Глава двенадцатая. ПРЕТЕНДЕНТЫ

Спустя несколько дней после званого обеда все англичане, хоть изредка заглядывающие в газеты, узнали романтическую историю о том, что случилось в замке Доринкорт. Это была увлекательная история, особенно если ее рассказывать со всеми подробностями. Главным лицом в ней был маленький мальчик, которого привезли в Англию, чтобы он стал лордом Фаунтлероем; про него говорили, что он был так мил и красив, что все его полюбили; в истории принимали участие дед мальчика, граф Доринкорт, который очень им гордился, и прелестная юная мать, которой граф не мог простить того, что она в свое время вышла замуж за капитана Эррола. Рассказывалось в ней и о странном браке Бевиса, покойного лорда Фаунтлероя, и о его странной жене, о которой никто ничего не знал, которая вдруг объявилась откуда-то с сыном, утверждая, что он-то и есть подлинный лорд Фаунтлерой и следует восстановить его в правах. Обо всем этом много говорили и писали — история эта привлекла всеобщее внимание. А потом вдруг пронесся слух, что граф Доринкорт недоволен оборотом дела и собирается оспаривать права неожиданного претендента, и впереди замаячил увлекательнейший процесс.

Такого волнения не знали раньше в окрестностях Эрлсборо. В базарные дни люди собирались группками и судили и рядили о том, что же произойдет; фермерши приглашали друг друга на чашку чая, чтобы иметь возможность посудачить обо всем, что они слышали и что думают и что, по их мнению, думают другие. Они с наслаждением рассказывали друг другу о том, как старый граф пришел в ярость и принял твердое решение не признавать нового лорда Фаунтлероя, и о том, какую ненависть вызвала в нем эта женщина, мать нового претендента. Больше всех, разумеется, могла порассказать миссис Диббл, которую в эти дни просто рвали на части.

— Плохие дела, — говорила она. — И если вы хотите знать мое мнение, сударыня, так я вам скажу: это ему наказание за то, что он так обошелся с этой милой молодой женщиной, миссис Эррол, и разлучил ее с собственным ребенком. Вот он теперь и расплачивается, потому как он до того привязался к мальчику и до того его полюбил, что теперь прямо с ума сходит ото всей этой истории. А эта новая-то к тому же на леди и не похожа, не то что мать нашего маленького лорда. Лицом дерзкая, глаза черные… Мистер Томас говорит, ни один из тех джентльменов, что служат в замке, не унизится до того, чтобы ее приказы выполнять; если только она поселится в доме — он тут же с места уйдет. Да и этого нового мальчика разве можно с нашим сравнить! Чем все это кончится, Бог весть… У меня прямо ноги подкосились, когда Джейн мне обо всем рассказала…

Всюду в воздухе витало беспокойство: в библиотеке замка, где совещались граф и мистер Хэвишем; в людской, где мистер Томас, дворецкий и вся прислуга день-деньской с жаром обсуждали происшествие; в конюшне, где Уилкинс угрюмо начищал до блеска гнедого пони и говорил кучеру, что никогда раньше ему не приходилось «учить верховой езде молодого джентльмена, до того понятливого и до того смелого, что ехать за ним было одно удовольствие, право слово».

Посреди всех этих волнений один лишь человек оставался совершенно спокоен. Это был маленький лорд Фаунтлерой, о котором теперь говорили, что он не имеет права так называться. Когда ему сказали о том, что произошло, он, правда, пришел поначалу в замешательство и слегка обеспокоился; впрочем, не потому, что его мечты не сбылись. Когда граф сообщил ему печальное известие, он выслушал его, сидя на скамеечке и обхватив руками коленку, как сидел обычно, когда слушал что-нибудь интересное; по окончании рассказа он задумался.

— У меня какое-то очень странное чувство, — проговорил он, — очень… странное!

Граф молча посмотрел на мальчика. Все это и ему представлялось очень странным — необычайно странным! Впрочем, еще более странным показалось ему озабоченное выражение на личике, которое он привык видеть веселым.

— А у Дорогой они отберут ее дом — и коляску? — неуверенно спросил Седрик, и голос его дрогнул.

— Ну нет! — решительно произнес граф. Он говорил очень громко. — Они ничего не могут у нее отобрать!

— А-а, — произнес Седрик с явным облегчением. — Правда? А потом он поднял взгляд на деда, и в его больших и нежных глазах проскользнула грусть.

— Этот другой мальчик, — спросил он с волнением, — теперь он будет вашим мальчиком… как был я… да?

— Ну нет! — вскричал граф так громко и гневно, что Седрик вздрогнул.

— Нет? — воскликнул он с изумлением. — Правда нет? А я думал…

И он вскочил со скамеечки.

— Я останусь вашим мальчиком, даже если потом не буду графом? — спросил он. — Вашим мальчиком, как раньше?

Его лицо раскраснелось от волнения. Боже, как посмотрел на него старый граф! Как сдвинул он лохматые брови, как странно засветились его глаза, — как все это было странно!

— Мой мальчик! — произнес он, и голос его — возможно ли? — прозвучал как-то странно, совсем не так, как можно было бы ожидать, в нем слышалась хрипотца, он чуть ли не дрожал и не прерывался, хотя говорил граф еще решительнее и тверже, чем обычно. — Пока я жив, ты будешь моим мальчиком! Клянусь небом, иногда мне кажется, что у меня никого другого никогда и не было!

От радости и облегчения кровь бросилась Седрику в лицо. Он засунул руки поглубже в карманы и посмотрел деду прямо в глаза.

— Правда? — сказал он. — Ну, тогда мне все равно, буду я графом или нет. Я думал… понимаете, я думал, что вашим мальчиком должен быть тот, кто станет графом, а я… я им не буду. Вот почему мне стало не по себе.

Граф положил ему руку на плечо и притянул его к себе.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы у тебя ничего не отняли, — произнес он, тяжело дыша. — Я не желаю верить в то, что им удастся у тебя что-то отнять. Ты просто создан для того, чтобы занять это место, — и я не исключаю, что ты его и займешь. Но что бы ни произошло, ты всегда будешь иметь все, что я смогу тебе дать! Все, что я смогу!

Похоже, он говорил не с ребенком — такая решительность читалась на его лице и звучала в голосе; казалось, он самому себе давал слово, — впрочем, возможно, так оно и было.

Граф никогда не задумывался о том, как сильно он привязался к мальчику и как гордится им. Казалось, только сейчас он по-настоящему увидел силу, достоинство и красоту своего внука. Ему казалось невероятным отречься от того, чего он желал всем сердцем; все его упрямство восставало против этого — он просто не желал это принять. Он твердо решил не сдаваться без отчаянной борьбы.

Спустя несколько дней после его разговора с мистером Хэвишемом женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, явилась в замок и привезла с собой сына. Граф отказался ее принять. Граф не желает ее видеть, сказал преградивший ей вход лакей, ее делом займется адвокат. Этим лакеем был Томас; позже он высказал все, что о ней думал, в людской.

— Надеюсь, — сказал он, — что уж я-то понимаю, кто леди, а кто нет, вон я сколько в знатных-то семьях отработал! И уж если она леди, то я ничего не смыслю в женщинах!

— Вот та, что в Корт-Лодже живет, — продолжал Томас величественно, — американка она там или не американка, вот та настоящая леди, это любой джентльмен с одного взгляда поймет! Я это Генри сразу сказал, в первый же день, как мы в Корт-Лодже побывали.

Претендентка уехала. Страх и ярость боролись на ее красивом и грубом лице. Беседуя с ней, мистер Хэвишем заметил, что нрав у нее страстный, а манеры грубые и дерзкие, а также что она вовсе не так умна или смела, как хотела показать; порой она чуть ли не тяготилась положением, в котором очутилась. Видно, она совсем не ожидала, что ее притязания встретят столь решительный отпор.

— Судя по всему, она принадлежит к низшим слоям общества, — сказал мистер Хэвишем миссис Эррол. — Она невоспитанна и крайне невежественна и совершенно не умеет держать себя с людьми нашего круга. Она просто не знает, как себя вести. Съездив в замок, она испугалась. Рассердилась, но присмирела. Граф отказался ее принять, но я уговорил его съездить со мной в «Доринкортский герб», где она остановилась. Когда он вошел в комнату, она побелела, а затем принялась бушевать — грозила и требовала одновременно.

Вот как прошел этот визит. Граф, войдя в комнату, остановился и с высоты своего величия пристально глядел из-под густых бровей на претендентку, не удостаивая ее ни словом. Он молча разглядывал ее, словно она была какой-то отвратительной диковинкой, предоставив ей изрыгать угрозы, пока наконец, обессилев, она не смолкла.

— Вы утверждаете, что были женой моего старшего сына, — произнес тогда граф. — Если это правда и мы не сможем оспорить предъявляемых вами доказательств, закон на вашей стороне. В таком случае ваш сын — лорд Фаунтлерой. Вы можете не сомневаться, что дело будет рассмотрено самым тщательным образом. В том случае, если ваши притязания будут доказаны, вы получите все, что вам положено по закону. Я же, пока жив, не хочу видеть ни вас, ни вашего сына. После моей смерти, к сожалению, поместье перейдет в ваши руки. Именно такую женщину, как вы, и должен был выбрать мой сын Бевис.

Он повернулся и удалился так же величественно, как вошел.

Несколько дней спустя миссис Эррол сидела в маленькой утренней комнате и что-то писала, как вдруг ей доложили, что к ней приехали. Служанка была явно взволнована: глаза у нее округлились от изумления, и, будучи совсем юной и неопытной, она взирала на хозяйку с сочувствием и испугом.

— Это сам граф, сударыня! — проговорила она с трепетом.

Войдя в гостиную, миссис Эррол увидела высокого величественного старика, который стоял на коврике перед камином. Красивое, упрямое, мрачное лицо с орлиным профилем украшали длинные седые усы.

— Миссис Эррол, как я понимаю? — произнес он.

— Да, — отвечала она.

— Я граф Доринкорт, — сказал он.

Он помолчал, невольно вглядываясь в поднятые к нему глаза. Они так походили на большие детские глаза, столько раз за день с любовью смотревшие на него в эти последние месяцы, что ему стало как-то не по себе.

— Мальчик очень похож на вас, — заметил он отрывисто.

— Мне это часто говорят, милорд, — отвечала она, — но мне приятно думать, что он похож и на своего отца.

Голос у нее был чрезвычайно приятный, как и говорила леди Лорридейл, а держалась она просто и с достоинством. Его приход, судя по всему, ее совсем не взволновал.

— Да, — согласился граф, — он похож… и на моего сына… также.

Он поднял руку и нервно дернул себя за ус.

— Вы знаете, — спросил он, — почему я приехал к вам?

— Я виделась с мистером Хэвишемом, — начала миссис Эррол, — и он сообщил мне о тех требованиях, которые недавно…

— Я приехал, чтобы сказать вам, что эти требования будут тщательно изучены и, если только возможно, оспорены. Я приехал заверить вас, что мальчика будут защищать всей властью закона. Его права…

Она мягко прервала его.

— Ему не нужно ничего, что не принадлежит ему по праву, — сказала она, — даже если закон сможет ему это предоставить.

— К сожалению, это невозможно, — возразил граф. — Иначе это следовало бы сделать. Эта ужасная женщина со своим ребенком…

— Возможно, она любит его, как я люблю Седрика, милорд, — заметила маленькая миссис Эррол. — И если она была замужем за вашим старшим сыном, титул лорда Фаунтлероя принадлежит ее сыну, а не моему.

Она разговаривала с ним так же бесстрашно, как Седрик, и смотрела на него так же, как он, и старый граф, привыкший к беспрекословному повиновению, был в глубине души этим даже доволен. Такое обращение было для него внове и развлекло его, — ведь с ним так редко не соглашались.

— Я полагаю, — произнес он, нахмурясь, — что вы предпочли бы, чтобы он не стал графом Доринкортом?

Румянец залил ее милое лицо.

— Быть графом Доринкортом весьма почетно, милорд, — отвечала она, — но я предпочла бы, чтобы он стал тем, чем был его отец, — честным, справедливым и верным человеком.

— В отличие от его деда, не правда ли? — произнес граф с сарказмом.

— Я не имею удовольствия знать его деда, — отвечала миссис Эррол, — однако мне известно, что мой сын считает…

Она смолкла, глянула ему прямо в лицо, а затем спокойно прибавила:

— Я знаю, что Седрик вас любит.

— А он бы любил меня, если бы вы ему сказали, почему я отказался принять вас в замке?

— Нет, — отвечала миссис Эррол. — Потому-то я и не хотела, чтобы он об этом узнал.

— Что ж, — произнес отрывисто граф, — немного найдется женщин, которые бы так поступили.

Внезапно он заходил по комнате и с еще большей силой дернул себя за ус.

— Да, он ко мне привязан, — сказал граф, — и я к нему тоже. Не могу сказать, чтобы когда-либо раньше испытывал это чувство. Да, я привязан к нему. Он мне с самого начала понравился. Я старый человек и устал от своей жизни. Он дал моей жизни смысл, и я горжусь им. Мне было приятно думать, что со временем он станет главой нашего рода.

Он повернулся и остановился перед миссис Эррол.

— Мне очень тяжело, — признался он. — Очень!

И верно, так оно и было. При всей своей гордости он не мог собой овладеть: голос его прерывался, руки дрожали. Миссис Эррол даже показалось на миг, что в его суровых глазах, притаившихся в тени бровей, стояли слезы.

— Возможно, поэтому я и приехал к вам, — продолжал он, сердито глядя на нее. — Я вас ненавидел. Я ревновал его к вам. Эта ужасная, недостойная история все изменила. Увидав эту вульгарную женщину, которая называет себя женой моего сына Бевиса, я вдруг почувствовал, что взглянуть на вас было бы для меня истинным удовольствием. Я вел себя как глупый старый упрямец. Боюсь, что я плохо обошелся с вами. Вы похожи на мальчика, а он теперь для меня все, весь смысл моей жизни. Мне очень тяжело, и я пришел к вам просто потому, что вы похожи на мальчика и он любит вас, а я люблю его. Если только это возможно, будьте ко мне великодушны — ради него!

Все это он произнес суровым, чуть ли не резким тоном, однако вид у него был такой измученный, что сердце у миссис Эррол дрогнуло. Она встала и пододвинула ему кресло.

— Прошу вас, присядьте, — сказала она участливо. — Вы переволновались и очень устали, а вам надо беречь силы.

Такая простота и заботливость были столь же непривычны для графа, как и несогласие с ним. Он снова вспомнил о «мальчике» и послушно сел. Возможно, все эти несчастья пошли ему на пользу: не будь он в отчаянии, он продолжал бы неприязненно относиться к миссис Эррол, а теперь он искал у нее утешения. Правда, рядом с леди Фаунтлерой любая женщина показалась бы графу приятной, а у миссис Эррол было такое нежное лицо и голос и такое милое достоинство в движениях и манерах. Вскоре его мрачность стала понемногу рассеиваться, и граф еще более разговорился.

— Что бы ни случилось, — заявил он, — мальчика я обеспечу. Я о нем позабочусь и сейчас, и на будущее.

Перед тем как уйти, граф окинул взглядом комнату.

— Вам нравится этот дом? — спросил он.

— Очень, — отвечала миссис Эррол.

— Какая приятная комната, — заметил он. — Вы мне позволите навестить вас снова, чтобы обсудить все это?

— Приходите, когда пожелаете, — сказала миссис Эррол.

Он вышел, уселся в карету и уехал. Томас и Генри, стоявшие на запятках, были до крайности поражены таким оборотом дел.