Книга: Лучшее место на Земле
Назад: 13
Дальше: 15

14

Дамба Ялта/Стамбул – Москва
Совесть

 

Правая рука – на груди. Левая – то на виске, то на сонной артерии. Кровотечение остановилось с полчаса назад, но Ит понимал: без лекарств рыжий долго не продержится. Левое легкое спалось, дыхание прослушивалось только справа. В проклятой аптечке нашлись три ампулы сильно просроченного анальгина, один шприц, по счастью целый, с десяток порошков стрептоцида, три нестерильных бинта, нашатырный спирт и то, что стараниями Ита осталось от жгута. Больше ничего не было. Ит грустно усмехнулся, вспомнив местную поговорку про сапожника, который ходит без сапог. Вот же два идиота! Ну что мешало прихватить с собой аптечку с какого-нибудь «БЛЗ»?..
Они сидели на полу, в углу комнаты. Ит прижимал к себе Скрипача, не давая ему сползти на пол – уж что-что, а то, что при таких ранениях лежать нельзя, он отлично знал. Первый час Скрипач то впадал в беспамятство, то приходил в себя, но потом вроде бы ему стало полегче – по крайней мере, сознания он больше не терял.
По расчетам Ита, продержаться надо было еще как минимум пять часов. Потом… потом, если рыжий к тому моменту еще будет жив… ладно, про это не надо. В общем, можно попробовать сделать пункцию. В плевральной полости, судя по звуку, кровь. Ее много, очень много. Она мешает нормально работать сердцу, но если начать ее эвакуировать, сердце станет работать лучше. Скорее всего станет. Должно. Обязано. И спавшееся легкое тоже расправится. Наверное, расправится.
Если…
Скрипач дышал неглубоко, часто. Ит не видел его лица, но, положив в очередной раз руку на висок, чтобы перебросить немного энергии, почувствовал, что кожу покрывает холодный пот.
– Тебе больно? – спросил он, хотя ответ и так был очевиден.
Больно. Очень больно. А обезболивающее уже кончилось… и взять его неоткуда. Только когда придет колонна. Если придет. Если ее не задержит таможня, если не нападут корсары, которые последнее время, после того, как стала раскрываться ситуация с «Транзитом», обнаглели неимоверно, если не будет поломки, если колонна не схлестнется с «Хаммером», который неизвестно куда пошел… может, и сюда…
Так, хватит про это.
– Да… – выдохнул Скрипач. – Дышать трудно…
– Надо терпеть. – Ит старался, чтобы голос его звучал уверенно, максимально уверенно и спокойно. – Рыжий, надо дождаться Колю. Ты сильный, ты сумеешь справиться. Я знаю.
– Ит, перестань… – Скрипач кашлянул, вздрогнул от боли. – Ты врешь… не надо… хоть сейчас не надо…
– Я не вру, – возразил Ит. – Тебе больно, поэтому ты паникуешь. Обезболить нечем, к сожалению.
– При чем тут… боль… Ит, не надо… отпусти меня… я заметил… ты мне сбрасываешь… не надо… не трать… себя… я уже покойник…
– Зачем ты так говоришь? – упрекнул его Ит. – Вспомни считки. Мы… ну, они, хорошо, пусть будут они… выживали после гораздо худших ранений и практически без помощи. Тот же Лин столько раз ловил пули, что тебе сейчас должно быть стыдно за такое малодушие. А уж про Пятого я вообще молчу. У меня есть открытая считка, в которой ему в голову из пистолета выстрелили. И он выжил. Ты поймал всего две пули, причем одна рана – царапина. Тебе должно быть стыдно, рыжий.
– Ит… опомнись… они были Сэфес… – Скрипач слабо усмехнулся. – У них порог… выживаемости… гораздо выше, чем… у нас… если ты… совсем дурак, то… я объясню… на пальцах…
– Ну, попробуй. – Ит сказал это с интересом, а про себя подумал: говори. Говори, отвлекайся, спорь, возражай… только не заостряйся на боли. Ставь на место меня, идиота, но при этом каждая минута, которую мы таким образом выиграем, будет прожита… хоть как-то, но прожита.
– У меня… спалось левое легкое… это ты понимаешь?..
– Понимаю, – покладисто согласился Ит. – Знаешь, есть куча народу, которая живет с одним легким, если ты не в курсе. Но продолжай.
– Я потерял много… крови… рана инфицирована… я задыхаюсь… не будь… придурком… Ит… мне совсем плохо… я же чувствую… дело не в… боли… сердце… уже сейчас… почти не работает… мне жить полтора часа осталось… Ит, отпусти меня… Дай… уйти…
– Я тебя не отпущу. – Ит сказал это очень спокойно. – И даже не начинай, пожалуйста. Хочешь, я тебе расскажу, что будет дальше?
– Ит, перестань…
– А будет все очень хорошо, вот увидишь. Скоро придет колонна, мы тебе поможем, подлечишься… Доделаем тут дела. И пойдем домой. Наведем там порядок, а то мы… совсем безобразно все запустили за последний год, помнишь? Сад стал какой-то заброшенный, надо деревья подправить, посадить цветы у могил – я хочу привезти семена табака, может, он у нас приживется. Птицы снова прилетят, если мы начнем их кормить… отдохнем хорошенько, если захочешь, в горы слетаем, поживем там… а потом… потом начнем приводить в порядок жизнь. Знаешь, что мы с тобой сделаем? Мы женимся. Обязательно женимся. Надо же для кого-то жить, правда? Найдем какую-нибудь девушку, которая к нам хорошо отнесется… пусть даже не полюбит, просто хорошо отнесется и согласится кормить птиц, пока нас нет… а может, в нас кто-нибудь и влюбится, потому что ты обаятельный. Будем любить, заботиться, дарить подарки. И родим ребенка, когда она захочет. Или возьмем приемного, если не захочет. Потому что семья должна быть с ребенком, правда? Мы будем любить и жену, и… а вот кого бы ты хотел? Мальчика или девочку?
«Что за чушь я несу?» – с ужасом подумал Ит.
– Что за чушь ты несешь?.. – жалобно спросил Скрипач.
– А все-таки? – упрямо бросил Ит.
– Девочку… наверное… – Скрипач задумался. – Или гермо… не знаю… я не уверен… что сумеем… воспитать гермо… как надо… будет такой же урод… как мы…
– Вот и я думаю, что девочку было бы хорошо, – согласился Ит. – Будет по дому малявка бегать. Представляешь, как здорово? Снова каша по утрам, блюдечки для птиц, разбитые коленки, катание на плечах, угнанные флаеры, игрушки где попало, домик на дереве, гневные послания от Эдри, волнения про учебу, поездки на море, и весь мир словно совсем новый, и ты его заново открываешь… Или, вернее, тебе его открывают. С той стороны, о которой ты никогда и не догадывался.
Он скинул еще энергии – прежде, чем Скрипач успел возразить. Если скидываешь, пусть по чуть-чуть, сердце держится. Если не скидываешь… Сколько же в плевральной полости крови? Подумать страшно. Пол-литра точно есть. Кровь остановлена, но… если бы все было так просто.
– Дурак ты… все-таки… хотя… – Скрипач задумался. – Знаешь… вот ты это… и сделай… сам… обязательно сделай… Вернись… домой… и живи… как рассказал… ты хорошо сейчас… говорил… а меня… отпусти… посмотри правде… в глаза…
– Я и смотрю правде в глаза. – Ит снова прижал ладонь к его виску. – Один я все равно не стану этого делать.
– Станешь… если я тебя… попрошу… если ты мне… пообещаешь…
– Не стану я этого обещать. Рыжий, давай, ты поспишь? – предложил Ит. – Я тебя сейчас выключу на часок, хоть боль снимем. Давай. – Он просунул руку между своей грудью и спиной рыжего, прижал ладонь к лопаткам. – Поспишь, потом разбужу, и попробуем попить.
– Ит… не надо…
Он не договорил. Ит, все еще удерживая ладонь между лопаток, усадил Скрипача поудобнее. Плохо, что нет одеяла – его нужно согреть, ему холодно, при такой кровопотере не может быть не холодно. Он вспомнил, как когда-то, в каком-то небольшом деле, умудрился совершенно по-дурацки подставиться и около часа терял кровь, вытекло в результате больше литра. Пока ждал медика, замерз, как собака… хорошее вышло дело. Потому что можно было, подставившись, попросить помощи – и помощь приходила. Почти всегда… Можно было воспользоваться контроллером и снять боль, можно было потом получить по шее от Фэба за глупость, можно было выйти на связь с научным подразделением и спросить совета, можно… это была обычная работа. Обычная. А не так, как сейчас… Нет, та обычная работа вовсе не была гарантирована от смерти или увечья, она была гарантирована от другого – от ужасного чувства полной беспомощности.
Если бы это была штатная ситуация, Скрипач уже завтра… ну, послезавтра, оказался бы здоров. Здоров, зол и готов идти туда, где в него всадили пулю, чтобы, ласково взяв стрелявшего за какую-нибудь выступающую часть организма, популярно ему объяснить, что так поступать нехорошо. А еще через трое суток он бы вообще забыл, что его ранили, и вспомнил бы об этом только на ежегодном осмотре, под смех Эдри и кого-нибудь из медиков.
Господи, ну зачем – вот так? В чем мы перед тобой провинились…
Может, в том, что слишком хорошо знали, что такого, как сейчас, просто не бывает, потому что не может быть в принципе?
Или в том, что он это сделал… нарочно?
Ит зажмурился.
Этого действительно не могло случиться – с их-то реакцией. Что бы Скрипач ни говорил, что бы он, Ит, ни отвечал – они оба сейчас знали, что произошло на самом деле. Знали эту нелепую чудовищную правду.
Зачем?!
«А ведь я знаю ответ, – думал Ит. – Знаю… ответ, он ведь прямо тут. В этой комнате. Этот стол и вон та кровать – ответ. Господи… рыжий, что же мы наделали?..»
Темнота сгущалась. Ит сидел неподвижно, прижимая к себе безвольное тело и слушая частое слабое дыхание.
«Живи, – думал он. – Ты только живи, а я что-нибудь придумаю… если у меня хватит на это смелости».
* * *
Колонна пришла через четыре часа. Сначала возник вдалеке все нарастающий рев моторов, потом в окне мелькнул призрачный, ирреальный свет фар головной машины. Несколькими минутами позже в коридоре раздались торопливые шаги, и знакомый голос встревоженно позвал:
– Эй, вы где? Чего случилось?!
– Здесь! – отозвался Ит. – Коля, иди сюда, я не могу…
– Черт, а мы-то думали, почему коридор в крови… – Коля, а следом за ним еще трое водителей протиснулись через узкую дверь в комнату. – Ой, йооо… Рыжий, как же ты так?
Очнувшийся Скрипач посмотрел на Колю и, к удивлению Ита, внятно произнес:
– Так получилось.
– Блин. – Сергей протиснулся в комнату следом за Колей.
– Ит, что-то сделать можно? – не церемонясь, спросил караванный.
– Пункцию, – ответил Ит. – Можно попробовать.
– Не надо… – попросил Скрипач.
– Почему? – растерялся караванный.
– Поздно…
– Коль, не слушай, – попросил Ит. – Давайте за аптечками и набором, живо. Серый, скальпель, троакар, иглу и трубку для пункции – в спирт.
– Что еще надо? – Коля тут же перешел на деловой тон.
– Люди, чтобы его держать, и побольше света.
– Ит, будь человеком, не надо…
– Заткнись.
– Может, на стол посадим? – предложил Коля. – На полу небось неудобно будет.
Ит кивнул. Втроем они перенесли Скрипача на железный стол, усадили. Коля сдавленно охнул, когда Ит размотал пропитавшийся кровью бинт, – выходное отверстие и впрямь производило впечатление.
– Слушай, а его того… вылечить-то после такого получится? – понизив голос, с сомнением спросил он.
– Не знаю, – закусил губу Ит. – Сейчас надо зажать обе дырки, и покрепче.
Минут через пять все было готово – Коля сунул Иту в руку банку с троакаром, себе взял скальпель (на практике надрезы у него получались лучше, чем у всей группы), Сергей, у которого было отличное зрение, тихо матерясь, вдевал нитку в изогнутую хирургическую иглу.
Коля со скальпелем в руке подошел к Иту.
– Ну ты это, командуй, – попросил он. – Чего делаем теперь?
* * *
Теперь…
Агенты – пронеслось у Ита в голове.
Агенты.
Гермо.
Пушечное мясо.
Мясо, в которое выстрелили из пушки. В буквальном смысле этого слова. Вот что такое сейчас – Скрипач. Мясо, в которое выстрелили из пушки… Не просто выстрелили. Само подставилось, вот и попали. Два раза. Вполне хватит для смерти, просто дело времени.
Про агентов никто не знает. Никогда. И не узнает – это не ученые, не боевики, которые красиво приходят и «делают работу». Это не те, чьими именами потом называют открытия или удачные операции. Чаще всего агент вообще слеп, и, если вдуматься, он и в самом деле – мясо. Что он делает? Лезет в самое пекло, молча, и делает – что? Готовит плацдарм, снимает данные, информирует… и, если надо, ляжет там, где придется, и никто не узнает, что он там лег. Никто. И никогда. Нет, конечно, Официальная Служба своих не бросает, вот только проблема в том, что «свои» отлично понимают всю ничтожность собственной жизни перед величием задачи.
Как сказал тогда Микаэль Стовер? Гермо? Пушечное мясо?..
А ведь он был прав. Чертовски прав. Сам не понимая, в чем именно, но прав.
…Свет фонариков, лес рук… господи, сколько же там народу? Человек пять, что ли? Или больше? И все держат, вот так, как он, Ит, сказал – тампонируя чудовищную дырку на спине и меньшую, входную – в груди, поддерживая бессильно падающую голову, и левая рука на весу, и кто-то уже добросовестно возит марлей, намоченной спиртом, по перемазанной засохшей кровью бледно-серой в свете фонариков коже…
Держат – кого?! Того, кто по идее должен был тихо лечь и…
Зачем…
Даже если что-то получится… что нас ждет? Безвестность и мертвый дом, где с дверного косяка свисает обрывок веревки?
Не надо. Скрипач был совершенно прав, когда повернулся грудью к этой пуле. Прав. Потому что он понял эту правду – в полной мере. Просто раньше, чем он, Ит, сумел это сделать.
Рука с троакаром безвольно опустилась.
Не надо. Правда, не надо.
Сколько нас было таких, пропащих, смертельно раненных, черт-те где погибших, не имеющих даже могил? А сколько – вот таких? Да, вот таких, которые ко всему еще и гермо – почти во всех человеческих мирах бесконечно презираемых, миллион раз оболганных, признанных… чем только не признанных – от педерастов до рабов физиологии… Не просто так рауф мало контактируют с людьми, не просто так таятся и ограничивают вход на свои планеты, ведь ненависть не знает предела. Это сейчас люди держат полумертвого «кота» только потому, что он похож на человека, и потому, что в этом мире еще никто не успел презрительно выплюнуть чудовищную гадость, которую всегда, во всех человеческих мирах, кто-нибудь первый да выплюнет… а остальные – подхватят…
– Ты чего? – недоуменно спросил Коля, подходя к Иту.
– Ничего, – едва слышно сказал Ит.
И потом… что я могу. Для чего – уже понятно. Не для чего.
Смешная ситуация – местные помогают агентам. Еще и гермо. Нет, только вдумайтесь, господа. Местные. Помогают. Агентам. Гермо. Про которых в теории даже знать не должны… или, если знают, должны ненавидеть. Как минимум. Спасать помогают. Волнуются…
Что я могу?
Я же не врач. Я же просто не сумею. Одно дело – чистый, обмытый труп в морге, где они тренировались ставить дренаж, а другое – рыжий, родной рыжий, перемазанный кровью, трясущийся от боли, и… почти полное отсутствие света. Сейчас я промахнусь и попаду в желудок. Или в перикард. Или еще куда-нибудь, куда троакаром лучше не попадать… и что будет? Раневая инфекция? Или эмболия? Да я же его убью, и… лучше пусть он умрет так, и я тогда тоже просто умру рядом, и не будет… вот чего точно не будет – холодного мертвого дома и обрывка веревки на дверном косяке.
– Коля, не надо. – Он закрыл глаза.
– Чего?
– Не надо. Мы просто… мы будем в кузове, хорошо? Закройте нас там… закройте шлюзы… а в Ялте откройте. Там найдется формалин… Отдашь то, что останется, Васильичу…
Коля аккуратно взял у него из руки троакар, сунул обратно в банку со спиртом, а банку поставил на пол. Примерился и от всей души отвесил Иту пощечину, да так сильно, что голова того безвольно мотнулась в сторону, волосы хлестнули по лицу.
– Охренел? – спокойно спросил караванный. – Не знаю, чего ты там удумал, но мы своих не бросаем. Не можешь сам, боишься, давай, я проколю. У меня руки-то крюки, но авось и справлюсь.
– Каких своих? – безучастно спросил Ит. Медленно опустил голову и посмотрел на караванного. – Кого – своих?..
– Ты тупой совсем? – вытаращил глаза Коля. – Мы сколько ходили вместе, мудак? Ваньку ты опять же спас, сдох бы без тебя парень, колонне вы сколько всего хорошего сделали… и теперь чего? Ты хочешь, чтобы я, значит, типа смотрел, как он у нас на глазах загибается, и ничего не делал? Да иди ты в жопу, придурок. Сам нас учил – и сам сейчас в бутылку лезешь? Ты подумай, сколько ты этими аптечками народу спас. Ну или вы на пару спасли. И чего? Сами затеяли, вот и пригодилось.
– Ты не понимаешь… – начал Ит, но осекся. Нет, это не объяснишь. Бесполезно. Сейчас – точно бесполезно.
– Давай руки мыть по новой, и того… да не ссы, нормально получится, – попытался приободрить его караванный. – А не получится, так все под Богом ходим… Серег, полей нам спиртика еще на руки, – попросил он. – Ит, ты давай вначале этот, который для зубов-то.
– Новокаин, – пробормотал Ит.
– Точно. А я пока что скальпель в спирте поболтаю, и этот… тротуар.
– Троакар. – Ит помимо воли почувствовал, что начинает звереть. – Коль, ну не смешно это сейчас, черт возьми! Ты понимаешь, что мы его убить запросто можем?!
– Да не убьем мы никого, – уверенно ответил караванный. – Давай, отсчитывай ребро и ковыряй дырку. Смотри, как дышит хреново. Все внутри небось сдавило уже…
Бесполезно.
Чертова система.
И тупой-тупой агент, который… которому для чего-то понадобилось… Ты ведь хочешь его спасти, хочешь любой ценой его спасти, и плевать тебе на самом деле на веревку и на то, что думает кто-то-там-черт-те-кто, не для славы, не для денег, не для того, чтобы кто-то понял, тебе это нужно, а нужно лишь затем, чтобы каждую минуту знать, что…
Что он живой.
Что ты не один.
Где бы мы ни были…
Ит на секунду прикрыл глаза. Потом взял шприц с новокаином и подошел к столу.
– Рыжий, ты меня слышишь? – позвал он.
– Да… – с трудом ответил Скрипач.
– Терпи. Сейчас будет очень больно, – предупредил Ит.
* * *
– Вот чего. – Коля домыл наконец руки, перемазанные в крови, и посмотрел на Ита, который пытался сложить наскоро вымытые инструменты в чемоданчик. – Он того… кажись, плохой совсем. Поэтому я чего думаю. Сейчас мы его мне в кузов положим, тебя с ним посадим, и прокачу я вас с ветерком до Ялты, а? Может, дотянет.
– Нет, – честно ответил Ит. – Восемнадцать часов? Нет. Это нереально.
– Поменьше. Четырнадцать, – уверенно сказал караванный. – Движок, конечно, пожжем, ну и черт с ним.
– Коль, он не выдержит. Он столько не выдержит. – Ит наконец застегнул чемоданчик и выпрямился.
– А ты его не хорони раньше времени, – осуждающе произнес караванный. – Сам вижу, плохой он. Но, может, чего и получится. Давай хотя бы попробуем, что ли? А то, знаешь, мысль у меня есть одна…
– Какая?
– Вот помру я, да? Приду туда… ну, на небо… а меня там спросят – ты человека спасал, а почему не спас, бросил? И чего я отвечу? Что, типа, бесполезно спасать было, что ли? Неее, так дело не пойдет. Сейчас ребята вам там место сделают, матрасов притащат… свет есть, пару раций еще возьмешь…
Было. Было, было, было… Только тогда это все-таки происходило иначе. Тогда и он, и Скрипач во что-то умели верить. И была цель. Общая и важная цель – для всех. Сейчас, кажется, веры уже не осталось. И цель выродилась во что-то… Они уже не нужны этой цели. Рыжий это знал и именно про это пытался сказать тогда – он точно не нужен цели. Это не ключ от «формулы дьявола», это не стремление спасти кого-то… Спасти может Ольшанская. Вместе с Ири. Скорее всего сначала она. Войдет вместе с группой в получившийся портал и через неделю вернется сюда – с помощью.
А они оба? Что останется им?
Пустота, холод, и веревка, о которой он говорил?
И горькое понимание того, из-за чего, собственно, рыжий это сделал.
Кем надо себя считать, чтобы спокойно, с улыбкой, подняться навстречу пуле? Сколько времени и что именно надо ломать у себя в душе, чтобы на это решиться?..
«Он ведь открывал дорогу мне, – понял Ит. – Он шел со мной, держал меня, спасал меня, и как только дорога открылась… Я его простил, я все понял, а он себя – не сумел. Интересно, а я бы сумел? – с тоской подумал он. – Хотя… кажется, сумел бы. Впрочем, боюсь, мне может представиться возможность это узнать».
– Хорошо, – сдался Ит. – Коль, тогда еще воды туда нужно и все лекарства, которые есть. Все. От Турции уже отошли, напасть никто не должен, наши не шалят вроде бы…
– Во, другой разговор, – обрадовался караванный. – А то «не выдержит», «не выдержит»… Под рукой все пристроим, чтобы тебе от него не отходить, и погнали. Так, ты давай с ним сиди, а мы там сами быстренько.
Уложились в пятнадцать минут. В угол кузова стащили тюки с товаром, сверху набросали матрасов и одеял – получилось вполне хорошее место, где при желании и троим можно было бы разместиться. Аптечки, коробку с одноразовыми капельницами и пять бутылок воды Ит положил рядом. Затем в кузов подняли Скрипача, который до сих пор находился в глубоком обмороке – новокаин для обезболивания оказался слабоват. Шлюз закрывать не стали, потому что в кузове и без того стояла духота. Закрепили кое-как с помощью какой-то железки и решили, что сойдет, тем более что времени действительно осталось совсем мало.
Когда машина тронулась, Ит первым делом сбросил рыжему энергии – поддержать сердце. Тот не отреагировал, но сердце и впрямь вроде бы стало работать получше. Ит сел рядом со Скрипачом и стал устраивать его так, чтобы было удобно и чтобы можно было легко дотянуться до лекарств. Голову – себе на плечо, руку в сторону, чтобы не сбил дренаж, под спину – вшестеро сложенное одеяло. Сейчас в кузове было не жарко, но про день Ит думал с нарастающим беспокойством – скорее всего тут настоящее пекло. Одно железо кругом. А кондиционер, который поставили, когда везли из Штатов Ири, давным-давно кто-то спер.
Ладно, до дня надо еще как-то дожить…
«А может быть, так? Назло. Вот взять и всем назло его вытащить? Всем – от автоматчиков на тех катерах и его самого до законов Линца? – билось в голове. – Я могу не так много. Могу колоть, что есть, чтобы ему не было больно, могу говорить с ним… и отдавать себя. Потихоньку. Да, это запрещенный способ, но что делать, если другое – бесполезно?»
Он помнил этот курс. Из самых последних. И помнил, что Фэб где-то с месяц не хотел его давать – упрямился, отговаривался, но в конце концов сдался и все-таки дал методику. Она называлась прямым включением, и курс Фэб начал с замечательной сентенции:
– Очень внимательно выслушайте то, что я сейчас вам расскажу. Данная методика запрещена к использованию сотрудниками Официальной Службы по причине того, что этот способ – гарантированный для провала задания. В ситуации, когда ваш товарищ или напарник погибает, а на вас висит не сделанная работа, вы обязаны, я подчеркиваю, обязаны отпустить его, если нет возможности оказать помощь. Отпустить тем способом, который наиболее гуманен, конечно. Используя эту технику вы, по сути дела, убиваете себя, потому что совсем не факт, что напарник, даже используя ваши ресурсы, сумеет справиться. Включение – это не простая переброска энергии. Это, по сути, деление напополам. Во время работы на включении вы последовательно, постепенно отдаете свои жизненные силы умирающему, после чего, даже если у вас что-то получится, вы не сможете работать сами. Процесс восстановления займет длительное время – от нескольких дней до нескольких недель, это зависит от того, насколько далеко вы зайдете в стремлении помочь тому, кому помочь невозможно. Только в порядке исключения я дам вам этот курс, но я искренне надеюсь, что он вам никогда не понадобится.
Это было, кажется, сто девяносто лет назад. Немудрено и забыть.
«Как хорошо, что у меня отличная память, – усмехнулся Ит. – Так, что там первое? Синхронизация? Поехали».
А дальше он гнал энергию, колол то, что лежало в аптечках, переговаривался по рации с Колей и… и в какой-то момент понял – получается. Да, получается. Силы убывали, но – он видел, что Скрипачу становится лучше. Потихоньку, сначала почти незаметно. Но потом… вместо смертельной серости лицо стало просто бледным, дыхание выровнялось. Лекарства, которые у него сейчас были, такого эффекта дать не могли – их для этого явно не хватало.
Ит прикинул, сколько у него в запасе сил – оказалось, что за эти часы он отдал почти половину того, что имел сам. Скромнее надо быть, укорил он себя. Ладно, пока что экономим… но не очень, конечно. Экономим так, чтобы хватило хотя бы до Ялты.
«Вот же дурак… ну какой же ты дурак, рыжий. И как ты только умудряешься так замечательно повторяться – ведь это уже было, все было, не раз и не два, пусть не в этой жизни. – Коля гнал как сумасшедший, «БЛЗ» швыряло так, что, казалось, машина каждую секунду рискует улететь в море, и Скрипача постоянно приходилось придерживать. – И какой я дурак, что не объяснил тебе про эту глупость ничего раньше… Господи, дай мне шанс. Я очень хочу все исправить. Ну не все. Хоть что-то. Хоть это. Разве я о многом прошу?»
* * *
В себя Скрипач пришел только на рассвете, через пять часов после того, как выехали.
И тут же понял, что происходит.
Но переубедить Ита в тот момент не было уже никакой возможности.
– Не надо… мне сбрасывать… это опасно… для тебя… опасно… – Голос Скрипача звучал слабо, интонации были умоляющими. – Прекрати…
– Это еще почему? – поинтересовался Ит. Так, где-то тут была коробка с пенициллином. Ага, вот она. Как бы теперь извернуться, чтобы шприц набрать? Опять у него перед лицом ампулами размахивать? Видимо, придется. Ничего, переживем. Набрал, швырнул ампулы, не глядя, куда-то в сторону.
– Ногу дай. И не шипи, тоже мне, нытик.
Скрипач с минуту молчал, а затем произнес:
– Ит… ведь я же… тебя изнасиловал… ты забыл?
– Это не имеет значения. Я тебя не отпущу. Могу еще раз повторить – не отпущу. Я тебе это уже говорил. Причем давным-давно.
– Когда?..
– У-у-у… Еще на секторальной станции, когда кто-то валялся точно так же, изображая умирающего лебедя. Слова красивые говорил… прощения просил. Помнишь? Что ты творишь, а? Сначала сделает очередную дурость, а потом – как сейчас. Прекращай эти игры во вселенское раскаяние. Ты меня, ей-богу, достал.
– А если я тебе скажу… что мне… понравилось то… что я сделал? – В голосе Скрипача, несмотря на слабость, зазвучал вызов. – Понравилось… понимаешь? Мне понравилось… тебя насиловать… и сейчас ты… по сути дела… спасаешь преступника…
Ит усмехнулся. Поднял руку, прижал ладонь к виску Скрипача, снова сбрасывая энергию. Сорок процентов? Ну и черт с ней, с ложной скромностью. Надо будет – и на тридцати сам вытянет. И на двадцати, если совсем уж припрет.
– Ну хватит, хватит, – тихо сказал он. Машину снова тряхнуло, Скрипач беззвучно вскрикнул. – Родной, ты совсем заврался. Знаешь, я потом долго думал, анализировал это все… – Ит сел чуть повыше, успокаивающе погладил Скрипача по голове. – А ну-ка, расскажи, как ты сумел меня изнасиловать в наглухо застегнутых штанах?
– Как ты… понял?..
– Предположим, тогда я ничего не понял. Но потом очень долго смотрел… прогонял по секундам… и догадался. Что это было на самом деле?
И тут Скрипач заплакал. Еле слышно, как-то по-детски всхлипывая, прижавшись виском к ладони Ита, он все плакал и плакал, и никак не мог остановиться.
– Ну? – спросил Ит.
– Тубус… алюминиевый… из-под витаминок… со всей дури… в копчик… чтобы больно стало… я же не мог… вот так… как бы я смог… – Ит чувствовал, что его ладонь стремительно намокает от слез. – У тебя тогда… такая каша… была в голове… чтобы ты знал… просто знал… тебя в том состоянии… изнасиловать было в принципе… невозможно… ни у кого бы не получилось, поверь… даже у тех, кто… в отличие от меня… умеет это делать…
– А кровь откуда была? – Ит уже знал ответ, но ему просто очень хотелось его услышать.
– Молнией… случайно ногу… тебе ободрал… Там кожа тонкая… Я же просто… просто напугать тебя хотел… с любым результатом… пусть бы ты даже меня застрелил… если я чего и хотел… так этого… извини меня… пожалуйста… если сможешь… а потом… как-то не до того стало… приступы эти, киста… и отработка… и…
– Тшшш, тихо, все в порядке, – пробормотал Ит. – Каша была еще та, ты прав… Но, знаешь, ощущение было сильное, – добавил он.
– Так я его того… ногой придерживал… коленкой… – Скрипач снова всхлипнул. – Потому что второй рукой… ох… тебя за волосы… потому что… ооооой… – неожиданно выдохнул он.
– Что такое? – всполошился Ит.
– Больно… слева… и что… ой… что… это…
– Спокойно. Рыжий, да тихо ты! Кажется, легкое расправилось.
Ит надел стетоскоп и принялся слушать. Да, все верно. Слава богу… Он вытащил из коробки шприц-тюбик с промедолом.
– Слушай… это не про нас говорили… что оно… не тонет?.. – Скрипач все еще всхлипывал, но дышал уже ровнее.
– Про нас, – согласился Ит. – Особенно про тебя, несостоявшийся насильник и многоразовый самоубийца. Я тебе тоже кое-что хотел сказать.
– Что?..
– То, что со мной получилось… я ведь про это тоже думал. – Ит свободной рукой повесил стетоскоп обратно на шею. – И нашел ответ. Еще когда мы были в Домодедове, когда умер тот Сэфес… собственно, благодаря ему, наверное, и понял.
– Что понял?
– Говорить нормально я тогда не мог, у меня, по всей видимости, уже стал развиваться приступ. Общаться человеку, у которого гипоксия и мышечный спазм, довольно сложно, – спокойно начал объяснять Ит. – Но все же я хотел тебе сказать… то, что уже говорил… и тело само выбрало единственный доступный ему в тот момент способ. Мы все в некотором смысле жертвы стереотипов, и мое подсознание исключением не стало. Я где-то встречал мнение, что секс – это средство коммуникации. Видимо, это… она и была.
– Хороша… коммуникация… Я тогда руку держал… и щупал сбоку, слева, где ребра… черт, у тебя так сердце колотилось… что я испугался… лежу, говорю… а сам от страха чуть не сдох… потом вроде… потише стало… а потом как даст!.. про коммуникацию… как-то не думал… только про то, что… это, может… как-то успокоит… раз уж так… получилось почему-то… я ведь даже не дотрагивался… в мыслях не было…
Ит засмеялся.
– Ну, в этом ты не ошибся, – подтвердил он. – Не успокоило, но почему-то дало парадоксальную реакцию – в голове появилась связная мысль вместо груды опилок.
– Какая?..
– Что я наделал… – Ит разом посерьезнел. – И что с нами теперь будет.
– Наделал – я, – упрямо сказал Скрипач. – Не ты… ты просто… просто любил Фэба, а я… наверное… ревновал… немного… и сам того не понял… потому что тоже его… любил… но тебя все-таки больше… Зато мы с тобой… теперь знаем, какая… это гадость…
– Что – гадость? – с недоумением спросил Ит.
– Ссора… на поминках…
Лежащая рядом рация вдруг зашипела.
– Прием. – Ит нажал кнопку.
– Вы там как? – спросил Коля. – Живые?
– Живые, – подтвердил Ит. – Когда остановка?
– Подожди, инфа пришла. Нам навстречу выслали вертушку, они через час сядут на дамбу и заберут вас. Сказали, добросят до Ялты, дозаправятся, потом в Симфер, а оттуда на самолете в Москву. Так что передай рыжему, что не надо будет долго мучиться, часов шесть от силы терпеть осталось.
– Спасибо, Коль. – Ит улыбнулся черной коробочке РП-17. – До связи.
– До связи.
– Все будет хорошо, – прошептал он. Скрипач вздохнул. – Вот увидишь. Все будет хорошо, я тебе клянусь. Поспи часок. Сможешь?
– Не знаю… попробую… только ты не сбрасывай больше, ладно?
– Почему?
– Потому что я… и в самом деле… хотел… я виноват… страшно перед тобой… виноват… – Скрипач явно устал, но еще как-то держался. – Я на самом деле хотел… чтобы ты… меня… чтобы ты… выстрелил… заслужил… потому что…
– Спи, – приказал Ит. – Поверь, оно того не стоит…
– Да подожди ты… я все равно… до сих пор виноват… за эту идею… пусть даже так, понарошку… но все равно… я же потом специально искал… момента… чтобы меня… подставиться… хотел… так тебя… унизил… вот сейчас… и получилось… почти…
– Ну и дурак. Рыжий, если бы ты этого не сделал, я бы сдох, – серьезно сказал Ит. – И сдох бы страшно. С сознанием того, что ты, единственный на свете родной человек, меня предал… С ложью, которую сам себе придумал. Знаешь, то, что мы сейчас тут с тобой вот так замечательно едем… оно, наверное, стоит тубуса из-под витаминок, как ты считаешь? Да и виноваты мы оба. Одинаково. Поверь, одинаково. Я виноват перед тобой ничуть не меньше, чем ты передо мной.
Скрипач вздохнул. Уже гораздо легче, чем дышал час назад.
– Ит, если это все кончится хорошо… пообещай мне… одну вещь, – попросил он.
– Какую? – спросил Ит.
– Что я всегда буду спать рядом, как привык. Я… я не могу… не слышать… – Скрипач снова всхлипнул. – Я двести лет… молчал… но я правда не могу не слышать… господи, какая белиберда…
– Что именно? – удивился Ит.
– Как ты дышишь… Когда он умер… я… я обиделся… что ты там… а я… в этой тишине… как во второй смерти…
Ит закрыл глаза. Под веками стало горячо, словно туда налили раскаленного олова. Олово это превращалась в слезы, столь же горячие, которые беззвучно бежали из глаз, стекали на подбородок, капали на майку. Лицо стало мокрым, глаза защипало, но поднять руку, чтобы их вытереть, в эту минуту показалось ему кощунством.
– Хорошо, родной, – прошептал он. – Договорились.
* * *
Самым нелепым оказалось то, что их в результате… потеряли.
В Симферополе в самолет вместе с ними сел врач из местных, и этот врач, собственно, и устроил глупость, которая получилась в итоге. Он постоянно бегал к пилотам и требовал, чтобы связались с диспетчерской и вызвали «Скорую» – Скрипачу действительно было плохо. Несмотря на то, что легкое расправилось, он почти не мог дышать без кислорода, видимо, просто потому, что страшно устал, – а еще надо было как-то добраться до места, а потом перенести операцию… В общем, «Скорая», которая должна была приехать за ними, опоздала, а первой приехала та, которую вызвал диспетчер, – с какой-то другой подстанции.
Дальнейшие трое суток, пока Скрипача сначала оперировали, потом держали в реанимации, а потом, не глядя, сунули в палату на шестнадцать человек, для Ита слились в бесконечный, наполненный беспрерывным стрессом мутный временной отрезок. Он едва держался на ногах, соображал с трудом. Единственное, что его волновало, – это то, как себя чувствует Скрипач. Больше ничего. О сне или еде речи вообще не было. А Скрипачу было все еще плохо, невзирая на утверждение дежурного врача, что он уже вне опасности. Шов болел, температура держалась около тридцати девяти и все никак не падала, глотать, кашлять, сидеть тоже было больно, а обезболивающее делали почему-то только на ночь, хотя Ит с самого утра просил, чтобы сделали.
Вот в таком плачевном состоянии их и нашла в больнице номер пятьдесят три Ольшанская.
Когда она вошла в палату, Ит как раз пытался уговорить Скрипача съесть хотя бы пару ложек бурды, которая в меню гордо именовалась куриной лапшой. Несколько минут назад он вернулся от дежурного врача, тетки, до боли напоминавшей такую же мразь из Домодедова, которая категорически отказалась обезболивать, заявив, что мужики слишком нежные, бабы вон даже рожают без всякого промедола, а эти нюни даже немножко потерпеть не могут.
Роберта, увидев их, потеряла дар речи. Какое-то время она неподвижно созерцала бледного Скрипача, сидящего на койке (лежать ему было нельзя), с дренажем, торчащим из бока, несчастного Ита с ложкой в руке и тарелку с куриным мослом.
Потом речь вернулась. В полном объеме.
– Вы с ума сошли? – медленно проговорила она. – Вы… вы что?!
– Добрый день, Берта. – Ит криво улыбнулся. – А мы вот… рыжий не ест. Утверждает, что суп пахнет тряпкой.
– Глотать больно. – Скрипач скривился.
– Мы вас три дня по всему городу ищем!!! Почему вы не позвонили?!
– А надо было?.. – Ит, кажется, удивился.
– О, господи…
– Мы подумали, что вы сейчас заняты… гекс-то работает, и мы… я думал, что вы на точке, так зачем бы я стал вас отвлекать?
– Отвлекать?! Как вы сюда вообще попали?!
– «Скорая» отвезла, – недоуменно ответил Ит. – Я думал, так и надо…
– Так надо?! В этот гадюшник, где тараканы с собаку ростом и грязь по колено?! Вы хоть что-то соображаете?!
– Берта, вы бы лучше попросили у этой докторши обезболивающее. А то они колют раз в сутки, он совсем измучился.
– Так, ждите, я звонить, – распорядилась Ольшанская. – Ит, вас должны были отвезти в нормальную больницу… не в эту… я сейчас, я быстро.
Ит не думал, что Ольшанская, культурная, интеллигентная Ольшанская, умеет так виртуозно ругаться, и вообще, в принципе знает такие слова. Последнее, что он услышал из коридора, пока дверь в палату с треском не захлопнули, было обещание: «Я тебя сейчас саму родить заставлю, причем ежа против шерсти, сука гребаная!» Дальше из-за двери доносились только обрывки фраз, типа: «ты хоть представляешь, кто это такие»… «ах ты дрянь»… «на фонаре будешь болтаться, гнида!», и так далее.
Через десять минут она вернулась с обезболивающим.
А еще через час в больницу потянулись люди такого ранга, что врачиха, экономившая на промедоле, просто сбежала – позже, как потом рассказала Ольшанская, эту тварь отдали под суд за многократные хищения.
Скрипача осмотрели спешно привезенные врачи и схватились за голову – в результате через три часа он снова лежал на операционном столе, но уже в другой больнице, а Ита Роберта пыталась как-то худо-бедно привести в себя. После того, что выяснилось о так называемых «врачебных ошибках», он чуть не сорвался и не устроил драку – до этого момента ему в голову не приходило, что в принципе можно изувечить или вообще убить человека – и за это ничего не будет.
Остановило его лишь то, что он обещал Скрипачу находиться рядом.
Следующие пять дней Скрипач провел в реанимации, причем, что невероятно, Иту разрешили быть с ним столько, сколько потребуется, – для этого оказалось достаточно всего лишь одного звонка «сверху».
…До этого Ит и не думал, что в этом мире бывают такие больницы – отгороженный с боков от других кроватей стеклянными стенками бокс, чистое белье, приветливые санитарки, внимательные врачи. Что суп, оказывается, может пахнуть супом, а не черт-те чем (черт-те чем суп всегда пах, когда он лежал в больнице с пневмонией), что пол в той же реанимации протирают несколько раз в день, что… Конечно, эти пять дней были тяжелыми, но сознание все равно невольно выхватывало мелочи, и эти мелочи удивляли.
Скрипач пять дней практически полностью проспал. Немудрено – любого подкосит рана, около суток на дамбе и в машине, причем с весьма сомнительной помощью (Ит душой не кривил, он отлично понимал, что если чем и помог, то явно не по медицинской части), потом – тяжелая дорога, первая операция, три бессонные ночи, постоянная боль, подозрение на сепсис, вторая операция…
Врачи поначалу называли его лентяем – нужно было откашливаться, но у рыжего совершенно не было на это сил. Потом все-таки сжалились и решили на какое-то время оставить в покое. Опасности и в самом деле больше не было, температуру сбили, ошибку полупьяного хирурга исправили. Ну, спит – и пусть спит. Просыпается пару-тройку раз в сутки, ест нормально, пьет нормально. На этом этапе большего и не нужно.
Ит, как и обещал, постоянно находился поблизости. Сидел, следил, помогал сестрам, хотя это не требовалось, – все лишь с одной-единственной целью. Чтобы Скрипач, изредка просыпаясь, видел, что он тут. Спать, конечно, почти не получалось, максимум, что выходило, так это подремать на стуле рядом с кроватью. По вечерам звонила Роберта, пыталась убедить его, что нужно обратить и на себя внимание тоже, но Ит ее просто не слушал.
На шестой день, уже вечером, его позвал в коридор дежурный врач.
– Я, конечно, все понимаю, – осторожно начал он. – Но вы бы хоть немного отдохнули. Нас предупредили о ваших проблемах, и нам совсем не нравится, как вы себя в результате ведете.
– Я дал слово, что буду с ним, – спокойно ответил Ит.
– Но вы и так будете. Слушайте, давайте поступим следующим образом. Я сейчас покажу вам палату…
– Какую палату? – не понял Ит.
– Ну, палату… Завтра мы его из реанимации переводим, я разве не сказал?
– Нет, – ответил Ит.
– Простите ради бога, видимо, сам позабыл. Завтра утром консилиум, и можно вниз, потому что в реанимации ему делать уже нечего. Пойдемте, посмотрите. Она, правда, маленькая, зато там и вы сможете ночевать… Если не понравится, то дадим другую, но, боюсь, она не в этом корпусе будет. У нас с двухместными в хирургии сейчас напряженка.
Они спустились на этаж ниже, прошли по длинному широкому коридору в самый его конец. Врач открыл дверь (Ит с удивлением отметил, как эта дверь выглядит – тяжелая, чуть ли не дубовая, кажется), и они вошли в… Ит оторопело потер ладонью глаза.
– Ну как? – с тревогой спросил врач.
– У нас квартира меньше, – честно ответил Ит. – Тут сколько? Метров двадцать?..
– Точно не знаю. Вам подойдет или другую поищем?
– Подойдет, – медленно проговорил Ит. – Более чем…
Высокий, под четыре метра, потолок. Паркетный пол. В той части комнаты, которая прилегает к окну, – две кровати, совершенно не больничного вида, деревянные, с красивыми полированными спинками. По большой тумбочке рядом с каждой, и на каждой тумбочке – настольная лампа на бронзовой ноге. Вторая часть комнаты тоже не пустует. В одном углу шкаф, добротный, трехдверный, в другом – большой холодильник. У стены – приемник, здоровенный, кажется, «Ригонда» – этакий ящик на ножках. Рядом стоит письменный стол, на лаково сияющей столешнице – помпезная хрустальная пепельница и вполне современный телефон цвета слоновой кости. Рядом со столом стул в льняном чехле. Еще один такой же стул стоит возле окна, между кроватями. Чистота поразительная, и запах… Ит нахмурился. Совершенно не соотносится с больницей этот запах. Отутюженная ткань, тончайший, еле слышный отзвук чьих-то дорогих духов, мастика, которой натирают полы, и почему-то – совсем слабая нотка то ли ванили, то ли свежей выпечки. Ну и ну…
– Ванная и туалет вот здесь. – Врач открыл белую дверь в углу комнаты. – У каждой кровати кнопка вызова персонала. Первые дни ходить ему будет трудновато, поэтому дадим кресло, можно выбираться гулять, у нас очень хороший парк. Что еще?.. Еда – четыре раза в день, если не понравится наша, то можно заказывать, ну или из дома кто-нибудь привезет, это не проблема. На первом этаже есть киоски: пресса, всякие мелочи… Процедуры согласно назначениям, перевязки делаются прямо здесь, никуда ходить не придется. Если что-то еще потребуется, просто скажите любой сестре, в течение дня будет…
– Стоп. – Ит поднял руку. – Можете не продолжать.
– Так вам подходит?
– Нам все подходит, – неуверенно ответил Ит. – Только непонятно, за какие заслуги нам это, – он обвел помещение взглядом, – и зачем оно нам, собственно? Нас бы вполне устроило что-то гораздо более скромное.
– Скромное? – Врач растерялся. – У нас более скромного нет. Разве что трехместные, но за вас попросили, дали распоряжение, и… Так, ладно. Устраивает и устраивает, за чем бы дело стало. Может, вы сегодня тут переночуете? Поужинаете, выспитесь.
– Спасибо большое, но я все-таки побуду с ним, – решительно заявил Ит.
– Вы девять дней не спали! – Врач наконец-то окончательно потерял терпение. – Если с вами что-то случится, мне оторвут голову!.. Я вас очень прошу, останьтесь в палате на ночь!..
– Кто вам оторвет голову? – удивился Ит.
– Кто надо, тот и оторвет. Не будьте вы таким эгоистом, в конце концов.
– Перестаньте говорить загадками, – обозлился Ит. – Я вам очень благодарен за то, что вы для нас делаете, но сам для себя я некоторые вопросы буду решать так, как нужно мне, а не мифическому кому-то. Первое – я сейчас возвращаюсь обратно. Второе – если вам кто-то будет говорить подобное тому, что вы передали, отправляйте этого кого-то прямиком ко мне, сам разберусь. И третье – если вы действительно хотите мне помочь, как вы утверждаете, достаньте где-нибудь чашку кофе. Врать не буду, спать хочется, и кофе был бы очень кстати.
– Ладно. – Врач развел руками. – Уговорили. Но ведь у вас…
– Вы про кисту? Да, она у меня есть, – подтвердил Ит. – Только это ни на что не влияет. Удушье я сейчас купирую сам, так что можете не волноваться.
– Я бы не волновался, если бы у меня не было семьи и годовалой дочки, – пробормотал врач. – Тут… это хорошая работа. А если я ее из-за вас потеряю, нам всем придется очень трудно… Боюсь только, что вам этого не понять. «Друзья», они к детям относятся… чаще всего им просто не до того.
– Чего?.. – Ит опешил. – Кто относится?.. Мы?.. Плохо?.. К детям?!
– Ну да. Однополые супружеские пары. – Голос врача звучал виновато. – Это же известный факт. Ладно, проехали. Действительно, какое кому до этого дело…
Ит закрыл глаза и медленно вздохнул, чтобы как-то сдержаться. В этот момент ему очень хотелось дать врачу по морде. Он даже представил себе этот удар – коротко, с левой, или в скулу, или в ухо, а лучше и туда, и туда…
– Знаете, – проговорил он медленно. – Впредь, прежде чем говорить подобные вещи… хотя бы думайте. Или разберитесь в вопросе для начала. Иначе может получиться как сейчас: крайне неудобно. Мы гермо, мы были женаты, нашему сыну сейчас двадцать четыре года, и так получилось, что мы, по всей видимости, в новом поиске – для таких, как мы, жить без семьи вообще невозможно…
В висках застучало.
– И не смейте шантажировать меня!.. Тем более ребенком, – рявкнул он. – Кто вам дал право…
Горло сдавило спазмом.
– Как вы можете…
Нет, все-таки девять дней не спать после отработки, длившейся в общей сложности почти два с половиной года, – это перебор. Он сделал шаг назад, наткнулся на стул, схватился за спинку. Ну, все. Сейчас рухну. Совсем сдали нервы, если от белиберды, которую несет незнакомый человек, такое происходит…
– Вам плохо?
– Идите вы к черту, – с трудом проговорил Ит. – Если бы не рыжий, ноги бы моей тут уже не было… после таких заявок…
– Господи, извините! Я не хотел вас обидеть, я не подумал…
– Вы и не обидели, – горло перехватывало. – Вы просто… только что… первый в этом мире сказали ту пакость, из-за которой… такие, как мы… рауф… предпочитают, чтобы о них не знали… Как вы вообще можете говорить… подобное… когда видите кого-то третий раз в жизни! Какое вы имеете право кого-то судить, когда вам даже повода никто не давал!.. По какому праву вы вешаете сейчас такие ярлыки… о, боже… я хочу домой… – Его шатнуло. – Уберите… руки!..
В глазах темнело. Главное – не сорваться, не убить случайно этого придурка… Он оступился, упал на колени. В голове – сумятица и откуда-то всплывшая фраза, сказанная Фэбом миллион лет назад: «Будь выше». «Как я могу быть выше, это жизнь, как можно быть выше жизни… мы же не ангелы, мы… мы просто… за что?»
Уже падая, он все-таки успел выбросить руки вперед – рефлекторно. А перед тем, как сознание выключилось, оно случайно успело поймать еще раз слабый запах восковой мастики…
* * *
– Что это за барская роскошь? – с подозрением спросил Скрипач. Его только привезли в палату на каталке, хотя он уверял, что вполне может дойти сам. Ит верил – дойдет. Но если им так хочется его катать, нет вопросов.
– Понятия не имею. Я даже не знаю, где мы находимся. Какая-то мажорская больница, наверное, ведомственная, – предположил он. – Спрашивать ни у кого ничего не хочу. Уже вчера поговорил… с одним. До сих пор тошно.
– А, понятно… – протянул Скрипач. – Ну и кто мы на этот раз? Оптовые покупатели «Лазури»? Грузовиками заказываем?
– Все, рыжий, отвяжись, – попросил Ит. – Хватит того, что я тут вчера в обморок грохнулся. Закроем тему.
– Действительно, закроем, – согласился тот. – Тем более что тут совершенно замечательные условия, правда? Мы здесь, поэтому будем ловить кайф, пока не выгонят.
Ит усмехнулся.
– Не выгонят, пока сами не уйдем, как мне кажется, – заметил он. – Сегодня должна Роберта приехать. Она звонила все эти дни, но поскольку к тебе не пускали, я ей сказал, чтобы не ездила.
– И правильно сделал, – подтвердил Скрипач. – Чего ее гонять просто так? Тем более что тут все есть.
– Гонять придется, потому что отчеты надо почитать. Интересно же, что получается. – Ит сидел у окна, рассеянно глядя на прогуливающихся по парку людей. – Рыжий, я сейчас, наверное, посплю часок. Вечером будет обход, а я очень хочу посмотреть в кое-чьи честные глаза, и чтобы меня при этом не шатало.
– Поспи, конечно! Ит, ты все слишком буквально понимаешь, по-моему. – Скрипач виновато посмотрел на него. – Мог бы где-нибудь там лечь, поблизости… ничего бы не было.
– Не мог. – Ит тяжело вздохнул. – Если бы мог… вот не мог, и все тут. Рыжий, не надо было подставляться. Не делай так больше. Пожалуйста.
– Постараюсь. Но движки я им тогда хорошо посносил. – Скрипач мечтательно улыбнулся. – До дамбы они скорее всего гребли. Если было чем.
– Еще хорошо, что «Хаммер» был только один и что его, как мне кажется, отсекла колонна, – покивал Ит. – Странно, что они не погнались – я ждал, что они придут и там же в кемпинге нас положат. Уже обоих. Один я, может, и справился бы как-то, но не с твоим… это даже телом язык не поворачивается назвать… полутрупом…
– «Хаммер», видимо, пошел обратно в Турцию, – справедливо заметил Скрипач. – Ребята облажались и сделали ноги. Или решили, что нас там ждут, и побоялись связываться – если, допустим, нам навстречу вышла русская колонна, то неприятностей они бы огребли! Их бы там же и размазали.
– Может, и так, – легко согласился Ит. – Но, знаешь, я все думаю теперь… случайностей и вправду не бывает. Мы очень вовремя оказались тут, рыжий. Согласись. Очень вовремя.
– Остался последний эксперимент на кошках, – серьезно сказал Скрипач.
– Все получится. – Ит вытянулся на кровати, закрыл глаза. – Вот увидишь.
* * *
После обхода, на котором, к большому сожалению Ита, давешнего врача не оказалось, приехала Ольшанская. Еще когда она стояла на пороге, оба вдруг поняли – в ней что-то изменилось. Изменилось настолько сильно, что она даже стала выглядеть иначе. Совсем иначе, не так, как когда они уезжали.
– Роберта, вы буквально светитесь. – Ит улыбнулся. – Рассказывайте.
– Ну, во-первых, площадка работает. Именно так, как и предсказал Ири. – Она наконец-то вошла, прикрыла дверь. Поставила рядом с собой на пол сумку. – Мы ее не активировали пока, но она начинает отвечать, даже если просто поднести к ней генератор.
– Как это выглядит? – с интересом спросил Скрипач.
– Она начинает светиться… и звучать. – Ольшанская улыбнулась. – Так красиво…
– А еще? – требовательно спросил Ит.
– А еще… – Роберта замялась. – Я… Ребята, вы только не обижайтесь, хорошо?
– На что? – удивился Скрипач.
– У меня… ну… Гриша приехал. Мой Гриша.
– Да вы что? – несказанно удивился Ит. – Быть того не может.
– Оказывается, может. Бросил эту курву и вернулся. Там, как выяснилось… Он лучше сам расскажет, если захочет. – Роберта посмотрела на них осторожно, недоверчиво. – Вы совсем не расстроились?
– Берта, вы ведь любите этого человека. – Ит встал. – Почему мы должны расстраиваться? Мы рады за вас, очень рады.
– Но ведь…
– Ерунда, – отмахнулся Скрипач. Сел на кровати, поморщился. – Вы, значит, у нас теперь в невестах?
– Ну да. – Она смущенно улыбнулась. – Через три недели расписываемся.
– О, так мы успеем побывать у вас на свадьбе, – оживился Скрипач. – И только посмейте нас не пригласить!
– Не посмею. – Ольшанская засмеялась. – А еще у меня будет двойная фамилия. Ольшанская-Ройе. Хорошо звучит?
– Отлично, – заверил Ит. – Да вообще все отлично. Как же я соскучился по хорошим новостям…
– Я тоже, – кивнул Скрипач. – Слушайте, Берта, а может, вы нам все-таки поможете с отчетами? – жалобно спросил он. – Столько писанины предстоит, что представить себе страшно.
– Конечно, помогу, – заверила она. – Да все помогут. И Томанова попросим, и моих ребят. Так, я тут вам вкусностей всяких привезла, сейчас…
– Еда?! Опять еда?! – Ит плюхнулся на стул. – Берта, я вас умоляю! Тут кормят четыре раза в день, мы скоро в дверь будем вынуждены проходить боком!..
– Ой, да ладно вам, – отмахнулась Ольшанская.
– Ит, не вмешивайся, – приказал Скрипач. – Если ты не будешь есть Бертины фирменные блинчики, то сам дурак.
– Буду, – обреченно ответил Ит. – Все я буду. Можешь не сомневаться.
* * *
Выписали Скрипача через две с половиной недели – по его собственной просьбе. Врачи предлагали остаться подольше, но рыжий заверил, что чувствует себя более чем хорошо, тем более что у них важные дела, которые еще несколько дней ждать не могут.
Возвращались сами – Томанов, конечно, предложил за ними заехать, но Скрипач отговорился тем, что после случившегося «Ватерфорды» он больше видеть не может, да и чего, собственно, трудиться, когда тут всей езды – полчаса на речном трамвае.
В Москве начиналась осень. Ближе к вечеру, после выписки, они вдвоем вышли за больничные ворота и потихоньку спустились к пристани. Ит нес сумку с вещами, Скрипач шел налегке. Накрапывал мелкий дождик, брезентовые ветровки вскоре промокли. Речной трамвай немного опоздал. Они расплатились за билеты, прошли на корму, сели под козырек. Оба молчали. Мимо плыла в дождевой дымке Москва – опустевшие по осеннему времени набережные, дома, скверы… навстречу прошла груженная углем баржа – город готовился к зиме.
…Был у этой семьи один, на первый взгляд совсем маленький и незначительный, обычай. Он возник совершенно случайно, непроизвольно, много-много лет назад. Один раз они, еще совсем молодые и неопытные, были отправлены службой в отработку на планету Квинта-28, и так получилось, что из десяти посланных туда одновременно с ними отрядов чудом уцелела только их команда да половина научной группы. Мир, несмотря на все усилия, рухнул в инферно, и единственное, что можно было поделать в этой ситуации, – попробовать унести оттуда ноги, если получится. И они чудом успели выйти через капсулирующуюся Машину Перемещения, разрывающую прежние связи, с предпоследним транспортником, и лишь потом узнали, что транспортник-то оказался последним – через несколько минут после их ухода на Машину Перемещения упала водородная бомба… Вышли и через три прохода по Транспортной сети оказались дома. Ошалевшие, перепуганные, до сих пор до конца не осознавшие случившееся – впрочем, все другие, идущие с ними, были не в лучшем состоянии.
Флаер приземлился у дома, и они, держась друг за друга, побрели к крыльцу. Навстречу вышел Фэб. Вышел медленно, и оба тут же поняли – он все знал. Он, разумеется, следил за происходящим на Квинте и весь месяц, пока они там работали, тихо сходил с ума от мысли, что они скорее всего уже не вернутся. Фэб вышел и встал перед ними. Ит со Скрипачом подошли ближе… А дальше случилось то, что стало впоследствии обычаем, – они трое обнялись, не говоря ни слова, и замерли. И почему-то произошло чудо: вдруг остановилось время. В этом остановившемся времени не существовало ни единого слова, только три сердца, бьющихся синхронно, в унисон, и ощущение полного, абсолютного покоя. Все – кончилось. Все хорошо, и все кончилось…
Потом они так же стояли почти после каждой отработки – не сговариваясь, не обсуждая, зачем это нужно. Нужно – для того, чтобы ощутить, что ты живой и вернулся, наверное. Что ты не один, что жив, что все хорошо. С Орбели-Син было то же самое – если они после работы приезжали к ней, а не к Фэбу, они стояли втроем точно так же. Но это ощущение полного слияния, абсолютного духовного и физического родства было возможно… вот только после такого, пожалуй. Такого, как в этот раз. Когда удалось разминуться с тем, после чего уже никогда не сумеешь ощутить вообще ничего…
Речной трамвай пришвартовался, они перешли по шаткому узкому трапу на пристань. Постояли немного под дождем, глядя, как трамвай уходит в дождевую морось, и медленно пошли к высотке. Поднялись на лифте на свой этаж, потом Ит какое-то время возился с замком, и, наконец, они вошли в квартиру…
И настала вечность.
Краем сознания Ит ловил детали, тут же становившиеся для него бессмертными, – влажная ткань ветровки под ладонью, мокрые волосы, легкое дуновение воздуха из плохо прикрытой форточки, принесшее пряный осенний запах опадающей листвы. Сейчас их осталось лишь двое, но все равно – ощущение окончания, завершения происходящего пришло столь же остро и всеобъемлюще, как всегда. И, как всегда, остались все те же вещи – полный покой, одновременно бьющиеся сердца и остановившееся время…
* * *
Ольшанская в третий раз робко сунулась в открытую дверь – они все еще стояли, замерев и ни на что не реагируя. Сумка с вещами валялась на полу, с ботинок натекли небольшие лужицы. Роберта подумала и все-таки решилась. Она подошла к Иту и тронула его за руку.
Ит медленно поднял голову и посмотрел на нее.
– Что? – спросил он еле слышно.
– Ит, вы так три часа уже стоите, – шепотом объяснила она. – Вы бы хоть разделись, что ли. Мокрое же все, он простудится.
– Ну да… наверное, – неуверенно сказал он.
Три часа?
Что такое три часа по сравнению с вечностью?..
Даже упоминания не стоит…
– Вам помочь? – поинтересовалась Ольшанская.
– Если не трудно. Он заснул.
Они дотащили Скрипача до кровати, в четыре руки быстро раздели (Роберта, увидев чудовищный шрам на его спине, сдавленно охнула) и уложили.
– Берта, как настроение? – повернулся к ней Ит.
Разговаривали шепотом.
– Да не очень, – призналась та. – Через три дня свадьба, а погода вон какая. – Они кивнула в сторону окна, за которым висела дождевая хмарь.
– Так за чем дело стало? – удивился Ит. – Попросите Ири разогнать облака, ему это только в радость будет.
– А он сумеет?
– Конечно, сумеет… он еще и не такое сумеет.
В комнату тихонько вошел Гриша Ройе. При его габаритах – больше ста кило веса и рост под метр девяносто – ходить тихо было весьма затруднительно, но он явно очень старался.
– Бертик, – начал он гулким шепотом. – Ты им поесть что-нибудь принеси. А то куда это годится…
– Сейчас, – шепотом же отозвалась Ольшанская.
– Не надо, – махнул рукой Ит. – Он до утра не проснется.
– Ну хоть вы тогда поешьте, Бертик сделала гуляш с картошкой. – Гриша сел на стул, который под его весом протестующее скрипнул. – Очень вкусно, я две тарелки съел.
Ит уже знал его историю. И то, что Гришина бывшая жена, как выяснилось, родила обоих мальчишек вовсе не от него, а от своего старого любовника. И что Гриша, сам того не зная, несколько лет кормил и ее, и этого хмыря. Чувствовал, чуть не с первого года жизни с Мариной, что происходит нечто неладное, но вырваться уже не мог – слишком обязательным был человеком. Сам он постоянно находился в разъездах, мотался по всей стране, чтобы обеспечить семье достойное существование, – а женушка в это время не работала, имея более чем достаточно времени, чтобы крутить шашни. И что Гриша, случайно узнав обо всем этом, полтора года назад развелся с ней и, оставив ей с мальчиками все, что имел, уехал в приграничный район, на научную станцию. И что все эти годы он проклинал себя за то, что бросил Берту и женился «по залету» на Марине. И что потом, не выдержав, все-таки написал Берте длинное письмо, полное запоздалого и горького раскаяния. И что она тут же ответила, и он приехал, и вот теперь…
Ройе, как выяснилось, работал в той же области, что и Ольшанская. Вот только работать по специальности из-за постоянно желающей денег Марины у него не особо получалось – зарплаты у ученых были аховые, а ей все время что-то требовалось. То шмотки, то хрусталь, то ковры, то духи, то еще что…
– Ит, я сейчас сюда вам принесу, – предложила Ольшанская.
– Ладно, – сдался тот. В конце концов, тарелку можно будет убрать в холодильник…
– И прослежу, чтобы все съели, – добавила она.
Не получится…
Ит тихо засмеялся.
– Платье купили уже? – поинтересовался он.
– Купили, – довольно улыбнулся Гриша. – Красивое.
– Мне бы больше пошел мешок из-под картошки, ну да ладно, – проворчала Роберта, выходя из комнаты.
Назад: 13
Дальше: 15