Книга: Седьмой выстрел
Назад: ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Визит к ван ден Акеру
Дальше: ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Погоня

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Противоборство

Часто обсуждаемое различие между теми, кто появился на свет для богатства и власти, и теми, кто приобрёл их, выйдя из мрака безвестности, не слишком отличается от разницы между безумцами от рождения и теми, кто сошёл с ума.
Дэвид Грэм Филлипс. Цена, которую она уплатила

 

Почти все следующие сутки царила неопределённость. Мы с Холмсом взяли билеты на ближайший пароход до Англии (это был «Олимпик» компании «Уайт стар лайн»), отплывавший на следующий день. Миссис Фреверт, которой Холмс позвонил только затем, чтобы рассказать, что тайна гибели её брата призывает нас обратно в Лондон, настояла на том, чтобы лично проводить нас, и заставила не только Роллинза с его «паккардом», но и Бевериджа помочь нам с отъездом. Вот как получилось, что спустя всего день после визита в библиотеку Бьюкенена мы с Холмсом, носильщики с нашим багажом, а также миссис Фреверт и Беверидж спешно пробивались сквозь толпу по невообразимо длинному 59-му причалу. Не далее как в прошлом году, объяснил Беверидж, причал был удлинён на девяносто футов для удобства огромных лайнеров компании «Уайт стар лайн».
— Как жаль, — посетовал я, — что мы так и не посетили статую Свободы. Ведь это символ всего американского.
— О, — отозвался Беверидж, — полагаю, доктор, ваша поездка в Вашингтон и пребывание в Нью-Йорке позволили вам сполна ощутить самую суть этой страны.
— Как это верно, сенатор, — подхватил Холмс, на прощание пожимая руку Бевериджу, — как верно!
Вскоре после того, как я расположился у поручня величественного лайнера, целая флотилия из двенадцати буксиров окружила корабль, словно свита королеву, чтобы помочь исполинскому судну выйти из гавани. Солнечный день сулил нам удачу. Я стоял и махал рукой миссис Фреверт, Бевериджу и шофёру Роллинзу (которого легко различил издали: он стоял рядом с жёлтым автомобилем). Бросая прощальный взгляд на знаменитую панораму Нью-Йорка, я осознал, что навсегда прощаюсь с Америкой (да и с заманчивым предложением Херста тоже). Что бы сказала миссис Уотсон, если бы вместо возвращения в Англию я телеграммой вызвал бы её в Нью-Йорк?
А Шерлок Холмс уже терзал скрипку в нашей каюте, где-то внизу, под четырьмя мощными трубами «Олимпика».

 

 

Недельное путешествие тянулось еле-еле. особенно для моего товарища. Океанский лайнер был для Холмса всё равно что ловчая сеть для камышового кота. Он расхаживал по каюте взад-вперёд, там же играл на скрипке и читал о Филлипсе.
— Зачем прикидываться, что я на свободе, Уотсон? — спросил он, когда я предложил ему прогуляться по палубе. — Моя цель — поймать негодяя, а не притворяться перед самим собой, будто я не на борту корабля, раз тут есть теннисные корты и бассейны.
Все семь дней вояжа он пребывал в скверном настроении. Мне оставалось лишь благословлять случай, помешавший нам вместе путешествовать в противоположном направлении. А я-то, глупец, полагал, будто с возрастом раздражительность Холмса пошла на спад, — его несносное поведение показало мне, как я ошибался. Мы ещё не добрались до моего дома на улице Королевы Анны, а я уже сомневался, мудро ли поступил, пригласив его пожить у меня, пока жена в отъезде.
Однако, когда мы прибыли в Лондон, спокойная сторона натуры Холмса возобладала, и я почувствовал, что вполне готов делить кров со старым другом в течение недели, что оставалась до возвращения жены из Мидлендса. Убедившись, что ещё какое-то время мы сможем спокойно продолжать расследование в штаб-квартире на улице Королевы Анны, Холмс тут же приступил к осуществлению плана поимки, который разрабатывал в море.

 

 

Первой нашей задачей было установить местонахождение сенатора Бьюкенена. Для этого Холмс связался с нашим старинным другом Уиггинсом, в прошлом юным уличным бродягой. Я познакомился с ним во время нашего первого с Холмсом совместного дела, рассказ о котором назвал «Этюдом в багровых тонах». Предводитель «ватаги с Бейкер-стрит», как называли тех уличных мальчишек. Уиггинс помогал Холмсу во многих расследованиях. Однако в конце концов и сам.
Холмс оказал Уиггинсу значительную услугу. Много лет назад он устроил парня младшим слугой в одно знатное семейство, и теперь мы с Холмсом гордились тем, что мальчик оправдал наше доверие. За годы беспорочной службы в этом доме он дорос до должности лакея, а затем и камердинера. Теперь, в свои сорок с лишним, моложавый, с копной чёрных волос и ослепительной улыбкой, Уиггинс служил дворецким в небольшой, но влиятельной семье, обитающей в фешенебельной Белгравии.
— Да уж, мистер Холмс, — говорил Уиггинс в день нашего возвращения в Лондон, — разыскать этого сенатора Бьюкенена будет вовсе не трудно. Мы, слуги, хорошо знаем тех, кто принят у нас в лучших домах. Нужно будет осторожненько порасспросить кого следует — и мигом всё выясним.
Не прошло и часа, как верный своему слову Уиггинс, оправдывая репутацию, приобретённую на Бейкер-стрит, доложил, что Бьюкенены остановились неподалёку, в отеле «Лэнгэм». Этот выбор был предсказуем: роскошный «Лэнгэм», облюбованный важными персонами (здесь останавливался король Богемии, когда посещал Холмса), особенно привлекал американцев. Среди самых прославленных постояльцев числился Марк Твен. Поскольку отель находился прямо за углом, на Портленд-плейс, мы прогулялись туда этим же вечером. К несчастью, у стойки портье мы узнали, что сенатор с женой сейчас на представлении «Дон Жуана» в Ковент-Гарден (оперный сезон только что начался), и Холмсу пришлось оставить Бьюкенену записку, в которой он выражал горячее желание немедленно встретиться с американцем.
— Мы вернёмся в полночь, — сообщил Холмс хмурому усатому портье за стойкой. А мне с улыбкой сказал: — Ну, Уотсон, самое время вернуться к английской кухне. Полагаю, ростбиф у Симпсона окажется весьма кстати, пока мы ждём окончания достойного зависти свидания сенатора Бьюкенена с Моцартом.

 

 

Когда пробило полночь, мы возвратились в «Лэнгэм» и дожидались появления Бьюкенена, сидя в роскошных бархатных креслах в вестибюле. Несмотря на поздний час, в отеле царило оживление. Гости Лондона, не желавшие терять впустую ни минуты, сновали туда-сюда, словно был полдень.
Через три четверти часа в вестибюле появились сенатор Бьюкенен во фраке и его жена в элегантном платье из белой парчи и белых мехах. Их сопровождала ещё одна пара в вечерних нарядах, очень юная тёмноволосая девушка и мужчина намного старше её, выделявшийся благодаря густым усам и внушительному росту.
— Полковник Джон Джейкоб Астор с супругой, — пояснил Холмс. — Владельцы нью-йоркского отеля, роскошью которого мы так недавно наслаждались. Из-за скандала, спровоцированного разницей в возрасте, вынуждены были проводить медовый месяц за границей, кажется в Египте.
— Какая красивая женщина, — заметил я. — Она вся так и светится. Должно быть, брачный союз уже принёс свои плоды и она ожидает дитя.
— Уотсон, Уотсон, — вздохнул Холмс, — вы неисправимый романтик. Соединяете медицинские познания с навыками дедукции, а после этого полагаетесь на интуицию.
У меня не было времени ответить на эти слова, которые я предпочёл посчитать комплиментом (хотя, возможно, и ошибался), поскольку портье отдал записку Холмса сенатору и кивком указал на нас.
Бьюкенен внимательно прочёл записку, извинился перед Асторами и что-то прошептал жене, которая недоуменно подняла брови, как будто встревожившись. Пожелав всей компании спокойной ночи, сенатор сквозь толпу постояльцев отеля пробрался к нам. Я, уже знакомый с Бьюкененом, представил его Шерлоку Холмсу, а затем мы втроём разместились за маленьким круглым столиком в углу просторного холла. Бьюкенен настоял на том, чтобы заказать для всех нас бренди с содовой, и только после этого Холмс приступил к делу.
— Вам известно о гибели Алтамонта? — спросил он. — А также ван ден Акера?
— Да, бедняга, — ответил Бьюкенен. — Я читал о ван ден Акере. А Алтамонт оказался грабителем. По крайней мере, мне так сказали в посольстве. Его ведь убили во время какой-то странной попытки ограбления?
— Так считает полиция Нью-Джерси, сенатор, — сказал Холмс, — но у меня другая версия.
Бьюкенен откинулся в своём кресле, уставился на бренди в гранёном хрустальном бокале и спросил:
— И что же такое там могло произойти, мистер Холмс?
— Я полагаю, сенатор, что Алтамонт перехватил адресованное мне послание Питера ван ден Акера. В нём сообщалось, что ван ден Акер получил из Вашингтона некое уличающее письмо. Я полагаю, покойный сенатор догадывался об истинных причинах смерти Дэвида Грэма Филлипса и намеревался связаться со мной. Узнав об этом, Алтамонт отправился к ван ден Акеру и жестоко убил его, попытавшись выдать убийство за самоубийство. Думаю, Алтамонт подбросил на место преступления принадлежащий вам экземпляр фирековского «Дома вампира». Хотел создать впечатление, будто именно ван ден Акер давал Голдсборо книгу, которая толкнула этого помешанного на убийство Филлипса.
— Неужели, — тихо промолвил Бьюкенен, когда мой друг закончил. В продолжение всей речи Холмса выражение лица сенатора не менялось. Так же тихо Бьюкенен спросил: — И почему же Алтамонт сотворил всё это, мистер Холмс?
— Потому, сенатор, что он работал на вас, а вы испугались, как бы новое расследование дела, затеянное миссис Фреверт, не привело к вам.
Бьюкенен снова отпил из бокала. Ни Холмс, ни я к своим не притронулись.
— Многие, в том числе и сенаторы, желали увидеть Филлипса мёртвым, — сказал Бьюкенен. — Почему вы остановились на мне, сэр?
Мне приходилось слышать о том, что американские законодатели обладают способностью хранить спокойствие во время самых горячих споров и неизменно именуют ненавистных им оппонентов «достопочтенными» или «многоуважаемыми господами». Теперь я убедился в этом воочию. Вспыльчивый Бьюкенен оставался отменно вежливым, словно беседовал на отвлечённые темы. Но ведь его обвиняли в убийстве!
— Позвольте объяснить, — ответил Холмс. — Я ненавижу предположения, но, поскольку никаких улик и доказательств у меня не было, пришлось полагаться на догадки и исторические документы. Только у двух сенаторов имелся существенный мотив для убийства Филлипса в январе тысяча девятьсот одиннадцатого года. Перед тем, в ноябре, эти двое проиграли перевыборы в Сенат — в значительной мере из-за разоблачений Филлипса. Один из них уже мёртв. Другой, разумеется, вы.
Я допускаю, что, с тех пор как вы впервые прочли посвящённую вам статью из цикла «Измена Сената», ваша ненависть к Филлипсу только возрастала. Потом на каком-нибудь концерте или приёме вы познакомились с Голдсборо и обнаружили, что он буквально одержим Филлипсом. Должно быть, вначале, ещё до того, как у вас созрело намерение убить Филлипса, вы поманили Голдсборо деньгами. Вы поняли, что Голдсборо — впечатлительный юноша, несомненно страдающий болезнью, которую доктор Фрейд называет паранойей. Вы усугубили его невроз, превратив болезненный интерес к Филлипсу в отвращение. Видимо, это вы убедили Голдсборо, что писатель вывел его сестру в своём романе и что Филлипс — это Голдсборо, воплощённый в другом облике.
Далее, я полагаю, что после ноябрьских выборов вы с помощью книги Фирека и россказней о вампирах — не говоря уже о новом обещании заплатить Голдсборо в январе, после того как он совершит злодеяние, — продолжали подталкивать беднягу к тому, чтобы уничтожить причину его страданий. Думаю, вы помогли Голдсборо снять комнату в доме напротив дома Филлипса, а ваш пособник Алтамонт преследовал бедного безумца, чтобы удостовериться, что преступление пройдёт гладко. Вероятно, Алтамонт — или вы сами — подделал дневник Голдсборо. И, без сомнения, именно Алтамонт, прятавшийся в кустах — как и в тот раз, когда он следил за нами у парка Грамерси, — выстрелил в живот Филлипсу, чтобы наверняка его прикончить. Сдаётся мне, он был готов разделаться и с Голдсборо, если бы бедный малый не сделал этого сам.
— Занимательная история, мистер Холмс, — сказал Бьюкенен.
Он до сих пор был столь же невозмутим, как и в начале нашего разговора, хотя я, кажется, заметил, что его рука, держащая бокал, еле заметно дёрнулась, когда Холмс произнёс слово «живот».
— Возможно, — продолжал сенатор, — в припадке безумия Алтамонт вообразил, что навредивший мне Филлипс заслуживает смерти. Или, может быть, он ошибочно решил, что я приказал убить Филлипса, как вы предположили, и думал при этом, что защищает меня. Или втайне от меня находился на службе у одного из тех многочисленных сенаторов, которые, как я доверительно сообщил вам, были бы более чем счастливы увидеть Филлипса мёртвым. Но даже если всё, что вы приписываете Алтамонту, правда, я не вижу, какое отношение это имеет ко мне.
— Как насчёт вашей книги, найденной рядом с телом ван ден Акера?
— Это всё Алтамонт. Я не могу отвечать за то, что он с ней сделал. Нет, мистер Холмс, боюсь, вам придётся придумать что-нибудь получше.
Бьюкенен поставил бокал на столик. Шерлок Холмс достал из-за пазухи свою маленькую записную книжечку с потрёпанными страницами и вытащил оттуда газетную вырезку, которую мы нашли рядом с телом Алтамонта. Он положил этот клочок бумаги на гладкую, отполированную поверхность стола и подтолкнул к сенатору.
Бьюкенен перечитал заметку, но, столь же невозмутимый, как и прежде, молча вернул бумажку Холмсу.
— Сигару, господа? — невинно осведомился он.
Мы с Холмсом отказались.
Бьюкенен пожал плечами:
— Тем лучше. Троица — это к несчастью. — И, вставая, заметил: — А теперь вы должны меня извинить, господа. Я слишком долго заставляю жену ждать. Разговор окончен.
Он повернулся и вышел из комнаты.
— И что теперь, Холмс? — спросил я. — Он совершенно проигнорировал газетную вырезку.
Но мой товарищ всё ещё смотрел на длинный коридор, в котором скрылся Бьюкенен. Стальные глаза Холмса сузились, он сложил пальцы домиком, как часто делал, когда погружался в раздумье.
Когда он наконец заговорил, то не ответил на мой вопрос, но задал свой собственный:
— Вы заметили, как упрямо он намекал на виновность других сенаторов, Уотсон?
— Раз вы упомянули об этом, Холмс, — он предположил, что Алтамонт мог работать на кого-то ещё. Послушать Бьюкенена, так многие сенаторы были бы рады отомстить Филлипсу. Но почему он никак не отреагировал на заметку в «Вашингтон пост»?
— Это неважно, дружище. Важно другое: он как будто попытался заронить в нас подозрение, намекая на некую коллективную вину сенаторов, круговую поруку.
Холмс потянулся за бренди с содовой, которое заказал для нас Бьюкенен.
— Но вы предполагаете, что виновен только один? — спросил я.
Шерлок Холмс отпил бренди. Наблюдая за игрой света на гранях хрустального бокала, он медленно произнёс:
— Убийство — странная штука, мой друг. Иногда это очень личное дело, а иногда его совершают, только если к этому подталкивают другие. Но идёмте, — подвёл он итог, ставя бокал на стол. — Давайте вернёмся домой и поразмышляем над этим делом.
Мы быстрым шагом возвратились на улицу Королевы Анны. Холмс и впрямь мог размышлять над делом сутки напролёт. Я же слишком нуждался в отдыхе, чтобы думать о чём-то, кроме мягкой подушки.

 

 

На следующий день я проснулся поздно — тёмное и сырое апрельское утро, безусловно, споспешествовало стараниям Морфея. К тому времени, когда я появился в столовой, Холмс уже ушёл по своим делам. В записке, оставленной на столе, сообщалось, что он рассчитывает вернуться к чаю, а день проведёт в магазинах готовой одежды на Оксфорд-стрит и Риджент-стрит — с какой целью, я не мог себе и представить.
Весь день я писал письмо жене, в котором, умолчав о незавершённом деле, поведал про наши нью-йоркские приключения. Я приложил все усилия, чтобы приуменьшить приятные стороны заморского вояжа. В конце концов, несмотря на отвращение к морским путешествиям, миссис Уотсон всегда интересовалась.
Соединёнными Штатами, поэтому не стоило создавать ощущение, будто я побывал в увеселительной поездке, ведь, по сути, она таковой не являлась.
Как только пробило четыре, Полли проводила в гостиную Холмса. Я хотел было спросить, чем он весь день занимался, но мой друг приложил палец к губам.
— Позже, Уотсон, — сказал он, а потом обратился к Полли: — Пригласите их сюда!
Я мог ожидать чего угодно, но только не стайку из десятка мальчишек лет двенадцати-тринадцати, одетых в вельветиновые ливреи с блестящими латунными бляхами на груди. Они ввалились в комнату, словно армия захватчиков, но при них была куча свёртков (очевидно, покупок Холмса), и выглядели они детским хором из какой-нибудь постановки «Йоменов»  в современных костюмах. Казалось, ещё чуть-чуть — и они запоют!
Холмс велел ребятам сложить свёртки на столе, а затем, щёлкнув пальцами, повёл ватагу к выходу. В ожидании Холмса я сумел разглядеть, что на свёртках значились названия различных магазинов с Бонд-стрит, Стрэнда и Сент-Джеймс-стрит, а также улиц, которые упоминались в его записке. О содержании и назначении этих покупок я даже не догадывался.
— Холмс! — воскликнул я, когда он вернулся в гостиную. — Я знаю, что представительницы прекрасного пола часто избавляются от беспокойства с помощью походов по магазинам, но никак не ожидал, что и вы стали жертвой этой страсти.
— Спокойствие, мой друг, — подмигнул Холмс. — Давайте-ка выпьем чаю, а потом я всё объясню.
Я позвонил в колокольчик и велел Полли подавать на стол, а Холмс отнёс свёртки в спальню, которую я предоставил в его распоряжение. Он с аппетитом принялся за чай и сэндвичи с огурцом, а я, напротив, был рассеян, безуспешно пытаясь уяснить, как он намерен изобличить Бьюкенена.
Прикончив вторую чашку чая, Холмс наконец отправился в спальню, но буквально через секунду выскочил оттуда и стал оглядывать гостиную. Его взгляд упал на диван-честерфилд, на котором я сидел, обтянутый синим бархатом, большой, мягкий, с подлокотниками.
— Отлично! — воскликнул он и, подхватив лежавшую на подлокотнике плоскую подушку, опять скрылся у себя в комнате.
С добрых полчаса я слышал, как он ходит по комнате туда-сюда. Мне показалось, он переодевается, но в какой костюм? Это оставалось для меня загадкой, как и то, для чего ему понадобилась подушка.
— Уотсон, вы готовы? — крикнул он наконец.
Лишь после того, как я неуверенно ответил «да», он снова вошёл в гостиную.
Я знал, что Шерлок Холмс — мастер перевоплощения. Я знал, что одно время у него имелось пять разбросанных по всему Лондону укромных местечек, где он мог переодеться, приняв любое обличье. Но я никогда не переставал изумляться его невероятной способности менять внешность, пользуясь минимумом грима. Он добивался полного эффекта, создавая человека, абсолютно не похожего на него самого, — не образ личности, но именно саму личность.
Передо мной стоял Дэвид Грэм Филлипс собственной персоной. Цветастый костюм с шёлковой отделкой, как я узнал позже, был куплен у Шинглтона, белая льняная сорочка — у «Сэмпсона и компании», ботинки с перламутровыми пуговками — в магазине «Джеймс Тейлор и сын», неподалёку, на Паддингтон-стрит.
— Поскольку для хризантем не сезон, — пояснил он, — мне придётся довольствоваться этой гвоздикой, которую я, сказать по правде, сорвал в заоконном ящике вашего соседа — не было времени искать цветочную лавку. Этот совершенно идиотский воротничок я после напряжённых поисков приобрёл в магазине на Тоггенхем-Корт-роуд.
Его резко потемневшие волосы были разделены пробором посередине. Чтобы сделать нос пошире, он использовал специальный пластичный воск, а талию увеличил с помощью подушки. Его угловатые движения каким-то образом стали более плавными, как у Филлипса, который был моложе Холмса.
— Потрясающе, Холмс! — изумлённо воскликнул я, когда он прошёлся к напольному зеркалу.
— И впрямь неплохо, Уотсон, — согласился он, любуясь своим отражением. — Особенно если учесть, что я не видел своего персонажа больше десяти лет. Чтобы вышло похоже, пришлось воспользоваться портретом из моей картотеки и, разумеется, освежить воспоминания.
Изучив себя в зеркале, Холмс проверил, хорошо ли держится накладка на носу, затем провёл ладонями по рёбрам (вернее, по подушке), чтобы убедиться, что «корсет» закреплён надёжно.
— В свете ваших рассуждений, Холмс, — усмехнулся я, — вы тот Дэвид Грэм Филлипс, который не был вампиром.
— Вы правы, Уотсон, но сейчас не время шутить. Если не ошибаюсь, охота начнётся сегодня ночью. Мистер Бьюкенен пообтесался в высшем свете Нью-Йорка и Вашингтона, но в глубине души он всё тот же бедный парень с фермы. Как вам известно, он до сих пор полон суеверных страхов, на которых вырос, и мы сыграем на этой струне. Идёмте!
— Но куда, Холмс? Вы так и не сказали.
— В «Королевскую кладовую», приятель! Это недалеко от гостиницы, в которой остановился Бьюкенен. А куда же ещё?
«Действительно, куда же ещё», — подумал я.

 

 

Однако, несмотря на энтузиазм Холмса, оказавшись на улице, мы были вынуждены тут же сбавить шаг из-за не по сезону густого жёлтого тумана. Мы вообще отважились проделать этот путь только потому, что знали дорогу и идти было совсем недалеко. Я едва различал свои руки.
Ухватившись за кованую решётку, на которую падал свет из окна над дверью, мы ощупью преодолели четыре ступени от входной двери до тротуара, затем свернули налево и пустились в недолгий путь, лежавший в восточном направлении. Фонари отбрасывали на землю зловещий золотистый свет, а длинная ограда помогала нам не сбиться с дороги.
— Почему вы так уверены, что Бьюкенен вообще там будет? — спросил я. Предпринимать такие усилия лишь затем, чтобы в конце концов не найти свою добычу, казалось мне поистине бессмысленным.
— Потому, Уотсон, что сегодня, во время своих странствий по городу, я взял на себя смелость отправить сенатору телеграмму. Я назначил ему встречу в «Королевской кладовой» в семь пятнадцать.
Насторожённо прислушиваясь к низкому рокоту автомобилей, которые всё же осмелились выехать на мостовую в такой вечер, мы робко сошли с тротуара и пересекли Уимпол-стрит.
Когда через несколько минут мы приблизились к Харли-стрит, я возобновил свои расспросы.
— «Королевская кладовая» была любимым пабом Филлипса, не так ли, Холмс?
Я скорее почувствовал, чем увидел, что маска Филлипса улыбнулась мне:
— Верно, Уотсон. Этакая поэтическая справедливость. Но главное, там темно и трудно будет что-то разглядеть. Почти как в этом проклятом тумане! В таких условиях мой маскарад возымеет отличный эффект. Я телеграфировал Бьюкенену, что он узнает меня по чёрной шляпе, и подписался: «Друг Алтамонта». Это должно завлечь его. Вам, конечно, придётся спрятаться, ведь, если он заметит вас, всё пропало.
Пробираясь на ощупь, мы свернули направо, на Чендос-стрит, а потом налево, на Портленд-плейс. Густой туман по-прежнему окружал нас со всех сторон. Он стелился неравномерно, и когда мне удалось разглядеть Холмса, я поразился тому, как изменилась его походка. Трость куда-то делась. Обычно он ходил большими шагами, которые заставляли его слегка раскачиваться, когда центр тяжести перемещался из левой половины тела в правую, но под личиной Филлипса он ступал более грузно и перестал раскачиваться.
За несколько минут до назначенного часа мы прошли мимо «Лэнгэма». Помню, мне показалось, что из окна отеля за нами наблюдают. Я посмотрел наверх сквозь прореху в тумане, и в глаза мне моментально бросился чей-то грозный прищур, раздувающиеся ноздри и оскаленные зубы.
— Это горгулья, Уотсон, — успокоил меня Холмс, и мы продолжали медленно продвигаться вперёд.
Ровно в семь мы были в «Королевской кладовой». Она представляла собой скудно освещённое, изысканное вест-эндское заведение, обставленное дубовой мебелью с латунными накладками, наполненное разнообразными звуками и забитое людьми, тянувшимися к высшему классу.
Мы протолкались в противоположные концы помещения. Холмс устроился за маленьким квадратным столиком в углу, я — у дальнего края барной стойки. Усевшись, Холмс тут же зажёг папиросу, намеренно выпуская большие клубы дыма в сумеречную атмосферу, которая и без того слоилась, напоминая стопку серых одеял. Затем я увидел, как он полез в огромный боковой карман своего цветастого жилета и вытащил оттуда то, что на первый взгляд показалось мне комком смятой чёрной бумаги.
Когда он стал разворачивать комок, я разглядел маленькую чёрную тирольскую шляпу, вроде той, что была на Филлипсе в день убийства. Холмс не спеша надел её, надвинув пониже, чтобы скрыть восковую накладку на переносице. Затем затянулся папиросой, наклонил голову, понюхал гвоздику в петлице и взглянул в сторону входной двери.
Единственным моим компаньоном была пинта тёмного пива, когда я, как и Холмс, рассматривал входящих: шумную рыжеволосую особу, двух американцев во фраках и двух женщин, чьи густо накрашенные лица и откровенные декольте не оставляли сомнений относительно рода их занятий.
Несмотря на упования Холмса, мы, разумеется, не могли быть твёрдо уверены, что Бьюкенен явится на встречу. Начиная вторую кружку пива, я стал сомневаться, что он придёт. Он опаздывал уже на полчаса, и хотя клубился густой туман, от отеля до паба было рукой подать. «Сколько кружек мне придётся выпить в ожидании этого человека?» — спрашивал я себя. На память мне приходили бесконечные вечера, которые мы с Шерлоком Холмсом коротали вместе много лет назад, ожидая развязки не менее загадочных событий: драматического прихода полковника Себастьяна Морана с его духовым ружьём в пустом доме на Бейкер-стрит или появления смертоносной болотной гадюки, которая приползла по шнуру от колокольчика из фальшивого вентиляционного отверстия, устроенного доктором Гримсби Ройлоттом. Впрочем, сегодняшнее ожидание оказалось не столь долгим.
Сенатор Бьюкенен явился в восемь часов. Как только он принялся оглядывать зал (без сомнения, ища человека в чёрной шляпе), я заслонил рукой верхнюю часть лица и отвернулся, чтобы он меня не узнал. Протискиваясь между двумя женщинами, которые пришли раньше, Бьюкенен вначале не заметил принявшего чужой облик Холмса; но когда одна из развязных особ, захихикав, о чём-то нахально спросила импозантного господина с копной седых волос, в поле его зрения оказался призрак Дэвида Грэма Филлипса в тирольской шляпе, а точнее, сидевший у задней стены паба Шерлок Холмс.
Я видел, как разочарованно вытянулись лица женщин, когда Бьюкенен проигнорировал их, но его лица я видеть не мог, поскольку бывший сенатор стоял спиной ко мне, и, чтобы завершить эту часть повествования, мне придётся обратиться к свидетельству Холмса.
«Узнав» человека, сидевшего перед ним, Бьюкенен раскрыл рот. Равнодушный к чарам ночных бабочек, он нерешительно двинулся к столику Холмса. Остановившись в двух-трёх футах от привидения, которое продолжало пускать к потолку клубы дыма, уже не столь густые, как прежде, Бьюкенен прошептал:
— Ты мёртв. Это всем известно. — И, словно вновь утверждая этот факт, он повторил: — Ты мёртв.
Замерев на месте, Бьюкенен продолжал таращиться на переодетого Холмса.
Присутствующие тоже стали поглядывать на них. Впрочем, они смотрели не на фатоватого джентльмена, сидевшего за столом, а на сенатора, застывшего перед ним, как Макбет перед духом Банко.
Со своего места я увидел мрачную усмешку, появившуюся на лице Холмса.
— Не смей ухмыляться! — прорычал Бьюкенен уже почти в полный голос. — Не говори, что это сделал я. Все они хотели это сделать, каждый из них. Я не виноват, если у всех, кроме меня, кишка тонка оказалась.
Внезапно Холмс вскочил на ноги и воздел указующий перст на Бьюкенена.
— Нет! — завопил сенатор, так что все, кто был в пабе, повернули головы в его сторону. — Оставь меня в покое! — крикнул он и сделал два маленьких шажка назад. Затем быстро повернулся, опрокинув по пути стул, бросился к выходу и исчез в тумане, который словно поглотил его.
Мы с Холмсом тоже бросились к дверям, но две дамочки, пристававшие к Бьюкенену, стали хватать нас за руки.
— Подожди, миленочек, — пропищала та, что была ближе ко мне, — куда поспешаешь?
— Вас двое, и нас двое, — подхватила другая, похотливо подмигнув.
Когда мы наконец отделались от них и выскочили на окутанную туманом улицу, Бьюкенена нигде не было видно. Мы пошли на тусклый свет, разливавшийся перед «Лэнгэмом», но, расспросив портье и людей в вестибюле, поняли, что, выскочив из паба, в отель сенатор не возвратился.
Лондон огромен, и потому напрашивался естественный вывод: туман не туман, а в городе легко затеряться. Разумеется, эта аксиома в первую очередь применима к простым людям, а не к известным и заметным личностям.
— Он далеко не уйдёт, Уотсон, — заверил меня Холмс. — В такую погоду не побегаешь. Кроме того, мистера Бьюкенена слишком многие знают. Сегодня мы можем уведомить нашего старого друга Стенли Хопкинса из Скотленд-Ярда, что разыскиваем сенатора. Хопкинса только что сделали старшим инспектором, он сумеет нам помочь. Своими силами Бьюкенена мы в этом тумане не найдём. Завтра рано утром стоит навести справки среди живущих в Лондоне американцев. Выследить бывшего сенатора США не так уж трудно.
Назад: ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Визит к ван ден Акеру
Дальше: ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Погоня