Глава двадцать шестая
Беатрис Мазеруэлл в пышном одеянии леди Макбет стояла против своего «супруга». Глаза ее пылали. Она простерла руку и схватила его за край одежды, притянув к себе.
– «Натяни решимость на колки, и все удастся».
Она обошла Макбета кругом, прижалась лбом к его плечу и стала расписывать ему, как напоит слуг Дункана вином, а ее муж тем временем заколет короля.
– Она кое-что поменяла, – шепнул я мисс Хелспай.
– Не в тексте, – тоже шепотом ответила она.
– Нет, в движениях. Раньше она вела себя не так, – нахмурившись, пояснил я.
– То есть во время прежних представлений, при… при нашем друге, она этого не делала? – спросила мисс Хелспай.
Тут какой-то зритель, сидевший позади, шикнул на нас.
– Во всяком случае, я такого не видел, – едва слышно проговорил я. – Интересно, зачем ей это?
– Смотрите пьесу, – посоветовала мне мисс Хелспай.
В третьем акте, в первой сцене с Убийцами, Майкрофт Холмс запнулся на словах «Ваш дух высокий радует меня». «Интересно, – подумал я, – заметил кто-нибудь его ошибку или все решили, что он сделал это нарочно? Никто из актеров и виду не подал, но вряд ли они не поняли этого».
В антракте, когда мы с мисс Хелспай пили чай, она сказала:
– На мой взгляд, он неплохо держится. Жаль, что его бедный друг не может посмотреть на него. Думаю, он бы одобрил Холмса. Весьма убедительная трактовка роли.
Ее ученые рассуждения заставили меня улыбнуться.
– Да, – согласился я. – Вероятно, он и сам останется доволен представлением.
Она лукаво взглянула на меня:
– Пьеса еще не окончена.
– Ах да… м-м… «Зрелище – ловушка»? – процитировал я «Гамлета».
– По крайней мере, сегодня уж точно, – многозначительно ответила она.
В первой сцене четвертого акта Ведьмы вызывали для Холмса-Макбета Видения потомков Банко, которым было суждено править после него:
– «Гнусные старухи! К чему мне видеть их?» – Неожиданно его голос дрогнул, и я подумал, что либо это намеренное ухищрение, либо Холмс начал уставать. Мне хотелось верить в первое, но более вероятным казалось второе.
К третьей сцене пятого акта я понял, что Холмс хрипнет. Очевидно, некоторые актеры тоже заметили, что он не в лучшей форме: они заставили его выдвинуться на авансцену и повернуться лицом к зрительному залу, чтобы уставший голос был слышен как можно лучше.
– «Впредь не докладывать. Пусть все бегут. Пока Бирнамский лес не вышел в бой на Дунсинан, я тверд». – Макбет скрывает свою тревогу под маской высокомерия. – «Мне духи, которым все раскрыто, возвестили: „Будь смел, Макбет. Тебя не одолеет рожденный женщиной“».
Холмс сделал величественный, широкий жест, подсмотренный им у Саттона, но придал ему больше плавности и сопроводил его более ироничным поклоном. Я был рад, что пьеса почти окончена, так как видел, что Холмс предельно измотан.
– «Бесчисленные „завтра“, „завтра“, „завтра“ крадутся мелким шагом, день за днем…» – Голос его звучал как похоронный колокол.
– Он очень, очень неплохо держится, – прошептала мисс Хелспай. – Даже несмотря на выходки леди Макбет.
Зритель, сидевший позади, опять зашикал на нее. Ее одобрительные восклицания раздражали его с самого начала пьесы.
– «…Безумцам освещали путь к пыльной смерти…»
Поскольку я довольно хорошо знал Холмса, то сразу различил в этих словах глубоко личную интонацию, в то время как остальные зрители воспринимали их как прощание с надеждой. Я тоже, вспоминая о смерти Якоба Браатена, ощущал болезненные уколы совести, но до настоящего момента мне удавалось не думать об этом, погрузившись в пьесу.
– «…Фигляр, который час кривляется на сцене и навсегда смолкает…»
Горькие эти слова потрясли меня: я понял, что Холмс прощается со сценой, на которую ему больше никогда и нигде не выйти.
– «…Где много и шума и страстей, но смысла нет».
Припомнив, что грядет битва, я понадеялся, что Саттон часто повторял эту сцену и Холмс сумел перенять его движения. Я подозревал, что эта часть пьесы окажется наиболее сложной для моего патрона. Несмотря на бурные события, происходившие на сцене, а также на двойное напряжение, которое я испытывал (оттого, что был захвачен трагедией, и оттого, что знал, кто исполняет в ней заглавную роль), меня одолевала усталость. Мне не грозила опасность задремать, но я неловко развалился в кресле, ощутив боли, которых прежде не замечал. Я спрашивал себя, наслаждается ли мисс Хелспай представлением, или треволнения сегодняшнего дня лишили ее этого удовольствия.
Началась последняя битва. Волею Барда Макдуф одержал верх. Пьеса окончилась, занавес опустился, затем публика, как водится, стала вызывать актеров на поклон. Я аплодировал вместе с остальными, чувствуя облегчение оттого, что тяжкое испытание, выпавшее на долю Холмса, подходит к концу.
– Надо пойти за кулисы, – сказала мисс Хелспай, дернув меня за рукав, – и поздравить его со столь удачным исполнением.
– Может быть, – ответил я, не зная, будет ли Холмс рад нам.
– Во всяком случае, мы должны попытаться, – заявила она и стала пробираться к центральному проходу. – Если он не захочет нас видеть, то не пустит. Служитель узнает.
Я не сумел сказать ей «нет», да, говоря по правде, и не хотел. Мне оставалось только покорно следовать за ней. Мы вышли из театра, обогнули здание и вновь зашли со служебного входа. Я встал у двери, а мисс Хелспай подошла к служителю со словами:
– Мы к мистеру Саттону. Возможно, он внес в список наши имена – мистер Гатри и мисс Хелспай?
Служитель и не подумал свериться со списком.
– Вы в нем не значитесь, – объявил он и отвернулся.
– О, думаю, вы ошибаетесь, – возразила мисс Хелспай, приблизившись к конторке, за которой сидел служитель, и уперев палец в замусоленный список. – Вот. Видите? Хелспай и Гатри. А также Тьерс.
Служитель засопел и уставился в список, словно впервые видел его.
– А, – промолвил он таким скучным голосом, что мне захотелось тут же отчитать его. – Можете войти. Подниметесь по винтовой лестнице. Вторая дверь справа от сцены.
– Благодарю вас, – сухо проговорил я, и мы шагнули в тусклый, битком набитый разными полезными вещами мир закулисья.
Под винтовой лестницей, о которой упоминал служитель, лежали груды канатов и противовесов, с помощью которых меняли декорации и поднимали и опускали занавес, а также какие-то особые лампы. Они источали запах газа, впрочем, не настолько сильный, чтобы вызывать опасения. Мы миновали группу монтировщиков – грубых парней в робах – и нескольких статистов в старинных доспехах, с накладными бородами и подошли к чугунной лестнице, которая вела к гримеркам. Как только я поставил ногу на первую ступеньку, сооружение издало немелодичный лязг.
– Осторожней, Гатри, – произнесла мисс Хелспай, следуя за мной наверх. – Смотрите, не спускается ли кто навстречу нам.
– Хорошо, – ответил я.
Мы без происшествий добрались до узкого металлического балкона, который вел в коридор. На двери второй гримерки была прибита табличка: «Эдмунд Саттон». Я постучался:
– Это Гатри, сэр, и мисс Хелспай. Мы пришли поздравить вас.
– Входите, – произнес усталый голос, который показался мне едва знакомым.
Мы вошли и увидели Холмса. Он был в халате и уже успел частично смыть грим. В маленькой уборной, стены которой были выкрашены в неопределенный зеленовато-кремовый цвет, пахло потом, театральным гримом и одеколоном. Газовые лампы, висевшие по обеим сторонам зеркала, заливали окружающее пространство ослепительным светом. На маленькой вешалке на колесиках висели костюмы, в которых Холмс только что выходил на сцену, рядом, на стуле, была горой навалена его собственная одежда. Я наблюдал за тем, как Холмс намазывает на лицо белый крем, а потом снимает его вместе с гримом при помощи куска плотной пергаментной бумаги. Он указал рукой на стул, я предложил его мисс Хелспай. Она присела и тоже стала наблюдать за Холмсом.
– Самое неприятное, что потом мне опять придется накладывать грим, чтобы не утратить сходства с Саттоном.
– Думаю, Саттон был бы доволен, если бы мог видеть вас этим вечером, сэр.
Я еще не закончил, однако Холмс предостерегающе поднял руку.
– Будь Саттон здесь, мне не было бы нужды подниматься на сцену, – возразил он, в последний раз промокнув подбородок. – Я и представить себе не мог, насколько сложно сохранять голос на протяжении всей пьесы. А эти огни рампы – слепящие, обдающие жаром!
– Никто ничего не заподозрил, – заметил я.
– Разумеется. Хотя Мазеруэлл заметила, что Саттон немного не в себе. Видели, что она вытворяла в первых актах? Меня будто холодом обдало. Я не вполне уверен, что она мне поверила. – Холмс скрестил на груди руки и поймал в зеркале мой взгляд. – Надеюсь, вы меня не покинете. Не хочется столкнуться к кем-нибудь из труппы. Актеры – народ проницательный. На сцене я еще мог их обмануть, но не теперь, когда спектакль завершился. – Он взглянул на чашечки с гримом и коробочку с пудрой. – Там по-прежнему идет дождь?
– Льет как из ведра, – известила мисс Хелспай, предвосхитив мой ответ.
– Понятно, – ответил Холмс. – Что ж, это нам на руку. У меня теперь есть отличный повод поплотнее закутаться в плащ. Придется потом отдать его Саттону, а не то станут спрашивать, почему он его больше не носит. – Он выбрал коричневато-розовый тон и наложил его на лицо, тщательно разравнивая краешком губки. – Цвет глаз мне не изменить, зато я могу слегка тронуть ресницы синим гримом, чтобы глаза казались голубыми. Волосы будут прикрыты капюшоном. Слава Богу, плащ у меня просторный, он скроет мои телеса. На мое счастье, художник по костюмам решил, что Саттон должен выглядеть повнушительнее. Я вытащил из костюмов все «толщинки». Саттону придется вставить их обратно. – Он продолжал трудиться над своим лицом, при помощи теней делая его более худым и пугающе моложавым. – Скоро за мной приедет Гастингс. Я хочу, чтобы мы вместе вышли из театра.
– Вы уже говорили, – напомнил я ему.
– А еще я хочу, чтобы вы оба вернулись со мной на Пэлл-Мэлл. Нам нужно обсудить кое-какие дела. – Он по-прежнему работал над своим гримом, добиваясь полной естественности. – Тяжелая выдалась неделя, Гатри.
– Да, сэр.
Наконец Холмс отвернулся от зеркала:
– Она еще не закончилась, осталось совсем чуть-чуть. Если удастся решить один-два вопроса, возможно, к пятнице завершим всю работу. – Он запустил пальцы в шевелюру, бормоча что-то насчет парика. – Мисс Хелспай, вы оказались чрезвычайно полезны нам. Надеюсь, это ни в коем случае не скомпрометирует вас перед Золотой Ложей.
– На этот счет не беспокойтесь, – сказала мисс Хелспай. – В данный момент наши с вами цели сходятся. – И она одарила его ангельской улыбкой.
– Мисс Хелспай, вы лишаете меня присутствия духа. Я попрошу вас обоих выйти отсюда – мне надо переодеться.
– Конечно, – ответил я и предложил мисс Хелспай руку, на случай, если ей потребуется моя помощь, чтобы встать и выйти из этой тесной каморки.
– Благодарю вас, Гатри, – произнесла она с такой кротостью, что я подумал, не смеется ли она надо мною. Она позволила мне вывести себя из комнаты, а затем потащила в начало коридора, где стояла небольшая скамья. – Суматошный был денек, не правда ли?
– Не то слово. Я бы сказал, вся неделя была суматошной, – ответил я.
– Но сегодня особенно. Будь мы в Италии, наши приключения оказались бы достойны пера миссис Радклиф: переодевания, бессовестные злодеи, таинственные двойники, лечебницы для душевнобольных, погони. Правда, в ее романах никаких автомобилей нет и в помине, – торопливо добавила она, задорно блестя голубыми глазами. – Однако признайтесь, все было как в романе.
– Я бы, скорее, вспомнил Уилки Коллинза. К тому же, в отличие от миссис Радклиф, он умер совсем недавно.
– Да, – ответила она и замолчала: к нам приближалась Беатрис Мазеруэлл.
Сбросив с себя средневековые одеяния, она оказалась миловидной женщиной с пышными формами, которые охотно выставляла напоказ, нарядившись в открытое ярко-синее платье и немилосердно затянув талию. Волосы ее были уложены в модную прическу, на шее красовались бриллиантовое колье-стойка и нитка жемчуга. Актрису сопровождал какой-то мужчина, по меньшей мере десятью годами старше, в вечернем костюме, державшийся с уверенностью богатого вельможи. Проходя мимо, она кивнула мне и заметила:
– Вы приятель Саттона, не так ли? Какая досада, что он был не в форме! И все же он опытный актер, сумел сыграть, несмотря ни на что. Совсем лишился голоса. Должно быть, из-за простуды.
Не пряча самодовольной ухмылки, она направилась к чугунной лестнице и стала спускаться по ней с легкостью, свидетельствовавшей о многолетней привычке.
– Да! – тихо проговорила мисс Хелспай. – Непостоянство, имя тебе – Мазеруэлл! Теперь я понимаю, отчего Саттон так о ней отзывался.
– Она хватила через край, – согласился я.
– Гатри, какой же вы простачок! – дружески попеняла мне мисс Хелспай.
Я хотел было спросить, почему она так думает, но тут дверь саттоновской гримерки распахнулась и на пороге появился Холмс, закутавшийся в свой плащ и длинное кашне и надвинувший на глаза шляпу. Перед тем как открыть рот, он откашлялся.
– Гатри! Пойдем! – воскликнул он, хлопнул меня по плечу и подтолкнул к лестнице. – И вы, мисс Хелспай.
– Как скажете, – ответила она, и в ее голосе опять послышались веселые нотки.
Мы спустились по винтовой лестнице. Наши шаги звучали словно удары молота о наковальню. Когда мы достигли первого этажа, Холмса (приняв его за Саттона) окликнул кто-то из актеров, но, заметив, что он не один, не стал задерживать. Служитель у входа едва удостоил нас взглядом.
– Где ваш экипаж? – спросил Холмс, когда Сид Гастингс в своем кэбе подкатил к театральному подъезду.
Теперь, когда бо́льшая часть публики разошлась, улица, несмотря на нарядный театральный фасад и ярко горящие фонари, казалась пустынной и немного зловещей.
– За углом, – ответила мисс Хелспай.
– Тогда встретимся на Пэлл-Мэлл, – сказал он, словно на этот счет не могло быть двух мнений.
– Хорошо, – откликнулась мисс Хелспай и взяла меня под руку. – Идемте, Гатри.
Я пошел рядом с нею, размышляя про себя, что театр поистине заколдованное место. Мы обогнули здание и подошли к коляске, которую мисс Хелспай оставила здесь перед спектаклем. Все экипажи, кроме одного-двух, уже разъехались, кругом было безлюдно, словно в бальной зале после ухода гостей. Не успели мы забраться в коляску, как кобыла громко заржала и начала трясти головой, словно заявляя о нежелании продолжать работу. Я хотел заговорить, но мисс Хелспай сделала мне знак молчать.
– Что случилось? – беззвучно промолвил я, увидев, что она чрезвычайно встревожилась.
– Лошадь покалечили, она охромела, – едва слышно проговорила мисс Хелспай. – Кто-то пытается нас задержать.
– Вы уверены? – так же тихо спросил я.
– Она не может сдвинуться с места – у нее перерезаны сухожилия, – произнесла мисс Хелспай таким гневным и печальным голосом, какого я больше не чаял услышать.
– Почему вы так думаете?
– Потому, что у нее на ногах кровь и ей больно. А мы не можем двинуться с места.
Я замолчал, прислушиваясь к шуму дождя и другим ночным звукам. Мне показалось, будто щелкнул взведенный курок; я тут же бросился на пол коляски, мисс Хелспай последовала моему примеру.
Раздался выстрел, лошадь снова заржала и попыталась тронуться с места, но вместо этого упала, запутавшись в сбруе.
– Все, хватит, – прошептала мисс Хелспай и сунула руку в муфту, намереваясь достать револьвер. – Гатри, готовьтесь бежать.
– У меня тоже есть револьвер, – мягко возразил я. – Если мы с вами будем действовать сообща, то, возможно, сумеем им помешать, кто бы они ни были.
Она одобрительно кивнула и вытащила револьвер.
– Готовы? Внимание, пошли!
Мы оба одновременно выскочили из экипажа, она с левой стороны, я – с правой, припали к земле и стали целиться в темноту; в шести футах от коляски маячила какая-то фигура в развевающемся плаще, она развернулась и побежала прочь.
– Стой! – заорал я и бросился в погоню.
Мы помчались по Сент-Мартинс-лейн в направлении Лонг-Акр, однако я так и не смог нагнать беглеца. Недалеко от Ковент-Гардена он скользнул в проход между двумя домами. Боясь оставить мисс Хелспай одну, я повернулся и бросился назад, к Театру герцога Йоркского, но, подбегая, услышал одиночный выстрел.
– Мисс Хелспай! – в ужасе крикнул я, однако, добравшись наконец до места, увидел, что она стоит над своей лошадью, а в глазах ее сверкают слезы.
– Она так мучилась, – пробормотала мисс Хелспай, отдавая мне свой револьвер.
– Дорогая мисс Хелспай, – сказал я и обнял ее за плечи, чтобы хоть как-то утешить. – Как это грустно…
– Одно дело – стрелять в нас, – слабым, сдавленным голосом проговорила мисс Хелспай, – ведь мы умеем за себя постоять. Но причинять вред безвинному животному только ради того, чтобы расправиться с нами, это настоящая трусость.
– Да, – ответил я, искренне соглашаясь с нею.
«Но что нам теперь делать? – спрашивал я себя. – Как отцепить коляску и снять с мертвой лошади сбрую? И как поступить с животным?» Все это представлялось мне крайне затруднительным.
– Не беспокойтесь, – произнесла мисс Хелспай, словно прочитав мои мысли. – Об этом позаботятся мои коллеги.
– Ах да, ваши коллеги! Только вот где они были, когда покалечили лошадь?
Мне очень не нравилось, что они постоянно следовали за нами, однако подобная нерадивость вызывала у меня еще меньшее одобрение.
– Они провожали домой мистера Холмса, – объяснила она. – Им показалось, что мы не нуждаемся в их опеке.
– Небольшое утешение, – заметил я, стараясь держать себя в руках.
– Да. Им придется ответить за свое упущение перед начальством.
Одной рукой мисс Хелспай взяла меня за руку, в другой по-прежнему держала муфту; она не упомянула о своем револьвере, и я положил его в задний карман брюк, отдельно от своего оружия.
– Пэлл-Мэлл не очень далеко. Мы можем дойти пешком, если вы не усматриваете в этом слишком большой опасности.
– Во всяком случае, можно рискнуть, – ответил я, больше не чувствуя прежней усталости, которая испарилась как по волшебству. – Если задержимся в пути, быть может, на поиски отправят Гастингса.
– Или моих коллег, – добавила мисс Хелспай. – Если мы пойдем налево по Сент-Мартинс-лейн, то доберемся до начала Пэлл-Мэлл, а оттуда и до дома мистера Холмса недалеко. – Она попыталась улыбнуться. – Здесь, верно, не больше полумили?
– Около того, – ответил я.
Мне было совершенно все равно. Этот невыносимо тяжелый день заканчивался самым чудесным образом. Я подумал, что еще несколько минут в обществе мисс Хелспай сумеют утолить все печали, выпавшие на мою долю, и вознаградить ее за потерю лошади. Я шагал вовсе не так быстро, как мог бы, и волновался лишь о том, чтобы мисс Хелспай не испачкала свое платье и не простудилась. Мимо нас проехало несколько экипажей и один-два всадника. Мы были уже напротив Кокспер-стрит, когда к нам подъехал верховой. Он окликнул мисс Хелспай по имени и спросил, где ее коляска.
– Увидите, когда подъедете к театру. Я поручаю вам с Лэнгфордом позаботиться о ней. – Она говорила резко, но я расслышал в ее голосе нотки страдания, которые она стремилась скрыть.
– Будет исполнено, мисс Хелспай, – ответил всадник, поднял в приветствии руку и поскакал в направлении Сент-Мартинс-лейн.
Пока они разговаривали, я вдруг понял, что она все еще держит меня под руку и не делает попыток отстраниться. Это было пьянящее ощущение, но я боялся, что придаю ему чрезмерное значение: день выдался тяжелым, и под конец его Пенелопе пришлось пристрелить свою лошадь. Вполне понятно, что она нуждалась в поддержке. Я решил не делать далеко идущих выводов и не воображать себе лишнего.
– Скажите, Гатри, – спросила она, когда мы снова пустились в путь, – вы рады, что избавили мир от Якоба Браатена?
Этот прямой вопрос совершенно застал меня врасплох.
– Я рад, что его уже нет в живых и он больше не будет мучить невинных людей. Но я не рад тому, что мне пришлось его убить. Если бы я радовался этому, то уподобился бы ему самому.
– Подражание – лучший комплимент? Что ж, а я так очень рада.
Мне не хотелось этого признавать, но ее похвала подняла мне настроение.
– Вы очень добры, мисс Хелспай. Это не то, чем следует гордиться.
– Неправда, – ласково возразила она. – Мы награждаем солдат орденами, за то что они ежедневно убивают людей.
– Это совсем другое, – сказал я.
Мы были уже недалеко от дома Холмса, но мне не хотелось туда идти, хотя я понимал, что придется.
– Только вы так считаете, Гатри.
На лестнице она опередила меня. Мы стали подниматься на третий этаж. По дороге я спросил:
– А как вы сегодня собираетесь вернуться к себе… домой?
Меня внезапно поразило, что я понятия не имею, где и с кем она живет.
– Об этом позаботятся мои коллеги, – равнодушно ответила она, продолжая подъем.
Тьерс тотчас открыл нам:
– Он в кабинете. И Саттон тоже. – Вид у него был измученный. – Ладно, когда один из них постоянно цитировал Шекспира, но двое…
– Ради вас, Тьерс, мы постараемся положить этому конец, – пообещала мисс Хелспай, и мы направились в кабинет.
Там в кресле Холмса, накинув поверх халата одеяло и положив под голову подушку, сидел Саттон. Холмс, уже без грима, стоял перед камином с бокалом бренди в одной руке и кочергой в другой и делал вид, будто фехтует. Заметив мисс Хелспай, он опустил кочергу и сказал:
– А мы уж собирались выслать за вами ищеек.
– У нас возникли кое-какие трудности, – объяснила мисс Хелспай таким тоном, будто речь шла всего-навсего об отвалившемся колесе экипажа. – Пришлось прогуляться.
Саттон подался вперед, хотя это явно далось ему непросто. Одна половина его лица напоминала кусок сырого мяса. Он попытался выразить нам свое сочувствие, но не сумел выговорить ни слова.
– Что за трудности, Гатри? – спросил Холмс. Его серые глаза сузились.
– На нас напали, – сказал я, ради мисс Хелспай постаравшись, чтобы мои слова прозвучали не слишком грозно.
– Напали? – переспросил Холмс. – Кто?
– Какой-то человек в черном. Я погнался за ним, но около Ковент-Гардена ему удалось ускользнуть. Вы же знаете, там настоящий лабиринт. Хотя это не оправдание, – поспешно добавил я.
– По крайней мере, это объяснение, – заметил Холмс. – Садитесь оба. Тьерс тотчас принесет вам еду. Должен сказать, я тоже проголодался. – Он глянул на Саттона: – Не представляю, что значит ежедневно выходить на сцену. Я совершенно обессилел.
– К этому скоро привыкаешь, если нравится, – ответил актер. Голос его напоминал скрип несмазанной двери, но в нем самом уже узнавался прежний Саттон. Он успел стряхнуть с себя сонную вялость и апатию, мучившие и изнурявшие его.
– Да, вероятно, – задумчиво промолвил Холмс. Он обернулся, окинул нас долгим взглядом и наконец сказал: – У нас тоже новости. Инспектор Лайонел Фезерстоун мертв.
– Как?! – воскликнул я.
– А кто это? – в то же мгновение спросила мисс Хелспай.
– Видимо, он покончил с собой, – объяснил Холмс. – Судя по всему, Братство заставляло его шпионить. Старший инспектор Прайс прислал мне предварительный рапорт, пообещав позднее снабдить меня копией собственноручного отчета Фезерстоуна о своей деятельности.
– Его заставили? Но как? – Все это не укладывалось у меня в голове.
– Его мать была связана с ирландскими бунтарями. В борьбе с Англией эти люди не брезговали ничем. Они каким-то образом объединились с Братством и вынудили Фезерстоуна к сотрудничеству. Он больше не смог выносить обман и покончил со всем этим единственным доступным ему способом: лишил себя жизни. – Холмс остановился и немного отпил из своего бокала. – Должно быть, в полиции имеется еще один агент Братства, причем более высокого ранга, так как Фезерстоуну частенько поручали дела, которые интересовали эту организацию. Надеюсь, материалы инспектора Стренджа прольют на это свет.
– Значит, дело Керема специально поручили Фезерстоуну, чтобы он повлиял на его исход, – вставил я, догадавшись, что это многое могло бы объяснить.
– Да. Именно он организовал похищение трупа, а потом более двадцати часов скрывал пропажу. Он сам замел все следы с помощью сэра Мармиона. – Лицо Холмса помрачнело. – Я до сих пор виню себя за то, что вовремя не распознал роль Хэйзелтина. – Он прокашлялся и добавил: – Один Саттон почуял, что с ним что-то не так. Надо было к вам прислушаться, Эдмунд. Надо было.
– Дело не только в предчувствиях, но и в моем недоверии к науке, – признался Саттон и, не докончив фразы, запнулся и сдавленно захрипел, но жестом дал понять, что хочет добавить что-то еще. – Наука всегда стремится к высоким идеалам, но часто приводит к насилию и жестокости.
– Это вина не науки, но людей, которые ее используют, – строго промолвил Холмс.
– Возможно, – согласился Саттон, не желая спорить.
– Саттон в чем-то прав, – признала мисс Хелспай. – Наука, как вы сказали, может, и не виновата, но ученые – такие же люди, как и все прочие. Им не чужды обычные человеческие запросы и мотивы. Удивительно, что мы вообще сумели так продвинуться в познании мира, учитывая человеческую природу.
Холмс рассердился:
– Уж не хотите ли вы сказать, что тоже осуждаете науку за то, какое применение находят ей люди?
– Нет, – ответила она. – Так далеко я не зайду. Однако вы должны признать, что даже самые просвещенные умы нередко становятся игрушкой темных страстей, способных превратить похвальные намерения в недостойные деяния. Вот и в натуре сэра Мармиона имелась червоточинка.
Холмс изумленно уставился на нее и в течение нескольких секунд не мог подыскать ответ, чего с ним никогда раньше не случалось. Наконец он отвесил ей поклон и изрек:
– Не могу отрицать, что сэр Мармион нашел своим научным разработкам не слишком достойное применение.
Мисс Хелспай решила развить успех:
– Разве не это главная тема «Макбета»? Разве не это вы старались показать своей сегодняшней игрой?
– Ах, – благодушно проговорил Холмс, – эта пьеса, дорогая мисс Хелспай, всего лишь выдумка. Шекспир ни словом не упомянул о том, что настоящий Макбет правил без малого семнадцать лет. Я не хочу умалять гений Шекспира. Возможно, он, с его избирательным подходом и драматической интерпретацией истории, действительно сделал эту тему главной, однако история, как и сама жизнь, куда сложнее пьесы.
Саттон протестующе воскликнул:
– Да кто бы помнил о Макбете без Шекспира?
Холмс задумался.
– Вы правы, – произнес он наконец. – Воистину, Саттон, вы правы.
Из дневника Филипа Тьерса
Сейчас полночь. М. Х., Саттон, Г. и мисс Хелспай ужинают, а я перед отходом ко сну должен быстро прибраться в кухне. Утром придет старший инспектор Прайс, и они примутся распутывать тугой узел преступлений. Верно, завтра опять предстоит хлопотливый день, в своем роде не менее тяжелый, чем вся последняя неделя…
Саттон по-прежнему чувствует себя плохо, но обязательно поправится. Это даже хорошо, что ему осталось отыграть всего два спектакля. После этого Саттону потребуется отдых, не меньше недели. Хотелось бы, чтобы и М. Х. отдохнул пару дней, однако я подозреваю, что он не позволит себе такой роскоши…
