Когда документ был опубликован, было уже поздно: по меньшей мере уже два месяца, как в стране шла яростная битва – не было почти ни одного села, где бы «колхоз» не стал причиной конфликта.

Какие же силы столкнулись в этой борьбе? За коллективизацию (с оговоркой, что политический смысл «за» и «против» весьма условен, когда речь идет о процессе, вынуждающем миллионы людей к драматическому личному выбору) выступали в основном беднейшие крестьяне и батраки, которых коммунисты с 1928 г. пытались объединить в особые бедняцко-батрацкие группы. Однако организованность и престиж этих слоев в деревне были невелики, что, впрочем, нисколько не оправдывает тех, кто, претендуя на исторический анализ, огульно именует их «бездельниками» или, хуже того, «проходимцами». Помощь им оказывал рабочий класс, особенно там, где он был меньше связан с селом: с коллективизацией рабочие связывали как минимум надежды на выход из затруднений с продовольствием. Партия потребовала, чтобы рабочий класс дал селу не меньше 25 тыс. организаторов колхозов. В действительности на село поехало 35 тыс. человек, из них 70 % – коммунисты. Вооруженные решимостью, но со скудными средствами, они встретились там со столь же трудной, сколь неблагодарной работой, протекавшей зачастую в таких обстоятельствах, от которых у них не могли не опускаться руки. Основной силой в любом случае была государственная власть, причем не только в виде средств принуждения, которые были широко пущены в ход, но главным образом в виде той системы аппаратов – «приводных ремней», – которая сложилась при Сталине. Например, в ходе создания колхозов в массовом порядке использовалась комсомольская молодежь, отличавшаяся наибольшей готовностью следовать новаторскими путями.

Немалыми были и силы сопротивления. Одних лишь кулаков, как их классифицировала налоговая статистика, было миллион семей, то есть 4–5 млн. человек. Трехлетняя битва в ходе хлебозаготовок продемонстрировала, помимо всего прочего, как трудно было изолировать их от остального сельского населения: родственные связи, хозяйственный опыт, общественный престиж – все это обеспечивало кулакам влияние не только среди середняков, но и самих бедняков. Не случайно с лета 1929 г. тех, кто не хотел ввязываться в борьбу с кулаками на селе – а таких было немало, – в печати широко именовали «подкулачниками». Против коллективизации были все церкви: от православной до мусульманской. Наконец, притихшие и раздробленные противники советского строя обрели в новом конфликте выгодное для себя поле действий.

Оставалась огромная середняцкая масса: ее переход на ту или другую сторону мог решить исход борьбы. Но в силу тех обстоятельств, при которых началось наступление, именно для убеждения середняка как раз и не нашлось главного, решающего довода.

Еще в августе 1929 г. «Правда» открыла свою полосу огромным заголовком: «Вперед, за крупное колхозное хозяйство! Советским комбайном и трактором подрежем корни капиталистической эксплуатации, выкорчуем капиталистические элементы в деревне». Но в 1929 г. в СССР было выпущено всего 3300 тракторов, а производство комбайнов еще только предстояло наладить. Оставалось обратиться к импорту, но мы уже знаем, насколько напряженным было положение с ним из-за индустриализации. Решено было ускорить строительство двух новых, помимо Сталинградского, тракторных заводов; однако их продукция начала бы поступать лишь позднее. Уже в середине 1929 г., когда колхозы были редкими и небольшими, лишь один из четырех имел трактор; с увеличением их числа техническая оснащенность отставала все больше. До самого последнего мгновения партийные руководители среднего звена, вплоть до обкомов, надеялись и просили – в том числе и в самой комиссии Яковлева – оказать финансовую и техническую помощь. Вместо этого коллективизацию пришлось проводить на нищенской производственной базе русской деревни: нищенской не только в техническом, но и культурном отношении.

Колхозы, иначе говоря, пришлось создавать и развивать не на базе машин, полученных от государства, а используя крестьянские орудия труда. Вместо трактора середняка встречало в колхозе требование отдать в общее пользование свою драгоценную лошадь, ради которой он привык жертвовать всем. Мало того, у него требовали также корову и инвентарь плюс денежный аванс для закупки машин, которые должны были поступить лишь значительно позже. Убеждать его в подобных условиях было безнадежно.

Здесь-то и вводилась «ликвидация» кулачества. Это означало две вещи. Зажиточный крестьянин подлежал, во-первых, экспроприации – его земля и имущество, иначе говоря, переходили в собственность колхоза, а во-вторых, депортации. Кулаков с этой целью подразделяли на три категории. Тех, кто оказывал активное и организованное сопротивление, надлежало отправлять в концентрационные лагеря. Вторую группу «наиболее богатых кулаков» следовало высылать в отдаленные и малопригодные для проживания местности. Все остальные должны были изгоняться из деревень и переселяться на новые участки за пределами колхозных массивов, на малонаселенные и невозделанные земли. Выработанные специальной комиссией, вроде комиссии Яковлева, эти инструкции, однако, не публиковались. Официальное постановление от 1 февраля 1930 г. в общем виде предоставило областным властям право применять «все необходимые меры борьбы с кулачеством». Да и поступили эти инструкции с опозданием, когда раскулачивание проводилось уже во многих районах местными властями по собственной инициативе или, как выразился один из секретарей обкома, Варейкис, «на свой страх и риск». С января 1930 г. оно стало лишь более систематическим: в каждом районе были образованы «тройки», включавшие секретаря райкома, председателя райсовета и местного руководителя ГПУ, задачей которых было составление списков лиц, подлежащих экспроприации и депортации.