14

Надо ехать домой.

Я сажусь в метро и еду на вокзал Ватерлоо. Как-нибудь выкручусь. Я выкручивалась сотни раз.

У этой сказки печальный конец. Я её так и не нашла.

Какие глупости! Я нашла двух подруг старую и новую. Я увидела свою первую приёмную мать и могилу той, которую звала мамочкой. Сегодня я встретила много людей, но по-прежнему чувствую себя потерянной. Более одинокой, чем когда бы то ни было. Мне нужна только она.

Как мне её найти? Она может быть где угодно. Все равно что искать иголку в стоге сена. Чаинку в мусорном баке.

Ребёнок со свалки.

Осталось последнее место.

У меня есть билет. Я могу поехать туда с вокзала.

Или вернуться домой, к Мэрион.

Я не умею принимать решения. Когда я начала жить с Мэрион, мне было трудно выбрать даже сорт чая. В приюте «Сказка» тебя никто не спрашивает. Будь добр, ешь то, что дали, горячую фасоль или омлет, плюх — и шлёпнули на тарелку. По пятницам полагалось угощение — булочки с глазурью: розовые с вареньем, белые с ягодами или жёлтые с вишенкой. Я так медленно ела, что булочки успевали разобрать. А пока не съешь обед, сладкого не будет. Таковы правила. Иногда я просила толстушку Джули доесть за меня. Она ловко ворочала вилкой то в своей, то в моей тарелке. Но затем она сдружилась с девочкой, страдавшей анорексией и платившей ей двадцать пенсов за съеденный обед. Джули стала выручать не меня, а её.

Мне не нужно погружаться в прошлое, чтобы вспомнить «Сказку». Я прожила там пять лет — дольше, чем где бы то ни было. Я проводила там все каникулы, кроме одного тоскливого лета, когда меня отправили в лагерь для детей, отстающих в развитии. Там я не занималась, а помогала воспитателям заниматься с другими.

Этим летом мы с Мэрион собираемся в путешествие. Она везёт меня в Италию. Пять дней на то, чтобы осмотреть статуи, церкви и музеи, и пять дней на берегу моря — ради меня.

— Иначе нечестно. Отдых такой же твой, как и мой, — сказала она.

Она справедливая, только слишком упёртая. Уже поздно. Что будет, если она позвонит Кэти или Ханне и они расскажут, что меня не было в школе? Если бы я сейчас была у Кэти или Ханны! С ними я чувствую себя такой, как все. Мы смеёмся, жалуемся на учителей, мечтаем о парнях и обсуждаем свои причёски и фигуры. Мы выдумываем будущее, которое нас ждёт, но не говорим о прошлом и о том, откуда мы родом..

Они — подруги, о каких я мечтала всю жизнь. В «Сказке» у меня были подруги — замкнутые девочки, отсталые девочки, хулиганки… такие, как я. Потому-то нас и собрали вместе. «Сказка» — интернат для проблемных детей: отпетых воровок, умственно неполноценных, нервнобольных. Нас одели в одинаковые бело-синие платья и синие блейзеры. Нам раздали одинаковых плюшевых медведей в вязаных свитерах, чтобы мы могли брать их в постель.

Днём нас разбивали на маленькие группки, чтобы уделить каждой особое внимание. Я не хотела внимания. Я хотела сидеть в своей раковине, надёжно защищённая от беды. В интернате учились девочки с синдромом Дауна, такие же, как Эсме в доме Большой Мо. Я подружилась с одной из них, Поппи. Она училась в моем классе и очень любила леденцы. Поппи каждый день покупала их в школьной лавке сладостей.

— Леденчики! — радостно ворковала она вновь и вновь.

Она выговаривала это слово так забавно, что я смеялась вместе с ней.

Я хотела сидеть с Поппи и рисовать её карандашами. У неё были картинки на все буквы алфавита. Хорошо было бы тихо, никого не трогая, раскрашивать буквы: «А — арбуз, Б — банан, В — вишня». Но мне приходилось читать, считать и ставить опыты. Я не умела ни складывать цифры, ни клеить модели, поэтому учёба давалась мне с трудом. Я считала себя умственно отсталой и не понимала, что многое пропустила из-за постоянной смены школ, и мне трудно сразу догнать остальных.

В «Сказке» отстающих быстро подтягивали. Через полгода я ощутила, будто мне надели очки с сильными линзами. Все стало чётким и ясным. Мне не нравилось это чувство. Я предпочитала жить в мире фантазий. У меня не осталось времени мечтать. Нужно было думать, соображать, давать ответы.

Математика, физика и химия остались для меня дремучим лесом, зато я полюбила уроки английского и в особенности истории. Мисс Бин не давала нам скучать. Она была старше прочих учителей и выглядела довольно комично в своих пастельных свитерах, то небесно-голубых, то младенчески розовых, то сиреневых. Мы звали её Крошкой Бин — разумеется, не в лицо.

Мисс Бин никто не осмеливался прекословить. Она была с нами строже прочих учителей. Она вечно меня понукала:

— Постарайся, Эйприл! Ну, соображай! Нет, плохо, ты можешь лучше!

Но она творила чудеса.

Когда мы проходили римлян, она велела нам принести простыни. Мы повязали их на манер тог и устроили римский пир с вином (вишнёвым соком) и сладостями (мисс Бин принесла домашнее печенье, пряники и кокосовую стружку, а для Поппи захватила леденец). Мы склеили макет Колизея (она принесла нам фотографии, сделанные во время летней поездки в Рим) и населили его картонными римлянами, львами и христианскими мучениками. У меня ёкнуло сердце: я вспомнила несчастных Розу, Нарциссу, Колокольчик и Фиалку, но затем быстро вошла во вкус. Я сделала фигурку очень свирепого льва, а затем гладиатора с мечом, вырезанным из зубочистки.

— Молодчина, Эйприл! — воскликнула мисс Бин.

А когда мы приступили к Викторианской эпохе, я уже чувствовала себя в своей тарелке. Я увлеклась созданием изысканной виллы из картонной коробки и пакета из-под хлопьев. Я копировала мельчайшие детали интерьера из книг по истории искусств. Но затем одна из отсталых девочек все напутала и спросила, когда будет пир в тогах.

— Нет, не путай с римлянами. Они жили за сотни лет до Викторианской эпохи, — сказала мисс Бин.

Дети её не поняли. Для них вся история казалась древней. Что римская эпоха, что Викторианская.

— Вот как мы поступим, — решила мисс Бин. — Мы нарисуем наши фамильные древа, и вы увидите, что ваши прапрапрабабушки были викторианками.

Я замерла. Я не стала участвовать в шутках о фамильных древах, дядюшке Дубе и тётушке Вишне. Я даже не взяла ручку. Я сидела, сложив руки на коленях. Ногти впились в ладони.

Мисс Бин в голубом джемпере ходила по классу, помогая то одной ученице, то другой. Она написала для Поппи крупными печатными буквами слова «мама» и «папа». Та обводила их карандашом, высунув язык от усердия.

Мисс Бин посмотрела в мою сторону:

— Давай, Эйприл. Не сиди.

Я продолжала сидеть.

Она нахмурилась и направилась ко мне:

— Эйприл! Что на тебя нашло? Начинай!

— Не хочу.

— Что ты сказала?

— Я сказала, не хочу, — громко повторила я.

Все отложили ручки и смотрели на меня с открытыми ртами.

— Мне неинтересно, что ты хочешь. В моем классе ты будешь делать то, что я говорю, — сказала мисс Бин. Она похлопала по чистому листу бумаги. — Немедленно, Эйприл.

— Ты не сможешь меня заставить, слышишь, старая дура! — закричала я.

Все замерли. Даже я не верила, что произнесла это вслух.

— Я не терплю подобной грубости от учениц, — сказала мисс Бин. — Выйди и встань в коридоре.

Я медленно пошла к двери, раздумывая, не дать ли стрекача, когда окажусь снаружи. Но в школе негде было спрятаться. Туалет, шкаф с игрушками, бойлерная — везде тебя найдут. Можно было убежать за ограду, но я ни разу не выходила за неё с того самого дня, как сюда приехала. Тот мир казался мне более далёким и чужим, чем Марс. И я покорно стояла в коридоре, ожидая звонка.

Казалось, прошли часы. В голове звенел мой собственный крик: «Ты не сможешь меня заставить!» Мисс Бин наверняка знает массу неприятных способов вынудить меня сделать так, как она требует. Я представляла себе жестокие пытки, в которых непременно участвовал хлыст Викторианской эпохи — она нам его показывала.

Наконец вышли девочки. Они с удивлением таращились на меня. Мисс Бин велела мне войти:

— Зайди в класс, Эйприл.

Она закрыла за мной дверь.

— Я требую, чтобы ты больше никогда не говорила со мной в таком тоне, — сурово сказала мисс Бин. — Пожалуйста, извинись за свою грубость.

— Простите, мисс Бин, — пробормотала я.

Она кивнула. И выдала поразительную вещь:

— А теперь мой черёд перед тобой извиниться. Я чувствую, что совершила ошибку, попросив тебя нарисовать фамильное древо. У тебя могут быть свои причины отказаться. Мне следовало подумать, прежде чем предлагать такое задание. Прости меня, Эйприл. Надеюсь, ты примешь мои извинения.

— Да, мисс Бин! Я не хотела вас обзывать. Точнее, хотела, но только потому, что мне было очень плохо. Мне нечего писать. У меня нет семьи.

Мой голос дрогнул. Лицо мисс Бин расплылось перед глазами. Я рыдала и не могла остановиться. Я выла в голос, а она гладила меня по плечу, приговаривая:

— Ну-ну…

Учительница дала мне платок, и я вытерла лицо.

— Успокоилась? — сказала она мягко. — Тогда беги на следующий урок, милая.

Я побежала. Слезы не успели высохнуть до конца, и девочки стали меня утешать, думая, что мисс Бин выместила на мне свой гнев. Я не говорила им, что на самом деле произошло. Это осталось между нами.