Тяжело жить в Москве, не имея крыши над головой. Потыркался Рома по друзьям и знакомым, потыркался, да и вернулся к Сошниковым. Жена и тёща, хлебнув независимой жизни, утихли и усердно занимались домашним хозяйством, Рома учительствовал, дочка росла. Тихоныч у себя на Сретенке неожиданно заскучал. Он часто перезванивался с Ромой и обсуждал разительные перемены, произошедшие с барынями:

– Что, и обед сами готовят? – интересовался тесть.

– За моё-моё.

– Что, и посуду за собой моют? – не верил Тихон Тихонович.

– Клянусь, – божился Рома.

– И бельё гладят?

– А как же.

– И даже твои рубашки? – тесть задал этот вопрос таким тоном, как будто гладить супругу рубашки в принципе невозможно.

– Ты не поверишь, они мне даже за пивом ходят.

Тесть был сражён наповал.

– А что же я тогда торчу здесь один, бобыль бобылём?

– Сам удивляюсь. Пора бы уж тебе, Тихоныч, возвращаться назад. Укрощение строптивых состоялось, даже дочка стала меня слушаться.

Сошников пораскинул мозгами, и по всему ему выходила дорога в родное стойло. Через неделю состоялось возвращение блудного отца домой, слёз было столько, что палас на полу не просыхал. Ещё через неделю Тихон Тихонович всерьёз озаботился сдачей наследственных хором. Он оказался на удивление разборчив. Всё ему было не так и не этак: то потенциальный квартирант «нечистоплотный и от него несёт козлом», то «у него глазки поросячьи», а то «борода веником». Не стоит даже и говорить, что арендная плата, предлагаемая будущими жильцами, была смехотворна мала. Сошников довёл до истерики с десяток риэлтеров и замучил дочку просьбами «прошарить Интернет» на предмет поиска нанимателей. Когда Рома уже решил, что тестева квартира останется навсегда в девках, проклюнулся интересный звонок. Тесть съездил на встречу и вернулся домой окрылённым.

– Нашёл! – закричал он с порога, напоминая старину Архимеда, обременённого столичной недвижимостью, – нашёл!

– Что ты нашёл? – охладила его пыл Клавдия Петровна.

– Квартиранта нашёл.

– Что за квартирант?

– Дипломат.

– Дипломат? – удивилась супруга.

– Ну, – не мог отдышаться от радости Тихон Тихонович, – я и говорю – работник посольства. Это тебе не наша голь перекатная. Серьёзный человек, при деньгах. Знаете, сколько он будет нам платить?

Жена, дочь, зять и внучка застыли в немом вопросе.

– Триста тысяч рублей в месяц!!!

– Сколько??? – жена, дочь и зять произнесли вопрос одновременно.

Даже внучку пробрало, она перестала капризничать и принялась покорно глотать манную кашу.

– Вот это барыши, так барыши, – ликовал Сошников, подняв вверх указательный палец и повторяя, – дипломат будет платить нам три-и-иста тысяч рублей в месяц.

– Триста тысяч, – ахнула супруга.

– Это же десять тысяч баксов, – быстро посчитала дочь.

– Ничего себе, – промямлил Рома.

– А что такое баксы? – влезла внучка.

– Теперь узнаешь, – пообещал очень довольный собой дедушка Тиша, – правда, он необычный дипломат.

– Что значит необычный?

– Негр. Из африканской страны Зимбабве.

– Негр будет снимать у нас квартиру? – расстроилась жена.

– Ты что, белого не мог найти? – возмутилась дочь.

– Расистки! – рассвирепел Тихоныч, – Сталина на вас нет! Дипломата зовут Мгамгба, он учился в институте имени Патриса Лумумбы. Он знаете, как русским языком владеет? Получше вас.

– Свободу Анджеле Дэвис, – поддержал его Рома, – свободу Нельсону Манделе. Нет расизму, ксенофобии и национализму, да политкорректности и толерантности. За десять тысяч гринов можно хоть инопланетянину хату сдавать.

Авторитет Тихона Тихоновича вознёсся на недосягаемую доселе высоту. Он разгуливал по Бирюлёвской квартирке в семейных трусах, чего себе раньше никогда не позволял, и учил всех жизни.

– Этим риэлтерам верить нельзя, – сообщал он пятилетней внучке.

– Почему? – спрашивала Иришка.

– Кто такие риэлтеры, она уже знала.

– Они свой интерес блюдут. Только на себя надейся.

– На Бога надейся, а сам не плошай! – звонко выкрикивала внучка.

– Точно, – дед гладил Иринку по голове, потом шлёпал на кухню и принимался наставлять дочь.

Когда подошёл срок платить, дипломат не проявился. Прошёл ещё месяц, Тихоныч был как на иголках, домашним он рассказывал сказки, что Мгамгба в Африке, но скоро вернётся и заплатит за два месяца сразу. Женщины принялись роптать. К концу третьего месяца Сошников подловил не пунктуального квартиранта возле его белого «мерса» и напомнил про должок.

– Денег нет, – пожал плечами дипломат, – нет денег. В Зимбабве военный переворот, к власти пришла реакционная хунта.

– А меня это колышет!? – Сошников перешёл на крик.

– Военщина угрожает молодой демократии. А вы хотите остаться в стороне? – укорил Мгамгба.

– А я-то тут причём?

Дипломат запел, постукивая в такт по крыше белого «мерседеса»: «Гренада, Гренада, Гренада моя. Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Потом затянул: «Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера…»

– Ты погоди, – перебил его Тихоныч, – да погоди ты петь. Я по-хорошему всё хочу решить.

– И я хочу по-хорошему, – не возражал Мгамгба.

– Ты мне за три месяца задолжал, не считая коммуналки.

– Задолжал, – оскалился сахарными зубами квартирант, – а что я могу поделать? Военный переворот. Форс мажор. Демократия в опасности, Зимбабве в огне. Сам недоедаю.

На голодающего дипломат похож не был. Его чёрная кожа лоснилась и переливалась на солнце, как шерсть ухоженного лабрадора.

– Ты мне должен почти миллион рублей, – напомнил Сошников.

– Миллионер – плохо. Трудящиеся – хорошо, – продекламировал Мгамгба.

– Мы договаривались!? – опять перешёл на крик Тихоныч.

– Договаривались.

– Я тебе свою квартиру предоставил!? Предоставил! Я своё слово держу!?

– Держу, – кивнул дипломат.

– Это я держу, а ты не держишь!

– Переворот, – вздохнул Мгамгба.

– А мне что делать?

– Оказывать интернациональную помощь молодой демократии, – эту фразу дипломат выговорил настолько чисто по-русски, что можно было не сомневаться, она самая употребительная в его лексиконе.

Тихоныч кинулся на дипломата с кулаками. Улыбка впервые сошла с лица Мгамгбы.

– Ты расист? – спросил он в упор.

– Что ты мне зубы заговариваешь, – рассвирепел Сошников, – деньги отдавай, а не то в полицию заявлю.

– Заявляй, – разрешил Мгамгба, – только укажи в заявлении, что налогов не платишь и обманываешь своё государство. Хотя есть выход получше. Хочешь получить не миллион рублей, а миллион долларов?

– Хочу, – оживился Тихон Тихонович.

– Плёвое дело, – дипломат сверкнул идиомой русского языка, – у тебя иностранный паспорт есть?

– Нету.

– Нужно сделать.

– Зачем?

– Полетишь к нам в Зимбабве.

– За каким?

– Наши повстанцы захватили торговое судно. Ты прилетаешь в Зимбабве, едешь на побережье и продаёшь теплоход американцам. И миллион долларов у тебя в кармане. Все необходимые бумаги я тебе дам. По рукам?

– По рукам.

Сошников вдруг ощутил кончиками заволошенных ушей, что жизнь вновь легка и прекрасна. Он делает себе загранпаспорт, летит в Зимбабве и продаёт захваченный теплоход за миллион долларов. Одной левой он из миллиона рублей делает миллион баксов и заслуживает незыблемый авторитет в семье. По правде сказать, деньги Тихоныча волновали мало, он так долго экономил на себе, что при всём желании не мог потратить больше двухсот баксов в месяц, но авторитет, есть авторитет.

Сошников летел в Бирюлёво как на крыльях. Однако дома его быстро окунули в ледяную воду скептицизма и глумления.

– Лети, Тиша, лети. Там тебя и сожрут, – каркнула Клавдия Петровна, – как ты был дурак дураком, так и остался.

– На вертеле зажарят, – предположила дочь.

– Бульон из него сварят, – не согласился зять.

– Для бульона он слишком старый, – заметила супруга, – и вонючий.

– Если подольше прокипятить – сойдёт, – буркнула дочь Светка.

– Ух, хорош, будет супчик, да с потрошками, – залился смехом Рома.

– Но есть нужно обязательно с хлебушком, – напомнила внучка Ирочка.

Это была последняя капля. Ядовитый гнев овладел Сошниковым, багровая ярость ударила ему в затылок. Действительно, как он мог, пожилой, умудрённый жизнью человек поверить в полную чушь про захваченный теплоход в степях Зимбабве? Тихоныч опять поехал к своему дому и принялся следить за Мгамгбой. Оказывается, к его подъезду постоянно подъезжали длиннющие лимузины. Оттуда выгружались негры в роскошных шубах и стада девах и юношей с волосами всех цветов радуги. «Так он ещё и содомит», – схватился за голову Тихоныч, – «в моём доме. В моей постели. Теперь придётся всю мягкую мебель в квартире менять». Один раз Мгамгба его заметил. Результатом стало то, что теперь счета за воду и электричество приходили сразу в Бирюлёво.

– Он что там, стадо слонов, что ли моет!? – бесился Тихоныч, видя умопомрачительные цифры на квитках.

– Скорее стадо антилоп, – острил Рома.

Но смешного было мало. Денег в семье Сошниковых теперь катастрофически не хватало. Мало того, что Мгамгба не платил обещанных денег, так ещё и своими астрономическими коммунальными платежами окончательно разорил бедняг Сошниковых. Кстати, Рома специально лазил в Интернет и искал новости про переворот в Зимбабве, там не было никаких военных переворотов и ещё: границы страны никак не соприкасались с морями и океанами. Тихоныч как опытный стратег принялся судорожно искать выход, позволяющий удержать и упрочить свой статус главы семейства и расправиться с проходимцем квартирантом. Он вспомнил про капитана Червочкина, который оказал ему неоценимую помощь при осаде квартиры. Тихон Тихонович пришёл к участковому, выложил ему всё, как на духу и поинтересовался:

– Что же мне теперь делать?

– Без понятия. Попал ты, Тихоныч. Работник иностранного посольства – лицо неприкасаемое. С ним никто даже связываться не будет.

– Ты же полицейский, – разволновался Сошников, – блюститель порядка, представитель власти. Неужели ничего с этим шаромыжником нельзя поделать?

– Нельзя.

– Как так?

– Повторяю тебе ещё раз: дипломат – лицо неприкосновенное. У кого хочешь, спроси.

– Бздун ты, капитан, – осерчал Тихон Тихонович, – а ещё мент.

– Менты – самые осторожные в таких вопросах люди, – и не подумал обижаться Червочкин, – мы лучше всех знаем, как из-за одного неосторожного поступка можно под раздачу попасть.

– Ну и что тебе будет?

– Из «органов» уволят. Тебе этого мало? Ты что ли мне будешь пенсию платить?

– За то, что ты с этим жуликом просто поговоришь, и сразу уволят?

– Запросто. Он не просто жулик, он дипломат дружественной нам страны. А потом, что с ним говорить, на него наезжать нужно, – Червочкин рассмеялся и запел: «А ещё вчера все вокруг, мне говорили – Сэм друг. Сэм, наш говорили, гвинейский друг».

– Мгамгба не из Гвинеи, он из Зимбабве, – уточнил Сошников.

– Хрен редьки не слаще. Извини, Тихоныч. Сочувствую тебе всей душой, но помочь ничем не могу.

Вернувшись домой и, выпив для храбрости, Сошников развоевался:

– Встречу его на улице и в харю ему, в харю! – разошёлся Тихоныч.

– Да где тебе, старому пердуну, – презрительно скривилась супруга, – хвалился телять волка заломать.

Тесть молнией выскочил из квартиры, хлопнул дверью, словно раскатом грома и пока не протрезвел, поехал разбираться с Мгамгбой. Пока доехал, хмель выветрился. Африканец, как по заказу тусовался возле подъезда.

– Вот чёрт нерусский, – прошептал Сошников и стал униженно просить дипломата отдать долги или хотя бы заплатить за коммуналку.

Мгамгба ответил на каком-то тарабарском языке.

– По-нашему говори, – не выдержал Тихоныч, – по вашему я не понимаю.

Мгамгба в ответ затараторил на новом неведомом языке, бурно жестикулируя и сверкая белоснежными белками глаз и зубами, контрастирующими с чёрной, как и его душа, кожей. Тихон Тихонович развернулся и поплёлся к метро. Жизнь его была окончена.

Сошников начал чахнуть на глазах. Он худел не по дням, а по часам, его кожа сделалась пергаментной и морщинистой, в глазах застыла смертная тоска. Чувство вины сводило Тихоныча в могилу, уничижительные мысли не давали покоя ни днём, ни ночью: он получил в наследство огромную квартиру и так бездарно её профукал. Из всех возможных вариантов он ухитрился выбрать африканского прощелыгу, который поселился у него навечно и даже коммуналку не платит. Когда капитан Червочкин встретил согбенного Сошникова на улице возле злополучного дома, то не сразу его признал.

– Ты что, Тихоныч, заболел?

– Да нет, здоров, – прошамкал Сошников.

– Квартирант не платит? – смекнул капитан.

Тихон Тихонович безнадёжно махнул рукой и взглянул на окна своей квартиры. В его глазах застыли бессильные старческие слёзы.

– Ладно уж, помогу тебе, – смягчился Червочкин, – через два дня получишь всё сполна. Только принеси мне список всех его долгов.

Сошников посмотрел на капитана, как умирающий на своего лечащего врача, не веря ни единому его слову.

Капитан подкараулил Мгамгбу в подъезде, тот отпрянул от него, как газель от ягуара. Червочкин вкратце оповестил африканского дипломата, что третьего дня женился на дочери Сошникова и проблемы Тихона Тихоновича теперь его проблемы. Мгамгба горячо поздравил жениха, рассказал байку про военный переворот и предложил ему слетать в Зимбабве, чтобы вступить во владение теплоходом.

– Не, я к вам не поеду, – заупрямился Червочкин, – я жару не люблю, я холод люблю. Залезаю каждое утро в сугроб и сижу, пока не надоест.

Дипломат невольно поёжился и надвинул шапку ушанку на глаза.

– Что поделаешь, Россия, – развёл руками капитан, – дикая северная страна. Зябко у нас тут, медведи по улицам шастают, холодрыга одним словом. А ещё склизко. Дворники-то ленятся, работают тяп-ляп. Не боишься подскользнуться, дружище? Не ровен час упадёшь, шею себе сломаешь.

Мгамгба непроизвольно закрутил шеей.

– Беспредел тут у нас творится, – продолжал жаловаться на российскую действительность Червочкин, – гастарбайтеры шалят, шпана с пиками шляется. Как дадут случайному прохожему пёрышком в бочину, тут из него и дух вон.

Капитан жестами показал на дипломате, как шпана запускает нож под рёбра случайным прохожим. Мгамгба побелел, хотя по правде сказать – посерел.

– А раскрываемость низкая, – разоткровенничался капитан, – нулевая раскрываемость. Сколько их было, резонансных убийств – ни одно не раскрыто. Журналюги пошумят, пошумят и успокоятся, а человека нету.

Работника посольства внезапно перестали держать ноги, он съехал спиной по стенке и опустился на корточки.

– А всё почему? – Червочкин навис над дипломатом и уставился на него сверху вниз.

– Почему? – одними губами повторил зимбабвийский подданный.

– Потому что бананья у нас не растут, зато репа вырастает, дай Бог каждому. И ты своей репой соображай, что к чему, – капитан выразительно постучал Мгамгбу пальцем по лбу, – кому можно арендную плату зажимать, а кому лучше до копеечки выплатить. Я тебя пробил по базе, ты уже пять лет с хозяевами квартир такие фокусы выкидываешь. Сколько у тебя там долгу? Не помнишь? А вот я тебе сейчас напомню.

Червочкин покопался в кармане и достал список Сошникова со всеми затратами на дипломата дружественной нам страны.

– Деньги подгонишь максимум через два дня. Позвонишь хозяину квартиры и передашь из рук в руки. Иначе включаем счётчик. Ты не бойся, мы тебя пытать не будем, – обрадовал Червочкин, – просто разденем до трусов и кинем в сугроб. Посмотрим, сколько ты там продержишься.

Мгамгба позвонил Сошникову на следующий же день, предложил встретиться и передать всё причитающееся. Получив три пухлых конверта, Тихон Тихонович выпал из депрессии, но впал в невроз выбора. Сколько заплатить капитану? Половину суммы – правильно, но слишком много. Треть – тоже правильно, но тоже многовато. После долгих и мучительных сомнений решил ограничиться тысячей долларов. Червочкин денег не взял.

– Ты какой-то ненастоящий мильтон, – поразился Тихоныч, – взяток не берёшь, от денег отказываешься.

– Что, все менты что ли продажные? Ты так считаешь, да?

– Извини, капитан. Извини старого дурака, не подумав, ляпнул, – попросил прощения растроганный Сошников.

В Бирюлёвскую квартиру он вошёл как барс. Достал из карманов конверты с деньгами и небрежно кинул на трюмо.

– И по сусалам его, по сусалам, – расписывал Тихон Тихонович, как выбивал из африканца долги, – он деньги мне сразу отдал, а завтра вообще с квартиры съезжает.

Жена и дочь восторженно охали, зять дивился отваге тестя, а внучка нарисовала дедушку, разящего булатным мечом чёрного Змея Горыныча. За что политкорректный Рома поставил её в угол.