Мне показалось, что передо мной призрак, и я невольно отшатнулся, в ужасе воскликнув:

– Но вы же мертвы!

– Не говорите об этом моей семье, а то они волнуются, – ответил Стравицкий и рассмеялся.

– И вы говорите по-английски!

Не знаю, что поразило меня больше. Но тут я заметил, что Холмс пытается скрыть улыбку, хотя отец Сторожев и Томас в непонимании уставились на нашего гостя.

– Помните, что говорил полковник Релинский? – спросил Стравицкий, закрывая боковую дверь и приближаясь к нам. – Никому не доверяйте. Посмотрите на меня! Я говорю по-английски. И я жив!

Тут Холмс, не выдержав, расхохотался. Я пребывал в замешательстве, что-то бессвязно бормоча себе под нос. Стравицкий подошел ко мне и крепко обнял, а потом троекратно расцеловал, как принято у русских, хотя раньше никогда не демонстрировал ни симпатий, ни нежности. Да он даже вежливым никогда не был! Холмс продолжал смеяться, и я понял, что это не столько веселье, сколько чувство облегчения.

Наконец прославленный детектив, периодически продолжая посмеиваться, рассказал Томасу и отцу Сторожеву, откуда мы знаем Стравицкого. А тот в свою очередь объяснил Холмсу и мне, а заодно и двум другим присутствовавшим, как он здесь оказался:

– Значит, полковник сказал вам, что я не добрался до Кунгура. Что ж, он не соврал. Так и было. Когда началась атака, он велел мне взять коня и ехать обратно. Там царила такая неразбериха! Никто ничего не видел, никому ни до кого не было дела. Полковник был прав. Я должен был вернуться и посмотреть, что тут происходит. Следить за поездами, ЧК, солдатами. Мне потребовалось два дня, чтобы сюда добраться. Я видел, как большая группа белых направляется на юго-восток, а другие части двинулись на северо-запад. Думаю, белые собираются выступить вот так, – он сжал руки, изображая тиски. – Я приехал сюда ночью. Спал у заброшенной шахты. Никто не видел. Я посмотрел, что происходит в Екатеринбурге. Я сказал себе: полковник должен вскоре прибыть сюда с вами. Куда мне идти? Нужно место, где меня никто не будет искать. Все просто – церковь! Больше никто не ходит в церковь.

Томас переводил слова Стравицкого священнику. Отец Сторожев что-то сказал по-русски, и Стравицкий ответил ему, а потом снова повернулся к нам:

– Святой отец говорит, что это не так, что люди ходят в церковь. Я извинился. Священник – хороший человек. Он принял меня ночью. Я ему сказал, что я дезертир, сбежал от красных. Соврал ему. Он меня спрятал. Я ничего ему не рассказывал. Он сам пришел и рассказал, что произошло с моим полковником, с вами. Сейчас я слушал под дверью. Я все знаю. Теперь я буду помогать. Мой полковник – умный человек. Он знал, что может случиться что-то плохое. Он отправил меня сюда помочь. Я – туз в рукаве.

После этой фразы мы все рассмеялись.

– Да, вы определенно тот самый туз, – согласился Холмс. – И вы определенно поможете нам. Вы слышали все, что мы здесь говорили?

Стравицкий с готовностью кивнул.

– Отлично, – сказал Холмс. – Вот что я надеюсь сделать.

И с этими словами он начал описывать свой план.

Примерно четыре часа спустя, когда мы вернулись в консульство – конечно, без Стравицкого, – день уже клонился к вечеру.

В консульстве нас встретил Престон, рядом с ним стоял мужчина, который выглядел как сельскохозяйственный рабочий. Это в общем соответствовало действительности: он родился в крестьянской семье, но работал в шахте. Оказалось, что Михаил Габлинев – так звали нашего нового знакомого – был человеком-кротом: б́ольшую часть жизни он провел в шахтах, пока мировая война буквально не вытащила его из темной глубины и не смяла его тело и душу, подобно безумной машине из кошмарного сна. Когда из него выжали все соки, он оказался брошенным, как и те шахты, в которых он занимался рабским трудом.

Однако Габлинева и многих других ему подобных, которые дезертировали из армии и имели опыт участия в военных действиях, давно рекрутировал Престон, чтобы бороться во имя цели, которая была им близка, – за их живого бога, за царя.

Эти люди отказались сражаться в пародии на войну, в обреченной на провал битве против людей, которых они не знали, и под началом офицеров, которые относились к ним как к крепостным. Они вернулись к своим семьям, но все еще оставались верны своему крестьянскому пониманию царя. Для них он был богом. Они знали, что царя с семьей держат в качестве заложников в Ипатьевском доме. Престон сообщил им, что приедут люди, которые помогут им спасти царя, и теперь они ждали и следили за красными.

Екатеринбург был их городом. Они буквально знали его изнутри. Красногвардейцы и войска, расквартированные в городе, приехали из других районов, и местные считали их чужаками. Многие из новых охранников в Ипатьевском доме были набраны из латышей, и Габлинев с товарищами не испытывали никакой жалости к этим чужакам и не боялись их убить, хотя знали, что потом приедет еще больше чужаков, чтобы убить их самих.

Консул попросил Габлинева подождать нашего возвращения. Холмс был прав: Престон разбирался в военном деле. Когда Холмс закончил представление своего плана Престону, Габлинев ушел. Но до того как уйти, он сообщил нам, что знал про Стравицкого. Его люди рассказали ему про лысого мужчину на окраине города. Они посчитали его дезертиром, и для них не имело значения, с какой стороны он дезертировал. Вскоре им предстояло подчиняться приказам этого человека.

План великого сыщика был таким же, как его логический ум: многогранным, хитрым, решительным и, конечно, блестящим.

Отцу Сторожеву предстояло отправиться к Юровскому, чтобы получить разрешение на полуночный молебен, подобный тому, который он провел месяц назад. Если Юровский станет возражать – а он, конечно, станет, так как к нему обратятся в последний момент, – то священник скажет, что делает это по просьбе двух британских дипломатов. На Юровского такой мотив должен подействовать: он будет только благодарен за этот новый и несколько неортодоксальный – или, лучше сказать, ортодоксальный? – способ удовлетворить пожелание двух англичан и не дать им лезть в свои дела.

Когда отец Сторожев вместе с царской семьей спустится для отправления богослужения в подвал – туда, где это происходило в конце мая, – священник на самом деле проведет молебен. На первом молебне охранники не присутствовали, и сейчас они будут слышать из-за дверей только литургию и произносимые нараспев слова. Им также будет понятен долгий период молчания – люди ведь молятся и молча. Именно в этот момент, когда молитвы читают про себя, священник поведет царскую семью по тайному ходу к себе в церковь.

Даже во время молитвы, читаемой про себя, обычно слышится тихое бормотание. Оно должно по большей части исходить от женщин, в данном случае – царицы и великих княжон. Поэтому, кроме наших людей, которые будут ждать у входа в туннель из Ипатьевского дома, нам придется задействовать и монахинь. Пока царская семья пойдет по туннелю, монахини и несколько мужчин продолжат тихо молиться. Надо надеяться, что таким образом мы не вызовем беспокойство охранников. Если что-то пойдет не так, наши люди организуют отвлекающий маневр, пока Романовы не доберутся до церкви.

Престон перебил Холмса и предупредил, что если монахини достаточно молоды и проход по туннелю доставит им лишь легкое неудобство, то отец Сторожев уже в преклонных годах, и консул сомневался, что он способен на такое приключение.

Холмс заверил его, что со священником все будет в порядке. Наши люди понесут его на руках, если потребуется, но священнику необходимо сыграть свою роль. К тому же этого требовал сам отец Сторожев. Тем не менее я почувствовал, что аргумент Холмса неубедителен. Мой друг что-то явно недоговаривал.

В дополнение к этому по возвращении в церковь священника надо будет связать, чтобы, когда ЧК ворвется и станет его искать, он мог достоверно заявить, что не смог справиться с противником, что его связали и он понятия не имеет о случившемся. Что касается монахинь, то, поскольку их никто не увидит, они проведут день в туннеле. Наши люди принесут им еду и питье. А на следующий вечер, когда вновь наступит темнота, монахини под охраной наших людей вернутся к себе в монастырь.

Более того, не возникнет никаких подозрений, если мы с Холмсом отправимся в церковь, чтобы проводить священника на полуночную службу, поскольку от нас ожидают, что мы, в свою очередь, будем дожидаться информации о царской семье. Холмс пойдет вместе с другими мужчинами в туннель, я останусь в церкви до их возвращения. Престон будет сидеть в консульстве. Даже Томас должен быть на рабочем месте, чтобы не осталось никаких доказательств участия консула и его помощника в спасательной операции. Большевики будут угрожать и пытаться предъявить им обвинения, но в конце концов, по мнению Холмса, они решат, что Престон и Томас стали жертвами обмана и подлого заговора диссидентов и криминальных элементов, которые действовали без одобрения британского правительства. Холмс знал, что большевикам не захочется ссориться с английскими официальными лицами: крупные силы союзников в Мурманске являются мощным сдерживающим фактором для любой политической конфронтации, которая может прийти в голову Советам.

Ровно в полночь, как раз когда начнется молебен, Стравицкий проведет вооруженный налет на штаб ЧК для освобождения Рейли и Оболова. Холмс считал эту задачу довольно простой: в такой час почти все будут спать, конечно за исключением нескольких часовых. Поскольку никто не будет ждать атаки, часовых быстро и тихо снимут, а Стравицкий и еще один человек отправятся в бывшую бильярдную отеля «Америка», куда, по словам отца Сторожева, ЧК обычно приводит подозреваемых для допроса. Туда нужно спуститься на один лестничный пролет; лестница находится справа от входа.

По ряду причин Стравицкому нужно будет соблюдать тишину. Первая и самая очевидная – необходимо быстро освободить Рейли и Оболова. Вторая – любая стрельба в штабе ЧК, пусть и самая незначительная, может привлечь внимание охраны Ипатьевского дома. Наконец, шум может заставить насторожиться охранников, которые патрулируют территорию вокруг поезда с сотрудниками Рейли.

Когда Рейли и Оболова освободят, они вместе со Стравицким и его людьми должны как можно быстрее отправляться в церковь. Они будут охранять нашу группу на пути от церкви до вагона.

Давая указания Стравицкому, Холмс подчеркнул, что Юровского трогать не следует, разве что в случае крайней необходимости. Не знаю, какие планы на будущее строил великий сыщик, но было очевидно, что Юровский в них фигурирует, причем не на вторых ролях.

Теперь о сотрудниках Рейли в поезде.

Как ты помнишь, мой потомок, под командованием лейтенанта Зимина осталось всего около дюжины человек. Их охраняли люди Юровского, возможно превышавшие их по количеству в два раза. Холмс предположил, а Габлинев согласился, что там вахту будет нести куда больше постовых, чем в здании ЧК, и они не лягут спать.

У Габлинева в распоряжении имелось всего около дюжины человек. Но если учесть элемент неожиданности и помощь сотрудников Рейли, все может получиться. Габлинев со своими людьми должен был атаковать ровно в двенадцать тридцать. К этому времени Рейли со своими людьми уже получит оружие. Команда Юровского внезапно окажется между молотом и наковальней.

Когда люди Габлинева и Рейли соединятся, они смогут отразить любую контратаку. После прибытия нашей группы Габлинев со своими подручными будет выполнять роль нашего арьергарда и попробует задержать противника.

Что касается последующих действий, когда мы окажемся в поезде и помчимся прочь, то тут Холмс считал, что нужно полагаться на Рейли. У того должна быть информация от Колчака. Здесь нам придется полностью довериться полковнику: ведь нас от безопасности будут отделять тысячи миль территории красных, где прячутся диверсионные силы Колчака.

Таковы были наши планы, хотя гарантии успеха дать никто не мог. Однако, как бы ни сложились события, эта ночь обещала стать самой захватывающей в моей жизни.

В половине одиннадцатого мы с Холмсом перешли улицу по направлению к церкви отца Сторожева. Нас проводили в его кабинет. Там находился Стравицкий, который как раз собирался уходить вместе с человеком, присланным Габлиневым. Он попросил нас подождать священника несколько минут, и мы пожелали друг другу удачи.

Прошло еще несколько мгновений; отец Сторожев не появлялся. Холмс стал нервничать и проявлять нетерпение и наконец извинился и вышел, пообещав вернуться, когда придет отец Сторожев. Примерно через десять минут пришел сторож и жестами показал мне, что следует еще немного подождать. Было почти без пятнадцати одиннадцать, когда дверь распахнулась и вошел отец Сторожев. Он жестом показал мне, чтобы я не вставал, и сам сел за маленький письменный стол.

Мы посмотрели на часы, священник перекрестился, и мы улыбнулись друг другу. Все это время я гадал, куда же, черт побери, подевался Холмс. Еще через несколько минут я встал, произнес: «Мистер Холмс» – и жестами показал святому отцу, что я отправляюсь на поиски своего друга.

Но стоило мне открыть дверь кабинета, как я, к своему изумлению, увидел стоявшего за ней отца Сторожева. Я сделал два шага назад и пролепетал:

– Как это? Что происходит?

Больше я ничего не сумел придумать. Моя голова напоминала скачущий теннисный мячик – я вертел ею туда и сюда между двумя отцами Сторожевыми.

Наконец я дотронулся до священника в дверном проеме и тихо спросил:

– Холмс, это вы?

– Нет, Уотсон, – ответил священник за столом. – Там стоит настоящий святой отец.

– Ну надо же, вы снова меня надули! Когда прекратятся эти шутки? Когда вы перестанете меня разыгрывать?

Холмс откровенно веселился, смеялся и русский священник. Наконец сыщик заявил мне:

– У меня нет ответов на ваши вопросы, друг мой. Но очень скоро я отправлюсь служить молебен.

– В каком смысле?

– Разве я говорю на иностранном языке? – снова улыбнулся Холмс. – Я сказал, что вскоре буду проводить молебен.

– Это самая безумная из всех ваших безумных идей! Как, ради всего святого, вы сможете заменить отца Сторожева?

– Я уже обманул вас, а охранники знают священника еще хуже. Вспомните, ведь все тюремщики новые. Святой отец получил необходимое разрешение у Юровского. Он как раз был у него, пока вы его ждали. Так что люди Юровского теперь ждут меня. Я и раньше, еще когда Престон стал возражать против участия священника, знал, что Сторожев не сможет принять участие в похищении, он слишком стар. Я попросил Стравицкого объяснить дополнение к моему плану, и святой отец с неохотой согласился, когда ему сказали, что он будет направлять монахинь и мужчин в туннель, а также благословлять их. Он произнес для меня молитвы на русском языке, а я все записал английскими буквами, чтобы потом прочитать вслух в подвале. Поскольку охранники не должны присутствовать на службе, они не увидят, что я провожу молебен по бумажке, да даже если и увидят, это вряд ли вызовет подозрения. Святой отец также дал мне записку для царя с объяснением всего происходящего. Говорю вам, Уотсон: это сработает.

– Помилуй бог! Неужели у нас мало поводов для беспокойства без ваших представлений?

– Уотсон, мой план идеален. Отец Сторожев слишком стар. Я, конечно, тоже не юноша, но раз уж ввязался в это дело, я совершенно точно из него не выйду. Я должен занять место священника.

– Надеюсь, что вы знаете, что делаете, Холмс, – покачал головой я.

– Дорогой Уотсон, именно поэтому я здесь, не так ли?

Неужели Холмс наконец нашел ответ на вопрос, зачем потребовалось наше присутствие? Или то была обычная его язвительная ирония?