Глава пятая
Черный аббат
Здесь, как и полагается, все оставалось в неприкосновенности, и по-прежнему царил хаос.
Эдгар Аллан По. Двойное убийство на улице Морг
Спустя какое-то время бренди был допит, а сигарета Ирен превратилась в пирамидку серебристого пепла, венчавшую коричневый окурок, в одном из пустых хрустальных бокалов.
При всем моем отвращении к дурному запаху и грязи, неизменно сопутствующим процессу курения, и при всей моей ненависти к спиртным напиткам, должна признать, что эти мужские пороки в тот вечер помогли нам справиться с захлестывающими эмоциями.
– Оставайтесь здесь, – приказала Ирен мисс Пинк, которая теперь, поделившись с нами своим ужасным грузом, чувствовала себя спокойнее.
Что касается меня, предложи мне кто-нибудь бокал с содержимым того графина, я бы охотно согласилась – а меня, как известно, не так-то легко заставить пить.
Мы вышли из комнаты. Мужчины, так и стоявшие по обе стороны двери, подались нам навстречу. Выражение крайнего нетерпения на галльских лицах делало полицейских похожими на взволнованных пуделей.
Я бы непременно рассмеялась, не будь ситуация настолько удручающей.
Ирен не стала терять время, повторяя уже известные всем подробности:
– Это был ее первый день… первая ночь в этом доме. Она не знакома с убитыми – или не смогла опознать их. Это вполне можно понять, как я полагаю. – Оба мужчины кивнули, отводя взгляд. – Судя по всему, имело место ужасное преступление, по жестокости сравнимое с двойным убийством на улице Морг. Вы понимаете, о какой истории я говорю?
Инспектор ле Виллар кивнул:
– Как вы знаете, я изучал методы работы иностранных сыщиков, особенно те, которые применяет соотечественник мисс Хаксли.
Я вздрогнула при упоминании о том господине, вездесущем проныре с Бейкер-стрит.
– Это касается и выдуманных детективных историй? – переспросила Ирен.
– Действие рассказа мистера По происходит в Париже, а его главный герой – французский следователь, Огюст Дюпен, – ответил инспектор с таким удовольствием, будто перекатывал во рту глоток бренди богатой выдержки. – Ваше сравнение с этой старой историей на удивление верно. То, что здесь случилось, действительно очень напоминает обстоятельства…
– Верно, – перебила его Ирен. – Я должна увидеть место преступления. Мисс Хаксли может остаться здесь и присмотреть за мадемуазель Розой.
– Но, – в этот раз инспектор опередил мои возражения, – такая сцена не для женских глаз. Вам туда нельзя!
– Чтобы вытащить из девушки все известные ей сведения, я должна увидеть то, что видела она. Я должна знать, какие вопросы ей задавать. Она могла заметить намного больше, чем сама осознает из-за шока.
– Вы совершенно правы, и, однако, вы же слышали обо всех кошмарных деталях… Даже своих жандармов я постарался бы по возможности оградить от подобного зрелища.
– Весьма похвально, но я – не один из ваших жандармов, – отрезала Ирен.
– Мы привезли вас сюда не для того, чтобы осматривать место преступления.
– Но я уже здесь, и теперь мне необходимо содействие в выполнении работы, которую вы попросили меня сделать… Нет – потребовали. Вы и ваш анонимный «сильный мира сего».
При этих словах инспектор вздохнул и похлопал своей промокшей фетровой шляпой по колену. Его начальник быстро заговорил на французском. Перекинувшись с ним парой фраз, ле Виллар снова повернулся к Ирен:
– Можете идти посмотреть, но только потому, что мы должны отчитываться перед вашим… покровителем. Если с вами случится истерика, меня не вините.
– Истерики не будет.
– Конечно не будет, – встряла в разговор я, – потому что я иду с тобой.
Французы снова закудахтали.
Даже Ирен уставилась на меня с недоверием.
Я поспешила объясниться:
– Я видела тело утопленника на обеденном столе Брэма Стокера, а еще я была с тобой в парижском морге, помнишь? Я не могу позволить подруге столкнуться с подобным ужасом в одиночку. К тому же я обещала Годфри, что у тебя всегда будет соответствующее приличиям сопровождение.
Примадонну не одурачила апелляция к приличиям – извечный предлог из моего небогатого арсенала аргументов. Она дотронулась до моей руки:
– Со мной все будет в порядке, Нелл.
– Разумеется, с тобой все будет в порядке – я же рядом! – Подумав, я добавила: – Очень жестоко с твоей стороны держать меня в неведении, когда даже это дитя в розовом платье смогло пережить увиденное.
– Не без помощи бренди…
– Если понадобится, и я прибегну к силе бренди.
Если у Ирен и были в запасе другие аргументы, она оставила их при себе. Она понимала: раз уж я готова выпить спиртного, значит, мой настрой крайне серьезен.
На лице инспектора застыла гримаса неодобрения и обреченности.
– На вашем участии в этом расследовании настояло одно очень важное лицо. Мы не видим возможности отговорить вас от действий, о которых вы сами потом пожалеете. Я лишь надеюсь, что вы не станете перекладывать вину за возможные последствия на других.
Ирен бросила на меня быстрый взгляд.
– У меня нет привычки перекладывать вину на других.
Я вздохнула столь же глубоко, как мисс Пинк несколько минут назад. Надо подготовиться к тому, что я так рьяно стремилась увидеть. У меня не было ни тени сомнения, что нас ждет адская картина.
Неодобрительно хмурясь, французы медленно, словно под похоронный марш, повели нас обратно к лестнице на первый этаж. Их мрачные силуэты, будто вытравленные светом ламп, которые они несли перед собой, казались уродливыми, как фигура Квазимодо, и я невольно подумала: уж не превратились ли они в чудовищ, едва повернулись к нам спиной? Узкая лестница и ритм шагов, монотонный, как удары молотка по крышке гроба… и упоминание об американском писателе Эдгаре Аллане По, чьи леденящие душу истории были моим единственным развлечением в Шропшире, – все это обостряло мой естественный страх оказаться свидетелем смерти, а в данном случае еще и смерти в особо отвратительном обличье.
И все же я была дочерью приходского священника, которая, ухаживая за больными, и молодыми и старыми, видела много такого, что было бы в новинку жителю большого города, где уродливая правда жизни часто прячется за красивым фасадом общественных учреждений.
На первом этаже мы снова пересекли широкий холл. Богатые обои с восточным узором поблескивали позолотой в свете наших ламп. Драконы извивались в мерцающем полумраке, а крыши пагод, казалось, устилала не черепица, а копошащиеся блестящие жуки.
К тому времени, как мы подошли к выкрашенной золотой краской двери, у которой стояли на страже два жандарма, я с силой сжимала перед собой продрогшие руки. «Совсем как… Пинк», – подумалось мне. А ведь я в отличие от нее еще ничего не видела.
– Первым не так страшно, как всем остальным, – прошептала мне на ухо Ирен.
Я обратила внимание, что она бледна и на лице ее застыла та же фальшивая маска спокойствия, какую мы видели у бедняжки Пинк.
Не представившийся нам полицейский кивнул охраннику, и тот отточенным жестом распахнул дверь, избегая заглянуть внутрь даже одним глазом.
Встретившей нас зловонный запах был мне знаком, хотя я и не думала, что он бывает настолько сильным. В склепе воняло кровью и внутренностями.
Все непроизвольно отшатнулись от двери.
Мрачный инспектор ле Виллар протянул нам лампу:
– Еще не поздно передумать.
Вместо ответа Ирен приняла светильник из его рук и шагнула внутрь. Я последовала за ней, обеими руками стараясь нащупать в кармане свой серебряный талисман.
– И снова мы на берегах Сены, Нелл, – пробормотала Ирен.
Я сразу же поняла смысл ее слов, и перед моим внутренним взором предстал образ насквозь промокшего тела матроса, источающего миазмы смерти и сырости. Тогда нам пришлось дышать ртом.
Однако сейчас мне претила даже мысль о необходимости впустить в легкие здешний зловонный дух… Я передала Ирен предмет, который мне удалось отыскать в кармане юбки: небольшой стеклянный флакон, с обеих сторон оправленный в серебро.
– Приложи отверстием к носу.
Подруга невольно отшатнулась от сильного запаха. Я ответила на ее немой вопрос:
– Нюхательная соль. Несколько минут ты не сможешь воспринимать никакие другие запахи.
Ирен вдохнула с азартом, словно денди, втягивающий понюшку табака, и я последовала ее примеру. Я заметила, как позади нас французы обменялись удрученными взглядами, и повернулась к ним, чтобы протянуть спасительный флакончик с солью. Но мужчины хорошо известны своей боязнью совершить что-нибудь женственное, поэтому они отклонили мое предложение сдержанным кивком.
Нюхательная соль не только перебила все запахи, но и помогла мне прояснить разум и даже распрямить плечи. Теперь мне было под силу присоединиться к Ирен в созерцании картины, на которую немногим ранее наткнулась Пинк.
Особенно ярко мне запомнилось странное кресло цирюльника, о котором упоминала девушка. Теперь лампа, будто соучастник преступления, услужливо выхватывала из темноты завитки позолоченного дерева, открывая нашему взгляду причудливую форму этого предмета мебели.
Золотые отблески окружали нас со всех сторон. Комната была столь же богато, даже избыточно декорирована, как и та, в которой мы побывали наверху.
Опустив взгляд, Ирен рассматривала деревянный паркет между лежащими перед мебелью коврами мануфактуры Савонри. Необычный черный фон, по которому был выткан традиционный цветочный узор, придавал комнате сдержанный вид, хотя на его фоне изысканная мебель смотрелась еще более яркой.
И она поражала, даже по парижским меркам! Туалетный столик с массивным зеркалом в стиле рококо. Шезлонг. Обитые гобеленами стулья и изящные пуфики. Комната была обставлена как спальня… за исключением того, что в ней не было кровати.
Будучи не замужем, я мало смыслю в мирских делах, и, однако, даже я понимаю, что в борделе, пусть и самого высокого класса, навряд ли можно сыскать спальню без кровати.
– Вы уже сделали фотоснимки? – спросила Ирен мужчин, заглядывающих во все еще открытую дверь.
– Это не та картина, которую хотелось бы запечатлеть, мадам.
– Неужели вы полагаетесь только на свою память и записи?
– Мы сфотографируем тела в морге, где будут видны все нанесенные раны.
Пока они разговаривали, я сосредоточилась на том, чтобы достать блокнот и карандаш из другого кармана. Это помогло мне отвлечься от зловещего предмета в центре комнаты.
– Пожалуйста, оставьте нас одних, – попросила Ирен, когда я приготовила письменные принадлежности.
– Невозможно! – возразил инспектор ле Виллар.
– Очень даже возможно, – принялась убеждать она, – и даже необходимо, если мы хотим осмотреть место преступления без постороннего вмешательства.
Инспектор дернулся как от ушата холодной воды, услышав, что его назвали статистом в пьесе, где он привык играть главную роль.
– Первый джентльмен Европы, настоявший на нашем участии, хотел, чтобы мы собрали все факты, – продолжала Ирен. – Мы сможем выполнить его пожелание только в спокойной обстановке.
И хотя я понятия не имела, кто такой первый джентльмен Европы, инспектор ле Виллар был очевидно впечатлен словами моей подруги.
– Это возмутительно, мадам! – все же продолжал он сопротивляться. – Дамам не пристало быть свидетелями подобной резни…
– Дамам не пристало быть предметом подобной резни! Спешу заверить вас, что ни я, ни мисс Хаксли не собираемся падать в обморок и не будем ничего трогать на месте преступления.
Смелая отповедь! Но при этом я заметила, что Ирен слегка позеленела, и поспешила снова нащупать в кармане нюхательную соль.
Второй из французов что-то прошептал инспектору, и оба, недовольно бурча, отступили в коридор.
Как только за ними закрылась дверь, подруга повернулась ко мне.
Она было вздрогнула, увидев протянутый к ней пузырек, но сразу же с облегчением кивнула. Мы обе от души вдохнули спасительные испарения соли.
– Нет фотографий! – продолжала возмущаться примадонна. – Разумеется, нет: они не хотят компрометировать аристократа, который развлекался с этими дамами.
– Дамами? Разве тут не одно тело? Сколько же – два? Как ты определила? – Я бросила косой взгляд на уродливый предмет мебели, где были свалены в кучу изувеченные конечности вперемешку с обрывками одежды и сочащимися кровью ошметками плоти, которые разум отказывался идентифицировать.
Юная Пинк была права, сравнив представшее ее взгляду зрелище с мясными рядами городского рынка. Я сама не раз бывала там и проходила мимо ощипанной дичи и разделанных свиных туш. В Шропшире же мне, как дочке викария, приходилось ухаживать за немощными прихожанами, страдавшими от пролежней или даже умиравшими от гангрены. Я справлюсь и сейчас… если не буду вглядываться слишком пристально.
Ирен указала на причудливый предмет мебели, который почему-то напомнил мне о туфлях на высоких котурнах, которые носили женщины в эпоху Средневековья, чтобы уберечь подол платья от уличных нечистот.
Пожалуй, моего скромного таланта не хватит для описания этой конструкции. Как и говорила Пинк, она напоминала «кресло цирюльника в версальском стиле», но столь извилисто-дикой формы, что его будто купили на базаре гоблинов. Поверхности перетекали одна в другую, словно цепляясь друг за друга резными деревянными усиками. Из обитой тканью верхней части кресла выдавались два подлокотника, но в отличие от обычных кресел эти были загнуты назад. На лицевых углах сиденья торчали сделанные из бронзы скобы.
И поверх этой мешанины дерева, парчи и металла можно было различить обрывки шелковой одежды, из-под которой то тут, то там выглядывали изуродованные части тела, вернее – нескольких тел.
Когда я подняла взгляд от записной книжки, в которой набрасывала краткое описание сцены преступления, лицо Ирен было мрачнее тучи.
– Видишь нижние бронзовые стремена, на уровне пола?
– Да… но почему ты называешь их стременами? Это что – деревянная лошадка? Детская игрушка?
– Недетские тут были игры. – Подруга посмотрела на меня с беспокойством, а затем без предупреждения опустилась на четвереньки на дорогой савонрийский ковер.
– Ирен!
– Нужно тщательно изучить следы, прежде чем вся французская префектура начнет топтаться по уликам, как стадо индийских слонов.
– От тебя ждут настолько детального расследования? – Я с возмущением разглядывала неприличную позу Ирен, частично скрытую баской ее мужского сюртука. – Но зачем?
– Помнишь ли ты случай с отравленным портсигаром в Праге?
– Разумеется. «Подарок» той мерзкой русской.
– А ты заметила, как внимательно мистер Холмс его осматривал, будто само недремлющее око?
– Этот господин уверен, что он и есть Божье око, – буркнула я. – Отпетый богохульник.
– Но благодаря его методу и я смогла обнаружить отравленный шип в футляре портсигара! Обычно я смотрю на мир как на театральную сцену, как бы сверху. Вижу заполненное актерами пространство, отделенное от столь же заполненного зрителями зала лишь подковой авансцены. Зрелище, полное силы и славы, но слишком уж многолюдное. Он же изучает вещи как ученый, через микроскоп своего глаза. Мельчайшие детали могут рассказать ему целую историю. И мы должны поступать так же. Опускайся на колени. Посмотри. Если правильно посветить лампой, на черном фоне ковра можно увидеть отпечатки ног, подобно тому, как на черном бархате платья видны отпечатки пальцев.
Я повиновалась, добавив:
– В подобном месте встать на колени совсем не сложно, Ирен. Молитва здесь нужнее, чем где бы то ни было.
– Пока молишься, Нелл, проверь заодно, нет ли на твоем поясе волшебной линзы.
– Волшебной линзы?
– Увеличительного стекла!
– Не думаю… – Подавленные близостью жуткой картины смерти, едва осмеливаясь дышать, мы принялись рассматривать ворсинки ковра. – Но в мое пенсне вставлены увеличительные стекла.
– Слава богу, что ты близорука! Давай его сюда.
Отцепив пенсне от лифа платья, я протянула его Ирен. Она схватила пенсне, даже не удостоив меня взглядом.
– Ага! – произнесла она через мгновение, приставив стекла к глазам.
– Что такое?
– Пока не знаю. Но что-то тут есть. Нет ли в твоих бездонных карманах какой-нибудь… емкости? И еще – щипчиков или пинцета? Я нашла интересные крошки, которые явно не к месту в такой комнате.
– Емкости? Разве что сам карман…
– Не годится. Крошки и так маленькие, а в кармане они превратятся в прах.
Я принялась лихорадочно размышлять. От природы не будучи пригодной к тому, чтобы украшать собой мир, я всегда стараюсь, по крайней мере, приносить пользу и очень болезненно переживаю каждый случай, когда мне не удается помочь.
– Придумала! Мой, ах… etui!
– Ты чихаешь от пыли?
Я удивилась, сообразив, что хорошо знакомое мне слово Ирен может воспринять как бессмысленный набор звуков. Несмотря на окружающую нас зловещую обстановку, у меня вырвался нервный смешок.
– An etui – вовсе не чих, Ирен, – возразила я. – Это то, о чем ты меня попросила.
– Прошу прощения, но такое слово не принадлежит ни к одному из известных мне языков, – пожаловалась она в ответ. – Будь так любезна, объясни мне, что оно означает, если это действительно реальный предмет, а не какая-нибудь тарабарщина.
Даже различая несвойственную Ирен раздражительность, я уже почти давилась смехом, что, в свою очередь, было несвойственно мне. Несмотря на стыд, сдерживаться было выше моих сил.
– Прости. Я не могу. Не могу… – Голос у меня звучал так, будто я на самом деле собиралась чихнуть.
Пальцы Ирен впились мне в плечо.
– Держись! – почти прикрикнула она на меня.
К этому моменту слезы уже застилали мне глаза и неудержимо катились по щекам.
– Тихо, тихо, – прошептала примадонна. – Мы же обещали обойтись без истерик.
– Это не… – выдавила я из себя, – не истерика. Я просто смеюсь… правда, не знаю почему.
Она ответила вполголоса, делая ударение на каждом слове:
– Так и выглядит истерика, когда не можешь сдержаться.
Я взглянула на подругу, но увидела только размытый слезами силуэт.
– Не понимаю, почему я смеюсь при таких мрачных обстоятельствах, – наконец удалось пролепетать мне.
– Потому что обстоятельства, в которых мы оказались, абсурдны, Нелл. – Бросив внимательный взгляд на ковер, Ирен позволила себе сесть. – Мы ищем иголки в стоге вычурной мебели, на четвереньках, в присутствии кошмарной смерти, не будучи уверены, что найдем хоть что-нибудь.
– Я даже не знаю, смеюсь ли я сейчас, или плачу, – пожаловалась я, вытирая щеки ладонями, на которых отпечатались дорогостоящие завитушки ковра.
Ирен посмотрела на меня внимательно, даже с опасением:
– Как ты считаешь, почему греческие маски, символизирующие трагедию и комедию, всегда изображаются рядом, будто парочка приятельниц-сплетниц? Когда я выступала в миланском «Ла Скала», мне довелось познакомиться с Леонкавалло, который в то время как раз работал над арией грустного клоуна в опере «Паяцы». Вот уж виртуозное упражнение в смехе сквозь слезы!
Я покачала головой. Какое отношение опера имеет к моему непростительному поведению?
Ирен сжала мне запястья и силой отвела от моего лица руки, будто усмиряя капризного ребенка. Только я не капризничала: я была в ужасе.
– Нелл, смех и слезы живут бок о бок в нашем сердце, это тебе любой актер скажет. А любой тенор, когда-либо исполнявший заглавную партию в «Паяцах», подтвердит, что и смех, и рыдания можно вызвать сокращением одних и тех же мышц горла. Гениальность этой арии заключается в неразрывном переплетении бурного веселья и невыносимого отчаяния.
Пока подруга рассуждала о восторгах сценического искусства, слезы перешли у меня в тихую икоту, и я с облегчением кивнула, поняв, что неудержимый смех уступил место усталой меланхолии, куда более уместной в данной ситуации.
– Итак, что это за предмет, как бы он ни назывался? Если речь не о розе, – слабо улыбнулась Ирен.
Я узнала намек на произведение Шекспира. Как ни странно, все эти разговоры об актерском мастерстве помогли мне отстраниться от кошмарной сцены, в которой мы сейчас играли такие нелепые роли.
– Игольник, – ответила я четким голосом. – Вот. – Из кармашка на поясе я вытащила узкий продолговатый футляр и стала вынимать из него иголки, одну за одной втыкая их в жесткую саржу своей юбки, пока не опустошила футляр полностью. – Эта коробочка предназначена для хранения иголок, шпилек и зубочисток, но может сгодиться и для других целей. Как ты считаешь?
– Восхитительно! – обрадовалась Ирен, рассматривая футляр через стекла своего – моего – пенсне. – А пинцет?
Я протянула ей маленькие серебряные щипчики:
– Обычно я пользуюсь ими при работе с нитками или бисером.
– Отлично. – Не теряя ни секунды, подруга наклонилась и, подняв с ковра несколько желтовато-бурых крошек, опустила их в игольник. Затем остановилась, чтобы посмотреть на меня. – Ты как?
– Как я?! До чего же американское выражение! Да никак! Просто пытаюсь представить, что на самом деле нахожусь в другом месте и дышу другим воздухом. Такой ответ сойдет?
– Сойдет, – улыбнулась Ирен. – Вот ключ к разгадке того, как мистер Холмс творит чудеса дедукции даже в самых нечеловеческих условиях. Он смотрит на то, что у него под носом, тем самым спасая себя от душевных страданий.
– Значит, надо разглядывать все через микроскоп?
– Именно. Как врач или ботаник. Мы сосредоточимся на мелких деталях, чтобы не дать полной картине ошеломить нас и сбить с толку. Понимаешь?
– Ага. – Оставаясь на четвереньках, я проползла еще немного вперед. – Как же унизительно!
– Так и должны чувствовать себя свидетели подобного обращения с человеческими душой и телом! Не напоминает ли тебе все это что-нибудь еще, кроме рассказа Эдгара По про улицу Морг?
– Напоминает, Ирен. – Я почувствовала, что голос у меня дрожит, и бросила быстрый взгляд вверх, к небесам, которые в этой комнате были представлены потолком, расписанным голыми херувимами и дамами – сочетание, смысл которого я никогда не могла понять. – Несмотря на время и расстояние, разделяющие эти события, я не могу не заметить сходства данной ситуации с бесчинствами, произошедшими в Лондоне прошлой осенью.
Ирен встала на колени, в своем мужском костюме напомнив мне вздыбившегося кентавра. В дрожащем свете лампы казалось, что ее небрежно уложенные локоны извиваются подобно змеям Медузы Горгоны.
– Похоже, Джек-потрошитель переключил свое внимание на Париж.
– Тут нет никакого смысла, – возразила я.
– Зато тут есть убийство, – ответила она. – И политика. И жуткая, жестокая головоломка.
