Книга: Раскол. Роман в 3-х книгах: Книга I. Венчание на царство
Назад: 1
Дальше: Глава двадцать первая

2

Из челобитной к царю на Никона:
«... Иные ставленники-попы пропадают и живот свой мучают в Москве, к слушанью ходят, да насилу недели в две дождутся слушанья, ждут до часу шестого ночи, зимнею порою побредет иной ночью к себе на подворье, да и пропадет без вести, а нигде на патриарховом дворе пускать не велено. При прежних патриархах ставленники все ночевали в хлебне безденежно, а нынче при Никоне и в сенях не велят стоять, зимою мучатся на крыльце. При прежних святителях до самых крестовых сеней и к казначею, и к ризничему, и в Казенный приказ рано и поздно ходить было невозбранно; а нынче у святителя устроено подобно адову подписанию, страшно приблизиться и ко вратам, потому что одне ворота и те постоянно заперты.
...Год тому назад нового города Корсуня протопоп приезжал с святительской казною, дьяку Ивану Кокошилову и жене его, и людям рублей по десять перешло от него и казну приняли; надобно было взять от него еще и отписки, он тут денег не дал и за то волочился многое время, и, не хотя умереть голодною смертью, голову свою закабалил в десяти рублях, да жене дьяка отнес, а она у него взяла. В это время по твоему указу бит кнутом за посул Крапоткин; дьякон испугался, чтоб протопоп не стал бить на него челом, да и скажи патриарху, будто бы протопоп подкинул жене его десять рублей, и патриарх приказал его же, протопопа, посадить на цепь и, муча его в разряде долгое время, в ссылку сослать велел, а вор по-старому живет да ворует.
...Да он же, Никон, велел по всей патриаршьей области переписать в городах и уездах все приходы и данью обложил вновь, да в окладе же велел положить с попова двора по 8 денег, с дьяконова по алтыну, с дьячкова, Пономарева и просвирнина по грошу, с нищенского по 2 деньги, с четверти земли по 6 денег, с копны сена по 2 деньги. Татарским абызам жить гораздо лучше! Видишь ли, государь, свет премилостивый, что он возлюбил стоять высоко, ездить широко...»
Держи тело в туге и нуже – душу свою спасешь.
Пред постом 1653 года прислал Никон в Казанский собор протопопу Иоанну Неронову память, подобную вселенской грозе: де, по преданию св. апостол и св. отец не подобает в церкви метания творить на колену, но в пояс бы вам творить поклоны; еще тремя персты бы есте крестились.
Сошлись протопопы в крестовой келейке Неронова в его дому, где остановилась постоем и была с любовью принята большая семья Аввакума с чадами, домочадцами и челядью. Не по разу прочитали священницы патриаршью вестку, перенимая бумагу друг у друга и не вверя глазам своим: всё полагали, сердешные, нехитрым умом своим, что случаем обознались, не то вычитали, убогонькие, и не так поняли святительское слово, но когда, решившись, проникли в аспидную темь столбца, то ужаснулись сразу, сердца их задрожали, озябли тоскою. Аввакум долго не решался взглянуть на учителя, а когда поднял глаза, то не признал Неронова: куда-то подевалась блескучая яркость его взгляда и скорая острота ума, ибо немо, мертво сутулился протопоп с краю лавки и смотрел зальдело, остойчиво куда-то внутрь себя, в само брюхо свое, как могут заглубляться лишь великие затворники и молчальники. Веки Иоанна вдруг покраснели, обметались сыпью, будто крапивницей ожгло, и почудилось Аввакуму, что Неронов заплакал. Мысленно повинился Аввакум пред учителем, будто он-то и обманул в чем, и горько зажалел того, сникшего и загорюнившегося. Подать бы гневное слово? растопыриться перьями? Хитрое ли дело вскинуть в низкий потолок велий вопль негодования. Но вольно ли молодому пехаться поперед батьки? И лишь закряхтел Аввакум – и не решился разбить молчание. Может, в эти минуты рождается верный ток мысли и самое искреннее чувство, освещающее все последующее быванье до смертной ямки. Да и кто он пред Учителем, пред истинным Отцом своим, чтобы досаждать ему скорыми, незрелыми словами?
...Какой разлад в душе, какая негласица и нестроение, какая сумятица чувств: вот подкралась из валежника подпенная змея и ужалила под самый вздох. Что же это такое? как жить дале, коли не в истинного Бога веровали, а в поддельного, не так кланялись и неподобно крестились? и древлие отцы церкви и святители Стоглавого собора, и великие князья и государи, и воины и смерды непотребно осеняли себя именем Христа? и вдруг нашептал шептун и обавник, выбредший по случаю из мордовских лесов, что ересью и неправдою жили отчичи ваши и дедичи от давнего веку, не тому научали и не про то толковали, и не Господу поклонялись, а самому диаволу, и тому же наущали внуков своих, и в грехи столкнули, и прямой тропою направили всех в геенну огненную на судилище. Значит, и Мелетий Антиохийский ошибался, и многомысленный Феодорит, и любомудр Максим Грек, и все прежние, бывые на Руси патриархи, что толковали о нерушимой истине двоеперстия, и их научения были натвердо втолкованы православному человеку. А тут объявился на миру Никитка Минич и распечатал глаза неучам истинным светом. И неуж у государя очи затмились, не видит он, кого пригрел под боком, кому доверил патриарший престол и душу свою? И как нам быть ныне? ведь Стоглавому собору клятву нерушимую на все века дали, но и патриарху Никону обещались накрепко слушатися. Так где правда? и бывает ли твердым раздвоенное, как жало змеи, слово? А лишь шатни душу, подтолкни к мысленному блуду, тут и пойдет сыпаться все вокруг, валиться и рушиться. И обнаружится вдруг ясным днем, что нет тверди под ногами, а лишь зыбун и трясина, и не вем, что творить и где искать укрепы.
...Нет и нет! – сразу все запротестовало в Аввакуме, и еще не затвердив мысли словами из святых писаний, он нутром уже твердо знал, что смутная неправда исходит из медоточивых уст патриарха, кривым путем отправился Никон. Кого пригрели, за кого хлопотали, государю кланялись, а вымолили байстрюка. А Стефаний-то, насквозь промытый гремучими родниками, как же он-то заблудился, не разглядел шакала в обличье человечьем? И меня умолили, уломали меня. Кривовер! Не от таковых ли и заклинал старорусский святой Феодосий Киевопечерский, де, берегитесь кривоверов и бесед с ними... Един Бог, едина Вера, едино Крещение. Есть лишь православная Москва, светло-озаренная любовью Господа и нареченная по миру, как третий Рим; и есть Русь великая, вместилище и неоскудевающий источник неугасимой веры; все же остальное есть лжа и ржавь, и мрачное узилище для духа...
Но не дождался Аввакум толкований из «Маргарита». Приказал ему Неронов править Казанским собором, а сам скрылся в Чудовом монастыре и всю седмицу истово молился в крохотной каменной палатке, не принимая ествы и питья, не приклонив к подушке недремной головы. И во время молитвы впал Неронов накоротко в забытье, и в тонком сне было ему видение, что долбит его в голову огромный черный лебедь с красной короной. Протопоп от ужаса очнулся и от образа Спаса, пред которым лежал на полу распростерт, он вдруг услышал глас: «Иоанне, дерзай и не бойся до смерти: подобает ти укрепити царя о имени моем, да не постраждет Русия».
Вернувшись, он поведал о гласе со слезами на глазах Коломенскому епископу Павлу, Даниилу Костромскому, протопопу Аввакуму, а также всей братии: «Время приспело страдания! Подобает вам неослабно страдати».
Объявил – и все поверили, ибо вещей прозорливостью обладал сухонький прислеповатый протопоп. На общей памяти было, как лет двадцать тому Неронов советовал государю Михаилу Федоровичу и Филарету патриарху не начинать войны с Польшею, потому что прозрел духом, «яко не одолеть супротивных, не токмо кровь христианская прольется всуе». И долго с упорством молил он царя не затевать брани. За такое предсказание был сослан Неронов в Корельский монастырь, но вскоре и возвращен, ибо все случилось именно так, как и предсказывал вещун...
Вот и нынче послал он вестку государю Алексею Михайловичу, остерегая: де, «искушение прииде, потрясающее церковь, и великое несогласие. Чего ради отцами преданное коленное поклонение попираемо и крестного знамения сложение перст пререкуемо? Молю тя, государя! Не точию в вере, но ни у малейшей частицы канонов и песней, ни у какого слова, ни у какой речи ни убавить, ни прибавить. Православным нужно умирать за едину букву „аз“!..»
Назад: 1
Дальше: Глава двадцать первая