Глава сорок первая
Гость
Но хуже всего было в прошлую пятницу… Вы пришли ко мне… и говорили, и смотрели так, что я расстроился… Моя единственная надежда… чтобы Вас, облеченного той властью, которая у Вас есть сейчас, не обвинили перед Богом в том, что Вы не поддержали тех, кто оступился… Остаюсь искренне Ваш.
Письмо Джеймса Келли администратору лечебницы Бродмур (1884)
Вечером, когда ласточки начали с голодным криком сновать вокруг башен в поисках ужина, им вдруг ответили цыганские скрипки со двора замка.
Я устроилась у окна, Годфри подошел и встал рядом. Несмотря на наши мрачные предчувствия в отношении замка и его обитателей, закат солнца под аккомпанемент невидимых скрипачей оставался поистине величественным зрелищем, в котором природа и музыка сливались воедино.
Мы так увлеклись созерцанием прекрасного вида, что не услышали ни скрежета открывающегося засова, ни последовавшего за ним стука в дверь.
Но вскоре Годфри почувствовал, что в комнате кто-то есть, и резко обернулся, готовый отразить нападение.
– Это Миньон, – прозвучал слабый голосок, будто француженка знала, что нервы у нас напряжены до предела.
Я тоже повернулась, и камеристка заученно исполнила реверанс:
– Мадам ждет вас к ужину.
– Мы уже ужинали вчера, – буркнул Годфри.
Миньон пожала плечами:
– Неожиданная оказия. Гость из селения.
Разумеется, эти слова пробудили в нас невидимую вибрацию, словно в камертонах. Гость. Селение. Неожиданность. Неужели… кто-то из наших близких попал в лапы Татьяны? Или нам предстоит встреча с местным старейшиной, которого требуется ублажить? Ждут ли нас дальнейшие мучения, или удастся узнать крохи информации, необходимой для побега?
Годфри достал часы из кармана жилета, чтобы узнать время. Мы были одеты в повседневную одежду – адвокат в свой дорожный костюм, а я в цыганское платье.
– Парадный наряд не обязателен, – быстро сказала Миньон, снова приседая. Ее беспрестанные реверансы напоминали нервный тик; впрочем, с такой хозяйкой трудно ожидать иного.
Мы услышали, что во внутренних помещениях замка тоже завыли скрипки.
Замок дрожал от музыки и странной нервозности, которую только усиливали птичьи крики за окнами. Как будто вот-вот должна была ожить вся гора.
– Тридцать минут? – полувопросительно предложила Миньон.
Годфри кивнул.
Миниатюрная служанка сделала еще один реверанс и выскользнула из комнаты, после чего мы услышали, как засов вернулся в исходное положение.
Поистине, Татьяна и те, кто ее окружал, представляли собой немыслимую смесь цивилизованности и дикости!
– Будь готова к очередной пытке, Нелл, – предупредил Годфри. – Наша хозяйка любит играть в кошки-мышки с теми, кто находится в ее власти. И она знает, что мы не упустим шанс увидеть стороннего посетителя, который может оказаться нам полезен.
Я снова подошла к окну. За короткое время яркие цвета заката превратились в серый и черный. Птицы еще летали, но слишком высоко, чтобы расслышать их крики. Как и наши.
– Может быть, кого-то из цыган можно подкупить? – позволила я себе помечтать.
– У нас забрали все деньги.
– Но у меня остался шатлен. Серебряные украшения с него можно завернуть в записку и отправить в селение… – Я хотела было продолжить, но потом засомневалась.
– Да, Нелл? – подбодрил меня адвокат.
– Человек, приносивший сегодня еду, подмигнул мне. Может быть, если я увижу его снова…
– Подмигнул? – Друг нахмурился. – Ты не упоминала об этом.
– Тут нечем гордиться. Пожалуй, идея неудачная.
– Нет, почему же.
Неожиданный энтузиазм Годфри показал, как разлагающе влияло на нас бездействие. Необычайная бодрость вспыхнула во мне подобно бенгальскому огню. Мы наконец что-то придумали, и идея была моей!
– Записку надо написать на латыни, – решил Годфри, – и адресовать ее местному священнику. Послание в церковь не вызовет подозрений, и святой отец, скорее всего, один из немногих селян, умеющих читать. В здешних местах, как и в Богемии, среди простого люда силен католицизм. Я сочиню несколько строчек, ты их запишешь на листке из блокнота, а когда спустимся, попробуешь отыскать своего Лотарио и поговорить с ним с глазу на глаз. Сначала покажи ему серебро. Потом перекрестись и произнеси слово «отец» на латыни. И по-немецки тоже.
– О боже, Годфри! Мне не освоить столько трюков за такое короткое время. Я не знаю ни католического крестного знамения, ни слов на латыни и немецком. А вдруг я не найду именно этого цыгана? Они же все на одно лицо… чумазые. Да и не сумею я флиртовать с этими… существами.
– Латинское слово будет «Pater», немецкое – «Vader». И конечно, ты знаешь, как креститься, хоть и принадлежишь к Англиканской церкви.
– Pader, Vater. Нет, не так! Pater. Vader. Да, я видела, как другие осеняют себя крестным знамением, но всегда старалась не приглядываться. Религиозные убеждения должны быть делом внутренней веры, а не вульгарных публичных демонстраций.
– Боюсь, Нелл, что твой план как раз и подразумевает вульгарную демонстрацию, – возразил Годфри с некоторым нетерпением. – Крестятся вот так: вверх, вниз и в стороны. Касаешься средним пальцем правой руки сначала середины лба, потом груди, левого и правого плеча.
Я лихорадочно попыталась повторить его движения.
– Не тычь так сильно. И одновременно бормочи слово «отец», чтобы собеседник понял, что речь идет о священнике.
Я окончательно растерялась. Как произносить слова на чужом языке и одновременно совершать противоестественные жесты? Однако, попробовав несколько раз, я додумалась, как улучшить свой номер.
– Прежде чем я изображу крест и «отцов», можно сложить пальцы наподобие церковного шпиля или как во время молитвы.
– Прекрасная идея.
– Но поймут ли цыгане все эти символы? Они же язычники!
– Кем бы ни были, они кочуют по католическим странам, и уж будь уверена, не отводят взгляд, когда кто-то крестится.
– И правда, я много раз видела, как крестятся старушки в Праге. Если бы я тогда смотрела повнимательнее, как Ирен! Вот уж кто ничего не упускает.
– Она актриса. Ее профессия требует внимания к мелким жестам. Но у тебя тоже все получится, не волнуйся.
Я еще раз повторила свою пантомиму, на этот раз более уверенно.
– Но помни, – сказал Годфри, – твоя первейшая задача – привлечь внимание подмигивающего джентльмена.
– Причем не привлекая чужого внимания, – добавила я. – Тяжела шпионская доля. Интересно, как?..
– Как – что?
– Как вообще живется шпионам. А вдруг Татьяна увидит меня с цыганом? Она вечно за мной наблюдает.
– Ее лишь развеселит твое необычное поведение. Она любит выводить своих жертв из равновесия.
– Ох. Ты прав, Годфри, никого здесь мои манеры не оскорбят, поэтому и мне не грех забыть о приличиях ради высшей цели. Я начинаю понимать, почему падших женщин не становится меньше.
– Верно. Очень надеюсь, что тебе представится случай увидеть того же прислужника. Что касается меня, то, боюсь, флиртом мне удастся добиться чего-либо разве что от Татьяны… но цена компромисса слишком высока.
– Согласна, Годфри! Уж лучше я, чем ты!
Следующие двадцать минут мы потратили на подготовку к нашей миссии. Я перебирала украшения, подвешенные к цепочке-шатлену, прощаясь с ними, как со старыми друзьями, и выбирая, какое из них принести в жертву.
– Мы непременно вернем все, что ты потеряешь, Нелл, – пообещал Годфри, видя мою неуверенность.
– Это же твой подарок, – объяснила я. – Я привязана к каждой его частичке.
Пальцы нащупали футляр для иголок, где хранились крошки пробки для Шерлока Холмса. Потом маленькие ножнички, которые безнадежно затупились, когда я резала плотные льняные простыни, чтобы сделать веревку для побега. А вот и миниатюрный флакончик с нюхательной солью, которая помогла нам с Ирен вытерпеть кошмарный запах бойни в парижском борделе, где были обнаружены жертвы Потрошителя.
Наконец я выбрала флакончик и разогнула кольцо, соединявшее его с цепочкой. Тяжеленький серебряный сосуд украшала изысканная гравировка, и я не сомневалась, что перед ним не устоит ни один цыган. Да я и сама бы не устояла.
Годфри сложил записку вчетверо и крупно написал снаружи слово «Pater».
Шансов на успех было мало: расчет состоял в том, что нам улыбнется удача в целой серии маловероятных событий, однако надежда умирает последней.
Я спрятала сложенную бумажку и серебряный брелок в карман одолженной мне юбки, и мы с Годфри отправились вниз – невероятная пара, которой самое место в комедиях Гильберта и Салливана.
Если предыдущий ужин задумывался как парадный прием, сегодня челядь сновала из залы в залу, толпилась по углам и не отказывала себе в крепких напитках.
Во дворе группа цыган разожгла костер на камнях. Музыка с улицы звучала контрапунктом к варварским напевам внутри замка, создавая пьяную какофонию, хорошо отражающую состояние веселящихся.
Ужин по-прежнему проходил в библиотеке, но все претензии на изящество были принесены в жертву спешке. Хотя фарфоровые тарелки сверкали белизной, еда на них представляла собой мешанину крестьянской и цыганской пищи.
Даже сама Татьяна обошлась без европейского платья и напоминала женщин прежней, более грубой эпохи. Ее светлая грива была распущена до плеч, а концы волос, заплетенные в две толстые косы, доходили до бедер. Поверх парчовой рубахи она надела жакет, годный скорее для верховой езды, и украсила свой наряд янтарными ожерельями разных цветов, от молочно-желтого до черно-красного, как засохшая кровь, так что получилось нечто вроде сбруи – такую же, только из костей, носил Красный Томагавк.
Ах, если бы отважный краснокожий воин пришел сейчас нам на помощь, уж он-то справился бы с ужасной Татьяной и ее немытыми приспешниками!
Кстати, о приспешниках: я вдруг заметила, что на меня уставились глаза преданного телохранителя русской, поблескивающие среди зарослей у него на лице. Если бы я не знала, кто есть кто, то подумала бы, что эти волчьи зенки принадлежат Джеймсу Келли. От этого пристального взгляда я вздрогнула, вспомнив, как безумный мебельщик набросился на меня, одурманенную хлороформом, и как его когтистые лапы вцепились мне в платье, а глаза вспыхнули двумя полными безжалостными лунами.
Стряхнув морок воспоминаний, я отвернулась от чудовища. Слуга, что мне подмигивал, смотрелся бы настоящим Ромео по сравнению с Медведем. Я взяла себя в руки и решила повнимательнее разглядывать каждого встречного цыгана, пока не найду нужного.
Годфри тем временем попал в орбиту внимания Татьяны. Это парадоксальным образом шло только на пользу нашему плану. Я взяла кубок с вином и принялась прогуливаться по залу, останавливаясь, чтобы потопать ногой и покачать головой под энергичную музыку цыганских скрипачей. Впервые по-настоящему присмотревшись к ним, я заметила, что они столь же грубы и чумазы, как звероподобный прихвостень русской, но куда менее зловещи. Черты их были темными – иссиня-черные волосы и усы, не столько грязная, сколько смуглая кожа; однако впечатление сглаживали многоцветные яркие одежды.
Темные глаза скрипачей горели потаенным смехом и слезами, в них не было ничего зловеще волчьего или вороньего, лишь глубина, тайна и жизнь. И хотя их мелодия звучала хрипло и размашисто, в ней чувствовалась хрупкая меланхолия. Я лишена всяческих талантов в сфере музыки, но дружба с Ирен научила меня понимать это искусство и скрытую в нем страсть. По мере того как я вслушивалась, в разнузданных мотивах мне открывались и искусство, и страсть. На лицах скрипачей блуждало то же отрешенное выражение, как у Ирен, когда та играла этюды Шуберта на рояле.
На меня никто не обращал внимания, и потому я чувствовала себя свободнее, чем за все время заточения в этом проклятом замке. Мне подумалось, что, если бы не разделяющие нас барьеры, цыгане тоже поняли бы мою глубокую потребность в свободе, которую я едва осознавала сама. Впервые у меня зародилась уверенность, что безумный план обратиться за помощью к одному из кочевников может принести плоды.
Звон обеденного колокольчика оторвал меня от процесса самопознания. Точнее, это оказался не колокольчик – Татьянин слуга стучал вилкой по резному бронзовому кубку, – но эффект не заставил себя ждать. Все начали собираться к столу: Годфри, я, граф в старомодном наряде, как у испанского аристократа времен инквизиции. Я нигде не видела полковника Морана и испытывала от этого немалое облегчение. Татьяна явно хотела монополизировать Годфри, как и в прошлый раз, обособившись в ним и графом на своем конце стола. А я осталась предоставлена сама себе на другом конце и могла спокойно рассматривать музыкантов и слуг, подносящих блюда, в поисках моего возможного ухажера.
Татьяна кивнула своему «медведю», чтобы тот перестал стучать, и объявила:
– Сегодня мы имеем честь принимать необычного гостя.
Мы с Годфри посмотрели друг на друга, заметив особое ударение, которое она сделала на слове «честь», дразня нас надеждой, что неизвестный посетитель может оказаться приличным человеком и дать нам шанс оказаться на свободе.
– А вот и он, уже привел себя в порядок с дороги и готов присоединиться к нам. – Она направила взгляд в холл, откуда послышались шаги.
Судя по звуку, гость был обут в тяжелые сапоги. Значит, мужчина. Не Ирен! Конечно, она порой переодевается в мужское платье, но нет: здесь и сейчас она бы не пошла на такое.
– Я думаю, – продолжила Татьяна, скромно потупив взор, – что наши английские друзья будут рады встретить соотечественника.
Определенно мужчина, да еще англичанин. Сердце замерло у меня в груди. Неужели Квентин?
