Глава тридцать шестая
Неоднозначная формулировка
Вызывающе накрашенная женщина портит любую картину и не достойна внимания.
Харриет Хаббард Айер
– Отлично, – сказала Ирен, густо накладывая сажу на ресницы, – тогда я возьму только Пинк.
В комнате воняло серой – так, должно быть, пахнет в аду. На комоде у зеркала, рядом с которым стояла Ирен, лежал длинный ряд горелых спичек.
Я лишь молча всплеснула руками.
– Не понимаю, почему Шерлок Холмс отправил тебя в одиночку собирать сведения о краснодеревщике, Нелл, но я рада, что ты решила утаить от него информацию.
– На самом деле я не в силах соврать даже ему, – призналась я (хотя была не прочь отомстить за его необдуманное «Хаксли»). – Могу лишь сказать, что мой французский жалок и английский мадам Портьер почти так же плох. Ничего не могу поделать, если «Дюран на улице Карон» прозвучало скорее как «Дюрант на улице Капрон», когда я пересказывала наш разговор мистеру Холмсу.
– Бедняга! Жаль вводить его в заблуждение, но я уверена, что у меня лучше него получится разговорить мебельщика. Вопросы, связанные с тайными привычками королевских особ, требуют тонкого подхода.
В подтверждение тонкости подхода, который она собиралась применить, Ирен положила руки на бедра и повернулась ко мне. Ее волосы были завиты, напудренное бледное лицо выглядело одновременно призрачным и прозрачным, губы и щеки были подкрашены красным, а ресницы густо покрывала сажа.
– Ты все еще намного более презентабельна, – заметила я, – чем мадам Портьер.
– Я не хочу выглядеть слишком потасканной, а то никто не примет меня за женщину с изысканной и достаточно широкой клиентурой, которая желает заказать, а тем более сможет оплатить siège d’amour.
– Изысканной клиентурой! – Я посмотрела через комнату на Элизабет, которая расправляла оборки своей желтовато-зеленой юбки из тафты. Ирен завила и начесала темные волосы девушки, соорудив нечто вроде птичьего гнезда, украшенного многочисленными лентами; ее лицо тоже походило на маску с толстым слоем белил, румян и сажи.
– Нелл, прошу, пойдемте с нами, – умоляла кокетка. – Втроем мы будем более убедительны, чем вдвоем.
– Я не сильна в той роли, которую вы обе собираетесь играть.
– Тебе не нужно будет ничего говорить, – успокоила Ирен. – Просто добавь… харизмы.
– У меня нет харизмы, – буркнула я.
– Будет, когда я поработаю над тобой.
Это можно было воспринять как угрозу или как вызов. Я была достаточно раздражена, чтобы справиться как с первым, так и со вторым, но решила, что речь скорее о долге. В то время как опыт Элизабет в доме терпимости был неоспоримым, Ирен, при всей ее осведомленности по части принцев и авансцены, оставалась женой респектабельного адвоката. И так как респектабельного адвоката нет рядом, чтобы обуздать ее капризы, придется мне сделать это за него. Поразительно, в какие ужасные обстоятельства я вынуждена постоянно ставить себя, чтобы просто держать других на прямом и узком пути приличий.
– Отлично, – сказала я с тяжелым вздохом. – Делай что хочешь.
Конечно, позже я сильно пожалела о своих словах.
Единственное, что утешало, – я выглядела совсем на себя непохожей.
После получаса кропотливой работы со щипцами волосы у меня были завиты в многочисленные тугие кудри, а лицо напоминало разрисованную акварелью мордашку фарфоровой куклы.
Наряд также был результатом набегов Ирен на парижские рынки, которые французы называют, как она сказала мне, marchès aux puce, где «puce» означает блох, нередко встречающихся в поношенной одежде. Впрочем, подруга уверила меня, что в моем платье нет никаких блох. Оно было из клетчатого шелка: ядовито-зеленого цвета шартрез (французам никогда не лень придумать новое слово для своих упаднических идей), названного так в честь зеленого ликера, который изобрел еще один монах (естественно, во Франции полно монахов-винокуров) – и розового, для которого, как я уже знала, у французов нет отдельного точного слова, видимо, из-за его невинного детского подтекста. Покрой платья весьма напоминал отделанные оборками портьеры, известные как австрийские шторы. Декольте лифа едва подходило для вечернего платья: слово «едва» точно выражает суть. Наносить пудру и румяна на грудь я отказалась, хотя Ирен уверила меня, что принцесса Уэльская использует подобные уловки для вечерних мероприятий.
– Бедная женщина замужем за Берти, – бросила я. – Где уж тут ожидать хоть какой-то рассудительности.
– Конечно, – добавила Ирен, нанося кроличьей лапкой немного румян мне на лоб, кончик носа и подбородок, – подобные хитрости лучше проделывать намного искуснее. Например, китайская тушь и розовая вода для ресниц вместо жженых спичек или пробки. И я не одобряю нарисованные голубые вены на висках, будто бы подразумевающие тонкую кожу. Лицо начинает походить на дорожную карту. Но, возможно, я ошибаюсь, отказываясь от этой «венной инженерии». Мы же не хотим показаться утонченными.
– Я определенно не чувствую себя утонченной.
Шея у меня уже одеревенела, потому что тыльная часть прически оттягивала голову и давила на плечи. От одного этого у меня возникало ощущение полной наготы, хотя на самом деле я была даже чересчур расфуфырена. Странный эффект.
Элизабет завистливо рассматривала меня в зеркале:
– О Нелл, ваш макияж выглядит скорее изысканным, а не кричаще-безвкусным, как мой. – Она судорожно подтянула повыше декольте, но без особого успеха.
Я начала понимать, что экипирована все-таки более благородно, чем она. А поскольку мне было в новинку превосходить других в чем бы то ни было, чувствовала я себя неуютно.
– Возможно, потому, что обычно вы одеты куда приличнее меня, – продолжала Элизабет. – Но вместе мы действительно составляем отменное трио, не так ли? – Она картинно развернулась, подхватив под руки нас с Ирен.
Неужели эта развязная девица – я?! Наша группа в зеркале напоминала трех мушкетеров из «Мулен Руж»: украшенные перьями, рюшами и лентами, готовые к любым приключениям. В то же время наш весьма фривольный вид мучительно напомнил мне о «развеселой жизни» Энни Чапман и драгоценном отрезе бархата Лиз Страйд, который она оставила подруге на хранение. На вечное хранение.
Возможно, эта подруга теперь щеголяет в нем у какой-нибудь стены в Уайтчепеле, следуя за мужчинами, как овца на заклание, в надежде на горстку монет, чтобы оплатить ночлег…
Я оторвала взгляд от наших видоизмененных отражений в зеркале. Это лишь игра в переодевания. Остальное же более чем реально.
– Нелл! Ты в порядке? – Ирен встряхнула мою руку.
– Конечно. Но весь допрос придется проводить тебе.
– Mais oui, mademoiselle. Вы мне нужны только для антуража. Вместе мы представляем целый дом с сомнительной репутацией, и благодаря этому нас примут всерьез.
Тем не менее примадонна провела нас по черной лестнице гостиницы. Мы беспрепятственно миновали горничную и лакея. Они отвернулись, но ничего не сказали и не стали поднимать тревогу. Я поняла, что они привыкли видеть падших женщин, шныряющих вверх-вниз по черной лестнице, и, возможно, останавливающиеся здесь джентльмены хорошо платят слугам, чтобы те держали язык за зубами.
Мир, в который я вошла (а точнее, проковыляла в атласных бальных туфлях Ирен, которые нещадно мне жали), действительно был другим.
Хотя солнце еще не озарило вечерние улицы своим розовым светом, мы были слишком нарядно одеты для этого часа, и многие прохожие смотрели на нас, изумленно подняв брови. Слишком многие кажущиеся джентльменами мужчины касались своих шляп.
– Не тушуйтесь! – прошипела нам Ирен, словно режиссер на сцене. – Помните: даже наши собственные матери не смогли бы нас узнать.
– Я вообще не знала своей мамы, – добавила я.
– Как и я, – согласилась Ирен.
Пинк молчала. Когда я взглянула на нее, она пожала плечами:
– Как вы помните, моя мать дважды становилась вдовой, а потом вынуждена была развестись со своим жестоким третьим мужем. Поскольку я была старшей дочерью, мне пришлось зарабатывать на всю семью.
– Неужели юную девочку насильно толкнули на панель?!
– Нет. Сначала я занималась канцелярской работой, но жалованья было недостаточно. – Тут Пинк отвела взгляд, словно показывая, что больше не хочет говорить на эту тему.
Ирен поймала кэб, вульгарно взмахнув рукой в яркой перчатке. Через несколько минут мы втроем втиснулись на сиденье, предназначенное для двоих, и направились к мебельщику.
– Интересно, что у него за контора? – задумалась я вслух.
– Респектабельная, я полагаю, – сказала Ирен. – Судя по изяществу заказанного для Берти кресла, которое мы видели. Как и все ремесленники, ценящие королевское покровительство, работники будут осторожны и наверняка не станут распространяться о предназначении заказанного королевской особой предмета мебели.
После того как мы вышли из экипажа, Ирен заплатила за проезд. Видавший всякие виды извозчик хлестнул лошадь, даже не оглянувшись на нас.
На пыльной позолоченной вывеске над дверью значилось: «Братья Дюран».
Но мы не увидели ни витрины, ни даже звонка, чтобы оповестить хозяев о нашем визите.
– Без сомнений, братья Дюран ходят к клиентам, а не клиенты к ним, – рассудила Ирен. – А раз уж мы заказчики, чуждые условностям, будем вести себя нагло.
Ее обтянутая перчаткой рука нерешительно замерла над дверной ручкой, потом обхватила ее и повернула.
Дверь беззвучно открылась, и мы вошли, окунувшись во второй по привлекательности запах во всем христианском мире. Первый – это дух свежеиспеченного хлеба: должна признать, что в Париже пекут самый изысканный и ароматный вид этого немудрящего продукта. А второй запах – это не туалетная вода, прославившая какой-нибудь город, но божественный аромат свежеструганного дерева, по крайней мере для меня.
Возможно, притягательность этих двух запахов заключается в том, что их можно одинаково часто встретить на кухнях и в служебных помещениях как самых скромных хижин, так и роскошных замков или великолепных дворцов.
Вдыхая их, каждый вспоминает о доме.
Как ни странно, в тот момент я впервые почувствовала себя настоящей парижанкой, а не беженкой или гостьей.
Нам навстречу поспешно выбежал меланхоличный низенький мужчина в (ох!) кожаном фартуке.
Ирен перевела нам с Элизабет журчащий поток его слов: здесь мастерская, а не магазин.
Примадонна ответила ему собственным потоком, который этот маленький человечек слушал, моргая и по очереди оглядывая нас. В итоге, краснея и кланяясь, он исчез в большой комнате.
Слабый свет падал сквозь приоткрытую дверь, отбрасывая на пол кривую тень от остова стула без обивки. Я будто снова оказалась в чулане любимого дома, в котором служила гувернанткой: у Тёрнпенни на Беркли-сквер, где я играла в жмурки с Аллегрой и ее подружками и, сама о том не зная, с ее очень энергичным дядей Квентином…
Потревоженная пыль кружилась в единственном лучике солнца, танцуя, словно крошечные феи в лунном свете. Я слышала отдаленный стук молотка. Обстановка действовала так успокаивающе, что меня обуяла сонливость, как Алису перед ее прыжком сквозь кроличью нору в Страну чудес.
Наконец гном вернулся; за ним шел человек, настолько похожий на Чарльза Фредерика Ворта – англичанина, одевающего женщин по всему миру, – что я едва не захлопала в ладоши и не засмеялась от восторга.
На нем были бархатный берет, поэтическая блуза и фартук из парчи.
– Я маэстро, – с гордостью произнес он по-английски. Французский акцент в кои-то веки звучал очаровательно, а не глупо. – Желаете поблагодарить меня за какое-либо творение?
– Верно, – сказала Ирен лучезарно. Нарочитый грим таял под ослепительными лучами ее яркой личности. – Вы художник, monsieur. Я видела потрясающее siège d’amour, которое вы сделали для… ну, для весьма видного в англоязычном мире человека.
При этих словах «художник» рассмеялся и обрисовал руками огромный живот:
– Действительно видного, мадемуазель, вот почему понадобилось siège.
– Вам лучше знать. – Ирен захлопала ресницами и улыбнулась, отчего на щеках появились ямочки. Она разве что не подмигивала, играя идеальную кокетку, и я в очередной раз пожалела, что мир потерял такую актрису, когда король Богемии и Шерлок Холмс вынудили подругу подстроить свою вымышленную смерть. – Месье. – Она взяла его под руку, как старого знакомого.
Я заметила, как Элизабет наблюдает за ними, словно видя до странности знакомую сцену. Они немного отошли, но мы с Элизабет по-прежнему могли слышать их разговор.
– Месье. Я… ах, американка в Париже. У меня есть небольшой дом, да?
– Une maison. Mais oui, Mademoiselle. Как у мадам Келли.
– Не такой известный, как у мадам Келли, но, возможно, вы поможете мне сделать его таковым. – Не произнося ни одного слова лжи, примадонна создавала желаемое впечатление на основании его собственных ожиданий. – Мне нужно… такое кресло. Siège. D’amour. Pour ma maison.
Таким же тоном она могла бы попросить последний стакан воды для умирающей матушки. Чувствительное сердце художника дрогнуло. Отказ столь очаровательной мадемуазель противоречил парижскому кодексу чести.
– Я слышала, – продолжала Ирен еще более взволнованно, – о… подлом осквернении вашего великолепного произведения искусства в… – Она прошептала название дома ему на ухо. – Можете ли вы создать другое?
– Possible! C’est possible. C’est vrai. – Он был настолько горд своим триумфом, что распахнул настежь дверь в просторную мастерскую, расположенную за пыльным фойе.
Мы все вошли.
– Бриллиантовые подвязки Лиллиан Рассел! – выдохнула Элизабет рядом со мной. – Кто бы мог подумать, что миру понадобится столько разных сидений для любви! Или того, что принимают за любовь.
– Не сидений, а siège, – исправила я ее, как бдительная гувернантка. В конце концов, я была старше. Но меня тоже поразили представшие перед нами ряды странных творений мебельного искусства.
Просачивающиеся сквозь щели лучи по-прежнему играли с пылинками, и насыщенный запах опилок наполнял наши ноздри ароматом сандалового дерева. И вновь меня поразила невозможность описать их – эти санки или салазки, обитые парчой и уснащенные переплетенными позолоченными конечностями, будто паучьими лапками.
Месье принял наш шок за восхищение.
– Это, конечно, очень тайная часть моего искусства. Цена…
– Королевская, – понимающе кивнула Ирен.
Он повел рукой:
– Может быть, вы предпочтете нечто вроде скамейки?
– Нет, нам нужно кресло. – Примадонна обошла одно из них. – Можно ли нам… осмотреть его в одиночестве?
– Конечно. – Маэстро исчез в пылинках; дверь за ним тихо закрылась.
– Я ничего подобного не видела, пока не попала в Париж, – призналась Элизабет, обходя ближайшее siège.
Я попыталась разобраться в извилистых формах предмета мебели. Хотя верхнее «сиденье» мягко изгибалось назад наподобие шезлонга, под поддерживающими завитками из резного дерева на уровне пола находилось что-то вроде встроенного диванчика с маленьким затылочным валиком в одном конце и с двойным хохолком в середине, откуда выдавались рифленые металлические подставки для ног с декоративными чашевидными окончаниями, а далее шел закругленный передний выступ.
Ирен заметила, что я изучаю обитый тканью выступ возле пола:
– Для преклонения коленей, я полагаю.
– Это римско-католический религиозный артефакт?
– Едва ли. Пинк, возможно, вы попробуете устроиться на этой штуковине. Многочисленные юбки убитой женщины наверху не дали нам рассмотреть, в какой позиции лежала жертва внизу.
У меня едва живот не свело, когда Элизабет скользнула на нижний ярус. Протянув юбки сквозь каркас боковых опор, она легла на спину, расположив подошвы туфель на плоских металлических приспособлениях. Ирен назвала их стременами, и они действительно до странности их напоминали. Обтянутые юбкой колени Элизабет торчали в стороны в позе, которая вызвала смутные воспоминания: будучи ребенком, я случайно попала в деревенский дом, где рожала женщина.
– Такое странное ощущение! – воскликнула Элизабет. – На обратной стороне верхнего яруса есть рисунок – полагаю, чтобы нижней женщине было на что смотреть.
– И каков сюжет рисунка? – спросила Ирен.
Я зажмурилась.
– Похоже… Зевс овладевает Европой. Ну, знаете, белый бык…
Я не открывала глаз.
Ирен обошла вокруг мерзкого сооружения. Прекрасный запах свежей стружки превратился вдруг в нечто ужасное.
– Женщины, расположившись на этом «ложе любви», не смогли бы быстро вскочить, если бы кто-то к ним неожиданно подошел.
– Особенно сзади, – указала Элизабет, пытаясь слегка приподнять голову с узорчатой обивки, чтобы показать скованность в движениях. Она была беспомощна, как черепаха, барахтающаяся на спине.
Ирен прислонилась к изящным, но странным верхним рукояткам:
– На этот раз Потрошителю не пришлось ждать, пока его жертвы упадут на землю: обе уже лежали и были готовы.
– Ты думаешь, – спросила я, – что он просто случайно натолкнулся на них?
Она живо кивнула:
– Да. Они пришли на свидание с принцем заранее. Подобные женщины любят изучить декорации, не так ли, Пинк?
– Дайте мне руку, Нелл, – попросила девушка, пытаясь высвободиться из металлических стремян и деревянных опор, которые ограничивали ее движения.
Я осторожно потянулась вниз, опасаясь, как бы металлические приспособления не ухватили меня смертоносными челюстями.
Пинк, закряхтев, наконец поднялась на ноги:
– Они поступили бы, как я. Испытали новую игрушку. А как только они оказались на спине…
– Их шеи были в распоряжении убийцы. – Ирен смотрела на опустевший предмет мебели. – Он мог перерезать им горло простым движением сзади, как цирюльник, превратившийся в хирурга. А вот и подходящее орудие. – Она подняла плоское долото с деревянной ручкой, обычный инструмент, вдруг показавшийся зловещим.
– Он? Кто? – потребовала я ответа.
– Я спрошу, – сказала она таинственно, скользнув к открытой двери.
Я слышала, как она разговаривает с краснодеревщиком в другой комнате:
– Долбежное долото, говорите. Такое… говорящее название для простого инструмента.
Я содрогнулась от скрытого подтекста ее слов. Взаимные перешептывания, означающие переговоры, сменились мурлыканьем, а затем щебетом полного согласия.
– И я надеюсь, – закончила примадонна, ведя художника, словно агнца к не сулящему ничего хорошего алтарю его творения, – на безукоризненно чистую обивку. Не могли бы вы послать кого-нибудь вместе с креслом, чтобы помочь с установкой?
Он нахмурился, словно у него не было для нас хороших новостей, а о плохих он говорить не хотел:
– Увы, мадемуазель! Мы только что потеряли нашего драпировщика и еще не наняли другого.
– Потеряли? Он закатился под диван, как обойный гвоздик?
Месье удрученно пожал плечами:
– Такой блестящий мастер, преданный своему искусству. С почти хирургической точностью владел ножом и гвоздем. Вот почему я нанял иностранца и позволил ему работать над предметом, предназначенным – что ж, вам я могу сказать, мадемуазель, – для члена королевской семьи. Увы, мастер исчез после установки siège d’amour. Я не могу этого объяснить. Возможно, скандальное назначение кресла и заведение, в котором пришлось его устанавливать, слишком сильно расстроили моего работника. Он англичанин.
– Значит, он был в доме свиданий?
– Вроде бы. Но он вообще со странностями: сходил с ума от скрипок и некоторых других вещей, хотя был великолепным драпировщиком. Он сказал, что пришел в Париж пешком с севера. Драпировочному мастерству он обучился к пятнадцати годам, и мне его работа показалась прекрасной, поэтому я поручил ему доделать siège принца Уэльского. Для доставки изделия я нанял двух человек с телегой и послал с ними Джеймса, чтобы гарантировать чистоту ткани после перевозки.
– Чистоту, – повторила я, испытывая отвращение при мысли о столь необычной заботе по поводу предмета разврата.
– Джеймса? – спросила Ирен.
– Келли, – сказал маэстро, – как и небезызвестная вам мадам. – Его тон подразумевал, что все падшие женщины знают друг друга. – Он работал в Ассоциации драпировщиков Восточного Лондона, а мы все наслышаны, как англичане щепетильны с одеждой и обивкой.
– О да, – согласилась Ирен, глядя на меня. – Для англичан хорошее платье – та же обивка, и в этом вопросе они мучительно дотошны. Можно сказать, что мода драпирует женщин. У меня работают американские и английские девушки, – добавила она, снова посмотрев в мою сторону. – Было бы полезно иметь англоязычного драпировщика. Я могу предоставить собственную ткань от Ворта, если это удобно.
Мебельщик выпучил глаза:
– Вы… знакомы с великим кутюрье Вортом?
– Да. В прошлом я оказывала ему некоторые услуги.
– Но… он верен своей жене.
– Только бизнес, месье, если в Париже бывает просто бизнес. Что ж, у вас, конечно же, есть какие-нибудь идеи, где обитает этот одаренный драпировщик-кочевник? Описание также пригодилось бы.
– Восточный Лондон, – сказала Ирен глухо, когда мы втроем покинули «Братьев Дюран».
– Нам придется туда отправиться? – спросила я испуганно.
– Нет, но Джеймс Келли, очевидно, был там. Небольшие темные усы, опрятный, с наружностью клерка, рост пять футов и пять-семь дюймов. Во всех своих особенностях Дерзкий Джеки удручающе неприметен; как это невежливо с его стороны! Половина мужского населения известного нам мира может оказаться Потрошителем!
Мы поспешили по вымощенной булыжником мостовой. Жилье неуловимого драпировщика находилось всего в нескольких улицах от нас. Я устала смотреть на мир сквозь пелену сажи на ресницах и прижала к ним указательный палец. На кремовых перчатках остался темный след.
– Ох!
– С макияжем приходится все время быть начеку, – согласилась Ирен, – но без него на сцене не обойтись.
– Но там он не кажется таким кричащим, – возразила я.
– Потому что свет рампы размывает цвета.
Я наблюдала за людьми, мимо которых мы проходили. Женщины подбирали юбки, чтобы те не соприкасались с нашими. Мужчины смотрели оценивающе.
– Не могу избавиться от опасений, что меня кто-нибудь узнает, – пожаловалась я подруге. – И что тогда прикажешь делать?
– В этой части Парижа, Нелл, мы не встретим ни одного знакомого.
Элизабет казалась непривычно молчаливой, и внезапно я поняла почему.
– Там, – наконец сказала примадонна, хватая меня за руку, чтобы остановить мою рысь: мне казалось, если идти быстрее, никто не заметит моего дискредитирующего внешнего вида. – Та кондитерская, о которой нам говорили, и вон… номер сорок четыре, сине-зеленая дверь. Дюран сказал, что Келли занимает комнаты на первом этаже.
Перед нами было скромное для вычурного Парижа побеленное известкой здание, почти убогое. Вытянутые французские окна были огорожены коваными перилами вокруг крошечных балконов, ширины которых едва хватило бы, чтобы вместить даже одного кота.
– Небогато, – отметила Ирен. – К сожалению, даже для этого района мы слишком неподобающе одеты, чтобы произвести впечатление на консьержа.
Пока мы соображали, что делать дальше, я услышала резкий свист за спиной и оглянулась. Но Элизабет тут же развернула меня обратно к зданию, схватив за плечо:
– Игнорируйте грубый свист, а то мы привлечем к себе еще больше внимания.
– С чего вы взяли, что свист предназначался нам?
– Вам раньше кто-нибудь свистел?
Я покрутила головой, стараясь смахнуть с ресниц еще один слой сажи, раз уж моя перчатка уже была испачкана.
И тут, не дав нам времени решиться на дальнейшие шаги, у нас над головой раздался сильный треск. Одно из окон на первом этаже распахнулось, и оттуда вывалился мужчина. Несколько мгновений пробалансировав на одной ноге в грубом ботинке на балконном ограждении, он спрыгнул на улицу.
От его приземления на мостовую у нас захватило дух. Громко топая, он побежал было мимо нас, но Ирен выскочила вперед, преграждая ему путь обутой в сапог ногой.
Мужчина споткнулся и повалился лицом вниз, так шмякнувшись о булыжник, что я вздрогнула.
– Садитесь сверху! – приказала Ирен. – Задержите его любой ценой!
Я проследила за ее взглядом – она смотрела на окно.
Там стоял человек в длинной черной сутане на пуговицах и с копной снежно-белых волос.
Едва я его заметила, он исчез, а Ирен поспешила к маленькой двери, ведущей к лестнице в здание.
– Нелл! – закричала Элизабет. – Надо сесть на него вдвоем, иначе его не удержать.
Я с отвращением посмотрела на стонущего беглеца на мостовой. Признаться, я скорее расположилась бы на изящном и чистом siège d’amour, чем на этом немытом оборванце. Сдавшись, я позволила себе опуститься на его спину. Воздух со свистом вышел из его легких, словно из кузнечных мехов.
Осмотревшись вокруг, я заметила, что грубые бездельники, свистевшие нам раньше, теперь улыбаются во весь рот, от одного галльского уха до другого.
Ирен и священник, однако, уже спешили нам на выручку.
– Я могу вам помочь, мадемуазель? – спросил старик на прекрасном громоподобном французском. С этими словами он наклонился, безжалостно хватая парня за воротник и подтаскивая к ногам. – Вы могли навредить себе, сын мой.
Священник был представительным жилистым мужчиной, но духовная мощь его одеяния, похоже, подействовала на парня даже больше грубой физической силы: он стал почти подобострастным.
– Мне жаль, отец. Очень жаль, отец. Простите меня, отец, – начал он бормотать по-английски. – Я сам не ведал, что творю.
– Merci, Mademoiselles, – сказал священник, кланяясь. – Я отведу несчастного обратно в его комнату. Очевидно, он страдает от слабоумия.
– Мы поможем вам, – предложила Ирен.
Я с силой дернула ее за рукав. Мне совершенно не хотелось подниматься в какую бы то ни было мрачную комнату, находящуюся за зияющим проемом окна.
– Non, non. – Пожилой священник улыбнулся с приятной учтивостью. – У юных леди, должно быть, есть свои дела; оставьте эту заблудшую душу мне.
Он вел себя довольно уверенно, хоть и носил сутану, и мне даже показалось, что за стеклами очков я уловила в его глазах под густыми снежно-белыми бровями нечто похожее на приветливое выражение моего отца-священника…
Ирен вновь заговорила:
– У меня действительно здесь свои дела, отче. – Она многозначительно подчеркнула последнее слово. – И это не первая моя встреча с пожилыми священниками на улице.
Он внимательно осмотрел ее наряд:
– В таком случае вам лучше найти ближайшую церковь и исповедаться. – Он положил руку мужчины себе на плечо и повел его в здание.
– Мы настолько же безнравственны, насколько вы – святы, Père! – крикнула ему вслед Ирен звенящим – иначе не скажешь – голосом. А если уж оперная примадонна-контральто хочет, чтобы ее голос звенел, он затмит бой церковных колоколов. – Мы сопроводим вас.
Мы с Элизабет обменялись быстрыми взглядами. Ирен говорила «сидеть», и мы садились. Ирен говорила «идем», и мы шли.
Все втроем мы шагнули вперед как один.
Лицо человека по имени Келли стало безумным.
– Нет! Не подпускайте их ко мне! Они испорченные. Вы благочестивый священник. Спасите меня от них! – В его речи перемежались английские и французские фразы, словно он создал новый иностранный язык, но я понимала каждое слово.
Уже не пытаясь сбежать из-под опеки пожилого священника, Келли опустился к его коленям и ухватился за края сутаны, словно испуганный ребенок.
– Я покаюсь в чем угодно, – кричал он, – только держите этих адских демонов подальше от меня!
– Думаю, – сказала Ирен священнику по-французски, – мы вам пригодимся.
Его недавно милое старческое лицо стало кислым.
– Ну хорошо, – сказал Шерлок Холмс тоже на французском, не на английском. – Полагаю, вы помогли задержать его, хотя я все равно поймал бы его в кофейне на углу. Я собирался предложить вам сходить за ле Вилларом, но сам пока не готов к встрече с ним. – Он посмотрел на озадаченного мужчину, который стоял на коленях на мостовой и держался за подол его сутаны. – Что ж, пойдемте, если угодно, но там воняет вареной требухой и чесноком.
