— Итак, он просто выкатился тебе под ноги. — Корбут внимательно смотрит на меня. — А ты, добрая душа, не нашла ничего лучше, чем притащить его к себе домой. Я все правильно понял?

— Да, но я вовсе не собиралась это делать, все само как-то повернулось таким образом, что...

— Конечно. Кстати, вот сегодняшняя газета. Взгляните, возможно, вас что-нибудь заинтересует.

Мы с Рыжим склоняемся над страницами. Ну конечно же! «Убийство криминального авторитета Александра Мищика по кличке Деберц вызвало волну бандитских разборок...» Мотивы выясняются... Я и сама хотела бы знать, каким образом труп Деберца оказался в моем шкафу. Если я найду шутника, учинившего такое в моей квартире, я его ржавым секатором кастрирую. Я люблю свои летние платья. Хорошо, что я заметила труп, пускай теперь Остапов что хочет, то с ним и делает.

— Кстати, я все равно ничего не поняла. С какого боку тут Стас и Остапов? Кто такой Андрей и какое отношение ко всей этой истории имел Деберц?

— Думаю, нам нужно более детально изучить жизнь и смерть Клауса Вернера. Его семью, его бизнес и главное — его завещание! Вот что следует сделать.

Корбут явно чувствует себя в своей стихии, а вот я — нет. Какое мне дело до моего биологического отца? Убили его? Ну, невелика для меня потеря. Такое случается, я-то при чем? Мне от его миллионов ничего не перепадет, да и незачем.

— И как же нам это узнать? — Рыжий задал вопрос по существу. — Нет ни единой зацепки.

— Это лишь на первый взгляд. По крайней мере, двое знакомых вам людей знают, что происходит. Это ваш старый друг Стас Дорохов и человек, которого вы знаете как капитана Остапова.

— Что значит «которого вы знаете»?.. Вы хотите сказать, что капитан — не из полиции?

— Я это понял совершенно точно из вашего рассказа. — Корбут улыбается, но его улыбка насмешлива, а лицо холодное. — Ну скажи, стал бы обычный опер или следак разводить с тобой церемонии? Ты была единственной подозреваемой, потому что только тебе выгодна смерть несчастного пьяницы. Тебя бы арестовали или перевели на подписку о невыезде, а если бы сроки поджимали, то выбили бы признательные показания, и ты б их подписала. Ну как минимум тебя бы вызывали на допросы, ты бы подписала горы протоколов, доказывая, что ты ни при чем. А тем временем милый полицейский ездит за тобой следом, почти ухаживает и заодно открыто собирает о тебе информацию: привычки, характер, круг знакомых, возможные реакции. Это работа совсем иной службы, можешь мне поверить. И, главное, тебя не трогает настоящая полиция, дело об убийстве алкоголика закрывают, и ты живешь как жила. Ну, а теперь посчитай на пальцах.

— Не сходится. Если они со Стасом знакомы, Остапов спросил бы обо мне у него.

— Вы не поддерживали связи долгие годы, за такой срок все люди меняются. Кстати, о вашем друге Стасе Дорохове по кличке Скальпель... Вы же не в курсе, что именно связывает его с Остаповым, поэтому услышанный тобой обрывок разговора по телефону ничего не значит, как и то, что произошло потом, — вы ведь всей подоплеки не знаете.

— Так что же делать?

— Вам нужна информация о Вернере, и это первостатейная задача.

Старый следователь подошел к окну и выглянул из-за штор.

— Уже темно. Где вы остановились?

— Сняли квартиру недалеко от автовокзала.

— Правильно. Езжайте туда и отдыхайте. Завтра жду вас часам к одиннадцати, а пока поразмыслю на досуге. Есть кое-какие документы, которые я хочу вам показать — но это завтра, завтра.

Мы едем по освещенным улицам. Я ошарашена и зла, а еще — здорово разочарована. Мы, ничьи дети, в глубине души надеемся, что потерялись случайно, нас искали и не могли найти, или подменили, или наша мать — герцогиня... У каждого есть своя сказка, которая разбивается, как только узнаешь правду. Большинство детдомовских узнают все, когда начинают поиски. Как правило, мамаша находится, но вновь обретенному ребенку не рада, мягко говоря. Чаще всего она пьяная, грязная и одичавшая.

Иногда, правда, бывает и другой сценарий — новая семья, которая понятия не имеет о бурной молодости добропорядочной матери и образцовой жены, и когда живое свидетельство ошибок молодости предстает перед ее глазами, можете представить себе эту немую сцену. Чаще всего новый член семьи абсолютно не вписывается в планы родственников, и его выпроваживают — более или менее интеллигентно.

Мне это было известно, потому что те из старших ребят, кто разбил таким образом свою взращенную и выпестованную сказку, рассказывали нам. И я не захотела знать. Я решила, что моя сказка останется при мне и я — дочь герцогини в изгнании. Или потерянная принцесса.

Теперь сказке оторвали крылышки и лапки. Мои дед и бабка — негодяи, подонки и убийцы, моя мать — бесхребетная тряпка, а папаша — темная лошадка, но именно из-за него я сейчас в такой заднице. И Рыжий вместе со мной.

— Вадик, тебе нужно вернуться домой.

Я не могу до бесконечности пользоваться его добротой. Все эти годы он был рядом: утешал, лечил, терпел мои капризы и сезонную раздражительность, вытаскивал меня из депрессий, и я принимала это как должное. А у него нет ни личной жизни, ни семьи, хотя он, как никто, заслуживает счастья. И я не имею морального права злоупотреблять его благородством.

— Лиза, ты спятила? С какой стати мне возвращаться?! А ты?

Он стоит у окна, свет люстры искрится в его светло-каштановых волосах. Он хорош собой, мой Рыжий, я всегда это признавала. Но все. Я не имею права пользоваться его преданностью и подвергать его опасности. Кто знает, что будет дальше.

— Вадик, послушай меня... Ты мой лучший друг. Собственно, ты единственный мой друг, все эти годы я пользовалась твоей дружбой, а теперь понимаю, что это было чистым эгоизмом с моей стороны. А потому — все. У меня возникли серьезные проблемы, и я решу их сама. Слишком горячо стало, и я не имею никакого права подвергать тебя опасности.

— Ты хоть понимаешь, что городишь?

— Да. Это из-за меня около тебя не держатся женщины, у тебя нет семьи, потому что ты нянчишься со мной...

— Лиза, перестань пороть чушь. Ты — моя семья и единственная женщина, которая нужна мне. Неужели это настолько трудно понять? Я не оставлю тебя и не променяю даже на принцессу крови. Ты своей дубовой головой поймешь это когда-нибудь или нет? Или мне написать это большими буквами у себя на лбу? Я люблю тебя. Ты это хотела услышать? Знаю, не хотела, потому я и молчал, но пришло время сказать. И я никуда не денусь, даже не пытайся от меня избавиться.

Не стоило этого говорить, Рыжий, потому что теперь я уверена: придет время — и я потеряю тебя. Как только я позволю твоей любви вырваться на свободу, она уйдет, вильнув хвостом. И ты уйдешь — чужой и холодный. А вот пока я для тебя недостижима, ты здесь.

— Лиза, я знаю, о чем ты думаешь. — Рыжий обнимает меня за плечи. — Но я никуда от тебя не денусь, никогда. Даже не надейся.

— Ты не должен...

— Хватит. Что сказано, то сказано. Я давно хотел объясниться, и если ты не готова к таким отношениям, я буду ждать. А тем временем просто буду рядом.

— Вадик...

— Ложись спать, Лиза. Завтра нам предстоит трудный день.

Я не люблю спать в чужих кроватях. Я не люблю чужие квартиры. За окном сморкается осень, и город совсем чужой. И я не уверена, что есть на земле место, где мне будет хорошо, где я буду чувствовать себя дома.

Если я встаю раньше десяти, у меня потом весь день болит голова, а мысли разбегаются, как тараканы. Вот и сейчас — полдесятого, я сижу в кровати и пытаюсь собрать мозги в кучу. С чего это принято считать, что ранний подъем полезен и свидетельствует о добродетели?

Рыжий уже приготовил завтрак, но у меня на первом месте головная боль, а проблемы с желудком отодвигаются на десятый план. Я не могу есть по утрам, это отвратительно.

— Лиза, ну хоть тост съешь!

— Не хочу. У старика, наверное, бессонница. Где это видано — поднимать человека с самого утра?

— Не надо было допоздна смотреть кино.

— Рыжий, ты спятил? Там же Дольф Лундгрен!

— Ну а теперь ходи с больной головой.

— Моя голова, что хочу, то и делаю.

Переругиваемся мы вяло, без души, больше по привычке. Знакомая дорога ведет нас к старому дому. Рыжий паркует машину около парадного, в это время здесь можно найти местечко, население на работе.

Мы поднимаемся по ступенькам. Где-то наверху открылась и сразу же закрылась дверь — или только открылась? Какая разница. Вот нужная дверь. Позвонить? До одиннадцати еще десять минут. Это все Рыжий, он ужасно пунктуален, ненавидит опаздывать, по мне, иногда это даже слишком.

— Лиза, смотри... Открыто.

Значит, мы слышали, как открылась именно эта дверь? Мы вполне можем зайти и посмотреть, раз не заперто. Видимо, старик не любит, чтобы гости попусту нажимали кнопку звонка, и открыл, зная, что мы придем, но я не верю в это. Почему-то.

— Мы должны зайти в квартиру и посмотреть. — Рыжий исподлобья рассматривает полуоткрытую дверь. — А если беда какая случилась?

— Раз должны, то идем. Нечего тянуть.

Дверные петли отлично смазаны, створка тихонько подается, и мы входим в прихожую. Тихо, слышен лишь шелест, словно кто-то перебирает бумаги. Ну и хорошо. Значит, это все-таки Корбут открыл нам, чтобы мы не беспокоили его звонком. Может, не любит резких звуков, мало ли.

Только нет. Из прихожей видно, что хозяин лежит на полу гостиной. Он в том же сером костюме, что и вчера, а по тому, как вывернута его нога, я понимаю, что он мертв. Правда, верхней половины тела не видно, но ставлю доллар против вашей копейки, что Корбут уже на пути в ад.

Рыжий удерживает меня, и я понимаю: он сделал те же выводы, что и я. Но мы слышим, что в квартире кто-то есть! И я хочу знать, кто именно — хотя это, возможно, не самая лучшая идея, потому что шелестеть здесь бумагами может только тот, кто убил Корбута. Но раз уж мы тут, отступать некуда.

Мы тихо идем вдоль стены и заглядываем в гостиную, где были вчера. Ну так и есть! Тело на полу подплывает кровью . — Корбуту кто-то выстрел ил прямо в сердце, а у стола напротив окна шелестит документами какой-то парень, одетый в черную куртку и джинсы. От его деловитых движений мне становится не по себе. Никакой спешки, внимательно просматривает бумаги и откладывает в сторону, стопочкой. Аккуратный, деловитый молодой человек. Правда, труп на полу немного портит впечатление.

Вот он наклонился над телом и обыскивает его. Удовлетворенно хмыкнув — очевидно, нашел искомое, — вставляет ключ в щель где-то под столом. Раздается щелчок, массивная крышка сдвигается с места, парень наклоняется над открывшимся вторым дном. Надо же! Эти старые кагэбисты ужасно скрытны! Может, они и вовсе никогда не уходят со службы? Собственно, у Корбута был абсолютно здоровый вид, и хоть лет ему было уже немало, его движения казались легкими и тренированными, а как виртуозно он навесил нам лапшу на уши, Мюнхгаузен обиженно выглядывает из-под плинтуса! Вот только никак не пойму, на кой хрен ему все это понадобилось.

Я далека от мысли, что покойный Корбут вчера сказал нам всю правду. В последнее время я так часто натыкалась на двойное дно у многих на первый взгляд абсолютно приличных людей, что теперь и к себе начинаю относиться с подозрением — а где у меня второе дно?

Парень сопит над столом, что-то пытается нащупать. В его движениях нет ничего суетливого или неуверенного, он отлично чувствует себя в этой ситуации, чего о нас с Рыжим не скажешь. Ну надо же! Интересно, а если его немного напугать? Или подразнить? Ну терпежу нет, до чего хочется. А когда хочется — это ж хуже, чем болит. А потому...

— Бог в помощь!

Не знаю, как это у него получилось, но реакция у парня удивительная. Он вскинул руку, пуля ввинтилась в стену меньше чем в сантиметре от моей головы. Нет, ну надо же! Кто меня за язык тянул? Ладно, я тоже не лаптем щи хлебаю! Тяжелая хрустальная пепельница летит в голову парня. Вот так, прямо в дыню.

— Ты его убила! — Рыжий уже опомнился. — Лиза, ты грохнула его!

— Ну да, жаль. Пепельница была очень симпатичная.

— Перестань паясничать.

— А чего ты ждал? Этот ублюдок застрелил бы нас обоих. Или ты думаешь, у него в руках рогатка?

— Удивительно! Пистолет с глушителем, и так быстро выхватил! — Рыжий пинает оружие в угол. — Нет, ну кто бы мог подумать!

— Ишь, падаль, лежит себе, хоть сейчас хорони! А я уверена, это именно он убил Корбута. Мы с тобой опоздали всего на несколько минут.

— Ты думаешь, мы бы ему помешали?

— Вряд ли. Но, возможно, он бы при нас постеснялся его убивать.

— А я думаю, что он просто потратил бы на два патрона больше.

— Скорее всего. Интересно, что он здесь искал? А ведь искал — и почти нашел... Я посмотрю.

Мы усаживаемся на корточки рядом с трупами.

— Он жив. — Рыжий щупает пульс. — Крепкая у парня тыква!

— Тем лучше. Порасспросим его.

Он открывает глаза, и от его взгляда мне становится зябко. Такие глаза бывают у бешеных собак — полные ненависти ко всему миру. У этой ненависти нет разумных причин, и от этого еще страшнее. Человек иногда рождается с таким дефектом. И живет только с одной целью: причинить неприятности как можно большему количеству людей. Это бог, наверное, на миг отвернулся — и в мир приходит нечто, лишенное ЕГО искры в сердце и без малейшего намека на душу.

— Вы мне за это заплатите.

Он цедит слова, будто расплавленный свинец. Голос у него тихий, но в нем слышится змеиное шипение. Я тебя не боюсь, потому что ты проиграл. Я молодая и красивая, я люблю жизнь, а ты живешь ненавистью, и эта ненависть сожгла тебя дотла. А я люблю клены за окном и вспаханное засыпающее поле, и серое туманное небо, и городской шум. А ты не умеешь любить и потому проиграл.

— Ну, и что мы здесь ищем? — спрашиваю я.

Он лежит на полу, а мы пристроились рядом.

Думаю, Корбут наблюдает сейчас за нами оттуда, где он теперь есть, и радуется до упаду.

— Ничего я тебе не скажу. Мне надо к врачу, голова болит.

— Ничего, мы уже тут. Чего таращишься? Мы с Рыжим как раз и есть врачи. Хватит валять дурака, рассказывай.

— А если не расскажу? Пытать меня будешь?

— Думаю, да. Хотя признаю, у тебя в этих делах, наверное, опыта куда больше, но, надеюсь, я тоже справлюсь.

— Ты не сможешь.

— Смогу. А теперь расскажи, что ты искал, и закончим на этом.

— То, что я искал, не имеет к тебе никакого отношения.

— О как! Интересно. Но ты не стесняйся, расскажи, а мы уж решим, как нам дальше быть.

— Лучше уходите отсюда оба. — Его злой взгляд сейчас прожжет в стене дыру. — Вы напрасно ввязались в чужие дела.

— Не такие они уж и чужие, как оказалось, — я поднимаюсь. — Рыжий, присмотри за ним, не то даст волю своим дурным наклонностям, а я пока погляжу, что же такое он искал.

Верхняя часть массивной и на первый взгляд абсолютно целостной крышки стола отделилась, поверхность внутри идеально отполирована. С детства мечтала найти клад, но здесь пусто. Я провожу рукой по деревянной поверхности. Она шелковистая и теплая, абсолютное совершенство. Но в левом уголке есть небольшое углубление — его не видно, только на ощупь и найдешь. Я нажимаю пальцем, и снова слышен щелчок. Боковая панель отходит, и появляется ниша. Пустая, если не считать небольшой газетной вырезки с иностранными буквами под фотографией — какие-то люди, мужчина и женщина, и текст на немецком. Из-за этого он убил Корбута? Не тянет. Я просовываю руку дальше. Не может быть, чтобы здесь прятали только вырезку из газеты.

— Что там, Лиза? — Рыжий сидит на полу рядом с пленным.

— Да ничего здесь нет. Какой-то старый чернобелый негатив, просто кусок пленки. И несколько документов советского образца, потом почитаем.

Я беру находку и иду к Рыжему. Парень сидит прямо под окном, света маловато, но я разберусь, что здесь творится.

— Отдай мне. — Парень шипит, как гюрза. — Отдай, это не представляет для тебя никакой ценности.

— Мне достаточно того, что это представляет ценность для тебя. И настолько большую, что ты ради этого хлама убил человека.

Он вдруг бьет меня в грудь кулаком и тянется за пистолетом, но Рыжий ухватил его за ноги. Ничего, сейчас сделаю вдох и вырву ему сердце.

Какой-то звук, негромкий хлопок — кто-то стреляет. Я поднимаю голову. В дверях стоит старик. У него в руках пистолет, такой же, как тот, что валяется в углу. Если он попадет в Рыжего...

Но Вадик цел, а вот парень — нет. Посреди лба у него теперь дыра. Хорошо стреляет дед. Теперь наша очередь, как я понимаю?

— Поднимайся, Элиза.

Старик наклоняется ко мне и протягивает руку. Его ладонь сухая и твердая. Наши взгляды встречаются, я встаю. Черт, ублюдок здорово достал меня кулаком. Рыжий задирает на мне свитер и рассматривает гематому — огромную, красную. Скоро она почернеет и будет зверски болеть.

— Ничего страшного, кости целы, грудь не ранена. Немного бы выше взял, и тогда все, конец, а так ничего, поживем еще.

Старик склоняется над убитым, потом смотрит на мертвого Корбута. Я тихонько продвигаюсь в сторону пистолета, мирно лежащего в углу.

— Я ничего плохого тебе не сделаю, Элиза, — говорит старик.

Я поднимаю за дужку пистолет. Он неудобный и тяжелый, не хочу его брать.

— Кто ты такой? — спрашиваю я.

— Я думал, ты догадаешься, — он жестко, по-волчьи, скалится. — Я твой дед, Василий Алексеевич Климковский. Меня пригласил сюда полковник Корбут — сказал, не пожалею. И оказался прав.

Он быстро и умело обыскивает комнату. Интересно, он-то что ищет? Тот негатив и бумажки, из-за которых наш незнакомец из трусов выпрыгивал? Так я ему не покажу, это мой трофей, ведь если Корбут так прятал их, то это не зря.

— Что ты ищешь?

— Я уже нашел.

Он открыл окно и вытащил из рамы что-то маленькое, похожее на гвоздь с круглой головкой. Но головка великовата. Это еще что за хрень? Новости в строительных технологиях? Так этот дом построен при царе Горохе.

— И что это такое?

— Жучок. Кто-то, сидя на крыше соседнего дома, выстрелил им в раму. Этого достаточно, чтобы прослушивать всю квартиру. Я подозревал, что он где-то здесь.

— Откуда?!

— Потом объясню. Уходим отсюда, быстро. Вас обоих ждали, а потому загодя прикрепили жучок. Кто-то просчитал вас. Кто это может быть?

— Я не знаю.

— Ладно, разберемся. Уходим.

— А трупы?

— Они уже никуда не торопятся.

Мы садимся в тачку, и Рыжий поворачивает за угол. Но я успеваю увидеть полицейскую машину, подъехавшую к дому и вставшую как раз туда, где только что стояло наше авто. Кто-то вызвал полицию, и мы разминулись с ней на считаные минуты.