Дежурство
Случилось так, что охранник Николай Петрович Зелепукин на год завязал со спиртным. Причина епитимьи крылась в поведении самого Зелепукина – диком и невообразимом. Накидавшись водовкой до поросячьего визга, он принялся останавливать руками ленту эскалатора, ему, видите ли, не понравилось, что лента движется. Наряд милиции быстро пресёк безобразие, сопроводив Николая Петровича в «обезьянник», откуда его вызволили родные и близкие в лице тёщи, жены и дочери. Дома состоялся крупный разговор, в результате которого, было решено твёрдо и бесповоротно – он кодируется на год и больше не тревожит Московский метрополитен своим антиобщественным поведением.
Исцелённый Николай Петрович шёл на службу и мучительно размышлял, чем же он будет заниматься на дежурстве, если не бухать. Его напарником оказался Максим Новиков, парняга, с которым они изредка пересекались. Зелепукину было за пятьдесят, Максу недавно исполнилось тридцать, и Николай Петрович решил припахать молодого по полной программе, но напарник оказался сиз после недельного запоя, одутловат и нездоров.
– Петрович, а можно я поправлюсь? – вместо приветствия, жалобно проблеял Максимка.
Зелепукина это, честно говоря, подкупило. «Молоток, Максимка, мог бы и втихую похмелиться», – подумал Николай Петрович, – «а он, нет, культурно попросил, по-людски».
– О чём речь, конечно, поправься, – щедро разрешил Зелепукин.
Новиков достал из рюкзака бутылку водки и дрожащими руками отвинтил пробку. Воздух заполнил дух спиртных паров, отчаянных подвигов и последующих за ними неприятностей, но у Зелепукина был заложен нос, и он не уловил тревожных предзнаменований. Макс сграбастал стопарь и, судорожно дрыгая кадыком, опростал. На его порозовевших губах заиграла лёгкая улыбка, казалось, он одним глотком разгадал все тайны мира. Придя в гармонию со всей Вселенной, и наливая вторую стопку, Новиков поинтересовался:
– Ну, Петрович, как у тебя обстоят дела?
– Как у дряхлого танка: дуло ещё торчит, а воевать уже не с кем, – отшутился Зелепукин.
– Петрович, а можно я в туалете покурю? – спросил восставший из пепла Новиков.
– Кури, – Зелепукина вновь тронула тактичность Максима.
Новиков подымил в сортире, присел к столу и пропустил третью стопочку.
– Я слышал, ты в завязке. Начудил что ли?
– Да так, – замялся Зелепукин, – старый стал. Пора уже об оставшемся здоровье позаботиться.
– Пьёшь – помрёшь, не пьёшь – помрёшь, в гроб бабло не заберёшь, – философски заметил Максимка, накатывая себе очередную порцию огненной воды.
Зелепукин взглянул на стол, бутылка была уже наполовину пуста. Макс вальяжно развалился на стуле и достал новую сигаретину.
– На вахте курить запрещено, – одёрнул его Зелепукин.
– Петрович, не обижай курящих людей, – хохотнул Новиков, щёлкая зажигалкой, – нам и так жить меньше.
Макс покурил за столом, потом положил голову на руки и задремал. Чудес на свете не бывает, если один принимает на грудь, другой горбатит за двоих. «Да чёрт с ним, пусть ничего не делает», – подумал Зелепукин, – «лишь бы не чудил». Следующие два часа Николай Петрович регулировал людское месиво, бурлящее, клокочущее и текущее по направлению к своим стойлам. Когда он возвратился, Новиков, по-прежнему, кемарил за столом, а из пепельницы росло целых пять окурков. Зелепукин от такой наглости аж поперхнулся.
– Кашляешь? – продрал глаза Максимка.
– Кашляю. На прошлом дежурстве простыл, надо бы молока с мёдом попить.
– Говорят, что при простуде надо пить не молоко с мёдом, а коньяк с медсестрой, – сострил распоясавшийся Макс.
Взгляд Зелепукина случайно упал на стол – водка в бутылке плескалась уже на самом донышке.
– Я тебе сказал – остаканься, а не ографинься, – выговорил коллеге возмущённый Николай Петрович.
Он понял, что ситуация окончательно вышла из-под контроля, и все его причитания потонут в пучине залитых глаз Макса, как шлюпки в Тихом океане.
– Ну, что такое пол литра для молодого, растущего организма? – подмигнул Новиков, – так, на один зуб.
– Ну, ну, – не поверил Зелепукин, – много я вас, ухарей видел. Хлещет такой носорог и хлещет, кажется, может Лимпопо выдуть, а потом один глоток – и в хлам.
– Я штурвал крепко держу, – пообещал Максимка, добивая водку из горла.
– Дай-то Бог.
– Не сумлевайтесь, ваше благородие, – Макс достал из рюкзака вторую бутылку водки, – ты же видишь – я бык широкий.
– Ты бы хоть закусил! – взмолился Зелепукин, – тебя сейчас дугой накроет, бык широкий!
– Не бзди, Петрович, не накроет.
Ситуация осложнялась тем, что Петрович сам привык играть роль пьяного баламута, бузотёра и горлопана. А тут он выступал в непривычных для себя качествах – являлся трезвым моралистом проповедником и наставником. В данный момент он представал един в трёх лицах, то есть, был тёщей, женой и дочерью, и это здорово напрягало. Новикова пробило на разговоры, он принялся описывать в красках свои многочисленные любовные победы. Зелепукин только кивал, прикидывая в уме, сможет ли Макс работать вечером.
– … Она, короче, в любви мне призналась.
– А ты?
– А я мёртвым прикинулся, – заржал Новиков, стряхивая пепел в чай Николай Петровича.
– Ты что, нарочно, что ли?! – взбеленился Зелепукин.
Максимка швырнул бычок в зелепукинскую чашку и выскочил на шум, раздавшийся с проходной. Там утёсами возвышались два рослых инкассатора и требовали, открыть турникет.
– Ну-ка, быстро урулили отсюда! – завопил взъерошенный Максимка.
– Это ещё что за демон? – оторопели инкассаторы.
– Я что, непонятно объясняю?! – повысил голос Новиков.
– Открывай, давай, – один из крепышей сплюнул на пол.
Максим перегнулся через барьер и съездил первому инкассатору по уху.
– Замочу гада! – взревел здоровяк и двинулся на Новикова.
Второй инкассатор повис у первого плечах, спасая Макса от неминуемых увечий. Пользуясь моментом, Максим засветил первому богатырю кулаком в нос, у того, как из двух кранов, хлынула кровища.
– Прибью, паскудина! – заблажил бронированный крепыш.
– Давай, один на один! – раздухарился Новиков, – гладиаторский бой! Только ты и я! Один на один!
Макс был долговязым и худющим дистрофаном, носил почётную кличку «человек-глист», так что исход гладиаторского боя был предрешён.
– Не трогайте его! Это наш п-поломойка, он п-придурошный и п-припадошный! – запинаясь, заверещал Зелепукин, – он из п-психушек месяцами не вылазит! Видать, опять обострение п-пошло!
Николай Петрович сделал Максиму захват за шею, заволок в каптёрку и запер дверь снаружи.
– Его счастье, что убогий! – прорычал инкассатор, размазывая кровь по бронежилету, – а не то бы я его по грудь в землю вколотил!
– Иди сюда, окорочок! – заголосил из каптёрки Новиков, – я из тебя фарш сделаю!
Инкассаторы, матерясь, покинули помещение, а Зелепукин, выждав четверть часа, заглянул в каптёрку. Максим, распластавшись на полу, храпел, как половозрелый бульдог. Николай Петрович пнул его ногой, Макс не отреагировал, Зелепукин пнул сильнее – та же реакция. Взбешённый охранник, маясь бездельем и негодуя на сподвижника, решил заняться стихосложением. Зелепукин был настолько зол, что рифмы выскакивали из него, как шарики из игрушечного пулемёта. Стихотворение срослось за какие-то полчаса, и Николай Петрович назидательно зачитал его вслух, обращаясь к турникету и конторке с ключами:
Наказ бывалого охранника
Мир стоит на понятиях,
А не дохлых китах —
Водка душит в объятиях,
Исчезая в устах.
Она жмётся и ластится,
Но, в итоге, не даст.
Лишь глазёнки замаслятся,
Оберёт и продаст.
Распрощаешься с дружбою,
Разведёшься с женой,
Распростишься со службою,
Сходишь в суд окружной.
Одичаешь, обносишься,
Провоняешь козлом,
Наблюёшь, пропоносишься
И опухнешь грызлом.
Подерёшься, полаешься,
Дашь начальству дрозда,
Попадёшься, сломаешься
Или съедешь с глузда.
А на всех предприятиях,
Всех складах и цехах
Водка душит в объятиях,
Пропадая в губах.
И пусть будет паршиво вам,
Я замечу одно —
Дело тащит за шиворот,
Зелье тянет на дно.
Ты в дрова не складируйся,
Не чуди, не бузи,
А пойди, закодируйся —
Новый файл загрузи.
Будет жизнь не отважная,
Но зато без венков.
Это – самое важное!
Это – без дураков!
Николай Петрович вспомнил своего дедушку, который любил говаривать, разговевшись стаканом самогонки: «Запомни, Колька, пьянка – дело хорошее, пока она не регулярна. Хочешь покоптить подольше – не пей два дня подряд и не живи с двумя бабами одновременно». Дед протянул девяносто пять лет, документально, долголетием, зафиксировав свои премудрые тезисы. И Зелепукин разразился новым стихотворением, чтобы окончательно наставить подрастающее поколение на путь истинный.
Советы бывалого охранника
Пьянка ловит на живца
Нашу молодёжь.
С бодуна не пей пивца —
В штопор упадёшь.
Если давечь намешал —
Жди с утра угар.
И запомни – анаша
Множит перегар.
Самого себя ругай,
Что мордень в крови.
Унитаз свой попугай,
Карму обнови.
Припади на плитку лбом.
Да подумай, пёс!
Разве тут торчал столбом,
Кабы был тверёз?!
Предки мудро говорят:
Старшим не груби,
Не бухай два дня подряд,
Баб двух не е-и.
Не части, переборща,
Не круши вещей,
Съешь тарелочку борща
Или кислых щей.
Выпей квас или рассол,
Редькою зажуй,
А припрёт – глодай мосол,
Ты же не буржуй.
Стрескай лук или чеснок,
Кофе разгрызи.
Даже если валит с ног,
Ближних не грузи.
С похмела не тронь турник,
Штангу не тягай.
Коли спирт в мочу проник,
Снова порыгай.
С похмелюги не кури —
Сердце береги.
Не быкуй и не дури,
Не мети пурги.
Приложи на темя лёд,
Брызни от души.
Да, смотри, не лезь вперёд,
В сторону дыши.
Капни в глазы «нафтизин» —
Краснота сойдёт.
Ну, а если ты грузин,
То и так сойдёт.
Нацепи на нос очки,
Галстук повяжи,
Прилижи волос пучки,
Чубчик уложи.
Что творил, не вспоминай —
Ран не береди.
Лист капустный уминай,
Морсу наведи.
Да поменьше восклицай,
Что ты с бодуна!
Слопай «антиполицай»,
Как и вся страна!
Николай Петрович ещё долго бы перечислял способы борьбы с похмельем, но через проходную повалил народ с вечерней смены. Через два часа Зелепукин опять заглянул в каптёрку, Макс храпел так, что уши закладывало. Николай Петрович потрепал Новикова за плечо, тот открыл глаза, но взгляд его был таким остекленевшим и неодушевлённым, что Зелепукин сообразил – дорабатывать смену ему предстоит в одинаре. «Ну, Макс, ну, погоди», – мстительно подумал Зелепукин, – «я тебе устрою вечер воспоминаний». Он решил прибегнуть к излюбленному приёму своей жены, возведя подвиги Новикова в геометрическую прогрессию. В шесть утра Николай Петрович проснулся от барабанного стука в дверь, это очнувшийся острожник ломился на волю.
– Ты помнишь, пьяная скотина, как вчера в ведро для мусора отлил? – начал допрос хмурый Зелепукин.
– Я?! – Максимка побледнел.
– Ты.
– Не может быть!
– А как инкассатору по уху съездил и нос ему расквасил?
– Я?!! – Максимка позеленел.
– Ты.
– Петрович, ты гонишь!!!
– А как достал свой писюн и при всех стал измерять рулеткой?
– Я?!!! – зашёлся в истерике Новиков.
– Ну, не я же.
В помещении повисла надгробная пауза.
– Трындишь ты всё, Петрович, шутки шутишь, – облегчённо рассмеялся Новиков, – пробивоны мне устраиваешь.
– В натуре, так оно всё и было.
– Не помню, значит, не было, – Макс оглушающе икнул и нацедил себе стопку водки.
– Видишь ли, Максимка, пьяный охранник – то же самое, что священник педофил, вещи несовместные.
– Кто бы говорил.
– Посмотри на меня, – приосанился Николай Петрович, – я уже неделю в глухой завязке. Хочешь телефон нарколога тебе дам? Закодируешься, человеком станешь.
– Пошёл ты! – окрысился Новиков, – ещё недавно сам зажигал, а теперь, видишь ли, проповедником заделался.
Зелепукин махнул на соратника рукой и принялся, готовить завтрак.
Давай, полопаем, у тебя же вчера за весь день крошки во рту не было. Ну, что, тебе, Максимка, чаю, кофе?
– А у меня с собой бы-ы-ыло, – дурашливо хихикнул Новиков, доставая из рюкзака третью бутылку водки.
Зелепукин выругался и поплёлся, смотреть график – с кем он дежурит следующие сутки. В соответствующей графе значилась фамилия Новиков.
