Глава шестая
Братец Жак, вы спите?
Ну что ж, говорю я, вот и декабрь прошел, и январь, а февраль с мартом поджидают своей очереди, а я из тех растений, что не выносят стужи. Хотите взглянуть на мои ноги? Тогда я говорю: заходите. Внутри так уютно и тепло, что сразу же хочется раздеться до нижней рубашки да так и ходить. Всего каких-то пара недель, и продуваемые ветрами перекрестки будут совершенно забыты, и даже вид промокшего под дождем пальто будет казаться чем-то удивительным.
Каролина Отеро. Мои дни и ночи
После осмотра места преступления нас отвели в другую залу и попросили подождать. Инспектор ле Виллар, казалось, был удивлен нашим самообладанием.
Я заняла себя тем, что стала делать наброски обнаруженных нами на месте преступления отпечатков ног в своей крошечной записной книжке.
– Четыре вида следов, – отметила я. – Довольно элегантные домашние туфли. Затем следы большого размера, должно быть, мужские, щегольски сужаются в районе каблука и носа. Также имеется массивный отпечаток, по форме напоминающий бок бутылки. И множество следов мужских ботинок, все одинаковой формы, хоть и разного размера.
Ирен кивала, изучая наброски из-за моего плеча:
– Дамы, полицейские в своих стандартных форменных ботинках, и двое мужчин: один хорошо обут, а другой – плохо.
– И что плохо обутому человеку делать в таком месте?
– Отличный вопрос, Нелл. Нужно узнать, не вызывали ли сюда доктора, хотя это сомнительно. Чиновники наводнят место преступления только после того, как наше высокопоставленное лицо окажется далеко от этой бойни.
Ее последние слова вдруг заставили меня оторваться от символического микроскопа, через который мой разум взирал на мир, и увидеть картину реальности во всем ее масштабе. При этом желудок у меня рванулся к горлу, а голова закружилась.
Единственным спасением было снова сосредоточиться на том, что я делала в данный момент. Не оттого ли меня привлекает рукоделие, подумалось мне.
Я решилась на куда более трудную задачу: сделать набросок кресла цирюльника.
Ирен изучила плод моих усилий:
– Просто замечательно.
– С чего это ты вдруг расщедрилась на похвалу?
Подруга поджала губы.
– Ты действительно отлично справилась, дорогая.
– Обычно ты лишь бросаешь мне «хорошо, Нелл», будто щенка хвалишь.
Она устало рассмеялась:
– Виновата! Признаю, что недооценивала тебя. Но ведь ты не росла в Америке, где процветают грубость и жестокость.
– А, ты про краснокожих индейцев?
– Я про белых дьяволов.
– Разве это не название пьесы британца Уэбстера?
– Как всегда, ты права, Нелл. Но я всего лишь хочу сказать, что ты не так часто сталкивалась с темной стороной жизни, как, например, я или Пинк…
– Это дитя!
Ирен посмотрела на меня так пристально, что я покраснела.
– Она взрослая не по годам, – пробормотала я.
– Возможно, ей пришлось повзрослеть раньше времени, – ответила примадонна и добавила рассеянно, словно разговаривала сама с собой: – Уж он-то наверняка довел бы дело до конца. Нет смысла видеть знаки, если не умеешь их читать.
Я не стала спрашивать, кого Ирен имела в виду.
– Игольник все еще у нас, как и его содержимое, – утешила я ее, доставая футляр из кармана.
– Содержимое, которое кажется мне очень знакомым, хотя я уверена, что видела его в иной форме.
Нахмурившись, Ирен взяла покрытый эмалью футляр и пересела к столику из белого мрамора, на котором стояла лампа с большим абажуром. Открыв игольник, она вытряхнула светло-коричневые кусочки на ослепительно сверкающий мрамор.
– Крошки, как ты и говорила, – заметила я, подходя к импровизированной лаборатории. – Но зачем кому-то понадобилось есть в той комнате?
– Крошки иногда прилипают к обуви ранее, а потом осыпаются на пол на месте убийства.
– Тогда их могли принести с собой несчастные жертвы.
Я поспешила прогнать воспоминание о женских ногах, одной из немногих оставшихся в кресле узнаваемых частей тела, на которые до сих пор были надеты съехавшие шелковые чулки и атласные туфли с вышивкой. Мне вспомнились туфельки Золушки, а потом сказка братьев Гримм о королеве, которая не могла снять башмаки с окровавленных ног и вынуждена была танцевать, пока не упала замертво.
Ирен снова поднесла к лицу мое пенсне на манер лорнета, пристально разглядывая одну из крошек:
– Коричневое и рассыпчатое, но на хлеб не похоже. Что же это мне напоминает? Ну ладно. – Мизинцем она загнала крошки обратно в украшенный восточным орнаментом футляр для иголок, который я снова про себя назвала «etui». Сама мысль о том, что мой скромный игольник служит хранилищем для улики с места преступления, вызывала у меня дрожь. – Полиция права в одном, – произнесла Ирен.
Я ждала, когда она продолжит говорить.
– Они не смогут разобраться в том, что здесь произошло, пока не осмотрят тела в морге.
– То есть нам не придется?..
– Осматривать останки самим? Полиция нам и не позволит, а что касается нашего анонимного… мм, клиента, то ему наше мнение на этот счет будет неинтересно.
Ирен выпрямилась и машинально прикрутила фитиль лампы, как мы обычно делали из соображений экономии в Нёйи, где масло для ламп привозилось и расходовалось бочонками.
Но здесь, посреди окружавшего нас роскошного упадка, ее жест был не более чем инстинктивной попыткой приглушить яркий свет и сгладить резкие тени, делавшие комнату похожей на черно-белую иллюстрацию к сенсационной статье в газете.
– Что ты знаешь об убийствах, совершенных Джеком-потрошителем в Лондоне, Нелл? – спросила она.
Чувствуя себя виноватой, я начала говорить. Мне вспомнилось, что ту же вину я ощущала несколько часов назад (хотя сейчас казалось, будто с того момента прошли годы), когда обрадовалась отсутствию Годфри и нашему с Ирен уединению.
Воистину, сейчас мы с ней были совсем одни.
И еще я чувствовала себя виноватой потому, что прошлой осенью испытывала непреодолимый интерес касательно серии зверских убийств, происходивших в городе, который сама я покинула лишь за несколько месяцев до того. Любопытство было столь велико, что я буквально поглощала все англоязычные газеты, попадавшие мне в руки. К моему удовольствию, Годфри регулярно покупал прессу, чтобы быть в курсе новостей политики и юриспруденции. Немудрено, что после стольких черно-белых набросков отвратительных сцен из Уайтчепела, виденных мной в газетах, теперешнее место преступления представлялось мне словно нарисованным углем на дешевой серой бумаге.
– Я спрашиваю только потому, – сказала Ирен, – что, признаться, не слишком интересовалась этой историей: просто порадовалась, что мы вовремя уехали из злополучного города.
– Значит, ты не в курсе? – Такое случалось не часто. Хотя я подозреваю, что Ирен вообще не интересовалась газетами, если только речь в статьях не шла о ее успехах. – А я везде натыкалась на истории о тех зверствах. Поистине их совершал безумец. Случалось, его почти ловили, но каждый раз ему удавалось ускользнуть, словно людоеду из страшной сказки, поедающему детей, с той только разницей, что тех женщин, его жертв, никто не назвал бы невинными. Не имеющая причин, бессмысленная жестокость. Совершенно не в духе Англии.
– Разве? – Взгляд Ирен пронизывал меня насквозь. – Тогда что ты скажешь о Балаклаве? Или о Майванде?
– Ну, то было во время войны. Мужчины убивают мужчин, привычное дело. А те бедные женщины, кем бы они ни являлись, были беззащитны.
– И бедны в прямом смысле слова, – вздохнула Ирен и протянула мне игольник: – Пускай пока побудет у тебя. Нам пора снова наведаться к Пинк. Теперь, когда мы увидели все собственными глазами, она сможет быть с нами более откровенной.
– Почему ты так считаешь?
– Совместно пережитые испытания сплачивают даже незнакомцев.
– И зачем, скажи, нам сплачиваться с той, кто избрал путь к погибели?
Ирен наклонилась к моему уху и прошептала, делая ударение на каждом слове:
– Потому что мы можем помочь ей сойти с этого пути, Нелл. Разве это не благородная цель?
– Но тогда нам придется иметь дело с падшей женщиной…
– А как же ей спастись, если даже праведники не желают с ней яшкаться?
– Полагаю, никак. Но мы подвергнемся разным искушениям…
– Ты хочешь сказать, что праведность слаба?
– Я хочу лишь сказать, что порок заразителен.
– Как и безразличие! – возразила Ирен. – Я знаю одно: если нам удастся выяснить, почему кто-то убил этих женщин таким зверским образом, мы гораздо лучше поймем категории греха и добродетели.
– Ох, у меня голова идет кругом! Не место нам здесь. Нельзя нам копаться в этих отвратительных вещах и, уж конечно, нельзя поощрять совсем юное создание жить безнравственной жизнью.
Ирен отстранилась, строго глядя на меня:
– Само это место безнравственно, уверяю тебя, Нелл. – При виде моего смятения она смягчилась: – Девочке будет полезно поделиться с нами кошмаром, который она пережила. Как знать, может, это несчастье излечит ее от ее роскошного порока, – добавила она сухо.
– Ты права. – Приободрившись, я поспешила вслед за Ирен. – Одна из теорий касательно Джека-потрошителя заключалась в том, что своими нападениями он старался отвадить женщин от их ужасной профессии.
– Думаю, ежегодная рента возымела бы больший эффект, – бросила через плечо подруга. – Как удачно, что ты знакома с предыдущими деяниями этого монстра.
Это был один из тех случаев, когда реплика примадонны выглядела обоюдоострой, как самый смертоносный меч, хотя я не понимала ни причины ее желчности, ни того, кому она адресована – Джеку-потрошителю или мне.
За все время нашего отсутствия Пинк не сдвинулась с места. Она вполне могла сойти за портрет, который и напоминала, когда мы впервые ее увидели.
Девушка подняла голову навстречу нам, и я вдруг поняла, что наши сожженные аммиаком ноздри уже не улавливают зловонного запаха скотобойни, пропитавшего нашу одежду.
Бедняжка закрыла лицо руками:
– Вы видели!..
– Все, что смогли разобрать, – кивнула Ирен, садясь в свое прежнее кресло.
– Вы обе там были? – спросила Пинк, выглядывая поверх все еще прижатых к лицу ладоней, как делают иногда балованные дети. Она с недоверием уставилась на меня.
– Обе, – подтвердила я. – Не только тем, кто курит, хватает смелости встретиться лицом к лицу со смертью.
– Но с курением все выглядит намного драматичнее, – не преминула вставить Ирен, как раз доставая сигарету и поднося к ней спичку. – Например, закурить сигару – обычное дело перед расстрелом.
Ее манипуляции отвлекли Пинк. На самом деле девушка была очаровательной, и мне с трудом верилось, что она столь безнадежно испорчена. Потом я с удовольствием подумала, что дым сигареты Ирен перебьет все остальные неприятные запахи, принесенные нами в комнату.
– Вы – самый драматичный человек из всех, кого я знаю, мадам! – пылко воскликнула Пинк. – Я так понимаю, что вы и мисс… Фоксли…
– Хаксли, – поправила я.
– Я так понимаю, что вы обе и раньше видели свежие трупы?
– И свежие, – согласилась Ирен, – и не очень. Не так ли, Нелл?
– Всего дважды, – отозвалась я. – И очень надеюсь на этом остановиться.
– Что ж, – продолжила Пинк, – вы держитесь молодцом. Думаю, я и сама не настолько раскисла бы, случись мне вместо востока отправиться на запад и собственными глазами увидеть жизнь фронтира. Приношу свои извинения, дамы, что вела себя как увядшая фиалка.
Я и сама завяла как фиалка, услышав расцвеченную американизмами речь молодой женщины. Но даже после этого она все еще казалась мне слишком спокойной и хорошо воспитанной для распутницы.
– Я бы испугалась за вас, не раскисни вы от такой картины, – возразила Ирен. – Но расскажите, почему вы решили поехать на восток, и как получилось, что вы занимаетесь подобным ремеслом? – Примадонна задавала вопросы так непринужденно, будто болтала с портнихой, а не с пересекшей полмира женщиной легкого поведения.
– Я была тринадцатым ребенком в семье, где было пятнадцать детей, – начала Пинк.
– Святые угодники! – воскликнула я. – Пятнадцать!
Девушка продолжала, пропустив мою реплику мимо ушей:
– Отец умер, когда мне было всего шесть, а моя мать, прежде уже похоронившая одного супруга, снова вышла замуж, чтобы спасти от нищеты шестерых детей, которых она нажила с моим отцом. Хоть папаня и был по профессии судьей, он покинул нас без завещания, и все его имущество было поделено между родичами. Матери же достались кое-какая мебель, лошадь с повозкой, корова да одна из собак, так что, ясное дело, прокормить такое «наследство» было еще труднее, чем ораву детей.
– Значит, вы оправдываете свое ремесло бедностью, – предположила я скорее сочувственно, чем осуждающе.
Но мое великодушие пропало втуне. Карие глаза Пинк потемнели от гнева:
– Ничего я не оправдываю и ни за что не извиняюсь! – Она снова перевела взгляд на Ирен и уже спокойно продолжила: – Года через три после смерти отца нам пришлось продать и лошадь, и телегу, и корову. А еще у нас появился отчим – ветеран гражданской войны.
– Чудесно, – снова перебила я в надежде на счастливый (и скорый) конец истории. – Солдат – лучший пример для сироток. Дядя одной из моих воспитанниц – некоторое время я работала гувернанткой – воевал в Афганистане и вернулся оттуда настоящим героем.
Пинк одарила меня бесстрастным взглядом:
– Джек Форд был злобным неотесанным пьянчугой. Сам не приносил домой ни цента, а маму вечно попрекал деньгами и называл ее такими словами, о существовании которых ни одна английская леди знать не знает. А однажды, в канун Рождества, когда мать повела нас в церковь против его воли, Джек угрожал пристрелить ее на месте.
– Военная жизнь идет на пользу не всем мужчинам, – запинаясь, пробормотала я.
– Но скоро этому пришел конец, не правда ли? – спросила Ирен.
– Откуда вы знаете?
– Подобные истории непременно заканчиваются кровавым убийством. А ваша история, я полагаю, как раз с убийства и началась.
Пинк передернула плечами:
– Как-то за ужином, месяцев через девять после того Рождества, он снова взбесился: опрокинул на пол кружку кофе…
Мне подумалось, что никто в здравом уме не обвинит человека, разлившего столь гадкий напиток, но я промолчала.
– …швырнул в маму кость и вытащил из кармана пистолет. Мы с братишкой Альбертом вскочили, чтобы преградить ему путь и дать матери возможность убежать с остальными детьми.
– И вы еще сетуете, что не пожили на Диком Западе, – горестно заметила я.
Еще один ничего не выражающий взгляд:
– Единственные дикие существа в Пенсильвании – это индюшки, мисс Хаксли.
Казалось, я не могла и рта открыть, чтобы не вызвать раздражение этой молодой женщины со столь грубыми манерами, поэтому я воздержалась от ответа.
– Их браку наступил конец, – предположила Ирен.
– Точно. – Щеки Пинк приобрели тот же розовый оттенок, что и ее платье. – Джек Форд наглухо забил гвоздями двери и окна первого этажа, так что в дом можно было попасть только по приставной лестнице. Когда неделю спустя матери удалось пробраться внутрь, вся домашняя утварь оказалась поломана и разбита. Маме не оставалось ничего иного, как пойти на крайние меры. Подать прошение о разводе.
Я ахнула. Да, я обещала себе больше не встревать в разговор, но развод являлся скандалом такого немыслимого масштаба, что должен быть потрясти даже захолустный городок в Пенсильвании.
Пинк и ухом не повела, словно привыкла к подобной реакции за прошедшие годы.
– На процессе я выступила свидетельницей, как и Альберт.
– Сколько же вам было лет? – спросила Ирен.
– Достаточно. Мне исполнилось четырнадцать. Материно прошение стало одним из пятнадцати прошений о разводе, заслушанных в округе в том году, но только пять из них были поданы женщинами. Соседи под присягой подтвердили, что Джек Форд был вечно пьян, никогда не приносил в семью денег, поломал всю мебель в доме, ругал и проклинал мою мать, угрожал ей заряженным пистолетом, а также бил ее – или, как они выразились, «применял насильственные действия». Они также заявили, что она всегда стирала и гладила его рубашки – причем мне не раз случалось видеть, как отчим швыряет только что выстиранные рубашки на пол, топчет их или поливает водой, чтобы ей пришлось все начать сначала, – что мама на свои деньги покупала ему белье и ему слова против не сказала, как бы плохо он с ней ни обращался. – Ее тон становился все более едким. – Развод она получила, но все равно это был такой позор, что ей пришлось уехать из города.
– А вы, Пинк? – тихо спросила Ирен.
– Я решила, что сама выберу свой путь, и замужество в мои планы не входило.
Я было открыла рот, чтобы указать ей на тот очевидный факт, что, занявшись своим аморальным ремеслом, она, по сути, «вышла замуж» за многих мужчин, но Ирен так выразительно посмотрела на меня, что мне пришлось притвориться, будто я зеваю – реакция, которой история юной Пинк никак не заслуживала.
Впрочем, на меня все равно никто не обращал внимания.
– Поистине печальная повесть, – сказала Ирен примирительно. – Теперь мы знаем, что с ранних лет вам приходилось подмечать и запоминать подробности жестоких событий. А сейчас прошу вас в точности описать нам то, что здесь произошло, не опуская ни малейшей детали, ни единого впечатления. В конце концов, все мы женщины и знаем, как нелегко порой приходится в этой жизни, – добавила она в конце со значением.
– Да. Мы все – женщины. – Кажется, эта фраза придала девушке сил. – Все было вот как: поскольку я тут совсем недавно, то решила прогуляться по дому, чтобы немного освоиться.
– Значит, вас не ждали специально в той комнате?
– О нет, от меня вообще ничего не ждали, только велели переодеться (мне помогала французская горничная) и ждать последующей проверки… Но я всегда была нетерпеливой.
– Я тоже, – заметила Ирен.
– Терпение – высшая добродетель, – не удержалась я.
Пинк посмотрела на меня:
– Может быть, в вашей профессии, если она у вас есть. Но не в моей.
Девушка стала очевидно смелее с момента нашего возвращения.
Она возобновила свой рассказ, обращаясь исключительно к Ирен:
– Так вот, я осматривалась, заглядывая в разные помещения: старалась составить представление о том, как тут все расположено. Потом я попыталась открыть дверь в ту комнату.
– Попытались?
– Да, мадам! Сначала она не поддавалась: ручка никак не хотела поворачиваться. Но я толкнула сильнее, и дверь распахнулась, как по волшебству.
– Вам удалось определить, почему дверь не открылась с первого раза?
– Нет, я забыла обо всем, как только переступила порог. Я из Западной Пенсильвании и не раз бывала на скотном дворе, но такой вони не припомню.
– Разве что в мясных рядах, – пробормотала я.
– О, туда я больше ни ногой. Вся эта свиная требуха…
– Это обычный рынок, где торгуют честные люди, – возразила я.
В моих словах ей послышался намек, и щеки девушки залились пунцовым цветом. Я вдруг поняла, почему ей дали такое прозвище.
– Обойдусь без нотаций, – резко проговорила мисс Пинк. – Я сама себе хозяйка и готова на все, чтобы выжить.
– И вы уже делали это «все»? – небрежно спросила Ирен. – Здесь?
Румянец на щеках Пинк стал еще ярче.
– Вас это не касается, миссис Адлер Нортон. Хотя на самом деле меня только успели ознакомить со здешними правилами, прежде чем я приступлю к работе. Я просто хотела сориентироваться в планировке, осмотреться. Я не рассчитывала обнаружить такой кошмар, хотя поначалу вообще не поняла, что к чему.
– Комната была освещена?
– Да, было светло как днем. Если бы не запах… впрочем, я почти сразу же увидела кровь и поняла…
– Что вы поняли?
– Что это его рук дело. Потрошителя. Из-за способа, каким он разделал тела тех двух женщин, буквально расчленил.
– Вы хорошо все осмотрели?
– Я прокралась на цыпочках как можно ближе, чтобы только не… ну, чтобы меня не стошнило. На самом деле там мало что можно было разобрать.
– К нашему счастью. – Ирен затушила вторую изящную сигарету рядом с первой. – Мне хотелось бы, чтобы вы поехали с нами.
– К вам домой?
Увидев возможность спасти заблудшую душу, я ринулась в бой:
– Мы живем в премилом коттедже, в Нёйи – деревушке недалеко отсюда. Конечно, это только во Франции наш дом считается коттеджем, тогда как в Англии его назвали бы загородным особняком. У нас живут попугай, кот и даже мангуст. А раньше у нас еще были… змеи. – Я уже исчерпала список преимуществ, а в карих глазах мисс Пинк не появилось ни намека на заинтересованность.
– Мне уже случалось видеть змей, мисс Хаксли. У Крукед-Крик их водилось целое множество.
– Крукед-Крик? Кривой Ручей? – переспросила я.
– Уж всяк не хуже, чем Пондхам-он-Рай – «море ветчины во ржи» – или дюжина других английских деревушек, которые по названию скорее похожи на еду, чем на местожительство. Я родилась в Западной Пенсильвании и горжусь этим.
– А я из Нью-Джерси, – заявила Ирен, как бы скрепляя признанием альянс между двумя американками. – Старого доброго Нью-Джерси.
– Нью-Джерси? В самом деле? Как же вы оказались в Париже?
– Если вы примите предложение пожить в нашем роскошном коттедже, – при этом Ирен бросила на меня язвительный взгляд, – я с удовольствием вам расскажу.
– Нет. – Пинк покачала кудрявой головой. – Я слишком многим пожертвовала, чтобы пролезть сюда, и теперь не могу вот так взять и уехать.
Я сделала последнюю попытку:
– Но вы, конечно же, не захотите здесь оставаться после столь чудовищного убийства! Тем более что вы даже еще не… не… – Я запнулась, не в силах подобрать приличные слова для описания того, что Пинк не успела совершить в этом доме.
Девушка встала, схватила бокал с бренди и залпом осушила его.
– Сожалею, мисс Хаксли, если моя временная слабость ввела вас в заблуждение. Уверяю вас: я убежденная грешница и не собираюсь оставлять выбранную профессию. Благодарю за приглашение. – Она перевела взгляд на Ирен, потом снова на меня и дерзко улыбнулась. – Меня ждет работа, а вот без спасения я как-нибудь обойдусь.
С этими словами она профланировала к двери и покинула нас.
