Глава четырнадцатая
Пойманный в Уайтчепеле
Я работаю отнюдь не затем, чтобы исправлять промахи нашей полиции.
Шерлок Холмс (Артур Конан Дойл. Голубой карбункул)
Из записок доктора Джона Уотсона
– Значит, я спасена, – со вздохом произнесла девушка на больничной койке.
Она не столько говорила, сколько хрипела.
Все же ей повезло. Порез пересек ее шею мирным ручейком – широкий, но не глубокий. На месте раны останется только бледный шрам, тончайшее природное ожерелье перламутрового оттенка, и голос вскоре тоже полностью восстановится, нужен лишь полный покой.
Однако мой друг Шерлок Холмс, увы, не подходил на роль сиделки. В нем бурлило слишком много неутомимой энергии. Вынужденное сохранение тишины в лечебнице не успокаивало его, а тяготило.
Тем не менее он чувствовал, когда клиенту требуется бережное обхождение, а эта бедная девочка теперь и в самом деле была его клиентом и заслуживала куда большей заботы, чем любой титулованный аристократ в затруднительном положении.
– Моя дорогая, – заговорил Холмс с особой добротой в голосе, которую проявлял только к сильно пострадавшим людям, – на вашу долю выпало ужасное, суровое испытание. Можете ли вы дать хоть какие-нибудь показания относительно внешности нападавшего? Вы бы невероятно помогли делу.
Хотя обращение его было очень искренним и достаточно разумным, на девушку оно не произвело никакого эффекта: бедняжка совершила путешествие через юдоль отчаяния к ужасам, которые мы могли себе только воображать.
И все же она, кажется, распознала в детективе, благодаря его сдержанной речи, товарища по несчастью в человеческом обличье. Взгляд пострадавшей уже обладал той ясностью, какой пока что не хватало голосу, и она направила на сыщика бледно-голубые печальные очи.
– Мистер Холмс, – молвила она, с трогательной точностью запомнив, как мы ей представились, – я должна признаться, что прошлой ночью почти ничего вокруг себя не замечала. Тот мужчина выглядел лишь тенью, отделившейся от других теней. Я только помню, что он был выше меня ростом и не разменивался на ласковые слова, а толкнул меня на стену и приступил к делу.
– Выше? – сразу оживился сыщик. – С меня?
Это вызвало у нее улыбку:
– Нет.
– Как доктор Уотсон?
Девушка бросила взгляд в мою сторону, и мне показалось, что она смотрела с теплотой, будто знала, что я ухаживал за ней.
– Доктору Уотсону придется встать, как и вам.
Я с извинениями подчинился. Врачи привыкли проводить долгие часы в больничных палатах и присаживаются при первой же возможности.
– Примерно такого же роста, что и доктор Уотсон. Сестра сказала… я действительно залила кровью шарф вашей жены?
– Ну что вы, дорогая. Не стоит беспокоиться. Это был мой шарф, который мне связала жена. Мэри будет рада, что он оказался у меня под рукой и помог спасти вашу жизнь.
– Правда? – Невыносимая боль исказила ее лицо. – Ваша жена добрая, так ведь?
– Сущий земной ангел.
– Мне показалось, я видела ангела. Прошлой ночью на улице.
– Вы были?.. – начал Холмс.
– Была ли я пьяна? Нет. У меня не хватало денег на выпивку. Никогда не хватало. Я просто бродила по улицам. У меня не было ни сил, ни средств ни на что другое. Многие мужчины меня останавливали, а потом убегали. Это все похоже на сон.
– И в этом сне, – продолжил сыщик, – появился тот последний человек и порезал вас.
Девушка прижала бледную руку к бледной же шее, перевязанной еще более бледной повязкой:
– Я только надеялась, что льющаяся кровь, по крайней мере, станет мне теплым одеялом.
Даже Холмс на мгновение потерял дар речи. Затем он спросил:
– Насколько он высок?
– Я ростом пять футов один дюйм. А он, пожалуй, футов пять с половиной.
– Как он выглядел?
– Ночь стояла темная, но полоса света от уличных фонарей пересекла его лицо. Молодой. Это был ангел?
– А глаза?
– Не темные. Светлые, прозрачные. Будто сквозь них можно проплыть. Я почти… проплыла.
– Растительность на лице?
– Не помню рта. Только щетину.
– Усы?
– Усы. У моего отца были усы, но он умер.
– Светлые или темные?
Взгляд девушки устремился поверх наших голов, словно там воспарил святой.
– Темные, – прозвучал ее мечтательный голос. – Лицо круглое и бледное, будто луна, но волосы темные. Усы короткие, темно-русые, как шерстка мыши.
– Мышиного цвета усы, – повторил Холмс, пронзив меня взглядом. – Возраст?
Она покачала головой:
– Ни молодой, ни старый. Лет тридцати?
Детектив посмотрел на меня озадаченно, но не без торжества. Описание, по кусочкам выведанное у пострадавшей, полностью соответствовало внешности человека, которого он недавно поймал, а также мужчины, пристававшего к Элизабет Страйд и скрывшегося, пока мой друг преследовал призрака Израэля Липски.
Пока мы тихонько совещались, свидетельница погрузилась в глубокий сон. Я взглянул на нее с радостной уверенностью врача, к которой примешивалась горечь: девушка выживет, но зачем?
– Замечательно! – пробормотал Холмс то ли по поводу полученных показаний, то ли о здоровье пациентки, я так и не понял. – А теперь нас ждет более неприятное занятие.
– Еще более неприятное? – ошеломленно уточнил я.
– Мужчину тоже необходимо допросить.
Мы зашагали по длинным пустынным коридорам, где гуляло эхо.
– Речь у нее достаточно правильная, – отметил я. – И наверняка умелые руки. Возможно, Мэри сумеет ее пристроить…
Холмс глянул на меня с раздражением и в то же время сочувственно, но ничего не сказал.
– В этом аресте есть только два интересных момента, как сказал бы мистер Холмс, – заявил инспектор Лестрейд, пока мы в его скромном служебном кабинете ждали прибытия заключенного.
Холмс даже не пытался сделать вид, что его интересуют умозаключения коллеги из Скотленд-Ярда, однако я послушно нацепил привычную для врача маску полного внимания, с какой выслушивал жалобы пациентов.
Инспектор слегка скривился, отметив мои старания.
– Во-первых, – медленно и величаво поделился он, – не одному мне в Скотленд-Ярде любопытно знать, как мистера Шерлока Холмса занесло в такую даль от Бейкер-стрит – на Бернер-стрит, и как он умудрился оказаться рядом с местом первого же покушения с тех пор, как все убедились, что Джек-потрошитель свои дела закончил.
Если Лестрейд намеревался запугать Холмса, он катастрофически ошибся в выборе объекта.
– Во-вторых, – поведал далее инспектор, наклоняясь ближе, чтобы лучше донести до нас свои слова, – чрезвычайно занимательно, что единственное оружие, найденное при задержанном в кармане пиджака, это не нож и не бритва, а вот что. – Лестрейд потянулся к стоящей позади него тумбочке и шарахнул по поверхности своего выщербленного дубового стола несуразным глиняным кувшином, возможно, дюймов десяти в высоту.
Холмс сразу же взял сосуд, чтобы рассмотреть его поближе, вынимая увеличительное стекло из своего кармана пиджака. Он поднес лупу вплотную к толстой кромке кувшина.
– Что-то вроде фляги, – дал оценку Лестрейд, – но содержимого совсем не осталось – несомненно, этот человек все залил в себя. Что вы скажете теперь, Холмс? Даже на дне сосуда я не нашел никакого лезвия. Этим предметом он мог бы ударить женщину, но чем бы он ее зарезал?
– Полагаю, вы провели поиски по территории между Датфилдс-Ярдом и Вестворт-стрит, где я загнал беглеца в угол.
– Да, там тоже ни следа ножа.
– Может и так, но в округе есть сотни мест, где можно спрятать или выбросить оружие, да так что даже полиция не заметит.
Холмс проводил открытым горлышком кувшина у себя под носом и сделал столь легчайший вдох, что, подозреваю, его заметил только я.
Ногтем большого пальца сыщик подцепил кусочек светлого воска, который почти намертво пристал к краю глиняной посудины, после чего прилепил его обратно и поинтересовался:
– Какая информация у вас есть о нашем преступнике, или, скорее, что он позволил вам узнать о себе?
Слово «наш» заставило Лестрейда нахмуриться, но вдруг лицо его разгладилось. Не так уж часто ему выпадал шанс посвящать Холмса во что-либо: гораздо чаще все происходило ровно наоборот.
– Мы довольно быстро получили от него все факты и цифры, смею вас заверить.
– Кому же еще нам верить, как не вам? – отозвался Холмс, так тонко улыбнувшись, что Лестрейд захлопал глазами, пытаясь понять, не показалось ли ему. Он явно не уловил оскорбления, скрывавшегося в комментарии. Иногда гений дедукции не мог устоять и поддразнивал наиболее старательных служителей закона, хотя в душе он уважал Лестрейда больше, чем весь Скотленд-Ярд.
Сочтя реплику Холмса приглашением к действию, инспектор открыл записи:
– Он иммигрант. Нам пришлось послать за тем, кто говорит на его языке.
– Это вряд ли представило сложность, – вставил Холмс. – За последние годы выходцы из России наводнили Уайтчепел.
– Ага, так вы считаете, он русский? – Лестрейд не стал дожидаться ответа сыщика – и правильно сделал, потому что Холмс и не подумал отвечать, – и продолжил: – Он не совсем русский, он… – Инспектор взглянул на свои заметки: – С Северного Кавказа. Это часть России, я полагаю, но там каждый чтит именно свою малую родину – вероятно, потому, что вся страна слишком велика.
Время, проведенное на Ближнем Востоке, позволило мне понять, что причин для гордости за родной клочок земли куда больше, но я промолчал. Гораздо полезнее было оставить главенствующую роль в разговоре Холмсу, поскольку я не смог бы угадать все логические ходы, которые постоянно порождал его безустанный ум.
– Как вы его допрашивали?
– У нас свои методы, мистер Холмс. Пожалуй, они не столь загадочны, как ваши, но не менее результативны. Случилось так, что Министерство иностранных дел Великобритании с радостью предоставило нам переводчика, который даже владел тем самым диалектом, на котором говорит этот молодец… Осип Дурманов.
При упоминании Министерства иностранных дел Холмс снова схватил кувшин и подверг его изучению. Наверняка жест был призван скрыть выражение удовольствия, так как тут явно не обошлось без брата моего друга, Майкрофта. Я опять вспомнил, что в расследовании дела Джека-потрошителя и в успехе Холмса заинтересованы самые высокопоставленные персоны Англии.
– Так что же он позволил вам узнать о себе? – наконец спросил Холмс еще раз.
– Он делал бочки в Ставрополе-Кавказском, где бы это ни было. Россия – гигантский кусок земли.
– В самом деле, – согласился детектив, не поднимая глаз от горлышка глиняной бутыли, – от западных островов до пустынь на востоке. Империя так велика, что могла бы протянуться от Каира до Фиджи, если бы располагалась в более южных широтах вместо студеной верхней половины карты. Не будь ледников Северной Америки и Гренландии – и еще нескольких скромных по размеру стран на западном краю Европы, – Россия захватила бы всю макушку глобуса. В том виде, в каком она существует сейчас, страна разворачивается от Нунямо, близ крайней точки Аляски, до Гдыни, что над Варшавой. Действительно великая земля.
У Лестрейда отвисла челюсть от выданного невзначай экскурса в географию, но я был потрясен даже больше. Если и существовал предмет, который интересовал моего превосходно, однако неравномерно образованного друга меньше точной как часы работы небесных светил, то это было специфическое устройство земли и морей под этими светилами.
– В любом случае, – в конце концов продолжил Лестрейд, усердно сверяясь с записями, – этот Дурманов сообщил, что в город Ставрополь, где бы он ни лежал между вашими Нунями и Гардинами, прибыла царская полиция и так прижала евреев, что они бежали, как стадо овец, в Европу. Наш заключенный в итоге добрался до лондонского Уайтчепела, где снова занялся ремеслом бондаря.
– И почему он оказался ночью на улице?
– Он признался, что является членом Международного общества обучения рабочих, которое известно нам как еврейская организация анархистов.
– Однако он отрицает, что совершил нападение на девушку прямо снаружи здания клуба? – уточнил мой друг.
– Разумеется. Все до единого подозреваемые на роль Потрошителя, которых мы ловили, отрицают любые обвинения.
– А он признает, что был пьян?
– Признает ли? Он гордится этим.
Холмс заглянул в глубь бутыли:
– Задержанный заявляет, что самостоятельно опустошил бутыль?
– Именно так. Этот напиток сложно найти в Британии, но в России это распространенное самодельное варево. Он утверждает, что бродил по улицам весь вечер и намеревался напиться до упаду.
– А эти кусочки на горлышке – смог он дать им объяснение?
– Я тоже их подметил, мистер Холмс. – Лестрейд оскалился в мою сторону, как хорек. – Похоже, что бутыль можно было использовать как дубинку, хотя бедняжка получила только резаную рану. Поэтому я спросил у него про сосуд через переводчика, и тот поведал, что у мужчин из деревни задержанного есть обычай собираться в лесу и бить горлышком кувшина о ствол дерева, пока сургучная пробка не отлетит, – тогда начинается попойка. Вот отсюда и эти обломки.
Холмс отставил от себя бутыль на центр стола, как кот, уставший забавляться с дохлой мышью:
– Россия – страна невероятных масштабов, населенная дремучими крестьянами со своими обычаями. Я понимаю, что нелегкий жребий превращает их в чудовищных пьяниц, особенно налегающих на крепкий самогон. Неудивительно, что напиток в бутыли представлял собой это варево, распространенное на территории их страны, но здесь встречающееся крайне редко.
– Учитывая состояние преступника на момент задержания, могу лишь надеяться, что у нас напиток не получит распространения, – самодовольно вставил Лестрейд.
Мой друг кивнул и поднялся.
– Как, мистер Холмс, разве вы не желаете сами встретиться с ним? Он уже протрезвел, и переводчика мы не отпускали, – принялся увещевать его Лестрейд.
Однако сыщик остался непреклонен:
– Очень мило и предусмотрительно с вашей стороны, инспектор, но в допросе нет необходимости. Несомненно, Дурманов напал на женщину, которую мы нашли, что вы и сами могли бы доказать, если бы ваши сослуживцы не затоптали на земле вокруг тела все отпечатки ботинок с дырой под большим пальцем. Могу предложить вам осмотреть подошву обуви Дурманова, но это только докажет мою правоту. Что ж, я все равно не спущу с него глаз.
– Но мистер Холмс! Он же может оказаться Потрошителем! Разве вы не хотите расследовать это дело?
– Нет. Он полностью ваш, рад вам сообщить. Счастливо оставаться.
Нечасто мне доводилось удивляться непредсказуемым подходам друга к раскрытию преступлений не меньше инспектора Лестрейда.
Наконец мне удалось прийти в себя и встать со стула. Кивнув на прощание потрясенному инспектору, я поспешил вслед за Холмсом.