Глава одиннадцатая
ЧЕЛОВЕК-ЗАГАДКА
Эта скачка в ночи была похожа на жуткую галлюцинацию. Всё вокруг утратило реальность. Я мчался по озарённым луной петлистым дорогам, над которыми нависали ветви деревьев, — казалось, они тянутся к мне, чтобы схватить или сбросить с козел. Экипаж кренился и раскачивался, а я всё подгонял лошадь. Время от времени я оглядывался на серую ленту дороги — не покажутся ли там преследователи. Как ни странно, я вроде как был один посреди тёмного ландшафта. Ни стука копыт, ни яростных криков в отдалении — лишь призрачный, безликий пейзаж. Ещё большее сходство со сном или безумием скачке придавало то, что я понятия не имел, где нахожусь и в каком направлении двигаюсь. Холодный ночной ветер бил в лицо, глаза застилало слезами, и в конце концов я сообразил, что эти узкие просёлки, возможно, уводят меня прочь от Лондона, а значит, и прочь от какой-никакой безопасности.
И вот наконец, примерно полчаса спустя, я оказался в деревушке Баддингтон и, к своему восторгу, увидел указатель на столицу. Дух мой воспрял. До Лондона было каких-то двадцать миль. Чутьё меня не подвело, я двигался в правильном направлении. Однако было видно, что лошадь притомилась: её гладкие бока потемнели от пота. Не оставалось сомнений, что прежнего темпа ей долго не выдержать, а ещё я понимал, что рано или поздно люди баронессы меня нагонят. Выходило, что двигаться дальше — значит быть пойманными. А потому я решил временно спрятаться, скрыться в надежде, что преследователи меня не заметят, а уж потом, когда опасность минует, продолжить путь в Лондон.
Я остановил экипаж на заднем дворе трактира «Перекрещенные ключи» — окна его были темны — и стал ждать. Я надеялся, что здесь, во мраке, в стороне от дороги, меня не настигнут. Ждать пришлось недолго. Минут через пять-десять вдали раздался топот копыт, гулко разносившийся в ночном воздухе. Он делался всё громче. Погоня приближалась.
И вот по пустым улицам галопом пронеслись мои недруги. Стук копыт выбивал эхо из мостовой, но недвижные, безглазые здания никак не ответили на внезапную смуту. Всадники исчезли так же быстро, как и появились, и деревня вновь погрузилась в благословенную тишину. Похоже, уловка сработала, однако я понимал: этот небольшой успех ещё не повод терять бдительность. Нужно убедиться, что нас с пособниками дьявола разделяют многие мили, а уж там делать следующий шаг. Нервы мои были на пределе, терпение — на исходе, но я прождал ещё полчаса и только потом двинулся дальше.
Скоро небо начало светлеть, на востоке появились первые красноватые сполохи. Тёмные силуэты деревьев и изгородей обретали цвет, прорисовывались чётче. Я не знал, что на уме у моих преследователей, но прекрасно понимал, что, добравшись до городских окраин, где дорога начинала ветвиться, они либо прекратят погоню, либо разобьются на группы. И в том и в другом случае шансы на благополучный исход возрастали. Я понял, что, возможно, мы и вовсе разминёмся. Даже позволил себе улыбнуться — впервые за эти долгие часы.
Мои надежды оправдались. Больше я в то утро не видел подручных баронессы. По счастью, остаток пути прошёл без происшествий и, честно говоря, практически не отразился в моей памяти. После всех ужасов и трудов минувшей ночи я был измучен и нравственно, и физически, поэтому ехал по улицам пробуждающегося города как автомат, с притуплёнными, заторможенными чувствами. Разнокалиберные, разномастные здания проплывали мимо будто в тумане, глаза отказывались фокусироваться.
Я понимал: преследователи ждут, что я вернусь на Бейкер-стрит, понимал и то, что сейчас во всем Лондоне для меня и моего одурманенного спутника нет адреса опаснее. Вернуться в дом 221-b — значит немедленно попасть в ловушку. У меня оставалась только одна альтернатива.
Открыв мне дверь, Элис Меллор так и ахнула, глаза её расширились от ужаса. От усталости я не сразу сообразил, что перед ней предстал не почтенный Джон Уотсон, давний её приятель, а перепачканный, оборванный и вконец опустившийся матрос, заросший дневной щетиной. По счастью, через несколько секунд она узнала меня в этом странном обличии, хотя с лица её не сошло изумлённое выражение, которое, как мне показалось, подсветила ласковая улыбка. А потом из неё водопадом полились вопросы.
— После, — ответил я резче, чем хотелось, и обернулся на стоявший снаружи экипаж. — Я приехал не один.
С помощью Элис я перенёс бесчувственного Шерлока Холмса с заднего сиденья экипажа в опрятную, уютную гостиную и уложил в большое откидное кресло-лонгшез. С помощью чашки крепкого чая попытался прочистить голову, чтобы связно рассказать о наших приключениях. Элис села напротив, и я начал рассказ. Он захватил её полностью, и по мере развития сюжета на лице её отражалось всё большее изумление. Когда я закончил, она несколько секунд помолчала, потом поднялась, подошла к окну и выглянула на улицу.
— Как всё это странно, Джон, — проговорила она наконец. Я понял, что напугал и смутил её своим рассказом. — Если уж они сумели одолеть мистера Холмса… — Она покачала головой. — Что бы это могло значить?
— Не знаю. Какой-то дьявольский замысел. Некоторые его фрагменты мне ясны, но общая картина не складывается. Только Шерлок Холмс и может поведать нам истину.
— Холмс? — переспросила Элис, поворачиваясь к моему другу, лежавшему без движения. — Да что он нам сейчас поведает? В нём жизнь едва теплится. Да, ты сказал, что эти люди промыли ему мозги. И он перешёл на их сторону…
— Вот только не добровольно. В этом я убеждён. Лишь нечто совершенно противоестественное может заставить Холмса так поступить.
— Противоестественное? Но что?
Я встал на колени рядом со своим другом и оттянул ему веки — на меня, а точнее, мимо меня глянули затуманенные, неподвижные серые глаза.
— Кажется, я знаю, в чём дело, и даже знаю, кто может нам помочь.
— Ты бы пояснил, что имеешь в виду, Джон.
Через два часа я двигался в сторону театра «Вудгрин эмпориум» в южной части Лондона. Я успел принять ванну и побриться, а Элис одолжила мне один из костюмов мужа — сидел он не идеально, и всё же выглядел я в нём презентабельнее, чем в матросской одежде, в которой явился к ней в Куртфилд-Гарденс. Поначалу мне не хотелось оставлять Элис с Холмсом наедине. А если он придёт в себя и надумает сбежать? Это будет настоящей катастрофой. Однако Элис заверила меня, что справится.
— У меня есть пузырёк с хлороформом, — сказала она. — Замечу, что мистер Холмс приходит в себя, — приложу ему смоченный тампон к лицу.
До Вудгрин я добрался подземкой. Рассудил, что, если за мной надумают следить, в людном месте делать это будет сложнее. При этом мне всё-таки представлялось, что противникам нашим вряд ли известно моё местонахождение, однако в свете того, что случилось за последние сутки, я относился с подозрением даже к собственной тени.
Театр «Эмпориум» находился совсем рядом с Вудгрин и выстроен был в стиле, обычном для провинциальных увеселительных заведений: экстравагантный фасад с тонкими палладианскими колоннами, увешанный афишами с рекламой номеров, которые дают на этой неделе. Мне показалась странной сама мысль, что всего несколько дней назад — в вечер встречи со Стэмфордом — мы с Шерлоком Холмсом сидели здесь в партере и наслаждались спектаклем, понятия не имея о том, какая страшная тень скоро омрачит наши жизни.
Я прошёл вдоль стены к артистическому входу. Шагнул внутрь, и путь мне тут же преградил серолицый, тощий как шест тип. Он пулей выскочил из крошечной будки слева от двери. Спутанные волосы торчали во все стороны, а водянистые голубые глазки сверкали от возмущения.
— Эй, приятель, чего надо?
— Мне нужно повидать Великого Сальвини.
— Да что вы говорите? А договорённость имеется?
— Собственно, нет…
— Тогда прошу прощения. Мистер Сальвини без договорённости не принимает. Он сейчас отдыхает в гримёрке. Днём у него спектакль, и он просил его не беспокоить. Вы небось газетчик?
— Нет.
— Ну, ежели вы наладились за автографом…
— Я из полиции, дело крайней важности, — рявкнул я, отпихивая напыщенного болвана и направляясь в тускло освещённый коридор, там, по моим понятиям, должны были находиться гримёрные.
К моему удивлению, страж за мной не последовал. Вместо этого он просипел гнусаво:
— Из полиции, да? Ну, сейчас разберёмся!
В дальнем конце коридора находилась зелёная дверь с надписью «Великий Сальвини», выведенной белым мелом. Я постучал.
— Кто там? — глухо спросили изнутри.
Я открыл дверь и вошёл.
Комнатка была тесной и неприбранной. Там стояли большое зеркало, туалетный стол, гардероб, вешалка для одежды, на которой болталось несколько крикливых нарядов, узкая кровать. Почти всё оставшееся пространство занимала корзина с реквизитом. Хозяин возлежал на кровати. Глаза его были прикрыты чёрной маской — при моём появлении он её сорвал.
— Как это понимать? Вы кто такой, сэр? — вскричал он. — Как вы смеете прерывать мои размышления?
— Я пришёл просить о великодушии, сэр. Меня зовут доктор Джон Уотсон, я друг Шерлока Холмса…
Продолжать мне не пришлось. При упоминании имени Холмса глаза Сальвини распахнулись от любопытства.
— Шерлок Холмс, сыщик. А вы… вы его биограф.
Я кивнул.
— Страшно интересно. С удовольствием познакомлюсь со столь необычайным человеком. Какой изумительный материал!
Он ухмыльнулся, отодвинул стул от туалетного столика и жестом предложил мне сесть. Был он гибок и подвижен, ростом куда меньше, чем казалось при взгляде из зала, с кукольными, женственными чертами лица и неестественно блестящими тёмными глазами. Опустившись обратно на кровать, он устроился на краешке и вытаращился на меня с нескрываемым любопытством.
— О великодушии?
— Как мне кажется, мой друг подвергся глубокому гипнотическому воздействию, изменившему его личность.
— Вот как? — Сальвини покачал головой. — Вряд ли. Такой человек, как Шерлок Холмс, сыщик, мыслитель, обладатель острейшего ума и сильной воли, легко одолеет попытки изменить его личность. Даже самый сильный гипнотизёр не в состоянии внушить пациенту то, что противоречит его внутреннему этическому и нравственному кодексу.
— Как мне представляется, перед сеансом гипноза ему дали наркотик.
— Наркотик! — Человечек залился краской от ярости. — Это же шарлатанство! Ни один уважающий себя гипнотизёр не станет пользоваться наркотиками. Гипноз — это искусство, основанное на силе разума и внушении. Это поединок двух умов. Пользоваться наркотиками — это подлость, это против всяких правил!
Пока он изливал свои чувства, лицо его делалось всё багровее.
— Человек, загипнотизировавший Холмса, лишён нравственных устоев и способен на всё для достижения своих целей.
— Это преступник?
— Хуже того. Я не могу сейчас вдаваться в подробности, и вам придётся поверить мне на слово. Положение слишком щекотливое, а время не терпит…
Сальвини замахал руками.
— Дорогой сэр, я вовсе не собираюсь вас компрометировать. И уж всяко не хочу ничего из вас вытягивать, однако, чтобы вернуть вашего друга к нормальному состоянию, мне потребуются некоторые сведения. А вы ведь именно этого от меня хотите, да?
— Так вы можете нам помочь? — спросил я, чувствуя прилив доброго расположения к человечку с удивительными глазами.
— Ну конечно. Для меня особая честь — помочь одному из величайших наших современников. — Сальвини посмотрел на серебряные часы, которые вытащил из жилетного кармана. — У меня сегодня дневной спектакль. Однако выступаю я во втором отделении. А это значит, что на ближайшие четыре часа я в вашем распоряжении.
— Тогда поехали, — сказал я, вскакивая и направляясь к дверям. — Я отвезу вас к Шерлоку Холмсу, а по дороге сообщу все необходимые сведения — которые, правда, весьма скудны.
Когда мы выходили из театра, страж высунулся из своей будки.
— Приветствую, мистер Сальвини! — воскликнул он фамильярно, потом заметил меня и добавил: — Так он и правда из полиции?
Сальвини бросил на стража испепеляющий взгляд:
— Он из куда более высоких кругов.
По дороге я изложил Сальвини подправленную, сокращённую версию событий, которые заставили меня искать его помощи. Из моего рассказа вытекало, что по ходу одного важного расследования Холмс был похищен своими противниками и подвергся внушению, в результате чего добровольно перешёл на их сторону. И вот вместо высоконравственного, законопослушного человека перед нами оказался преступник. Я почти уверен, что эта жуткая трансформация — результат гипнотического воздействия и умелого использования наркотиков. С тонкого лица Сальвини не сходило выражение напряжённого внимания. Когда я закончил, он задумчиво кивнул и с тихим вздохом откинулся на спинку сиденья.
— Поглядим.
Ограничившись одним этим словом, он молчал до самого конца нашей поездки.
Оказалось, что в Куртфилд-Гарденс ничего практически не изменилась. Я представил Сальвини и Элис друг другу, после чего она проводила его в гостиную, где Холмс так и лежал в кресле. Он слегка изменил позу, но был по-прежнему погружён в глубокий сон.
Сальвини встал с ним рядом на колени, пощупал пульс.
— Замедленный, — проговорил он чуть слышно, явно обращаясь не к нам, а к самому себе. Потом он с невероятной нежностью провёл пальцами по лбу моего друга. — Погружение очень глубокое, друг Уотсон. Непросто будет вернуть его обратно.
— Но вы ведь сможете? Сможете, да? — В голосе моём явственно прозвучало отчаяние, вызвавшее у Сальвини улыбку.
— Постараюсь, — ответил он деловито. — Мне понадобится тазик с холодной водой, губка и нюхательные соли.
Элис тут же бросилась за всем этим. Сальвини же тем временем сбросил сюртук и принялся расхаживать по комнате, опустив голову на грудь и нахмурившись.
Когда Элис принесла воду и соли, он приступил к делу. Прежде всего он обтёр лицо Холмса ледяной водой. Друг мой пошевелился, лицевые мускулы дрогнули, однако глаза даже не приоткрылись. Сальвини минут пять омывал ему лицо холодной водой, и при каждом новом движении губки Холмс реагировал всё отчётливее. Потом Сальвини сунул ему под нос нюхательную соль. Результат был впечатляющий. Холмс закашлялся — тело его сотрясалось, руки дёргались. И тогда Сальвини встряхнул его и во весь голос выкрикнул его имя:
— Шерлок Холмс!
Веки Холмса дрогнули и почти открылись, а потом он вновь безвольно опустился на подушки. Сальвини повторил ту же процедуру три-четыре раза. И каждый раз друг мой всё явственнее всплывал на поверхность. И вот, когда Холмс в очередной раз зашёлся кашлем, Сальвини выплеснул воду прямо ему в лицо. После чего несколько раз со всей силы ударил его по щекам.
Возмущённо вскрикнув, Холмс резко вдохнул, тело его напряглось. А потом он открыл глаза.
