя – как раз к комиссии успели. Они все сфотографировали, записали и ушли. Потом звонила мне эта тетка из социальной службы – говорит, впечатление у комиссии очень позитивное, все понравилось. А ведь обои эти Майя мне присоветовала, и макет штор тоже она нарисовала – и в итоге смотрится все отлично.
– Хорошо, что ее из больницы отпустили. – Валерия отодвигает опустевшую тарелку. – Хотя, может, и стоило бы ей пока там побыть, но я думаю, если речь идет о такой куче денег, то все равно, где Майя будет находиться, ее найдут где угодно, так пусть лучше с нами будет.
– Майя понятия не имеет о бриллиантах. Да и мы только теоретически. Я хотела посмотреть, так Павел мне запретил даже прикасаться к кукле. – Ника состроила смешную гримаску. – В общем, если он сегодня все не расскажет, я стукну его чем-нибудь по голове, свяжу скотчем и стану пытать: нажарю телячьей печенки с грибами, буду трескать ее у него на глазах, угощать Буча, а он будет на это смотреть.
Женщины смеются, представив себе картину пытки – пристрастие Павла к названному блюду всем хорошо известно.
– Приехали. – Стефания Романовна выглянула в окно. – Девочки, только давайте не пялиться на Майю, никаких ахов-охов и прочего, ведите себя как ни в чем не бывало.
– Мама, это как раз самое трудное и есть, потому что слишком многое произошло, и как ни в чем не бывало не получится!
– Надо постараться. – Стефания Романовна заглядывает в духовку. – Еще минут десять – и готово. Берите Майю и идите, накрывайте на стол.
Всю дорогу в Озерное Майя молчала. События последних дней настолько выбили ее из колеи, настолько не вписывались в тот жизненный ритм, который она тщательно выстраивала долгое время, что Майя словно замерла, пытаясь уловить биение нового ритма, приспособиться к стремительным изменениям. Вокруг нее были люди, которые вдруг ни с того, ни с сего принялись помогать ей в беде – беспокоились о ней, искренне сопереживали, всячески пытались поддержать и утешить, и в итоге – спасли ей жизнь. Ничего не требуя и не ожидая взамен, просто потому, что по-другому не могут.
И она замкнулась, стараясь осмыслить эту новую жизнь, приноровиться к ней, но получался какой-то сумбур: с одной стороны, ей хотелось вернуть прежнюю, понятную, ею самой построенную жизнь, где она ни на кого не рассчитывала и ни к кому не привязывалась. Но после того, как эти люди ворвались в ее жизнь – или она вошла в их жизнь, таща за собой ворох своих проблем, она поняла: возврата к прежнему не будет. Не станет она больше мести дворы, и не потому, что корона на голове засияла с новой силой, а потому что этот этап ее биографии закончился. Ну не сможет она взять и просто забыть светлый бесхитростный взгляд Ники, и по-матерински заботливую Стефанию Романовну, и Пашу Олешко, такого непростого и настоящего – он тоже стал вдруг близким, хоть не совсем понятным, как и Панфиловы, словно скроенные по одному образцу, но оба искренние.
И Максим. Майя поглядывает на него, когда он не видит. И понимает, что этот мужчина теперь принадлежит ей – пусть все у них только начинается, они будут узнавать друг друга и проживут рядом оставшуюся жизнь. Майя хочет видеть именно этого мужчину рядом – с его бытовой беспомощностью, искренней улыбкой и упрямством, он стал вдруг нужен ей, и ее ладонь в его руке согревается. Встретившись с Максимом взглядом, она спешит опустить ресницы – после смерти Леонида она даже не думала о новых отношениях. Она представить себе не могла, что может быть на свете другой мужчина, который вызовет у нее такое же восхищение и уважение. Максим не похож на Леонида, и вместо восхищения он вызывает у Майи чувство невероятной нежности, и это так необычно и хорошо, что отказаться от этого просто невозможно.
Направляясь в дом Панфиловых, Майя думает о том, что это как-то неправильно – она чужая им всем, а они, бросив свои дела, занимаются ее проблемами, хотя она им никто, и с Максимом еще неизвестно, получится ли, и вообще… Она боится, что сейчас станет центром их внимания, и не знает, как сможет это вынести.
А получилось совсем не так, как она думала.
В большом доме царил переполох: маленький Максимка воспользовался тем, что отец на минуту отвлекся, переодевая его сестру, опрокинувшую на себя чашку с остывшим чаем, умудрился дотянуться до занавески, потянул – и она, конечно, оборвалась вместе с карнизом. Вся эта конструкция рухнула на мирно спящего в кресле кота, и грохот пластикового карниза, истошный мяв кота и испуганный рев малолетнего шкодника слились в клубок звуков, и все, конечно же, бросились наверх, Валерия запричитала над испуганным ребенком, а Ника подхватила на руки не менее перепуганного кота и унесла его вниз, исцелять его моральную травму оставшимся после изготовления мусаки мясом.
– Вообще названия этому нет. – Возмущенно хмурясь, она прошла мимо них на кухню, держа кота наперевес. – Привет, ребята. Видали, что творится? Испугали несчастного Ричи, у него едва разрыв сердца не случился. Смотреть за детьми надо, чтоб они котов не пугали!
Последняя фраза была произнесена громче, чтобы Панфилов на лестнице слышал.
– Тебе Ричи дороже моего ребенка! – Саша с дочерью на руках спешно ретировался с поля боя. – Ты представь, что этот карниз мог поранить Максимку.
– Карниз легкий, а твой сын стоял в кроватке, ни хрена бы карниз его не достал. А несчастного кота – достал. Один раз оставили тебя с детьми, и то ты умудрился довести кота до сердечного приступа!
Доведенный до сердечного приступа Ричи неспешно лечил стресс внушительной порцией говядины, мелко порезанной для проведения терапии. Его блестящая шерсть переливалась красивыми полосами, а воинственные усы шевелились, когда он вгрызался в мясо. Над ним стояла Ника и с умилением смотрела, как он изгоняет стресс.
– Майя, давай на стол накроем. – Ника сунула ей в руки коробку с приборами. – Макс, вы с Павлом не стойте, как здрасьте, а берите инструменты и идите, прибейте карниз. Леш, ну ты-то чего руки в брюки? Иди, помоги Майе, отодвинь стол ближе к центру и спроси у Лерки, где скатерть.
– Есть, мой генерал! – Павел, едва сдерживая смех, подтолкнул Матвеева в сторону коридора. – Идем, Михалыч, где у тебя инструменты?
– Под лестницей в чуланчике. – Панфилов, держа дочь на руках, опасливо косится на дверь, за которой уже не слышно рева ребенка. – Вот Ника никогда…
– Сань, девочки вообще спокойнее. – Ника принюхивается к блюду с мусакой, которое мать уже достала из духовки. – Вечно у нас обжирадос какой-то получается, когда мы вместе собираемся.
– Поесть никогда не лишне. – Панфилов с вожделением смотрит на мусаку. – Люблю я это блюдо, прям как Пашка печенку с грибами.
В общем, получилось, что все страхи Майи оказались напрасными. Она сразу попала в водоворот каких-то дел, потом Панфилову срочно понадобилось позвонить, он сунул ей в руки дочь и со словами: «Она спокойная девочка, побудь с ней!» – исчез в своем кабинете.
Майя осталась наедине с малышкой. Усадив ее в кресло, она дала ей в руки игрушечного зайца, найденного здесь же, в гостиной, а девочка, покрутив игрушку, вдруг уставилась на нее внимательными глазами. То, что глаза у нее серые, как у Панфилова, поразило Майю – она отчего-то ожидала, что при рыжих кудряшках должны быть зеленые глаза, но они у нее оказались серые в длинных темных ресницах, а кожа на щечках была такая нежная, что Майя не удержалась и потрогала ее, и девочка ей улыбнулась. Так они таращились друг на друга целую минуту, все звуки в доме ушли куда-то на второй план, и Майя готова была поклясться, что малышка смотрит на нее немного ироничным панфиловским взглядом, словно говорит: да уймись ты, все будет хорошо!
И Майя поняла – да, все будет хорошо, просто нужно подождать.