Глава тридцать четвертая
Медвежьи пляски
Сердце у меня пускалось в пляс, когда Брэм приглашал меня на вальс. Я знала, что меня ждут триумф, головокружение, экстаз, элизиум, мороженое и флирт.
Танцевальная партнерша холостяка Брэма Стокера (1873)
Мне опять не удалось уговорить неотесанного слугу перестать подливать красное вино в мой кубок, однако, несмотря на малочисленную и малоприятную компанию, трапеза, можно сказать, почти стоила свеч.
Главный повар собственной персоной прибыл из кухни, чтобы подать главное блюдо – тушеную оленину под соусом бешамель, как он объявил по-английски с сильным французским акцентом. Повар оказался традиционно полноватым немолодым мужчиной, со следами перхоти в волосах, из-за чего у меня пробудились подозрения по поводу соли на столе.
Тем не менее должна признать, что к еде я приступила с энтузиазмом. После нескольких дней цыганского варева она показалась мне райским угощением, и мне удалось поглотить всю порцию – разумеется, в приличествующей дамам манере, – без обычных угрызений совести по отношению к несчастным животным, принесенным в жертву чревоугодию. Должна признаться, непросто уплетать за обе щеки, когда постоянно думаешь о живых существах, составляющих основу нашего рациона.
Гарнир представлял собой смесь трав и кореньев неизвестного происхождения, и я, памятуя о многообразии растительных ядов, лишь попробовала его.
Слуга, сидящий с нами, не утруждал себя использованием столовых принадлежностей. Он ел и мясо, и овощи руками, как будто поглощал дары природы в полях, где они взросли.
Когда эмоциональный разговор со стариком подошел к концу, Годфри был вынужден перенести внимание на Татьяну.
Полковник Моран наблюдал за их беседой с явным раздражением. Я же, видя адвоката со своего места, особенно на фоне прочей деревенщины, не могла не отдать должное внешней привлекательности, а также подлинному благородству манер и выражений моего друга. И от этого на сердце у меня сделалось неспокойно. Ведь очевидные достоинства Годфри не только служили красной тряпкой для полковника Морана, но и распаляли аппетиты Татьяны.
Вот она, главная опасность. Русская интриганка и ее одержимость молодым адвокатом, каковую я впервые наблюдала в Богемии около года назад, но оказалась не в состоянии в полной мере оценить.
Мысленно я вернулась к недавнему разговору с Годфри, когда мне открылось, что зло может произрастать из благих намерений, а любовь способна превратиться в отвращение. Ведь так легко возненавидеть и в итоге безвозвратно разрушить то, к чему стремишься, лишь потому, что это единственный способ навсегда завладеть объектом вожделения.
Татьяна, как мне казалось, желала получить Годфри в вечное пользование как раз потому, что он был наименее расположен стать ее собственностью, в отличие от ее приспешников: повара-француза, гориллоподобного слуги, цыганских головорезов и наполовину ручного охотника на тигров.
И все лучше я видела, что игра в кошки-мышки вокруг завоевания чужого мужа скоро потеряет для бывшей танцовщицы и шпионки свою прелесть. И тогда единственным выходом станет лишить всех на свете возможности знать и любить неуступчивого адвоката. В первую очередь это касалось Ирен, но также и меня самой, ибо для меня Годфри был и оставался дражайшим другом, который заменил мне несуществующего брата и утешил неизбывную тоску по моему дорогому покойному отцу, взрастившему меня без матери, но в любви и заботе.
Измученный разум нарисовал диковинную картину, будто стол вытянулся до размеров средневековой трапезной, причем Татьяна, Годфри и странный старик превратились в далекие фигуры в хрустальном шаре, через который можно было видеть и прошлое, и будущее.
Никогда я не чувствовала себя столь беспомощной с тех пор, как потеряла работу, крышу над головой и едва ли не саму душу в негостеприимном Лондоне с десяток лет назад. Тогда лишь Ирен Адлер заметила мое несчастье, протянула руку помощи и закружила в вихре бесконечного оптимизма.
И все же в глубине души я так и осталась безработной продавщицей из универмага Уитли, бывшей гувернанткой, сиротой, глупышкой, которая полагает, будто что-то знает о жизни, где ей не находилось места последние десять лет.
Ах, будь я бесстрашной журналисткой, или Ирен, или хотя бы агентом Пинкертона, можно было бы выхватить взведенный револьвер из сумочки, перевернуть стол легким движением руки, сделать хоть что-нибудь, чтобы остановить и повернуть вспять неизбежное развитие событий.
Неожиданно для себя я вскочила. Подол платья зацепился за ножку тяжелого стула, который из-за моего резкого движения опрокинулся назад, громко стукнув деревянной спинкой о каменный пол.
Все в изумлении уставились на меня: повар, полковник, старик в черном, неряха прислужник, Годфри и Татьяна. Даже цыганские смычки скользили по скрипичным жилам все тише и тише. Я сама казалась себе вибрирующей струной, взявшей неверную ноту. Как обычно.
Сама не знаю, что я собиралась сказать или сделать, но внутри меня все буквально кипело. И тут по залу разнесся дикий вой цыганской скрипки, отражаясь от высоких каменных потолков, словно крик умирающего зверя… словно вопль женщины в темном переулке Лондона, Парижа или Праги.
Как пугающе похож плач скрипки на человеческий голос! Он в агонии метался вверх-вниз, пока к нему не присоединились изломанные стенания других инструментов. Музыка играла все быстрее, и хаотические всплески звуков превратились в разнузданную хриплую мелодию, гремящую на весь зал.
Кто-то подобрал стул позади меня и унес его прочь. Я почувствовала, что меня тянут за шлейф платья, будто кошку за хвост, но не успела я оглянуться, как передо мной возник полковник Моран.
– Танец, – скомандовал он, предлагая мне свою руку.
Я бросила взгляд на Годфри, который поднялся было ко мне на помощь, но ужасная Татьяна тоже встала, претендуя на роль его партнерши, а старый охотник повлек меня к центру зала.
Мы закружились в диком вальсе. Мой танцевальный опыт ограничивался чинными упражнениями в школе в паре со старшими девочками, теперь же я оказалась в центре водоворота, где в неистовстве музыки и движения меня держал за талию когтистой лапой полковник Себастьян Моран, он же шпион по кличке Тигр.
Годфри тоже не оставили времени хотя бы надеть перчатки, как подобает джентльмену. Рука Татьяны лежала прямо в его обнаженной ладони, и ему ничего не оставалось, как вести русскую в огненном танце.
Но адвокат, во всяком случае, имел свободу задавать направление и размах навязанного ему танца, меня же крутило как щепку, комната вращалась перед глазами, как палуба корабля-павильона на парижской выставке, который я так стремилась увидеть и который стал мне ловушкой.
Хуже того: распущенные волосы хлестали меня по лицу, ослепляя и мешая дышать. Я вдруг вспомнила, как однажды к детской игре в жмурки присоединился Квентин, дядя моей воспитанницы Аллегры, и всем сердцем пожелала оказаться в его ласковых руках, вместо того чтобы чувствовать железную хватку полковника, который сверлил меня глазами, свирепо улыбаясь.
Музыкальным сопровождением всего этого безумия был стон проклятых скрипок и звон нескольких бубнов.
Пролетая раз за разом мимо стола, я заметила, что сидеть остались только старик и слуга. Татьяна тем временем проделала трюк, свидетельницей которого я уже становилась прежде: она выдернула во время танца шпильки из прически, и ее волосы разлетелись веером, как у цыганки. Как у меня.
Если прежде я была напугана, то теперь меня охватил настоящий ужас. Положение становилось еще хуже, чем во время похищения, ведь тогда меня всего лишь усыпили с помощью наркотика, чтобы сломить сопротивление. Теперь же меня вознамерились затанцевать до смерти.
Неожиданно музыка оборвалась.
Полковник столь же внезапно отпустил меня. Некоторое время я раскачивалась, как колокол на веревке, и наконец остановилась, хотя пол все еще кружился у меня под ногами. Я боялась поднять глаза и увидеть, что стены тоже едут по кругу, словно меня сунули внутрь детского волчка.
Потом я услышала, как кто-то хлопает в ладоши.
– Эй, Медведь! – закричала Татьяна. – Пляши, Медведь, пляши! Играйте же, дурни!
Позади меня послышалось приближающееся шарканье, и в тот же миг безумные смычки снова ринулись в бой. Поистине, даже шотландские волынки имеют больше оснований претендовать на благозвучие, чем цыганские скрипки.
Влажные горячие руки схватили меня, я тряхнула головой, чтобы остановить головокружение, и сердито посмотрела на полковника… но обнаружила на его месте неотесанного слугу, которому Татьяна почему-то позволила участвовать в нашей трапезе. Его рубаха была заляпана на груди супом и соусом; темные немытые волосы стояли дыбом. Меня начало мутить еще до того, как он принялся грубо дергать меня влево и вправо, исполняя медвежий вариант вальса.
Подступающая тошнота вызвала в памяти инцидент внутри морской панорамы, когда мне в ноздри ворвался сладковатый запах хлороформа и невменяемый убийца Джеймс Келли навалился на меня, демонически сверкая белками глаз.
Глаза косолапого слуги сияли тем же жутким нездоровым блеском.
К счастью, он был неспособен выписывать длинные головокружительные пируэты, как английский полковник, а просто шагал то в одну сторону, то в другую, волоча меня за собой. Тяжелыми сапогами он время от времени наступал мне на подол платья, в результате чего я рисковала в любой момент рухнуть на пол.
Я отчаянно пыталась выскользнуть из его горячих объятий, которые временами ослабевали, когда он начинал пялиться себе на ноги, будто они принадлежали кому-то другому.
– Пляши, Медведь, пляши! – подгонял дикаря голос Татьяны.
Голоса скрипок взлетали все выше и выше, следуя лихорадочной цыганской мелодии.
Неожиданно увалень схватил меня обеими руками за талию и начал вертеть, затем отпустил, позволив отшатнуться на пару шагов назад, и вновь метнулся ко мне, сгребая в свои медвежьи объятия. В этот раз не получилось даже жалкого подобия танца. Чудовище скалилось и кивало, откидывало мне волосы с шеи, поглаживало заскорузлыми пальцами мою беззащитную кожу, тянуло вниз горловину платья, будто ему все дозволено.
И опять я мысленно очутилась внутри панорамы, лишенная выхода, терзаемая чужими грубыми руками, скользящая в наркотический сон, который продлится почти неделю. Только не это! Ладони сами собой взметнулись вперед и вверх, не столько для того, чтобы оттолкнуть негодяя, сколько в попытке оградиться от зла.
Мой жест удивил его. Он засмеялся и полез ближе.
И тут я услышала ужасный грохот, лязг металла и звон бьющегося стекла. Хриплый смех Татьяны разнесся по залу, словно демоническая ария с того света.
Другая рука схватила меня и развернула, окончательно лишая рассудка. Как же мне надоел этот зал, который начинает вертеться юлой при любом удобном случае!
Но на этот раз меня вел в танце Годфри, плавно подстраивая к размеренному ритму. Мы двигались, словно два заводных манекена, вычерчивая ровный квадрат на каменном полу.
Солирующая скрипка играла все ниже и ниже, замедляясь, пока музыка не переродилась в издевательски неспешный вальс. Не было уже ни поворотов, ни пируэтов, только шаги влево-назад, вправо-вперед, как марш очень усталых солдат.
Постепенно головокружение ушло, и сомнамбулический звук скрипок успокоил мое растревоженное сердце. Я не отрывала взгляда от серых глаз Годфри и легкой улыбки на его губах.
Незаметно для меня он подвел меня в танце обратно к столу, на который мне пришлось опереться, чтобы удержаться на ногах, пока адвокат вернет на место мой стул и усадит меня.
– И это вы, англичане, называете танцем? – насмешливо воскликнула Татьяна. – Идем, Медведь, покажем им, как надо плясать.
Она вывела отвратительного слугу на середину зала, причем одной рукой он вцепился в горлышко пузатой бутылки, откуда периодически отхлебывал.
Годфри, однако, интересовала не Татьяна с ее дрессированной обезьяной, а полковник Моран, которого адвокат наконец с облегчением обнаружил на своем прежнем месте. Успокоившись, мой друг облокотился на край стола рядом со мной и послал мне утешительную улыбку.
Я была счастлива снова оказаться на твердой почве и в неподвижности, но все же обернулась посмотреть, что вытворяет Татьяна со своим Медведем.
Как русская утверждала при нашей прошлой встрече в Праге, прежде она была балериной. Но настоящие балерины – воздушные и грациозные создания, и мне трудно было вообразить эту вулканическую женщину в роли умирающего лебедя.
На этот раз она изображала цыганское фанданго, кружась вокруг своего звероподобного партнера и опутывая его длинными светло-рыжими волосами, то подпуская к себе, то отскакивая назад. Он беззастенчиво тянул к ней свои огромные жадные клешни, и я с ужасом представила его пальцы у себя на шее и на плечах, понимая, что вечером придется долго отмываться, чтобы прогнать это воспоминание. Что могли со мной сделать эти щупальца, пока я лежала без чувств, одурманенная хлороформом? Был ли кошмарный дикарь рядом, вытворяя с моим беззащитным телом все, что заблагорассудится?
Собственное беспамятство бесконечно раздражало меня. Не было никакого способа узнать, что происходило со мной, а что – нет. На меня напала дрожь, даже зубы застучали, но из-за воя скрипок этого никто не расслышал. Музыка не смолкала и следовала пьяным вывертам неповоротливого урода в центре зала.
Татьяна танцевала вокруг него, как шпага противника во время дуэли, то выманивая вперед, то загоняя назад. Через несколько минут дикарь повалился на пол, все еще сжимая в руке бутылку: ни дать ни взять упившийся до смерти Калибан на острове Просперо, некогда принадлежавшем ему самому.
Смеясь, Татьяна перешагнула через распростертое тело и устремилась в нашу сторону. Ее распущенные кудри колыхались львиной гривой.
– Вам здесь больше нечего делать, – сказала злодейка Годфри. – Проводите-ка эту английскую овечку в ее комнату. Во всяком случае, вы хотя бы не женились на подобной размазне. Вперед!
Адвокат вывел меня в холл. В дверях я оглянулась. Присутствующие развалились кто в креслах, кто на полу, за исключением старика, который неестественно прямо сидел на своем стуле. Скрипки продолжали играть, хоть и без прежнего напора. Медведь храпел посреди зала, как поверженный Сатана, зажав в вытянутой руке чудом уцелевшую бутыль. Из нее на пол сочилась жидкость, оставляя на камнях темное, словно кровавое, пятно.
Я молчала до тех пор, пока мы не начали подниматься по главной лестнице. Шлейф платья тяжело волочился кверху пролет за пролетом; Годфри поддерживал меня под локоть.
– Что ей нужно? Зачем было устраивать эту кошмарную пародию на званый ужин? – спросила я друга.
– Во-первых, чтобы познакомить меня со стариком – это граф Лупеску, владелец лесных угодий и замка. Мое задание состояло в том, чтобы приобрести его имущество от имени Ротшильдов.
– То есть ты заключил с ним законную сделку?
– Если предположить, что он настоящий Лупеску и действительно владеет землей. Мадам Татьяна вполне способна населить замок собственными приспешниками, готовыми, как и мы, служить ее капризам и извращенному чувству юмора.
– Мы готовы служить ей? Вот уж нет!
– Но мы ее пленники. Мы вынуждены танцевать под ее дудку, что она продемонстрировала нам вполне буквально.
– Годфри, я думала об Ирен…
Лицо адвоката приняло страдальческое выражение.
– Лучше подожди с такими мыслями, пока не окажемся на свободе. Мы должны бежать, пока мою жену не выманили сюда. Именно она настоящая мишень этой интриги.
– Почему?
– Потому, что она Ирен, а Татьяна нет.
– В каком смысле?
– Женщин вроде этой бывшей русской танцовщицы сильнее всего влечет то, чего у них нет.
– Да, она больше не балерина, но и Ирен уже не певица.
– Однако русскую к тому же вытеснили из Большой Игры, как она ее себе представляет, вот она и пытается организовать собственную игру.
– Большая Игра? Соревнование великих держав на Востоке и в Индии, на которое Квентин потратил не один год своей жизни?
– Большая Игра заключается в том, что одна нация старается управлять другими. Татьяна же считает себя самостоятельной фигурой и пытается править всеми, кто попадается ей на пути или кого она сможет заманить.
– Как же она стала такой злодейкой?
– Злодейкой быть легче, чем праведницей.
– Это слишком простое объяснение, Годфри. Оно сошло бы для наивной школьницы, но я взрослая женщина и не приемлю упрощений.
К этому моменту мы оказались рядом с нашими комнатами, и адвокат отпустил мой локоть.
– Зло устроено очень просто, Нелл. Подозреваю, что оно является всего лишь крайней степенью эгоизма. А сейчас лучше ступай к себе и постарайся смыть с себя всю эту грязь.
– Ах, вот бы мне снова принять ванну!
– Боюсь, теперь, когда кругом прислужники Татьяны, цыган будет гораздо сложнее уговорить.
– Когда я задумываюсь о том, кто нас здесь окружает, я боюсь даже снять платье.
– Я тебя понимаю. – Годфри обеспокоенно посмотрел на меня: – Не забывай, у нас есть план побега.
– В самом деле?
Он кивнул и поцеловал меня в лоб на прощание, совсем как отец:
– Да, и скоро мы им воспользуемся.
Я открыла тяжелую дверь в комнату, которую, возможно, чересчур оптимистично считала своей, а мой друг вошел в соседние покои. Я понимала, что Татьяна непременно пошлет кого-нибудь, чтобы запереть нас снаружи. К счастью, Медведь был слишком пьян, чтобы сгодиться на эту роль.
Слова Годфри меня не особенно утешили. Наши шансы выбраться из замка стали еще более туманными, чем прежде, и в то же время появились новые ощутимые угрозы: Татьяна, полковник Моран и дрессированный медведь, которого хозяйка намеревалась превратить в еще более страшного зверя.
