ЧЕТВЕРГ
В Тадфилде появился новый обитатель.
Эти всегда с интересом обсуждали новоселов, но на сей раз Пеппер принесла особенно впечатляющие новости.
— Она поселилась в Жасминовом коттедже, а еще она колдунья, — сказала девочка. — Я узнала это от миссис Хендерсон — она убиралась в том доме и сказала маме, что видела у нее какую-то ведьминскую газету. Там и обычных газет полно, но одна — специально для ведьм.
— Мой отец говорит, что ведьм не существует, — заявил Уэнслидэйл, обладатель волнистых белокурых волос, серьезно смотревший на жизнь через толстые стекла очков в черной оправе. Многие полагали, что когда-то мальчика окрестили Джереми, но никто никогда его так не называл, даже родители обращались к нему «Малыш», в глубине души надеясь, что он поймет намек. Уэнслидэйл с рождения казался человеком, умственное развитие которого соответствует годам сорока семи.
— Почему это их вдруг не бывает? — сказал Брайан, чье открытое веселое лицо покрывал несмываемый слой грязи. — Почему бы ведьмам не иметь своей газеты? Со всякими там новейшими заклинаниями и заговорами. Вот мой папа выписывает «Рыболова-спортсмена», а я зуб даю, что на свете больше ведьм, чем рыболовов.
— Она называется «Новости парапсихологии», — вставила Пеппер.
— Тогда это вовсе не ведьминская газета, — возразил Уэнслидэйл. — Моя тетя тоже такую выписывает. Там пишут про всяких призраков, и предсказателей, и таких типов, которые думают, что в прошлой жизни были королевой Елизаветой. На самом деле ведьм теперь нет. Люди изобрели лекарства и все такое и сказали ведьмам, что они больше не нужны, ну и начали сжигать их.
— Там могли бы печатать картинки с лягушками и разными колдовскими штучками, — сказал Брайан, которому было жаль расставаться с плодотворной темой. — Или… или обзоры о новых метлах. И колонки про кошек.
— А может, твоя тетя тоже ведьма, — заявила Пеппер. — Тайно. Днем она тетя, а по ночам колдует себе вовсю.
— Только не она, — хмуро сказал Уэнслидэйл.
— А еще рецепты всяких зелий, — гнул свое Брайан. — Новейшие способы утилизации лишних лягушек.
— Да заткнись ты, — сказала Пеппер.
Брайан фыркнул. Скажи это Уэнсли, и дело кончилось бы вялой дружеской потасовкой. Но трое уже давно поняли, что Пеппер не считает себя связанной неписаными правилами братских потасовок. Она брыкалась и кусалась с поразительной для одиннадцатилетней девочки физиологической меткостью. Кроме того, с одиннадцати лет перед ними замаячило досадное и смутное понимание того, что во время драки со старой доброй Пеппи в них разгораются страсти, с которыми они еще толком не научились управляться, — и это не говоря о змеино-быстрых ударах, способных свалить с ног даже Малыша-Каратиста.
Но дружить с ней было хорошо. Они с гордостью вспоминали случай, когда Джонсон Жиртрест и его банда стали дразнить их за то, что они водятся с девчонкой. Пеппер набросилась на них как фурия, так что мать Жиртреста в тот же вечер приходила жаловаться.
Пеппер считала его, здоровущего мужика, своим кровным врагом.
Пеппер обладала короткой огненно-рыжей шевелюрой, а лицо ее было не то чтобы усыпано веснушками — нет, его скорее можно было назвать одной большой веснушкой с редкими вкраплениями светлой кожи.
Вообще-то при рождении Пеппер назвали иначе: Пиппин Галадриель Луннодева. Этими именами ее наградили в ходе обряда, совершенного в топкой долине, в окружении трех хилых овец и протекающих полиэтиленовых вигвамов. Ее мать сочла валлийскую долину Пант-а-Ллона идеальным местом для Возвращения к Природе. (Через шесть месяцев, до смерти устав от дождя, комаров, мужчин, а также овец, уничтоживших сначала весь общинный урожай конопли, а потом и допотопный микроавтобус, она начала догадываться о том, почему весь ход человеческой истории определялся стремлением уйти от Природы как можно дальше, и в итоге вернулась в Тадфилд, приятно удивив этим дедушку и бабушку Пеппер, купила бюстгальтер и с глубоким вздохом облегчения записалась на курсы социологии.)
У ребенка, получившего имя Пиппин Галадриель Луннодева, есть только два пути, и Пеппер выбрала второй; трое Этих мужеска полу кое-что узнали о ее характере в первый же школьный день, на игровой площадке, когда им всем было по четыре года.
Они спросили, как ее зовут, и она, в невинности своей, ответила.
Потребовалось ведро воды, чтобы отделить зубы Пиппин Галадриели Луннодевы от ботинка Адама. Тогда же была разбита первая пара очков Уэнслидэйла, а свитер Брайана пришлось зашивать в пяти местах.
С тех самых пор Эти были неразлучны, а Пиппин навеки превратилась в Пеппер для всех, кроме своей матери и (только когда те набирались отчаянной смелости, а Эти находились почти за пределами слышимости) второй банды Тадфилда — Джонсонитов под предводительством Джонсона Жиртреста.
Адам барабанил пятками по стенке молочного ящика, служившего ему престолом; он прислушивался к перепалке со снисходительным видом короля, внимающего пустой болтовне придворных.
Он лениво жевал соломинку. Начиналось утро четверга. Впереди простирались каникулы, бесконечные и пустые. Их необходимо было чем-то заполнить.
Он пропускал разговоры мимо ушей, словно стрекотание кузнечиков, или, точнее, просеивал его, как пустую породу, следя за тем, не мелькнет ли в песке крупица золота.
— В воскресной газете писали, что у нас в стране тысячи ведьм, — сказал Брайан. — Они поклоняются Природе, питаются здоровой пищей и все такое прочее. Почему бы одной не оказаться здесь у нас? Пишут, что они захлестнули страну Волной Бессмысленного Зла.
— Неужели тем, что поклоняются Природе и едят здоровую пищу? — спросил Уэнслидэйл.
— Так написано.
Эти тщательно обдумали услышанное. Однажды — по инициативе Адама — они целый день, начиная с полудня, питались здоровой пищей. Вердикт был таков: можно запросто и даже очень хорошо прожить на здоровой пище, если заранее плотно позавтракать.
Брайан заговорщически подался вперед.
— А еще там говорилось, что они устраивают пляски без одежды, — добавил он. — Залезают на всякие холмы или на Стоунхендж и танцуют там совсем нагишом.
На сей раз они задумались еще более глубоко. Они как раз достигли того возраста, когда ребенок, взлетая по американским горкам жизни, уже почти поднялся на вершину полового созревания, и перед ним открывается новая перспектива — обрывистая колея, таинственные и ужасно волнующие повороты.
— Ха, — сказала Пеппер.
— Только не моя тетя, — повторил Уэнслидэйл, и чары рассеялись. — Точно не моя тетя. Она просто пытается пообщаться с дядей.
— Так он ведь умер, — сказала Пеппер.
— А она говорит, что он все равно может двигать рюмки, — ощетинился Уэнслидэйл. — А мой отец говорит, что он и умер-то от того, что слишком часто их двигал. Не понимаю, чего это ей так приспичило с ним поболтать, — добавил он. — Пока он был жив, они почти и не разговаривали.
— Это все некромантия, вот что, — сказал Брайан. — Точно как в Библии. Лучше бы твоя тетя бросила все это. Бог сильно против некромантии. И против ведьм тоже. За такие дела можно и в ад попасть.
Вожак, восседавший на тронном ящике, лениво шевельнулся. Адам собирался высказаться.
Все притихли. Адама в любом случае стоило послушать. Все они в глубине души понимали, что на самом деле их банда — вовсе не квартет, а трио под предводительством Адама. Но, предпочитая жить увлекательной, интересной и наполненной событиями жизнью, каждый из троих оценивал самое скромное положение в банде Адама выше, чем положение лидера в любой другой.
— Не понимаю, почему все так набросились на ведьм, — сказал Адам.
Эти переглянулись. Начало многообещающее.
— Ну, они губят урожаи, — сказала Пеппер. — Топят корабли. А еще предсказывают, что ты станешь королем, и всякое такое. Варят колдовские зелья с травами.
— Моя мама тоже заваривает травы, — сказал Адам. — Да и ваши тоже.
— Ну, эти-то травы правильные, — вставил Брайан, решив держаться роли знатока оккультных дел. — По-моему, сам Господь говорил, что мята и шалфей вполне себе полезные. С чего им быть плохими?
— А еще ведьмы могут так посмотреть на тебя, что ты сразу заболеешь, — заявила Пеппер. — Это называется дурной глаз. Вот так глянут на тебя, а ты и заболеешь, и никто не знает почему. А еще могут смастерить куклу в виде тебя, а потом утыкают ее булавками, а у тебя станут болеть те места, куда укололи куклу, — радостно добавила она.
— Ничего такого давно уже не бывает, — повторил Уэнслидэйл, человек здравомыслящий. — Ведь мы придумали Науку, а священники сожгли всех ведьм ради их же блага. Это называлось «испанская инквизиция».
— Тогда надо выяснить, точно ли она, в Жасминовом коттедже, на самом деле ведьма, и если точно, то сказать мистеру Пикерсгиллу, — решил Брайан. Мистер Пикерсгилл был викарием. Между ним и Этими существовал ряд разногласий — в частности, допустимо ли залезать на тисовое дерево посреди церковного двора, звонить в колокола, а потом убегать прочь.
— Не думаю, что это разрешено — жечь людей, — сказал Адам. — Иначе все вокруг только этим и занимались бы.
— Если ты верующий — то можно, — уверенно произнес Брайан. — Ведьма, которую сожгли, уже не попадет в ад, так что им стоило бы еще и спасибо за это сказать, если бы они понимали, конечно.
— Не могу себе представить, чтобы Пикер кого-нибудь сжег, — сказала Пеппер.
— Кто знает… — многозначительно протянул Брайан.
— Не станет же он взаправду сжигать их на настоящем костре, — хмыкнула Пеппер. — Скорее пожалуется их родителям, а те уж сами решат, нужен костер или нет.
Все с отвращением тряхнули головами, порицая падение нравов современных служителей церкви. Затем троица выжидающе посмотрела на Адама.
Они всегда смотрели на Адама выжидающе. Ведь именно он был генератором идей.
— А может, мы и сами справимся? — сказал он. — Кто-то же должен что-то делать, если вокруг ведьмы так и кишат. Мы могли бы устроить что-то вроде… местной охранной дружины.
— Ведьмоохранной дружины, — уточнила Пеппер.
— Нет, — отрезал Адам.
— Но мы не можем стать испанской инквизицией, — сказал Уэнслидэйл, — ведь мы же не испанцы.
— Да вовсе не обязательно для этого быть испанцем, — сказал Адам. — Спорим, она просто называется так — как яйца по-шотландски или американские гамбургеры. Надо, чтобы с виду она была испанской. Мы так и сделаем. И тогда все поймут, что это испанская инквизиция.
Наступила тишина.
Нарушило ее шуршание пустого пакетика из-под чипсов, которые всегда накапливались вокруг Брайана. Все взглянули на него.
— У меня есть афиша с боем быков, а на ней — мое имя, — медленно произнес Брайан.
Пришло и ушло время обеда. Новоиспанская инквизиция собралась снова.
Великий инквизитор критически взглянул на остальных.
— Это еще что такое? — требовательно спросил он.
— Ими прищелкивают, когда танцуют, — стал оправдываться Уэнслидэйл. — Моя тетя давным-давно привезла их из Испании. Называются вроде бы маракасы. Гляньте, на них нарисована испанская танцовщица.
— А почему это она танцует с быком? — спросил Адам.
— Ну надо же показать, что она испанка, — ответил Уэнслидэйл, и Адам одобрил маракасы.
Брайан и не обещал ничего сверх афиши с боем быков.
Пеппер притащила нечто вроде соусника, сплетенного из пальмового волокна.
— В нем подают вино, — вызывающе заявила она. — Мама привезла его из Испании.
— На нем нет быка, — придирчиво заметил Адам.
— А его там и не нужно, — парировала Пеппер, моментально приняв боевую стойку.
Адам колебался. Его сестра Сара и ее парень тоже ездили в Испанию. Сара привезла оттуда здоровенного лилового игрушечного ослика, который, несмотря на свое безусловно испанское происхождение, не соответствовал интуитивному представлению Адама о стиле испанской инквизиции. С другой стороны, парень Сары привез оттуда разукрашенный меч, якобы сделанный из толедской стали (которая, правда, почему-то гнулась, когда им пытались что-то проткнуть, и тупилась о бумагу). Проведя познавательные полчаса наедине с энциклопедией, Адам понял, что такой меч совершенно необходим инквизиции. Однако его тонкие намеки пока не подействовали.
В итоге Адаму пришлось взять с кухни несколько луковиц. Ведь их тоже запросто могли вырастить в Испании. Но даже Адам сознавал, что в качестве декорации для инквизиторских сборищ луковицы не вполне идеальны. Не ему было затевать споры о плетеной подставке для вина.
— Отлично, — сказал он.
— А ты уверен, что это испанские луковицы? — успокаиваясь, спросила Пеппер.
— Конечно, — сказал Адам. — Испанские луковицы. Они всем известны.
— А может, они из Франции, — упорствовала Пеппер. — Франция славится луком.
— Неважно, — заявил Адам, который был сыт луковицами по горло. — Франция — это почти то же самое, что Испания, и я не думаю, что ведьмы их различают, ведь они по ночам летают, в темноте. Для них все это — один большой континент. И вообще, если тебе не нравится, ты можешь устраивать свою собственную инквизицию.
Пеппер решила не перегибать палку. Ей была обещана должность Главного палача. В том, кто станет Великим инквизитором, сомнений ни у кого не было. Но Уэнслидэйла и Брайана не слишком вдохновляли отведенные им роли стражников.
— Вы же не говорите по-испански, — сказал Адам, который еще днем уделил минут десять просмотру испанского разговорника Сары, в романтическом порыве купленного ею в Аликанте.
— Это неважно, ведь на самом деле говорить надо по-латыни, — сказал Уэнслидэйл, тоже посвятивший часть дня изучению темы, даже немного более тщательному.
— И на испанском тоже, — твердо сказал Адам. — Инквизиция-то испанская.
— А я не понимаю, почему бы нашей инквизиции не стать британской, — сказал Брайан. — Чего ради, спрашивается, мы сражались с Испанской армадой — чтобы снова терпеть их вонючую инквизицию?
Эта мысль слегка волновала и патриотические чувства Адама.
— Я считаю, — сказал он, — начать надо с испанской, а когда освоимся, переименуем ее в британскую. А теперь, — добавил он, — Инквизиторская стража, отправляйтесь и доставьте нам первую ведьму, рог favor.
Новой обитательнице Жасминового коттеджа, рассудили они, придется немного подождать. Нужно начать с малого, а уже потом постепенно двигаться вперед.
— Сознайся, ты ведьма, oh lay? — вопросил Великий инквизитор.
— Да, — ответила шестилетняя сестренка Пеппер, напоминавшая золотоволосый мячик.
— Ты не должна говорить «да», надо сказать «нет», — прошипела Главный палач, пихая подозреваемую локтем.
— А что потом? — спросила подозреваемая.
— А потом мы будем тебя пытать, чтобы ты сказала «да», — объяснила Главный палач. — Я же тебе говорила. Это весело и совсем не больно. Hastar lar visa, — быстро добавила она.
Маленькая подозреваемая окинула штаб инквизиции пренебрежительным взглядом. Здесь определенно попахивало луком.
— Нет, — сказала она. — Я хочу быть ведьмой с бородавками на носу и с зеленой кожей, и чтобы у меня был котик, я назову его Черныш, и стану варить всякие зелья, и…
Главный палач, покачав головой, переглянулась с Великим инквизитором.
— Послушай, — в отчаянии сказала Пеппер, — никто не говорит, что ты не ведьма, тебе просто нужно сказать, что ты не ведьма. Зачем нам с тобой возиться, — строго добавила она, — если ты сразу же скажешь «да».
Подозреваемая задумалась.
— Но я хочу быть ведьмой, — захныкала она. Эти мужеска полу беспомощно переглянулись. Это было выше их понимания.
— Если ты скажешь «нет», — сказала Пеппер, — то сможешь забрать мою игрушечную конюшню из набора для Синди. Я ее и в руки не брала, — добавила она, яростным взглядом предостерегая соратников от каких-либо комментариев.
— И вовсе она не новая, — живо откликнулась ее сестра. — Я сама видела, совсем старая, и штука для сена сломана, и…
Адам внушительно кашлянул.
— Так ты ведьма, viva espana? — повторил он.
Малышка заметила выражение лица Пеппер и решила не рисковать.
— Нет, — заявила она.
По общему мнению, пытка удалась на славу. Единственная сложность теперь состояла в том, чтобы как-нибудь избавиться от предполагаемой ведьмы.
Становилось все жарче, и стражникам начинало казаться, что их дурачат.
— Не понимаю, почему мы с братом Брайаном должны за всех отдуваться, — сказал брат Уэнслидэйл, утирая пот со лба. — Я считаю, что пора ее отпустить, а самим попробовать самим. Benedictine ina decanter.
— Хочу еще! — потребовала подозреваемая, выливая воду из своих туфель.
Во время своих энциклопедических исследований Великий инквизитор пришел к выводу, что Британская инквизиция еще не вполне готова к повторному внедрению в обиход таких пыток, как «железная дева» и «стальная груша». Но изображения средневекового «позорного стула» наводили на мысль, что он прямо-таки предназначен для возрождения. Требовались лишь пруд, несколько досок и веревка. Эта комбинация всегда привлекала Этих, и они с легкостью нашли все три составляющие.
Подозреваемая уже позеленела до пояса.
— Как на качелях! — ликовала она. — Оп-ля!
— Если мне не дадут попробовать, я лучше пошел домой, — пробормотал брат Брайан. — Почему это веселиться должны одни только грешные ведьмы?
— Инквизиторов нельзя подвергать пыткам, — строго сказал Великий инквизитор, но особой убежденности в его голосе не было. Жарило все сильнее, инквизиторские наряды из старой мешковины воняли затхлым ячменем и кололись, отчего пруд выглядел вдвойне заманчиво.
— Ладно, ладно, — сказал он и обратился к подозреваемой: — Мы установили, что ты ведьма, все в порядке, больше не греши, а теперь поживей вылезай, а то у нас тут очередь. Oh lay, — добавил он.
— А что дальше? — спросила сестренка Пеппер.
Адам колебался. Сжигать ее на костре, рассудил он, слишком рискованно. Кроме того, она такая мокрая, что все равно не загорится.
К тому же он смутно предвидел грядущие вопросы по поводу грязных туфель и заляпанного ряской розового платьица. Но будущее было далеко — на дальнем конце длинного жаркого дня, полного досок, веревок и прудов. И оно могло подождать.
И вот будущее настало и отошло в прошлое — как свойственно всякому будущему, слегка обескураживающим образом: мистер Янг не стал утруждать себя лишними расспросами, а просто запретил Адаму смотреть телевизор, из чего следовало, что тому придется довольствоваться старым черно-белым телеком в спальне.
— Не понимаю, почему шланги запрещено подключать к водопроводу, — ворчал мистер Янг, выходя из дома вместе с женой. — Мы платим налоги, как все. А сад — просто пустыня Сахара. Удивительно, что в пруду вообще еще осталась вода. Я лично считаю, что во всем виноваты ядерные испытания. Вот когда я был ребенком, летом всегда стояла правильная погода. Лило как из ведра.
Адам, старательно сутуля плечи, слонялся по пыльной дорожке. Слонялся он мастерски. Он умел слоняться так, чтобы своим видом выводить из терпения благонамеренных обывателей. Он не просто горбился и волочил ноги. Нет, его тяжелая походка была полна скрытого смысла, она выражала боль и недоумение человека, чье бескорыстное стремление помочь окружающим вновь и вновь встречало на своем пути лишь препоны и нелепые придирки.
Толстый слой пыли покрывал кусты.
— И поделом им всем будет, когда ведьмы завладеют страной, запретят людям ходить в церковь да заставят всех есть здоровую пищу и плясать без одежды, — пробурчал он и пнул камешек. Хотя ему пришлось признать, что такая перспектива не кажется слишком уж пугающей, за исключением разве что здоровой пищи. — Дали бы нам нормально развернуться, так мы сотни ведьм нашли бы, — убеждал он сам себя, продолжая пинать камешек. — Уж, наверное, старика Такиминаду никто на старте не стопорил только из-за того, что какая-то глупая ведьма перепачкала платье.
За своим Хозяином послушно плелся Барбос. Конечно, такая жизнь несколько не соответствовала представлениям цербера о том, как будут проходить последние дни перед Армагеддоном, но она невольно начинала ему нравиться.
Его Хозяин ворчал:
— Спорим, даже викторианцы не заставляли людей смотреть черно-белые телики.
Внешность формирует характер. Стиль поведения, свойственный лохматой собачонке, заложен на генетическом уровне. Нельзя просто принять и остаться, чем ты был раньше, — врожденная мелкособачность неизбежно начнет вступать в свои права.
Он уже научился гонять крыс. Ничего лучше с ним еще не случалось.
— Поделом им всем, если нас победят Силы Зла, — ворчал Хозяин.
А ведь есть еще кошки, вспомнил Барбос. Его поразил вид огромной полосатой кошки из соседнего дома, и он попытался напугать ее до смерти старым добрым способом, который прежде безотказно действовал на грешников, — пылающим взглядом и грозным низким рыком. На сей раз дело кончилось тем, что он получил звонкую оплеуху, так что слезы брызнули. Кошки, рассудил Барбос, гораздо опаснее грешников. Он с нетерпением предвкушал новые стычки с этими тварями и планировал, как будет прыгать вокруг них, заливисто тявкая. Затея, конечно, рисковая, но не безнадежная.
— И пусть даже не суются ко мне, когда старый Пикер превратится в лягушку, тогда уж поздно будет, — бормотал Адам.
И в этот миг он осознал два обстоятельства. Во-первых, он очутился как раз возле Жасминового коттеджа. А во-вторых, оттуда доносился плач.
Слезы обычно вызывали у Адама сочувствие. Нерешительно помедлив, он осторожно заглянул за изгородь.
Сидевшей в шезлонге Анафеме, которая к тому времени извела уже полпачки бумажных салфеток, вдруг показалось, что над изгородью взошло растрепанное солнышко.
Адам, в свою очередь, решил, что она вряд ли ведьма. Какой должна быть настоящая ведьма, он представлял себе очень четко. Янги выписывали самую приличную из всех возможных воскресных газет, и потому сотни лет просвещенного оккультизма прошли мимо Адама. На лице сидевшей в саду женщины он не обнаружил ни крючковатого носа, ни бородавок, а главное — она оказалась молодой… более или менее. Этого для Адама было вполне достаточно.
— Привет, — сказал он, рассутуливаясь.
Она высморкалась и внимательно посмотрела на него.
Стоит описать, что именно она увидела. Взору Анафемы предстал, как она говорила позже, очень юный греческий бог. Или картинка из Библии, где праведный мускулистый ангел повергает кого-нибудь во прах. Внешность Адама явно не подходила двадцатому веку — лицо, обрамленное сияющими золотистыми локонами, и сложение, достойное резца Микеланджело.
Хотя тот, вероятно, снял бы с мальчика потрепанные кеды, потертые джинсы и грязную футболку.
— Ты кто такой? — спросила она.
— Я Адам Янг, — сказал Адам. — Мы живем здесь, в конце улицы.
— О-о! Да. Я слышала о тебе, — сказала Анафема, промакивая салфеткой глаза. Адам слегка приосанился. — Миссис Хендерсон сказала, что я тебя непременно встречу.
— Меня тут все знают, — сказал Адам.
— Она сказала, что тебе суждена виселица, — заметила Анафема.
Адам усмехнулся. Дурная слава хуже хорошей, но гораздо лучше бесславия.
— И добавила, что из Этих ты хуже всех, — сказала Анафема, чуть приободрившись. Адам кивнул. — А еще она предупредила меня: «Вы будьте с ними начеку, мисс, от Этих просто спасу нет. Адам Янг — сущий грешник, точно как его тезка».
— Почему ты плакала? — напрямик спросил Адам.
— Почему? Просто потеряла кое-что, — сказала Анафема. — Одну книжку.
— Если хочешь, я помогу ее найти, — любезно предложил Адам. — Я много знаю о книгах. Даже сам написал одну. Очень потрясную. Получилось почти целых восемь страниц. Об одном пирате, который стал знаменитым сыщиком. Я и картинки к ней нарисовал, — сообщил он и, расщедрившись, добавил: — Если хочешь, дам тебе почитать. Спорим, такой интересной ты никогда еще не теряла. Особенно тот кусок про звездолет, где динозавр нападает на ковбоев. Спорим, ты сразу плакать перестанешь. Вот Брайан ей очень обрадовался. Сказал, что никогда еще так не веселился.
— Спасибо; я уверена, что ты сочинил замечательную книжку, — сказала она, навеки завоевывая любовь Адама. — Но мою книгу искать не нужно — думаю, уже слишком поздно.
Она задумчиво взглянула на Адама.
— Ты, наверное, очень хорошо знаешь эти края? — спросила она.
— Вдоль и поперек, — подтвердил Адам.
— Ты не встречал здесь двух мужчин в большом черном автомобиле? — поинтересовалась Анафема.
— Это они украли твою книжку? — спросил Адам, вдруг загораясь жгучим интересом. Охота за международной шайкой похитителей книг стала бы достойным завершением дня.
— Не совсем. Но вроде того. Думаю, они не хотели этого делать. Они искали поместье, и я сегодня туда сходила, но там никто о них не знает. Там сегодня, кажется, случилось что-то вроде несчастного случая.
Она внимательно присматривалась к Адаму. Было в нем нечто особенное, но она никак не могла понять, что именно, — лишь не могла отделаться от ощущения, что с ним связано нечто важное, что его ни в коем случае нельзя терять из вида. Что-то в нем…
— А как называлась твоя книжка? — спросил Адам.
— «Превосходныя и Недвусмысленныя Пророчества Агнессы Псих, Ведьмы».
— Ведь мы — что?
— Ничего. Ведьма, как в «Макбете», — пояснила Анафема.
— А-а, это я смотрел, — сказал Адам. — Жутко интересно, как жили все эти короли. А что в них такого превосходного?
— «Превосходные» значит «верные», или «безошибочные».
Да, определенно в нем было нечто странное. Какая-то сдержанная сила. Казалось, в его присутствии все остальное, и даже пейзаж вокруг, становится просто фоном.
Она жила здесь около месяца. И за это время не обменялась, наверное, и дюжиной слов с местными жителями, за исключением миссис Хендерсон, которая теоретически должна была приглядывать за коттеджем и уж, наверное, не упускала ни малейшей возможности порыться в ее вещах. Анафема охотно позволяла местным считать, что она художница. Городок был как раз из тех, от которых художники без ума.
Здесь и правда было чертовски красиво. Природа в окрестностях городка казалась идиллически роскошной. Если бы Тернер и Ландсир встретились за кружкой пива с Сэмюелем Палмером, чтобы сообща написать идеальный пейзаж, а потом еще попросили Стаббса добавить лошадей, им и то вряд ли удалось бы создать нечто более прекрасное.
Очень печально — ведь именно здесь все и должно случиться. По крайней мере, согласно пророчествам Агнессы. Которые Анафема умудрилась потерять. У нее, конечно, оставались карточки, но разве их можно сравнить с книгой?
Если бы Анафема могла полностью владеть собой — а в присутствии Адама никто не мог полностью владеть собой, — она заметила бы, что все попытки понять его наталкиваются на непреодолимую преграду, с которой мысли просто скатываются, как капли воды с гусиных перьев.
— Блеск! — сказал Адам, который уже прокручивал в уме возможные выгоды от превосходных и недвусмысленных пророчеств. — Может, там предсказано, кто станет победителем в Больших скачках?
— Нет, — сказала Анафема.
— А про звездолеты там есть?
— Немного, — сказала Анафема.
— И про роботов? — с надеждой спросил Адам.
— К сожалению, нет.
— Ну и что в них тогда превосходного? — разочарованно сказал Адам. — Что это за будущее без роботов и звездолетов?
Три ближайших дня, мрачно подумала Анафема. Вот и все будущее.
— Хочешь лимонада? — сказала она вслух.
Адама одолевали сомнения. Наконец он решил взять быка за рога.
— Послушай, ты извини за вопрос, я не в обиду спрашиваю, но — ты случайно не ведьма? — спросил он.
Анафема прищурила глаза. Вот, значит, что вынюхивала миссис Хендерсон.
— Некоторые люди могли бы так выразиться, — сказала она. — Но на самом деле я оккультист.
— А-а… Отлично. Тогда все в порядке, — повеселев, сказал Адам.
Она оглядела его с головы до ног.
— Ты знаешь, кто такие оккультисты, не так ли? — спросила она.
— Само собой, — уверенно сказал Адам.
— Что ж, раз тебе полегчало, — сказала Анафема, — пойдем. Я и сама не откажусь от лимонада. И скажи-ка мне… Адам Янг?
— Да?
— Ты сейчас подумал: «С моими глазами все нормально, незачем их так разглядывать», верно?
— Кто, я? — с виноватым видом спросил Адам.
С Барбосом возникли сложности. Он решительно не желал заходить в дом. Глухо ворча, он жался к нижней ступеньке крыльца.
— Ну давай же, глупая собака, — сказал Адам. — Это же старый Жасминовый коттедж. — Он смущенно посмотрел на Анафему. — Обычно он сразу делает все, что я скажу.
— Оставь его в саду, — предложила Анафема.
— Нет, — сказал Адам. — Он должен делать, что велено. Я об этом читал. Дрессировка — это очень важно. Там написано, что любую собаку можно приучить слушаться. Папа разрешил его оставить, только если я воспитаю его как следует. Давай, Барбос. Иди в дом.
Пес заскулил и бросил на Адама умоляющий взгляд. Куцый хвостик пару раз ударил по земле.
Голос его Хозяина.
С трудом, неохотно, словно против штормового ветра, он заполз на крыльцо.
— Ну вот, — с гордостью сказал Адам. — Молодец.
И очередная частица Ада в церберовой душе сгорела дотла…
Анафема закрыла дверь.
Над дверью Жасминового коттеджа всегда висела подкова, которую его первый владелец повесил здесь сотни лет назад; в те времена свирепствовала Черная смерть, и он решил использовать все способы защиты, какие знал.
Подкова давно проржавела и едва проглядывала из-под этого векового грима. Поэтому ни Адам, ни Анафема не обратили на нее внимания и не заметили, как она раскалилась добела и вновь начала охлаждаться.
Какао Азирафаэля едва не заледенело.
Тишина в комнате лишь изредка нарушалась шелестом страниц.
В двери то и дело стучали: это перспективные клиенты книжного магазина «Интимная жизнь», расположенного по соседству, ошибались входом. Азирафаэль не обращал на них внимания.
Но пару раз они едва не заставили его чертыхнуться.
Анафема не успела как следует обжиться в Жасминовом коттедже. Большая часть ее имущества валялась грудой прямо на столе. Выглядела эта куча завлекательно — словно жрец-вудуист совершил набег на склад научного оборудования.
— Класс! — сказал Адам и зарылся в оккультную груду. — Что это за штуковина на трех ногах?
— Теодолит, — ответила Анафема из кухни. — Чтобы определять, где проходят лей-линии.
— А что это за линии? — спросил Адам.
Она объяснила.
— Ух ты, — сказал он. — И что, они?..
— Да.
— Прямо тут, повсюду?
— Да.
— А я их никогда не видел. С ума сойти, вокруг столько силовых линий, а я и не видел.
Адам редко слушал кого-то, но впечатления последних двадцати минут были самыми потрясающими в его жизни — по крайней мере в его сегодняшней жизни. В доме Янгов никто не стучал по дереву и не бросал соль через плечо. Единственной уступкой сверхъестественному была неубедительная сказочка о том, будто Санта-Клаус приносит подарки через дымоход.
До сих пор он и понятия не имел ни о каких оккультных явлениях, кроме Праздника урожая. И теперь его сознание впитывало слова Анафемы, точно промокашка воду.
Барбос лежал под столом и рычал. Он начинал серьезно сомневаться в себе.
Анафема верила не только в лей-линии, но еще и в тюленей, китов, велосипеды, тропические леса, зерновой хлеб, бумагу из макулатуры, белых южноафриканцев из Южной Африки и американцев откуда угодно, включая Лонг-Айленд. Она никак не классифицировала свои верования; все они сплавились в одну огромную и целостную веру, в сравнении с которой религия Жанны д'Арк казалась досужей болтовней. По шкале передвижения гор вера Анафемы достигала как минимум полуальпа.
Прежде Адаму не доводилось слышать даже словосочетание «окружающая среда». Тропические леса Южной Америки были для Адама закрытой книгой, причем даже не из макулатурной бумаги.
Адам перебил Анафему только один раз — чтобы выразить солидарность с ее взглядами на атомную энергетику:
— Я как-то был на одной атомной станции. Такая тоска! Ни тебе зеленого дыма, ни трубочек с растворами. Люди притащились в такую даль, чтобы посмотреть, как булькают трубочки, а им показывают каких-то типов, у которых даже скафандров нет.
— Трубочки начинают булькать после ухода посетителей, — мрачно сказала Анафема.
Адам недоверчиво хмыкнул.
— Будь моя воля, я бы давно запретила эти атомные станции.
— И поделом им, раз они не булькают, — сказал Адам.
Анафема кивнула. Она все еще пыталась разобраться, что же так удивляет ее в Адаме, и наконец поняла.
У него не было ауры.
Анафема мастерски разбиралась в аурах. Стоит приглядеться, и вот они. Аура выглядит как слабое сияние вокруг головы, и, согласно одной из книг Анафемы, его цвет говорит о здоровье и благополучии человека. Аура есть у каждого. У заурядных, ограниченных людей она туманна и зыбка, но у широких, творческих натур может простираться на несколько дюймов от тела.
Анафеме не приходилось слышать о людях без ауры, но она никак не могла разглядеть свечение вокруг головы Адама. Однако он выглядел бодрым, воодушевленным и уравновешенным, как хорошо отлаженный гироскоп.
— Наверное, переутомилась, — подумала она.
Так или иначе, она получила большое удовольствие, встретив столь благодарного слушателя, и даже дала ему почитать несколько экземпляров «Вестника Водолея» — журнальчика, издаваемого ее приятелем.
Этот журнал изменил жизнь Адама. По крайней мере, на один день.
К удивлению родителей, Адам рано пошел спать и, забравшись под одеяло с фонариком, журналами и пакетиком лимонных леденцов, читал до глубокой ночи. Время от времени из его яростно жующего рта вырывалось: «Класс!»
Когда сели батарейки, Адам вылез из укрытия в потемневшую комнату и улегся, заложив руки за голову. Казалось, он наблюдал за подвешенной к потолку эскадрильей истребителей из «Звездных войн». Они слегка покачивались на ночном ветерке.
На самом деле Адам их не видел. Воображение разворачивало перед его глазами яркую панораму, где, словно на ярмарочной площади, бурлила жизнь.
Да уж, это вам не тетушка Уэнслидэйла с ее рюмками. Это настоящий оккультизм.
Кроме того, Анафема пришлась ему по душе. Конечно, она была ужасно старой, но если Адаму кто-то приходился по душе, то ему хотелось сделать этого человека счастливым.
Он принялся размышлять, как можно осчастливить Анафему.
Раньше считалось, что изменить мир способны лишь мощные бомбы, сумасшедшие политики, сильные землетрясения или великие переселения народов, но в наши дни столь устаревшего мнения придерживаются лишь люди, совершенно не знакомые с современной наукой. Согласно теории хаоса, мир изменяют мелочи. Взмахнула бабочка крыльями в джунглях Амазонки — и половину Европы снес ураган.
Где-то в засыпающем сознании Адама пролетела бабочка.
Возможно, Анафеме удалось бы — а может, и нет — разобраться, в чем дело, если бы ей открылась очевиднейшая причина того, почему она не смогла увидеть ауру Адама.
По этой же причине люди, стоящие на Трафальгарской площади, не могут увидеть Англию.
Сигналы тревоги затихли.
Конечно, нет ничего особенного в том, что в диспетчерской атомной станции сработала сигнализация. Это случается постоянно. Ведь там находится множество приборов, чьи важные показания можно и не заметить, если они не станут хотя бы попискивать.
А начальником смены на атомной станции должен быть уравновешенный, опытный, хладнокровный человек — такой, который в случае опасности уж точно не помчится, срезая углы, заводить свою машину. Такой, которого невольно представляешь себе с трубкой в зубах, даже если он вообще не курит.
Ситуация в диспетчерской достигла критической точки в три часа ночи. Обычно это приятное, спокойное время, когда дежурный мается от безделья, заполняет вахтенный журнал да слушает отдаленный рев турбин.
Но сегодня была необычная ночь.
Гораций Гендер посмотрел на мигающие красные лампочки. Затем — на показания приборов. Потом — на лица коллег. И наконец, поднял глаза к большому циферблату в дальнем конце помещения. Четыреста двадцать практически безопасных и почти бесплатных мегаватт покидали станцию. Другие приборы показывали, что эти мегаватты ничто не производило.
Он не воскликнул: «Что за чертовщина?» Он не воскликнул бы так, даже если бы стадо овец со скрипками проехало мимо него на велосипедах. Ответственный инженер так не выражается.
А сказал он вот что:
— Альф, позвони-ка ты начальнику станции.
Прошло три очень суматошных часа, полных звонков, телексов и факсов. Двадцать семь человек, один за другим, были спешно подняты с постелей и, в свою очередь, подняли еще пятьдесят три души, поскольку любому человеку, охваченному паникой в четыре утра, жизненно важно знать, что он не одинок.
В любом случае, чтобы отвинтить крышку ядерного реактора и заглянуть внутрь, нужно получить уйму начальственных разрешений.
Их получили. Отвинтили крышку. И заглянули внутрь.
Гораций Гендер сказал:
— Должно же быть разумное объяснение. Пятьсот тонн урана не могли просто встать и уйти куда глаза глядят.
Измерительный прибор в его руке должен был бы заходиться визгом. А вместо этого он лишь изредка равнодушно пощелкивал.
На том месте, где до сих пор находился реактор, было пусто. Там можно было бы сыграть партию в сквош.
В самом центре на чистейшем холодном полу одиноко лежал лимонный леденец.
Снаружи, в похожем на пещеру турбинном зале, продолжали реветь машины.
А в сотне миль от них Адам Янг, не просыпаясь, перевернулся на другой бок.
