Глава шестая
Дни на Бейкер-стрит
1881–1889

В повести «Собака Баскервилей» Холмс утверждает, что к тому времени у него на счету было «пятьсот серьезнейших дел». Говоря так, он, вероятно, имеет в виду период с 1877 года, когда стал профессионалом, до 1888 года, то есть до расследования дела Баскервилей. Это очень много: в среднем по сорок пять расследований в год. Уотсон участвовал примерно в одной седьмой этих дел. Это ясно из начального абзаца «Пестрой ленты», в котором Уотсон упоминает «больше семидесяти» записей, которые он вел на протяжении восьми лет.

По крайней мере в данном случае Уотсон правильно приводит факты. Период их совместного проживания в квартире на Бейкер-стрит и начальная стадия отношений действительно длились восемь лет – со времени знакомства в начале 1881 года (вероятно, 1 января) до весны 1889 года. Той весной случилось событие, которое повлияло на жизнь обоих, особенно Уотсона, и могло положить конец их дружбе.

Менее точен Уотсон в другом высказывании, уже упомянутом во второй главе. Он утверждает, что из тех двадцати трех лет, когда Холмс активно занимался практикой, Уотсон участвовал в «семнадцати из них». Если за отправную точку взят «Этюд в багровых тонах» – первое расследование, в котором он сопровождал Холмса и которое имело место в марте 1881 года, – то они сотрудничали в течение девятнадцати, а не семнадцати лет.

По словам Уотсона, он вел записи более семидесяти дел этого периода (1881–1889), но написал на их основе не более четырнадцати рассказов (одна пятая), и упомянул еще семь.

Из-за проблем с датировкой невозможно установить точную хронологию расследований, которыми занимался Холмс в этот период. Правда, в некоторых случаях Уотсон привел даты, порой с восхитительной четкостью. Например, «Этюд в багровых тонах» отнесен к 4 марта 1881 года, а расследование, связанное с убийством Уильяма Кервина, имело место 26 апреля 1887 года – эту дату можно точно установить на основании фактов, изложенных в рассказе «Обряд дома Месгрейвов». Другие дела не так точно датированы. Расследование «Пестрой ленты» было проведено в апреле 1883 года, а делом, связанным с «Долиной страха», Холмс занимался, как утверждает Уотсон, в конце 1880-х.

В других рассказах указывается лишь месяц или время года, а в некоторых нет и того. И только с помощью доказательств, вытекающих из существа дела, – таких, как упоминание «нашей гостиной» или дата первой публикации, – расследования можно отнести к этому периоду. Некоторые комментаторы обратились к метеорологическим сведениям, а пытаясь установить дату дела о «Желтом лице», прибегли к такому временно́му ориентиру, как эпидемия золотой лихорадки в Атланте.

Однако можно попытаться установить хронологию дел рассматриваемого периода, хотя она ни в коем случае не является бесспорной и многие исследователи шерлокианы не согласятся с ней. Звездочки поставлены возле тех дел, в которых датировка несомненна. Дела, взятые в скобки, упомянуты в опубликованных рассказах, но не имеется их полной записи. Вопросительные знаки говорят сами за себя.

Полностью записаны четырнадцать дел, которые можно отнести к этому периоду. Семь из них связаны с убийством, причем в некоторых случаях убийств несколько; в четырех случаях преступления заключались в попытке убийства или мошенничества, в краже или незаконном заточении; в одном произошла смерть от несчастного случая, тогда как в двух («Желтое лицо» и «Знатный холостяк») преступление вообще не было совершено. Если делом Чарльза Огастеса Милвертона Холмс также занимался в этот период, то к списку можно добавить шантаж и убийство. В девяти из этих четырнадцати случаев мотивом была алчность, в четырех – месть и в одном – страх.

Из семи дел этого периода, которые упоминались, но не были записаны Уотсоном, природа преступления может быть установлена только в трех. Это расследование скандала с Мопертюи, где речь идет о мошенничестве в международных масштабах; скандал в клубе «Патриций», связанный с непорядочностью полковника Эпвуда, – по-видимому, там была нечестная игра в карты; и дело о мадам Монпенсье, французской леди, ошибочно обвиненной в убийстве ее падчерицы, мадемуазель Карэр, которая впоследствии нашлась: она вышла замуж и жила в Нью-Йорке.

О других делах известно мало – за исключением того, что дело о Мэнор-хаус касалось человека по фамилии Адамс и было успешно завершено Холмсом. Холмс не приводит деталей дела о камеях Ватикана – только замечает, что по времени оно совпало со смертью сэра Чарльза Баскервиля в июне 1883 года. Что касается расследования, связанного с королем Скандинавии, мы знаем только, что оно велось незадолго до дела «Знатного холостяка» и носило сугубо конфиденциальный характер. Между 1881 и 1889 годами Холмс занимался делом о «Втором пятне» и, возможно, тремя другими расследованиями: «Мнимая прачечная», «Дарлингтоновский скандал с подменой» и «Замок Арнсворт». Другие дела, имевшие место в конце этого периода, – убийство Трепова, трагедия братьев Аткинсонов и миссия по поручению голландского королевского дома – будут более подробно освещены в девятой главе.

По словам Уотсона, ему трудно было выбирать из списка, куда входило более семидесяти дел. Он предпочитал только те, что наилучшим образом иллюстрировали поразительный дар Холмса раскрывать преступления. В то же время он избегал сенсационных дел и тех, в которых факты были слишком незначительны или заурядны, чтобы удовлетворить его читателей. Однако Уотсон не всегда придерживался этого правила. Так, дело о «Картонной коробке», с двойным убийством и отвратительной уликой в виде двух отрезанных ушей, несомненно, следует отнести к категории сенсационных.

Отобранные дела действительно демонстрируют мастерство Холмса и его научный метод дедукции, в котором он совершенствовался те пять с половиной лет, когда жил на Монтегю-стрит. Среди его уникальных навыков распознавание отпечатков ног и звериных следов («Серебряный», «Постоянный пациент» и «Собака Баскервилей»), идентификация оружия по типу пулевого отверстия («Долина страха»); анализ почерка («Картонная коробка» и «Рейгетские сквайры»), анализ сигар и их пепла («Постоянный пациент»), расшифровка кодов («Долина страха») и использование переодеваний («Берилловая диадема»).

Холмсу было, вероятно, 27 лет, а Уотсону 28 или 29, когда этот период начался «Этюдом в багровых тонах». Когда же в начале весны 1889 года он закончился, Холмсу было 35, а Уотсону 36–37. В жизни обоих многое изменилось за этот восьмилетний период, а их дружба укрепилась. После «Этюда в багровых тонах» Холмс начал относиться к Уотсону с большей теплотой и уважением. Теперь он обращался к нему «мой дорогой Уотсон», а не называл его официально доктором. К апрелю 1883 года (дата «Пестрой ленты») он говорил об Уотсоне как о своем «близком друге и помощнике», заверяя свою клиентку, мисс Элен Стоунер, что она может быть с Уотсоном столь же откровенна, как с ним самим. Уотсон отвечал взаимностью, называя своего соседа «мой дорогой Холмс».

Упрочившаяся дружба принесла обоим огромные преимущества, хотя Уотсон, несомненно, ценил ее больше, чем Холмс, который по своему характеру был лучше приспособлен к одиночеству, нежели Уотсон. В результате Уотсон начал выходить из своей депрессии и обрел прежнее хорошее настроение, так что Холмс даже высказался о его «лукавом юморе». Однако физически он еще не совсем оправился, и раненая нога продолжала беспокоить его на протяжении всего этого периода, особенно в холодные и сырые дни.

Когда Холмс бывал в хорошем настроении, он был интересным собеседником. Диапазон тем, которые он мог обсуждать, был весьма широк: например, мистерии, средневековая керамика, скрипки Страдивари, буддизм на Цейлоне и военные корабли будущего. Уотсон упоминает о том, как был очарован занимательными рассуждениями Холмса «с его пристальным вниманием к деталям и тонкими наблюдениями».

Теперь Уотсон не томился от безделья. Во-первых, много времени у друзей отнимали расследования, заставляя путешествовать не только по Лондону, но и в разных частях страны, включая Суссекс, Хемпшир и даже отдаленный Дартмур. Один раз пришлось съездить во Францию. Кроме того, Холмс с Уотсоном вместе совершали прогулки, обедали в ресторанах и ездили в оперу.

К тому же Уотсон был занят записями дел, а также писал рассказы о некоторых расследованиях, намереваясь опубликовать их и таким образом прославить имя Холмса – правда, без особого успеха (до последней части этого периода). Этот аспект жизни Уотсона будет рассмотрен в следующей главе.

Наверно, все это отнимало у него много времени, так как на протяжении восьми лет ни разу не упоминается, что он читал свои медицинские книги или готовился вернуться к врачебной практике. Пожалуй, можно предположить, что на этом этапе Уотсон отказался от всякой мысли возобновить прерванную карьеру доктора. Судя по всему, его вполне удовлетворяло совместное проживание с Холмсом в холостяцкой квартире, военная пенсия и роль компаньона, ассистента и биографа Холмса. Время, свободное от общения с Холмсом, он проводил либо в своем клубе, играя на бильярде с человеком по фамилии Сэрстон, либо делал ставки на лошадей. Впоследствии он признался, что тратил на последнее занятие половину своей пенсии. Только в сентябре 1888 года, к концу этого восьмилетнего периода, произошла встреча, которая радикально изменила его взгляды и оживила прежние амбиции.

Однако эта дружба была благом не только для Уотсона. Холмс тоже от нее выиграл. Уотсон был преданным спутником, с готовностью сопровождавшим его даже в самых опасных расследованиях. К тому же он на всякий случай всегда имел при себе оружие – по крайней мере, так было в трех расследованиях («Пестрая лента», «Собака Баскервилей» и «Медные буки»). В последнем из этих дел Уотсон воспользовался пистолетом, чтобы спасти жизнь Джефро Рукасла, когда на того напала его собственная сторожевая собака.

Пригодились и познания Уотсона в медицине. В «Постоянном пациенте» он смог установить время смерти Блессингтона по степени трупного окоченения. В «Случае с переводчиком» он спас жизнь мистера Мэласа, отравившегося угарным газом, немедленно применив нашатырь и бренди. В 1887 году он оказал медицинскую помощь самому Холмсу, как мы увидим позже в этой главе.

При случае Уотсон и непосредственно участвовал в расследовании: Холмсу пригодилась еще одна пара глаз и ушей. Так, он помог Холмсу найти на вересковой пустоши следы Серебряного. В «Собаке Баскервилей» он фактически сам вел расследование, посылая отчеты Холмсу. Уотсон сообщал ему обо всем, что видел и слышал.

Кроме того, Уотсон был превосходным слушателем, которому Холмс мог излагать факты дела, тем самым проясняя их для себя. Холмс выражает такую необходимость в «Серебряном»: «…Я вам изложу их [факты], – говорит он Уотсону. – Ведь лучший способ добраться до сути дела – рассказать все его обстоятельства кому-то другому». В том же расследовании Холмс прямо просит помощи у Уотсона при разрешении загадки смерти Джона Стрэкера. «Если вы сможете мне помочь, Уотсон, я буду очень вам признателен», – говорит он.

Постепенно уверенность Уотсона росла, и он начал высказывать собственные идеи. Например, в «Случае с переводчиком» он предполагает, что молодая гречанка лишь случайно узнала о прибытии ее брата в Англию. Холмс восклицает по поводу этой теории: «Превосходно, Уотсон… мне кажется, говорю вам это искренне, что вы недалеки от истины». Именно Уотсон высказал мысль, что в альманахе может содержаться ключ к закодированному письму в «Долине страха».

Однако главная роль Уотсона заключалась в том, что он был восторженным слушателем. Холмс был чувствителен к лести. В «Рейгетских сквайрах» полковник Хэйтер делает ему комплимент, предположив, что расследование слишком незначительное, чтобы заинтересовать человека с такой репутацией, и хотя Холмс возражает, его улыбка, как заметил Уотсон, показала, что он доволен. Для «эго» Холмса было лестно всегда иметь под рукой Уотсона, постоянно выражавшего удивление и восхищение по поводу его блестящего мастерства и несравненного интеллекта. Однако в то время, как Уотсон был, по общему признанию, не столь умен, как Холмс, он отнюдь не был глуп. А поскольку Уотсон был добрым человеком, то можно заподозрить, что порой он намеренно преувеличивал свое недоумение. Вероятно, он хотел доставить Холмсу удовольствие, дав возможность объяснить, как он пришел к своим выводам.

На их упрочившуюся близость указывает и то, что Холмс признался в своем пристрастии к наркотикам. Уотсон не указывает, когда и как он узнал о привычке Холмса вводить себе семипроцентный раствор кокаина. Впервые об этом упоминается в рассказе «Желтое лицо», который некоторые комментаторы относят к 1885 или 1886 году. Однако осведомленность Уотсона о зависимости Холмса наводит на мысль, что правильная дата – 1882 год. Вряд ли Холмс мог держать в тайне от Уотсона свою зависимость в течение четырех-пяти лет. Уотсон был доктором, и, как мы видели, уже заподозрил эти симптомы у своего соседа в первые же недели после того, как они поселились вместе на Бейкер-стрит. В последующие годы он пытался отучить Холмса от этой привычки.

Холмс также стал более открыто проявлять при Уотсоне меланхоличное настроение, которое временами охватывало его. В «Медных буках» Холмс замечает: «Я уверен, Уотсон, – и уверенность эта проистекает из опыта, – что в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной и веселой сельской местности». Он был в еще более торжественном и философском расположении духа в конце расследования дела о «Картонной коробке». «Что же это значит, Уотсон? – спрашивает он. – Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который человеческий разум до сих пор не может дать ответа».

Наверно, для Холмса было большим облегчением, что у него появился близкий друг – возможно, впервые в жизни, – которому он мог доверить подобные мысли.

Однако не все было так мрачно. Друзья часто смеялись, и образ Холмса как интеллектуала, глубоко погруженного в свои размышления, верен лишь отчасти. На протяжении всего повествования Уотсона часто упоминается о том, что Холмс улыбается или смеется – от «мимолетной усмешки» до «приступов истерического смеха», к которому присоединялся Уотсон.

Холмс обладал тонким чувством юмора, часто иронического. Это демонстрирует его высказывание в «Долине страха» о стиле «Альманаха Уайтейкера»: «Хотя вначале он лаконичен, к концу становится чересчур болтливым». Однако когда эта ирония переходит в сарказм и бывает направлена против Уотсона, того раздражают «сардонические» выпады Холмса (как он говорит в том же рассказе).

Несмотря на крепнувшую дружбу и искреннее восхищение Уотсона, порой Холмс раздражал его, особенно когда пребывал в «сквернейшем настроении». Именно тогда Уотсону поневоле приходилось вспомнить об эгоизме его друга, который он находил отталкивающим. Так как Уотсон был чутким по натуре, ему было трудно мириться с более холодным и менее эмоциональным характером Холмса. Иногда он даже называл того «мозгом без сердца» – настолько не хватало Холмсу способности к сочувствию.

Эта сторона личности Холмса проявляется в его отношении к некоторым людям, особенно к тем, к которым он не без оснований питает неприязнь – например, к доктору Гримсби Ройлотту («Пестрая лента»). По поводу его смерти, к которой Холмс косвенным образом причастен, он замечает: «Не могу сказать, чтобы эта вина тяжким бременем легла на мою совесть».

Как только дело закончено, Холмс больше не проявляет интереса к своим клиентам – даже к мисс Вайолет Хантер («Медные буки»), молодой леди, обладавшей большим обаянием и отвагой. Это Уотсон, разочарованный отсутствием интереса к ее дальнейшей судьбе у Холмса, берет на себя труд выяснить и сообщить о ее карьере в качестве директрисы частной школы.

Но когда Холмс беседует со своими клиентами, он способен проявить поразительное терпение и выслушивает их рассказы, порой пространные, не прерывая. Он даже может посочувствовать их бедам, как в случае с мисс Элен Стоунер («Пестрая лента»), которую успокаивает, гладя по руке. Это редкий случай. Увидев, что девушка замерзла, он усаживает ее у камина и просит принести ей чашку кофе. Однако он непреклонен в одном отношении: его клиенты должны быть совершенно откровенны с ним. Когда Холмс заподозрил, что мистер Блессингтон ему лжет («Постоянный пациент»), он резко отказался продолжать это дело.

Но хотя Холмс осуждает клиентов за скрытность, сам он не способен отказаться от удовольствия мистифицировать других. Даже Уотсона, своего близкого друга, он умышленно держал в неведении в ряде случаев. Например, расследуя дело о «Берилловой диадеме», Холмс ловко уворачивается от вопросов Уотсона, меняя тему. Занимаясь делом об исчезновении лошади, фаворита Серебряного, и смерти ее тренера, Джона Стрэкера, Холмс вводит в заблуждение не только Уотсона, но и владельца лошади, полковника Росса, а также инспектора Грегсона, который официально занимался этим расследованием. В данном случае у Холмса есть некоторое оправдание: он утаил истину, потому что преждевременное обнародование разгадки испортило бы театральную развязку. Холмс не мог устоять перед искушением ввести театральные эффекты в свое расследование – в этой слабости он признается в «Долине страха». «Уотсон уверяет, что в душе я художник, – замечает он. – Есть во мне это, я люблю хорошо поставленные спектакли».

Как только Холмс хорошо зарекомендовал себя в глазах миссис Хадсон и Уотсона, он вернулся к своим прежним привычкам: стал неаккуратен, поздно вставал. Иногда, пребывая в маниакальном состоянии, он позволял себе безответственные поступки – например, использовал гостиную в качестве тира, о чем уже упоминалось в четвертой главе.

И тем не менее на протяжении этого периода у Холмса определенно меняется характер, и он становится более зрелым. Одним из показателей этого является изменение его отношения к государственной полиции. С годами он стал меньше презирать офицеров полиции и их методы – даже Лестрейда, которого называет «лучшим сыщиком-профессионалом» в Скотленд-Ярде. В «Картонной коробке» Холмс замечает, что на инспектора можно положиться в плане недостающих фактов в деле, так как «несмотря на полное отсутствие ума, он вцепится, как бульдог, если поймет, что надо делать». Вряд ли Холмс сделал бы даже такой сомнительный комплимент несколькими годами раньше. Он также хорошо отзывается об инспекторе Грегсоне, называя его «первым умником в Скотленд-Ярде», правда лишенным воображения.

Но особенно ярко проявляется более терпимая позиция Холмса в его отношениях с инспектором Мак-Дональдом, молодым и умным офицером Скотленд-Ярда. Уотсон говорит, что хотя Холмс несклонен к дружбе, он хорошо относится к этому большому шотландцу. Он называет его «друг мой Мак-Дональд» и «мистер Мак» – в этом обращении звучит нежность. Как замечает Уотсон, Холмс искренне восхищается профессионализмом этого молодого человека.

Другая перемена – это готовность Холмса признать, что порой он бывает неправ. Вряд ли он поступил бы так раньше.

«Вначале я пришел к совершенно неправильным выводам», – признается он Уотсону в конце дела о «Пестрой ленте». Еще более откровенно высказывается он о своих недостатках в рассказе «Желтое лицо», действие которого происходит в Норбери. Он говорит Уотсону: «…Если вам когда-нибудь покажется, что я слишком полагаюсь на свои способности или уделяю случаю меньше старания, чем он того заслуживает, пожалуйста, шепните мне на ухо: „Норбери“ – и вы меня чрезвычайно этим обяжете».

Занимаясь расследованием такого большого количества дел, Холмс уделял время и другим своим интересам. Если события рассказа «Картонная коробка» действительно имели место в августе 1888 года – то в 1887 году он опубликовал в «Антропологическом журнале» две короткие работы о человеческом ухе, уже упоминавшиеся во второй главе. Он также продолжал свои химические эксперименты, включая анализ ацетона и успешную попытку разложить углеводород.

Но, разумеется, больше всего времени он уделял расследованиям. Как мы видели, он занимался сорока пятью делами в год, причем на завершение некоторых из них уходило несколько недель. Дело Мопертюи заняло даже больше времени: оно тянулось свыше двух месяцев, и это было интенсивное и выматывающее расследование. Порой Холмс не показывался на Бейкер-стрит в течение нескольких дней и ночей.

Круг его клиентов был широк, и в него входили представители разных слоев общества – от скромной гувернантки с мизерным жалованьем, мисс Вайолет Хантер («Медные буки»), до состоятельного банкира Александра Холдера («Берилловая диадема») и самых богатых и знатных особ в стране, таких как сэр Генри Баскервиль и лорд Сент-Саймон («Знатный холостяк»). К концу этого периода к Холмсу обратились два еще более высокопоставленных клиента: папа римский, который попросил его расследовать дело о камеях Ватикана (для чего понадобилось присутствие Холмса в Риме), и король Скандинавии.

Однако Холмс не был снобом и одинаково относился ко всем своим клиентам, независимо от их положения. «Даю вам слово, Уотсон, – и поверьте, я не рисуюсь, – заявляет он в «Знатном холостяке», – что общественное положение моего клиента значит для меня гораздо меньше, чем его дело».

Вероятно, Холмс никогда не давал объявления, предлагая свои услуги. Он полагался либо на полицию, которая просила помощи в своих расследованиях (как было с «Берилловой диадемой» и «Картонной коробкой»), либо на рекомендации бывших клиентов. Элен Стоунер услышала о нем от миссис Фаринтош, одной из клиенток времен Монтегю-стрит, а лорду Сент-Саймону, когда его невеста исчезла при загадочных обстоятельствах, посоветовал обратиться к Холмсу его аристократический друг, лорд Бэкуотер.

Старший брат Холмса Майкрофт, о котором будет подробнее сказано в следующей главе, также обеспечивал Холмса клиентами. Именно он пригласил младшего брата расследовать «Случай с переводчиком», а также обратил его внимание на ряд наиболее интересных дел.

Вознаграждение, которое Холмс брал со своих клиентов, было различным – он учитывал их финансовое положение. Мисс Элен Стоунер, которая зависела от своего отчима, он попросил только возместить плату за проезд, но с богатого мистера Холдера взял все 1000 фунтов (что было в то время действительно весьма крупной суммой), предложенные банкиром за возвращение берилловой диадемы.

Благосостояние Холмса росло, и, когда они с Уотсоном ехали поездом в Дартмур расследовать дело о Серебряном, он мог позволить себе путешествовать первым классом (этой роскошью, он, по-видимому, делился со своим компаньоном). Уже в 1882-м, если верно, что события «Желтого лица» произошли в этом году, он зарабатывал достаточно, чтобы платить жалованье, а также предоставлять стол и жилье мальчику-слуге, который в опубликованных рассказах носит имя Билли.

Билли несколько раз упоминается в рассказах Уотсона. Однако тот Билли, который фигурирует в рассказе «Камень Мазарини», написанном от лица автора и не датированном (некоторые комментаторы относят его события к июню 1903 года), не является первым слугой. В этом рассказе он говорит, что дело о «Пустом доме» 1894 года случилось «до меня». Возможно, Билли, подобно Уиггинсу, – имя нарицательное.

По-видимому, первый Билли, как и его преемник, спал в доме, занимая одну из спален в мансарде, и ел на кухне в полуподвале в обществе миссис Хадсон и служанки. В его обязанности входило отвечать на звонки в дверь, провожать клиентов наверх и выполнять разные поручения. Возможно, он делал и другую работу, например чистил обувь, помогая миссис Хадсон ухаживать за двумя джентльменами, которые были ее жильцами.

В то время как расширялась практика Холмса, принося все больший доход, его репутация частного детектива тоже становилась все более известной. К его услугам прибегали не только богатые аристократы – такие, как лорд Сент-Саймон и сэр Генри Баскервиль. Его также приглашали расследовать громкие дела, например исчезновение Серебряного, о котором писали в газетах и, как отмечает Уотсон, «говорила вся Англия». Некоторые из этих дел заканчивались «сенсационными процессами», и о них, вероятно, также сообщалось в прессе. Вследствие всего этого имя Холмса стало известно за пределами Лондона, и не только в Англии, но и на континенте, включая Италию и Скандинавию. Его международная слава достигла кульминации в феврале того же года, когда он занимался делом о «Рейгетских сквайрах», то есть в 1887 году. Это случилось после успешного завершения расследования, связанного с Нидерландско-Суматрской компанией. В то время как полиция трех стран безрезультатно пыталась предать в руки правосудия барона Мопертюи, весьма ловкого мошенника, промышляющего в Европе, Холмсу удалось его перехитрить. Этот триумф принес ему европейскую славу. К сожалению, Уотсон решил не публиковать рассказ об этом деле – одном из самых важных расследований того периода, – на том основании, что это совсем недавние события. К тому же, по его мнению, сюжет был слишком тесно связан с политикой и финансами для его «серии очерков», как он скромно называет свои рассказы. Однако не исключено, что за его решением стояли более веские причины. Быть может, на Уотсона даже оказали давление высокопоставленные правительственные чиновники, не позволившие опубликовать все факты.

Расследование дела Мопертюи длилось два месяца, и Холмсу приходилось работать без отдыха по пятнадцать часов в сутки, порой пять дней подряд. Из-за такого напряжения всех сил его здоровье полностью расстроилось, и 14 апреля 1887 года он заболел во Франции, где остановился в отеле «Дюлонж» в Лионе. По-видимому, он еще был занят завершением дела Мопертюи. Уотсон, которого вызвали телеграммой, поспешил к Холмсу и нашел его в состоянии нервного срыва. Он лежал, погруженный в глубокую депрессию, в комнате, по иронии судьбы заваленной поздравительными телеграммами.

Уотсон немедленно доставил друга на Бейкер-стрит. Неделю спустя он сопровождал Холмса в Суррей, где они остановились у старого армейского товарища Уотсона времен Афганистана, полковника Хэйтера. Однако, несмотря на уговоры Уотсона, убеждавшего своего компаньона немного отдохнуть, Холмс тотчас занялся расследованием дела о «Рейгетских сквайрах», которое успешно раскрыл.

Работа всегда была для него необходимостью, а праздности он не переносил. «Мой мозг бунтует против безделья», – говорит он Уотсону. По словам самого Уотсона, «от праздности острый, как лезвие, ум [Холмса] терял свою силу и блеск».

Последние годы этого периода (1881–1889) были особенно важными для них обоих. Уотсону они принесли первый успех в качестве автора, а Холмса столкнули с коварным преступником, обладателем могучего интеллекта, который оказался противником, почти равным Холмсу.