6
Когда-то давно судьба свела нас под одной крышей — интернат в паршивом городишке Березань. И Павел Семенович, который заведовал интернатом и всем нам заменил отца, мы называли его — Старик. Все это было давно — и вот снова догнало меня, хватая за подол...
— Лизка, скорее, долго ты будешь копаться?! — Рыжий даже подпрыгивает от нетерпения.
— Сейчас. Вот только соберу портфель на завтра. Чего ты дергаешься, успеем.
— Мы всегда опаздываем.
— Ну и что?
Некуда спешить, да и не люблю я эти танцевальные занятия, глупость затеял Старик. Ну зачем нам учиться танцевать такие старомодные танцы, как вальс или танго? К тому же всем поголовно? Ведь сейчас их уже не танцуют.
Но у Старика по этому поводу свои соображения: «То, что вы умеете, вам за плечами не носить». И приходится каждый день тащиться в танцкласс, а я не люблю чему-то обучаться прилюдно. Вот Ирка — у нее все получается с первой минуты, а мне надо час отрабатывать каждое движение, и у меня все равно не получится так, как у нее — легко и естественно. Это потому, что я слишком высокая. Хорошо, что Рыжий тоже сильно вырос, и у меня есть пара, но выглядим мы, наверное, смешно. Так что если мы и вовсе не попадем на эти дурацкие занятия, то я горевать не стану.
— Давай лучше сбежим за территорию и пойдем на речку.
— А Старик потом что скажет?
— Черт! Ладно, идем...
— Не понимаю, чем тебе не нравятся танцы, а по мне, так нормально.
Может, и мне было бы нормально, если б не Стас. Из мелкого неприметного пацана он прошлым летом вырос в высокого гибкого парня, уже и усы пробиваются, черный чуб волнами падает на лоб, а глаза... И я должна прямо у него на глазах двигаться, как корова на льду! А оттого, что он где-то рядом, руки и ноги у меня становятся ватными. Может, кто-то и попробовал бы строить насмешки, но Ирка совсем психованная — способна и глаза выцарапать, были случаи... Неважно, что она на два года младше, но боевая, настырная и упрямая. Всегда мне хотелось иметь такую сестренку.
— О, наша прима-балерина все-таки пришла!
Танька Петрова, тварь, ненавижу! Когда-то давно, только появившись в интернате, я хорошенько отбила ей печенки, но она, похоже, забыла урок. Выросла Танька толстой, коротконогой, на удивление злобной и неряшливой до ужаса.
— Ну кто бы говорил! Сопли утри, вша недоделанная! — говорю я.
— Что ты сказала?
— Так ты еще и глухая? Или уши грязью заросли? Попроси у Ефимовны мыла и вымойся как следует, несет от тебя, как от скотобойни.
Я и не думала, что она такая обидчивая: лицо ее запылало, потом враз побледнело, глаза сузились.
— Девочки, успокойтесь! Это некрасиво!
Милая учительница танцев Любовь Юрьевна, грациозная статуэтка, что она может сделать? Тем более что Танька, похоже, слетела с нарезки, ведь я специально раздразнила ее — больше танцевать я не хочу, а после драки меня точно вышибут из группы. Танькин кулак промахнулся — я отклонилась, а тем временем ударила ее ногой в колено, потом в живот. Так учил ребят тренер, а Рыжий потом научил меня. Это как раз у меня получалось.
Танька еще не поняла, что произошло, а я уже достала ногой ее дубовую голову. Закатив глаза, она рухнула на пол. Теперь никто не станет заставлять меня танцевать.
— Лизка, ты спятила, что ли?!
Верный Рыжий перехватил мою руку.
— Сейчас придет Старик, что ты ему скажешь?
— Она первая начала...
Знакомый кабинет, уютное кресло. Только оно стало не такое просторное, потому что я выросла. Между бровями Старика появилась знакомая морщина — он расстроен.
— Ну что мне тебе говорить? Учишься ты хорошо.
-Да.
— В коллективе авторитет имеешь...
-Да.
— Растешь красивой, нравишься мальчикам.
— Не думаю.
— Но все проблемы решаешь кулаками.
— Она первая начала.
— Тебе так нравится Стасик?
Он всех нас видит насквозь. Не знаю, как у него это получается. Может, потому, что он любит всех ребят и у него за нас болит душа? И что я ему скажу? Я никогда не лгала ему, потому что он подарил мне Дом.
— Нравится...
— Лиза, я не буду тебя заставлять. Не хочешь танцевать — не надо, могла бы мне сказать, понимаешь?
— У меня ничего не выходит, а все смотрят...
И Стас смотрит, пойми же!
— Ладно. Иди.
Я вижу, что он сердится, но он простит, я уверена. Вот только — что же теперь будет?
— Лизка, ну как ты ее! Как Чак Норрис! — Стас и Рыжий ждут меня в коридоре. — Старик сердится?
— Ага...
— Да хрен с ними, с танцами этими. Давай на реку!
Там есть шалаш, мы там жжем костры и печем на прутиках хлеб, а если повезет раздобыть картошки, то и вовсе праздник получается! Картошка в золе — райская пища!
Ирка любит петь, а я — просто посидеть вместе, потому что дома мы все в разных спальнях, а в общей гостиной не посидишь, думая о чем угодно и ощущая нашу общность. Не хватает только Кука, он то приходит, то снова идет бродяжничать. Старик разговаривает с ним о жизни, но Кук ничего с собой не может поделать — его тянет путешествовать. Он скучает на одном месте, и мы его понимаем. Старик, наверное, тоже понимает, потому что всякий раз принимает его обратно.
— Привет, улитки!
— О, Кук! Вернулся! Ты откуда? — Рыжий подвигается, и приятель садится рядом, обдав всех запахом табака.
— Издалека. Есть что пожевать?
Мы угощаем его печеным хлебом и ситро «Буратино». Кук старше нас, ему уже шестнадцать. У него круглое лицо, круглые голубые глаза, приветливые и немного хитроватые, крупный рот и курносый нос. Есть в нем что-то, что вызывает симпатию. А еще он умный, хватает все на лету, вот только его отвращение к пенатам сводит на нет все усилия учителей сделать из него образованного человека. Кук, собственно, и не стремится ни к какому образованию. Единственная книжка, которую он читал и которая оставила неизгладимое впечатление в его душе, — это засаленный томик без обложки и начала, повествующий о путешествиях какого-то капитана Кука. Отсюда и кличка, намертво прилепившаяся к нему давным-давно.
— Мир такой большой, улитки! Некогда сохнуть в школе, не всем же быть учеными.
Мы слушаем его рассказы о том, где он побывал и что повидал. В этом году у Кука новые впечатления — девушки. Он пытается рассказать нам, гордясь собой, какой он молодец, а мне становится противно. Это совсем не похоже на нашего Кука, и потому я встаю, чтобы уйти. Хочется им гадости слушать — их дело, а я не стану. Это Танька любит о таком, может, и сама уже пробовала, а я не хочу.
— Лизка, ты что? — Кук хватает меня за руку. — Ну что ты?! Если ты такая неженка и недотрога, то я не буду.
Его рука, словно невзначай, обнимает меня. Собственно, нам и раньше приходилось обниматься — купаясь в речке, играя в мяч или в реке, когда очень весело шутя топить друг друга, но сегодня прикосновение Кука — совсем другое, я чувствую.
— Руки убери, дурак.
Он смотрит на меня с невинной удивленной улыбкой, но я вижу: она наигранная. И он знает, что я это понимаю.
— Да ладно, ладно! Какая ты строгая! Не переживай, на меня найдутся ценительницы.
— Вот пойди и поищи их в другом месте.
Я иду в интернат. Черт бы его побрал, все испортил! Неужели и Стас, и Рыжий через каких-то два-три года станут такими? Мне становится грустно. Я не хочу потерять их, как сегодня потеряла Кука. И вообще... что будет с нами, когда мы выйдем отсюда? Большинство наших пополняют ряды учащихся местных ПТУ, потом — работают на здешних предприятиях. Это если не попадают в тюрьму, но таких благодаря Старику, совсем немного. Просто иной раз бывает не человек, а дрянь, его хоть воспитывай, хоть черта ему дай — все равно дрянью останется. Так что я не о них, а о тех, кто уже «осел». Сейчас я точно знаю, что не хочу себе такой судьбы.
Старик требует от нас хорошей учебы, хотя ни мне, ни Рыжему, ни Ирке не надо об этом напоминать, в читальном зале нашей библиотеки мы давно свои люди. Но что будет с нами, когда придется уйти отсюда? Я не знаю. Мне некуда идти.
Мы все ходим в обычную школу и от основной массы учеников отличаемся только тем, что одеты хуже, хотя Старик прилагает все усилия, чтобы у нас не выработались комплексы. Но «домашние» дети после школы пойдут учиться, о них позаботятся родители, а мы? Кто позаботится о нас? Я немедленно должна поговорить со Стариком.
— Я рад, что дождался от тебя этого вопроса. Именно от тебя.
Старик смотрит на меня так, как тогда, когда он вывел меня из карцера. Я была последней узницей в интернате — после этого он стал для меня Домом. Старик тогда только неделю как принял заведование, но я об этом еще не знала. А вот то, как он смотрел на меня — внимательно и тепло, — запомнила. И как щипало глаза от непролитых слез, когда он так смотрел на меня...
— Почему?
— Потому что ты особенная. Я всех вас стараюсь любить одинаково, но все вы разные. И даже знаю, у кого какая будет судьба — приблизительно, конечно. А ты — особенная, и если будешь добиваться своего, твоя жизнь будет счастливой.
— Как это?
— Ты задала мне интересный вопрос: что будет с тобой после окончания школы? А я хочу задать вопрос тебе: а чего бы ты сама для себя хотела?
— Ну, я не знаю... Наверное, я бы хотела поступить в институт.
— В какой?
— В медицинский.
— Вот как! Именно в медицинский! И за чем же дело стало?
— Но...
— Знаю, что ты хочешь сказать: ни жилья, ни поддержки, да? Тогда давай с тобой договоримся вот о чем. Мы сейчас составим с тобой программу-максимум — что именно нужно тебе сделать, чтобы с первого раза поступить в институт. А все, что зависит от меня, я сделаю. Но тебе надо будет работать день и ночь, начиная с сегодняшнего дня. И тогда я гарантирую — ты поступишь и выучишься. Ну как, согласна?
— Да. Кук вернулся.
— Вот как. Хорошо. А теперь слушай, что я тебе скажу...
Мы проговорили несколько часов. На столе Старика разрывался телефон, несколько раз в кабинет заглядывали воспитатели, но он отложил все свои дела. Теперь я знаю, что он сделал для меня больше, чем делают некоторые родители для своих детей. На следующий год мне исполнилось четырнадцать, и нас с Рыжим приняли на работу в местную больницу — санитарами. Почти три года было впереди. Программа, составленная Стариком, понравилась и Рыжему, и Ирке, а Стас присоединился к нам за компанию. Но Ирка была младше. Может, поэтому мы ее потеряли потом? Не знаю.
— ...Аттестат зрелости и золотая медаль вручаются Климковской Элизе!
Торжественно грянул оркестр, потом аплодисменты и восхищенный взгляд Стаса — на мне белое шелковое платье с двойной юбкой, сшитое в нашей мастерской, и новенькие блестящие белые туфли. Мы все прекрасно одеты, Старик опустошил все запасы, чтобы мы чувствовали себя счастливыми на нашем первом в жизни балу. А на мне еще и шикарные украшения: кто-то прислал для меня золотые серьги с янтарем, цепочку с такой же подвеской и кольцо — комплект. Старик отдал все это мне, качая головой, — он тоже не знает, от кого пришел подарок. Или знает, но не говорит, хоть мне и любопытно. А еще я надеюсь, что это — подарок от кого-то родного. Но от кого? Я не знаю. Украшения прекрасны, я чувствую себя принцессой.
— Аттестат зрелости и золотая медаль вручаются Якобу Вадиму!
Рыжий встряхивает блестящими кудрями цвета темного пива. За ним бегают все девчонки, а как они мне завидуют, ведь я всегда рядом с ним! Глупые, не понимают, что он — мой лучший друг. Что ж, я совсем без мозгов — крутить любовь с лучшим другом? Вот Стас — другое дело. Правда, медали он не получил, но аттестат у него приличный. Мы вместе поедем поступать в институт. Стас поступит или нет, он и в техникум готов, но мы все равно будем вместе, а это главное. А через пару лет Ирка приедет, ей уже будет легче, мы же рядом. Хороший план.
Вот звучит школьный вальс — анахронизм, ну кто сейчас танцует вальс? Только тот, кто умеет. Не зря Старик заставлял нас заниматься в танцзале. Наши кружат в танце, а «домашние» только пялятся. И почему я не захотела учиться?
— Потанцуем?
Это Стас. Издевается он, что ли? Знает же, что все эти танцы не для меня. Но рука привычно ложится на его плечо. Я не знала, что умею танцевать так, словно крылья выросли, а горячие глаза Стаса заменяют мне весь мир.
— Ты такая красивая, Лиза-Элиза!
А вальс такой короткий... Только ночь долгая. И поцелуи Стаса. До сих пор мне казалось, что это не для меня. Но теперь мы взрослые, все изменилось. А через несколько дней мы уедем.
— Мы всегда будем вместе?
— Ну конечно же! У нас есть план, правда? — Стас счастливо смеется. — Я так люблю тебя, Лиза-Элиза! Ты самая лучшая!
А назавтра убили Кука. Он только месяц как вернулся из армии и куда? Домой, куда же ему было возвращаться... Старик похлопотал, и его приняли на работу на фабрику, но Кук там отчаянно скучал.
— Ох, улитки, такая жизнь не для меня! Ну что за радость — от звонка до звонка прозябать, да и деньги никчемные, а уж скука такая — челюсти сводит.
— А как иначе?
— Можно по-разному. Мы сами делаем свою жизнь, и для меня никто планов составлять не будет, у меня есть собственный.
Его голубые глаза смеются — это он нас поддразнивает, но по-доброму. Он вообще добрый, наш Кук. Не было случая, чтобы он кого-нибудь обидел или зло подшутил — и его все любят.
— Красивая ты, Лизка — жалко, что не для меня выросла!
— Дурак ты!
— Конечно, дурак. Ты вот выучишься, человеком станешь.
— А ты?
— Я? Нет, я так не могу. Знаешь, у каждого свой путь. Знавал я как-то одного старика, вот он все о жизни понимал. И говорил: каждый идет своей дорогой, и хоть как, а себя не сломаешь. Вот тебе сейчас, к примеру, бросить все, выйти замуж, детей кучу нарожать — как?
— Ты что, спятил?!
— Вот! А моя теперешняя жизнь — как будто в клетку меня посадили, дышать не могу. Знаешь, все мы, безотцовщина, прокляты, и у всех одна дорога. Ну, это редко, чтобы кто-то вырвался, а большинство живет так же, как я или Танька.
Танька получила вторую судимость, и ее все-таки упекли в тюрьму. Старик только руками развел — что поделаешь, к тому все шло, ничего иного ее и не ждало, это было понятно всегда.
Кука убили в ту ночь, когда мы целовались со Стасом в школьной беседке. Стас набросил мне на плечи свой пиджак и целовал меня, в школе гремела дискотека, на четвертом этаже мигали, сменяясь, цветные огни, а в это время два ублюдка убивали Кука.
Собственно, история оказалась проста, как ножка стула. Кук попался на проходной с кожаной сумочкой — вынес ее из цеха мне в подарок. А двум садистам в милицейской форме он показался идеальным кандидатом, на которого можно списать серию краж. Из Кука всю ночь выбивали признание, но только мы, безотцовщина, все отродясь упрямые, мы молчим, сжав зубы, и ругаемся. Может, если бы Кук просил пощады или кричал, он бы остался жив. А он, окровавленный, только ругался, и два отморозка, захмелев от крови и собственной безнаказанности, немного увлеклись. Опомнились лишь тогда, когда заметили, что Кук уже не матерится. Сложно продолжать ругаться, если перестаешь дышать.
Хоронили Кука в интернате. Старик забрал тело — ему не посмели отказать. Враз согнуло горе его плечи, молча кусали губы и сжимали кулаки «ничьи дети» — проклятый волчий выводок. Кук лежал черный, незнакомый. Никто ничего не говорил, даже Старик, только Ефимовна плакала, сморкаясь в платочек.
Он так спешил жить, увидеть мир, он смотрел на все широко открытыми ласковыми глазами — а теперь он лежит в тесном гробу и уже никогда ничего не увидит. Он словно знал, какой короткий век ему отмерен. И как же теперь?
Мы не плачем над Куком. Да ни над кем из нас никто не заплачет, мы словно сорняк, на нас и оглянуться некому.
Гроб ушел в яму, глухо ударили комья земли по крышке. Мы стоим, прибитые неожиданным горем: нахмурившись глядят младшие, каменно молчит Старик, старшие и «оседлые» склонили головы. Как же это? Вот так взяли и убили?
И что теперь?!
А ничего. Двух садистов просто уволили из «органов».
— ...Вам пора уезжать. — Старик говорит тихо и твердо. — Уже идет прием документов, скоро экзамены. Вам пора.
— Да. — Рыжий уже что-то решил для себя. — Послезавтра мы уедем.
— Послезавтра. — Стас тоже за эти несколько дней стал другим. — Мы готовы.
— Ладно. Идите пока.
Мы втроем выходим в коридор, где нас ждет заплаканная Ирка. Ей еще два года учиться, Старик советует ей получить аттестат.
— Когда? — звучит вопрос, понятный всем.
— Послезавтра.
Мы молча идем во двор, потом по склону на наше место у реки. Садимся так, как всегда садились, и только место Кука пустует, и всегда теперь будет пустовать.
— Мы должны что-то сделать. — Рыжий смотрит на всех по очереди. — Они нам всем задолжали.
— Но не сейчас. — Стас сжимает кулаки. — Пусть уляжется шум, они забудут, а мы вернемся сюда на следующий год — вот на это самое место. И тогда решим, как получить должок. Согласны?
— Ты прав, — мне тяжело смириться с отсрочкой, но Стас более рассудительный. — Мы вернемся сюда через год.
* * *
Большой город — это вам не Березань. Здесь и людей больше, и дышится труднее. Мы ошарашенно стоим на перроне, перед нами новый мир, встретивший нас разноцветной толпой и гулким вокзалом.
— Пошли. Адрес есть, найдем. — Рыжий идет вперед, Стас берет меня за руку. Мне уютно, я не одна.
— Вот, Старик нарисовал план. Спускаемся на площадь, садимся на троллейбус и едем.
— Рыжий, мы видели план, но где площадь?
— Лиза, ты же знаешь, там будет танк.
Танк! Каждый порядочный город имеет танк, пушку и самолет. Значит, танк мы сейчас увидим, а пушку и самолет? Они должны быть, обязательно! Думаю, мы успеем все увидеть. А пока мы ничем не выделяемся из толпы. Мы одеты в модные джинсы, у нас спортивные сумки с нашими нехитрыми пожитками и документами. Деньги у Рыжего, он самый ответственный.
У меня еще есть небольшая сумочка — подарок Старика. Ту, что нес для меня Кук, не отдали — вещественное доказательство. Да пусть они ею подавятся, ублюдки! Ничего, через год мы взыщем должок с процентами, а пока пускай живут.
Медицинский институт мы нашли сразу, в ректорате нас уже ждали — Старик сдержал слово, он добился, чтобы к нам отнеслись должным образом. Не знаю, как ему это удалось, но наши документы остались у ректора, а мы в тот же день поселились в общежитии — в одном блоке.
Судьба была к нам благосклонна, вот только не все сумели воспользоваться ее благосклонностью.
