Глава одиннадцатая. В АМЕРИКЕ БЕСПОКОЯТСЯ
Когда юный друг мистера Хоббса отбыл в замок Доринкорт, чтобы стать там лордом Фаунтлероем, и бакалейщик имел время осознать, что между ним и его маленьким другом, в обществе которого он провел столько приятных часов, лег Атлантический океан, он затосковал. Сказать по правде, мистер Хоббс не блистал ни умом, ни догадливостью; он был человек медлительный и тяжеловесный; знакомых у него было немного. Ему недоставало внутренней энергии, и он не умел развлечься на досуге — по правде говоря, все его развлечения ограничивались чтением газет и подведением счетов.
Впрочем, вести счета было для него делом непростым, так что порой он долго сидел над ними. Прежде маленький лорд Фаунтлерой, считавший быстро как на пальцах, так и на грифельной доске, пытался прийти ему на помощь; к тому же он умел слушать и так интересовался всем, что писалось в газете, вел с мистером Хоббсом такие длинные разговоры об англичанах и Революции, о республиканской партии и выборах, что его отъезд оставил невосполнимую брешь в бакалейной. Поначалу мистеру Хоббсу казалось, что Седрик где-то недалеко и скоро вернется; в одно прекрасное утро он поднимет глаза от газеты и увидит: в дверях стоит Седрик в своем белом костюмчике, красных чулочках и сдвинутой на макушку соломенной шляпе и весело говорит: «Хэлло, мистер Хоббс! Ну и жара сегодня — правда?»
Однако дни шли, Седрик не возвращался, и мистер Хоббс начал скучать и беспокоиться. Теперь даже газета не доставляла ему прежнего удовольствия. Прочитав газету от первого до последнего слова, он клал ее на колени и долго сидел, глядя на высокий табурет. На ножках табурета были отметины, которые приводили его в грусть и уныние. Эти отметины оставили каблуки будущего графа Доринкорта, болтавшего ногами во время беседы. Оказывается, ногами болтают даже юные лорды; ни благородная кровь, ни длинная родословная не мешают оставлять отметины на мебели. Насмотревшись на отметины, мистер Хоббс вынимал золотые часы, открывал крышку и любовался надписью: «Мистеру Хоббсу от его старого друга лорда Фаунтлероя. Узнать решив, который час, меня вы вспомните тотчас». Насмотревшись на надпись, мистер Хоббс защелкивал крышку, со вздохом поднимался и шел к двери, где останавливался между ящиком с картофелем и бочкой с яблоками и принимался смотреть на улицу. Вечером, заперев лавку, он закуривал трубку и степенно шагал по тротуару, пока не доходил до домика, где когда-то жил Седрик, и на окне которого теперь красовалась надпись: «Сдается». Тут он останавливался, смотрел на окна, качал головой, пыхтел трубкой, а постояв, уныло направлялся домой.
Так продолжалось две или три недели, пока в голову ему не пришла одна мысль. Он был таким тяжелодумом, что на обдумывание новой мысли у него уходило не меньше двух-трех недель. Как правило, новые мысли он недолюбливал, предпочитая во всем полагаться на старые. Однако теперь, по прошествии двух-трех недель, в течение которых ему ничуть не стало легче и настроение у него все ухудшалось, в голове у него забрезжил некий план. Он решил навестить Дика.
Прежде чем прийти к такому решению, он выкурил множество трубок, но все же наконец решение было принято. О Дике он знал все. Седрик ему не раз о нем рассказывал; и потому мистер Хоббс подумал, не полегчает ли у него на душе, если он отправится побеседовать с Диком.
Однажды днем, когда Дик усердно чистил сапоги одного клиента, возле него на тротуаре остановился невысокий полный человек с обрюзгшим лицом и лысым черепом и принялся внимательно изучать вывеску, которая гласила:
«Прафесор Дик Типтон Его не обскачешь!»
Он так долго ее изучал, что Дик почувствовал к нему живейший интерес и, придав сапогам своего клиента окончательный блеск, спросил толстяка:
— Вам наблестить, сэр?
Толстяк решительно приблизился и поставил ногу на подставку.
— Да, — сказал он.
Дик принялся за работу, а толстяк поглядывал то на вывеску, то на Дика.
— Откуда это у тебя? — спросил он наконец.
— От одного мальчугана, — отвечал Дик, — моего дружка. Он мне все обзаведение подарил. Второго такого мальчугана во всем свете не сыщешь. Теперь он в Англии. Уехал, чтобы стать… этим… как его… лордом.
— Лорд… Лорд… — произнес мистер Хоббс с расстановкой. — Лорд Фаунтлерой, будущий граф Доринкорт?
Дик чуть не выронил щетку из рук.
— Хозяин, вы с ним, кажись, сами знакомы?
— Да, я его знаю, — отвечал мистер Хоббс, утирая взмокший лоб, — с самого его рождения. Мы с ним всю жизнь знакомы, вот оно как.
Он разволновался, вынул из кармана золотые часы, открыл их и показал надпись на крышке Дику.
— «Узнать решив, который час, меня вы вспомните тотчас», — прочитал он вслух. — Это он мне на память подарил. «Я хочу, чтобы вы меня не забывали», — это он мне так сказал. Да я б его и так помнил, — продолжал мистер Хоббс, качая головой, — даже если б он мне ничего не дарил… или я его больше бы в жизнь не увидел. Такого друга любой бы помнил.
— Да, такого мальчугана поискать, — согласился Дик. — А до чего смелый! Такого смелого малыша я в жизни не видывал! Я его очень уважал, очень, а уж какие мы с ним друзья были! Мы с ним враз подружились, и знаете как? Я ему мячик из-под кареты выхватил, а он это запомнил. Бывало, придет сюда с матушкой или нянькой и всегда кричит: «Хэлло, Дик!» Здоровается, словно взрослый, а сам-то совсем еще крошка и одет в платьице. Веселый был парнишка, поговоришь с ним, и вроде на душе полегчает.
— Это уж точно, — подтвердил мистер Хоббс. — И зачем только было делать из него графа? Какой из него вышел бы бакалейщик! Да и в галантерее он бы равных себе не имел!
И он с сожалением покрутил головой. Оказалось, что им столько надо поведать друг другу, что сразу всего и не успеть, а потому было решено, что на следующий день Дик явится в лавку к мистеру Хоббсу и проведет у него вечер. Это предложение пришлось Дику очень по душе. Почти всю свою жизнь он провел на улице, но не сдался и втайне все время мечтал о приличном существовании. С тех пор как он стал сам себе хозяин, он заработал на крышу над головой и стал уже мечтать, что со временем пойдет и дальше. Вот почему приглашение навестить пожилого респектабельного господина, владельца лавки на углу, да еще и лошади с телегой в придачу, показалось ему целым событием.
— А о графьях и замках ты что-нибудь знаешь? — спросил мистер Хоббс. — Мне бы хотелось все подробно разузнать.
— Читал я в «Дешевой библиотечке» один выпуск, — вспомнил Дик. — Называется «Преступление аристократа, или Месть графини Мей». Вот это история! Из наших ребят кое-кто эти выпуски покупает.
— Захвати с собой, когда пойдешь ко мне, — сказал мистер Хоббс, — я за нее заплачу. Захвати все, что тебе о графьях попадется. А если не о графьях, то о маркизах или герцогах — хоть он о них ни разу словом не обмолвился. Мы иногда говорили о графских коронах, но видеть их мне не пришлось. Должно, здесь их не держат.
— У Тиффани (ювелирные магазины в США) они уж во всяком случае должны быть, — отвечал Дик. — Правда, я все равно бы их не признал, даже если бы и увидел.
Мистер Хоббс не стал говорить, что и он бы графскую корону не признал, а только медленно покачал головой.
— Должно, спрос на них невелик, — заметил он. На этом разговор и кончился.
С этой встречи началась их дружба. Когда на следующий день Дик явился в лавку мистера Хоббса, тот принял его весьма радушно. Он усадил Дика на стул, стоявший у двери возле бочки с яблоками, и, махнув рукой, в которой была зажата трубка, произнес:
— Угощайся!
Он глянул на принесенные Диком брошюрки, и они принялись читать напечатанные там истории и обсуждать английскую аристократию, причем мистер Хоббс изо всех сил пыхтел трубкой и качал головой. Особенно внушительно качал он головой, показывая Дику высокий табурет с отметинами на ножках.
— Это следы его каблучков, — пояснил он внушительно, — собственных его каблучков. Я целыми часами сижу и смотрю на них. Веселое это было времечко, а теперь все так грустно! Да, тут вот он и сидел, грыз себе печенье прямо из ящика и яблоки прямо из кадушки, а огрызки швырял на улицу — а теперь он лорд и живет в замке. Это отметины от каблуков милорда, а в один прекрасный день это будут графские отметины! Иногда я сам про себя говорю: «Ну и ну, говорю, ведь это с ума сойти можно!»
Посещение Дика и все эти рассужденья, видно, весьма утешили мистера Хоббса. Прежде чем расстаться, мистер Хоббс завел Дика в заднюю комнатку, где они поужинали сухим печеньем, сардинами, сыром и разными консервами, принесенными из лавки; мистер Хоббс торжественно откупорил две бутылки имбирного пива и, налив два стакана, предложил тост.
— Выпьем за него! — провозгласил он, подняв стакан. — И пусть он им там всем покажет — всем этим графьям, маркизам, герцогам и прочим!
После этого вечера мистер Хоббс часто виделся с Диком — и на душе у него полегчало. Они читали «Дешевую библиотечку» и другие интересные публикации и столько всего узнали о жизни дворянства и знати, что эти презираемые классы, верно, поразились бы, случись им об этом проведать. Однажды мистер Хоббс совершил паломничество в книжную лавку в центре города специально для того, чтобы приобрести там что-нибудь для своей библиотеки. Он подошел прямо к приказчику и, перегнувшись через прилавок, сказал:
— Мне нужна книга о графьях.
— Что?! — вскричал приказчик.
— Книга о графьях, — повторил бакалейщик.
— Боюсь, — отвечал с каким-то странным выражением приказчик, — что такой книги у нас нет.
— Неужели? — с тревогой воскликнул мистер Хоббс. — Ну тогда, скажем, о маркизах и герцогах.
— И этого нет, — молвил приказчик. Мистер Хоббс очень огорчился. Он уставился в пол, а потом снова взглянул на приказчика.
— И про графинь ничего нет? — спросил он.
— Боюсь, что нет, — отвечал тот с улыбкой.
— Ну и ну, — воскликнул мистер Хоббс, — ведь это с ума сойти можно!
Мистер Хоббс был уже в дверях, когда приказчик окликнул его и спросил, не подойдет ли ему книга, основные герои которой знатные аристократы. Мистер Хоббс отвечал, что, если уж нельзя получить книги об одних графьях, подойдет и эта. Приказчик продал ему «Лондонский Тауэр», написанный мистером Харрисоном Эйнсвортом, и тот унес ее домой.
Дождавшись Дика, мистер Хоббс начал чтение. Это была удивительная, захватывающая книга: действие в ней происходило во времена знаменитой английской королевы, которую кое-кто называет Марией Кровавой. Мистер Хоббс очень взволновался, узнав о ее деяниях и о привычке рубить людям головы, пытать их и жечь живьем. Он вынул изо рта трубку и долго смотрел на Дика, после чего вынужден был утереть со лба пот красным носовым платком.
— Значит, он не в безопасности! — проговорил он. — Он не в безопасности! Если там такие бабы могут сидеть на троне и отдавать такие приказы, откуда нам знать, что с ним в этот миг происходит? Нет, это опасно для жизни! Стоит такой женщине рассвирепеть — и поминай как звали!
— Постойте, — остановил его Дик, хотя видно было, что и он встревожился, — ведь теперь-то не та верховодит. Теперешнюю-то зовут Виктор… нет, Виктория, а ту, что в книге, — Мария.
— Верно, верно, — согласился мистер Хоббс, снова утирая лоб, — так оно и есть. В газетах ведь ничего не пишут про дыбу, тиски для пальцев или другие орудия пытки, да и на кострах вроде не сжигают — но все равно он там в опасности. Говорят, эта странная публика даже Четвертое июля не празднует!
Еще несколько дней он очень волновался в душе, пока не получил от Фаунтлероя письмо и не прочитал его несколько раз про себя и вслух Дику, после чего изучил письмо, полученное примерно в то же время Диком, и только тогда успокоился.
Письма Фаунтлероя доставляли им обоим огромное удовольствие. Они их читали и перечитывали, обсуждали и наслаждались каждым словом. А потом целыми днями писали ответы и перечитывали их не меньше, чем письма, полученные от Фаунтлероя.
Написать письмо было непростой задачей для Дика. Все свои познания в грамоте он приобрел за те несколько месяцев, что жил со старшим братом и ходил в вечернюю школу; впрочем, он был паренек сообразительный и постарался, чтобы недолгое это учение не пропало даром, для чего читал по складам газеты и практиковался в письме мелом на тротуарах, стенах и заборах. Он рассказал мистеру Хоббсу о своей жизни и о старшем брате, который заботился о нем после смерти матери (Дик тогда был совсем маленьким). Отец их умер незадолго до матери. Брата звали Бен, и он смотрел за ним, как умел, пока Дик не подрос и не начал торговать газетами и работать посыльным. Жили они вместе; с годами дела у Бена шли все лучше, и наконец он получил вполне приличное место в одной лавке.
— И тогда, — повествовал Дик с отвращением, — он возьми да и женись на одной! Втюрился в нее, как теленок, и вовсе ума лишился! Женился на ней, и поселились они в двух комнатах позади лавки. А она сильная, ну прямо тигрица, настоящая тигрица! Как разозлится, рвет все в клочки, — а злилась она непрестанно. И младенца себе родила такого же — целыми днями и ночами ревел! Он ревет — и если я его на руки не возьму, она в меня чем попало швыряет. Однажды швырнула в меня тарелкой, да попала в младенца и рассекла ему подбородок. Доктор сказал, у него шрам до конца дней останется. Хороша мать! Да уж, доставалось нам всем — и Бену, и мне, и малышу! А на Бена она злилась за то, что он мало денег зарабатывал. Наконец он поехал с одним парнем на Запад, чтобы там скот разводить. Через неделю после его отъезда прихожу я домой, распродав газеты, а в доме пусто и дверь заперта, а хозяйка мне и говорит: уехала Минна, смылась, значит, от нас!
Потом уже мне говорили, что она за океан подалась, поступила там нянькой к какой-то барыне, у которой тоже был маленький. Только мы о ней с тех пор и не слышали! И Бен ничего от нее не получал. Я бы на его месте не очень-то и огорчался! Впрочем, он, верно, и не огорчается! А раньше он очень по ней вздыхал. Честно вам скажу, был от нее ну прямо без ума. Вообще-то она собой была очень хороша, когда приоденется да не злится. Глаза большие, черные, волосы как смоль, до самых колен, заплетет их в косу толщиной с руку и обкрутит несколько раз вокруг головы, а глаза так и сверкают, так и сверкают! Люди говорили, что она наполовину и…тальянка — то ли отец у нее, то ли мать оттуда приехали, оттого она и была такая бешеная! Да, верно, она и вправду родом была оттуда!
Дик часто рассказывал мистеру Хоббсу о своей невестке и о брате Бене, который прислал ему с Запада два письма. На Западе Бену не очень-то повезло, и он перебрался в другое место, а потом еще ездил с места на место, пока не устроился на ранчо в Калифорнии, где и работал с тех пор.
— Эта женщина, — сообщил как-то Дик мистеру Хоббсу, — вытрясла из него всю душу. Жалко мне его было, ничего не мог я с собой поделать…
Они сидели вдвоем на пороге лавки; мистер Хоббс набивал табаком свою трубку.
— Нечего было жениться, — сказал мистер Хоббс важно и встал, чтобы взять спичку. — Женщины… Какой с них может быть толк?
Он вынул спичку из коробка и вдруг остановился, глядя на прилавок.
— Письмо! А я-то его раньше и не заметил. Почтальон, верно, положил, а я и не видел или, может, газетой его прикрыл!
Он взял в руки письмо и внимательно посмотрел на конверт.
— Это от него! — воскликнул он. — Честное слово, от него!
Он совсем забыл про трубку и, усевшись в кресло, вскрыл конверт перочинным ножом.
— Интересно, что у него там новенького? — сказал он. И, развернув письмо, прочитал:
«Замок Доринкорт.
Дарагой мистер Хоббс, Пишу вам втаропях, потому что мне надо соабщить вам любопытную новость знаю что она вас очень удивит мой дарогой друг все это ошибка и я не лорд и мне не надо быть графом приехала дама каторая вышла замуж за моего дядю Бевиса каторый умер у нее есть сын и лорд фаунтлерой он в англии такой абычай сын старшего сына графа и есть граф если все астальные умерли то есть если его отец и дедушка умерли мой дедушка не умер но дядя Бевис умер и патому этот мальчик лорд фаунтлерой а меня теперь завут Седрик Эррол как тагда кагда я жил в Нью-Йорке и все теперь будет принадлежать этому мальчику я сначала думал что мне придется отдать моего пони с тележкой но дедушка говорит нет мой дедушка очень огорчен и по-моему эта дама ему не нравится а может быть он думает мы с дарагой огорчились что я не буду графом теперь я больше хател бы быть графом чем раньше патому что замок очень красивый и все здесь мне так нравятся а потом кагда ты багат ты столько всего можешь сделать теперь я не багатый патому что если твой отец младший сын он не бывает багат я буду учиться и работать чтобы заботиться о дарагой я Уилкинса спрашивал как за лашадьми ухаживать может я могу стать грумом или кучером эта дама привезла своего мальчика в замок и дедушка с мистером Хэвишемом с ней гаворили по-моему она сердилась и очень кричала и дедушка тоже сердился я раньше никогда не видел чтобы он сердился жаль что они так ссорились я решил вам сразу написать вам и Дику потому что вам это интересно вот пака и все любящий вас старый друг
Седрик Эррол (не лорд Фаунтлерой)».
Мистер Хоббс откинулся на спинку кресла и уронил письмо на колени; конверт с перочинным ножиком соскользнули на пол.
— Ну и ну, — проговорил он, — ведь это с ума сойти!
Он был так поражен, что слегка изменил свое обычное восклицание. Бывало, он говаривал: «С ума сойти можно», но на этот раз он сказал просто «с ума сойти» — может быть потому, что был от этого недалек? Кто знает…
— Вот это да! — воскликнул Дик. — Значит, все лопнуло, да?
— Лопнуло! — повторил мистер Хоббс. — А я так думаю, что это английские ристократы сговорились, чтобы лишить его того, что ему по праву принадлежит, и все потому, что он американец. Они на нас зуб держут еще с Войны за независимость и теперь на нем вымещают. Я тебе говорил, что боюсь за него, и вот — полюбуйся! Видно, все правительство сговорилось, чтобы лишить его законных прав! Он был очень взволнован. Поначалу он не одобрял перемену в жизни своего юного друга, но со временем он с нею примирился, а получив от Седрика первое письмо, даже начал в душе гордиться свалившимся на его юного друга богатством. Конечно, «графья» не вызывали в нем восторга, однако он знал, что деньги иметь неплохо и в Америке, а если все состояние и роскошь зависят от титула, то потерять его нелегко.
— Они его ограбить хотят, — проговорил мистер Хоббс. — Вот что они задумали, и люди обеспеченные должны о нем позаботиться.
Мистер Хоббс до позднего часа не отпускал Дика, а когда наконец они обсудили неожиданную новость во всех подробностях и Дик отправился домой, мистер Хоббс проводил его до угла; на обратном пути он остановился против пустовавшего дома и, глядя на выставленную в окне бумажку с надписью «Сдается», в волнении раскурил трубку.
