Ближе к вечеру мы расположились в уютном вагоне принца в «Восточном экспрессе» и с огромным аппетитом поглощали сначала оленину, затем говядину, маринованную в красном вине и запеченную в тесте, а после апельсиново-карамельный крем с ломтиками апельсина в сиропе, сдобренном ликером «Куантро». После обеда Холмс достал коробок спичек и закурил трубку «дублин» из белой ирландской глины, набитую крепким табаком, который он купил в Софии. Большие сизые клубы дыма стали подниматься вверх, и его глаза заметно оживились.

– Какая жалость, Уотсон, – проговорил он, – что история самого необычного нашего расследования никогда не ляжет на стол редактора. Мы можем утешать себя тем, что тайная история любой страны намного интереснее официальных хроник, ставших достоянием общественности. Вы помните странный прием, который нам оказали у Каменной Свадьбы?

– Еще бы! – воскликнул я.

– И как вам это, если оглянуться назад?

– Ужасно. Мы были на волосок от смерти. Еще несколько ярдов – и взрыв разнес бы нас на мелкие ку…

– Верно, несколько лишних ярдов вполне могли стоить нам жизни, – оборвал меня мой друг, – но это была бы чистая случайность.

Я удивленно воззрился на него:

– О чем это вы?

– Такой финал не предусматривался планом постановки.

– Окажите любезность – объясните, о какой постановке речь?

– Помните, что нам рассказывал сэр Пендерел Мун по поводу лингвистических талантов принца?

– Помню, и очень хорошо. Я преклоняюсь перед теми, кто говорит на многих языках, да к тому же бегло и свободно.

– Напомните мне его слова.

– Он сказал: «Принц невероятно способен к языкам. Со своей матушкой и иностранными дипломатами он общается на блестящем французском. К Великому народному собранию обращается на великолепном болгарском. Хвастается на безупречном английском и итальянском. Непристойно бранится на венгерском, македонском и русском. А на родном диалекте немецкого изъясняется со слугами, которых он привез с собой из Кобурга».

– Великолепно, Уотсон! Скажите, а сумели ли вы разобрать, на каком языке он обращался к нападавшим? Если, конечно, могли что-то слышать после оглушившего нас грохота взрыва.

– Я только заметил, то это какой-то гортанный язык.

– Это был Ostfränkisch – восточнофранкский диалект немецкого языка, который мне довелось изучать. Но почему такой полиглот, как Фердинанд, избрал язык родных мест, чтобы изъявить свое презрение русским или македонским террористам, если он ругается как сапожник на их языке?

– Не имею понятия, Холмс, – пожал я плечами. – Почему же он так поступил?

– Он ни за что бы этого не сделал, если бы не одно «но».

– Какое?

– Оказанный нам возле Каменной Свадьбы неласковый прием был частью спектакля, затеянного для нашего увеселения. Вот только из-за оплошности дворцовых слуг нас едва не разнесло на куски.

– Так что же он им кричал? – Я заглянул в свою записную книжку: – Нам он перевел это следующим образом: «Подлые убийцы, прислужники русского царя, вы еще поплатитесь своими жизнями. Если вы немедленно не уберетесь отсюда, то вас настигнет меткий выстрел доктора Уотсона».

– На самом деле, – усмехнулся Холмс, – он крикнул: «Кровожадные идиоты, вы чуть не убили Шерлока Холмса и доктора Уотсона. Вон отсюда! А то я надеру как следует ваши задницы. Я же приказал взорвать эту штуковину после пикника, а не сейчас!»

Нас с Холмсом разобрал смех. Я похлопал себя по карману, где лежал крошечный «дерринджер», из которого Джон Уилкс Бут застрелил Авраама Линкольна. Ему предстояло пополнить мою коллекции точно таких же пистолетиков, выдаваемых за роковое оружие, которое смертельно ранило американского президента ужасным апрельским вечером, когда мне было всего двенадцать лет.