Глава двадцать восьмая
Оборотень в Лондоне
Я берусь за расследование, чтобы способствовать торжеству правосудия и помочь работе полиции.
Шерлок Холмс
На следующее утро за завтраком в общей гостиной я смотрела на своих спутниц.
Ирен и Элизабет выглядели уставшими, но, что вызывало еще большее подозрение, обе старались не встречаться со мной взглядом. Нет ничего хуже любопытства, которое невозможно удовлетворить!
Я побарабанила пальцами по скатерти и потянулась за простой булочкой, хотя Ирен и заказала обильный английский завтрак: яйца, бекон, сосиски, шампиньоны, тушеные бобы и нечто вроде кровяной колбасы – видимо, исключительно в мою честь.
– Надо ускорить события, – заявила Ирен, подливая себе и Элизабет кофе.
Я продолжала пить свой чай.
– Нелл, именно ты можешь в этом помочь.
Я поперхнулась горячим «эрл греем»:
– И как же я «ускорю события»? Я совершенно ничего не понимаю в этих отвратительных убийствах.
Ирен расплылась в улыбке, уставившись на меня поверх своей чашки:
– Именно поэтому ты пойдешь к Шерлоку Холмсу и отдашься на милость его превосходных интеллектуальных способностей.
– Ничему я не отдамся! И вовсе не такие уж у него способности!
Подруга хлопнула в ладоши, захваченная новой идеей:
– Это замечательный план! Ты понесешь все свои записи мудрецу с Бейкер-стрит. Хотя сейчас он проживает… где? Скорей всего, в «Бристоле», чтобы быть поближе к принцу. Очень важно, чтобы ты отвлекла его, пока я буду вести собственное расследование.
– Вместе с Элизабет? – многозначительно спросила я.
– Возможно. Но твоя роль намного важнее. Только осведомленный и обладающий тонким умом человек сможет отвлечь великого сыщика. Однозначно, это придется сделать тебе! Помни, каждый момент, который ты продержишь его в заблуждении, ты подаришь мне и несчастным жертвам. Дело становится все хуже и хуже. Ты видела тело в морге, накрытое покрывалом. Только представь себе, что могло скрываться под этой простыней!
Ирен передернула плечами, будто на сцене, но я знала, что внутри она испытывает настоящий ужас. Моя дорогая подруга склонна чересчур драматизировать, но причины, лежащие в основе ее актерских трюков, неизменно серьезны. И искренни.
Я пристально посмотрела на Ирен. Выражение ее глаз было одновременно вопросительным и умоляющим.
Сложив салфетку, я бросила ее прямо поверх французского круассана, воздушного и пропитанного свежим маслом. Значит, мне предстоит принести в жертву свои убеждения и вступить в сговор с детективом-консультантом.
Но уж лучше с этим господином встречусь я, а не моя бедная подруга, обычно такая проницательная, но в данном случае находящаяся в полном неведении касательно того, как сыщик относится к ней на самом деле.
– Ты хочешь, чтобы я поделилась с ним своими записями? – спросила я, надеясь, что Ирен ответит отрицательно.
– Ну конечно! Они послужат приманкой. Он ведь не подозревает о многих очень важных деталях, знаешь ли.
– Знаю. – Я поднялась из-за стола. – Надеюсь, ты понимаешь, в какое невозможное положение меня ставишь. А еще я надеюсь, что за то время, пока я отвлекаю детектива, ты не совершишь ничего такого, что не пришлось бы по вкусу Годфри.
– Конечно, Нелл. Только то, что одобрил бы Годфри. – Она клятвенно приложила одну руку к сердцу, а затем прихлопнула ее другой рукой.
Однако ямочка в углу ее полуулыбки напомнила мне о том, что Годфри обычно одобряет куда больше вещей, чем я.
Мне всегда нравилась «Повесть о двух городах» Диккенса, поэтому, возможно, я и оказалась в роли жертвующего собой Сиднея Картона, высадившись из конного омнибуса у дверей отеля «Бристоль», готовая сдаться на милость Шерлока Холмса.
Сдаться в рамках военной хитрости, разумеется.
Но при этом я предпочла бы сравнивать себя с Квентином Стенхоупом, также известным под кличкой Кобра и участвующим в шпионской операции.
После секундного колебания я назвала свое настоящее имя портье у стойки регистрации и тут же была проинформирована, что гость под именем Шерлок Холмс в их гостинице не останавливался.
Что ж.
Я повернулась лицом к оживленному фойе, украшенному сверкающими люстрами вверху и сливками общества внизу.
Ладони у меня стали липкими от пота под темными хлопковыми перчатками.
Как же теперь быть? Не успела я начать и уже потерпела неудачу. Что я скажу Ирен?
Что детектив оказался невидимкой? Что мне не удалось найти его?
Вот уж нет!
Я отошла от стойки и возвышавшейся за ней позолоченной пагоды с отделениями для корреспонденции каждого из гостей отеля.
Не желая показывать своей растерянности, я стала подниматься по мраморной лестнице на второй этаж. Там у меня появится возможность собраться. «Собраться» – что за выражение! Как будто речь об отрезе ткани, которая вот-вот распустится, если ее аккуратно не подшить. Я решила во что бы то ни стало не распускаться.
Поднявшись, я пошла в том направлении, где на первом этаже находились двери гадкой лифтовой машины.
Табличка на стене оповещала, что доступ в эту своеобразную тюремную камеру есть и со второго этажа.
Итак. В лифте я смогу подняться наверх и найти номер, где два дня назад нас с Ирен развлекал мастер маскировки Шерлок Холмс.
Согласна, поступок крайне неприличный.
Но кто о нем узнает?
Я распрямила плечи и нажала на перламутровую кнопку вызова лифта.
Он управлялся оператором в униформе, который даже не посмотрел на меня. Судя по всему, в тех отелях, где останавливался принц Уэльский, персонал уже привык к дамам, разгуливающим без сопровождения.
Только представьте себе – меня приняли за падшую женщину! Впрочем, оно и к лучшему. Должна признаться, в безнравственном образе жизни есть и свои преимущества.
На пятом этаже я вышла из лифта и направилась к дверям, которые запомнила по нашему прошлому визиту.
К своему удивлению, я услышала, что из-за тяжелой деревянной двери доносятся нечеловеческий вой и крики. Они не прекратились и тогда, когда обладатель даже самых могучих легких должен был бы выбиться из сил, и я сообразила, что безумные завывания обладают некоей структурой и могут даже сойти за отвратительную музыку. Волынка? Нет. Скрипка, попавшая в руки умалишенного. Хотя верхний регистр этого инструмента под пальцами виртуоза способен воспроизводить мелодии неописуемой красоты, в неумелых руках скрипка издает звуки, очень напоминающие визг пилы по дереву.
Именно такие звуки, милосердно приглушенные дверью, доносились до меня. Как перекричать такой шум и объявить о своем присутствии, я не имела ни малейшего представления.
Не обнаружив звонка, я подняла зонтик и изо всех сил постучала в дверь.
Кошачий концерт продолжался. Впрочем, он звучал гораздо хуже воя нашего Люцифера, созывающего по ночам своих подружек. Наконец наступила пауза, и в блаженной тишине я подняла было руку, чтобы снова постучать, но тут дверь внезапно распахнулась.
Мой кулак, не встретив препятствия, чуть не врезался со всей силы во внушительный клюв, которым Господь вместо носа наградил мистера Шерлока Холмса, сыщика-консультанта.
– Ах! Вы напугали меня! – сказала я обвиняющим тоном.
– Вы стучали, – возразил сыщик.
– Прошу прощения, – автоматически извинилась я.
– И я прошу прощения. Мисс… Хаксли?
Мне выпало редкое удовольствие наблюдать изумление на лице самого известного сыщика в мире.
– Что вы здесь делаете? – спросил он.
– Используете силу дедукции и догадаетесь сами? – парировала я.
Мой вопрос, казалось, вернул ему обычное самообладание.
– Я догадываюсь, что вы присланы сюда с определенной целью, – решительно начал он. – Вас склонили к этой поездке во время завтрака, и вы подчинились, но без желания. Поговорив с портье, вы чуть было не ушли, но, поднявшись на второй этаж, решили не отступать. Вам не нравится жить во Франции, впрочем, вам нигде не нравится. Ваш отец был деревенским священником, но он уже умер. Вы близоруки, презираете роскошь, а также меня.
– Впечатляюще, – произнесла я ледяным тоном. – Могу я войти? – Я нарушала все мыслимые правила приличия, но решила, что готова на такую жертву ради подруги.
Шерлок Холмс резко рассмеялся и сделал шаг в сторону от двери:
– Вы эмиссар неотразимой мадам Ирен, которая, без сомнения, уже отвела соответствующие роли столь незначительным персонам, как мы с вами.
– Вот как! Вы признаете, что можете быть менее значимым, чем другие?
– Я самый смиренный из людей, мисс Хаксли, – ответил сыщик с улыбкой и поклоном, – до тех пор, пока не оказываюсь среди людей, которые сами забыли о смирении.
– Хм. Отлично. Ирен решила, что вас стоит ознакомить с моими записями и набросками с места убийства в доме свиданий. Хотя я не одобряю ее решения.
– Я тоже его не одобряю, – быстро отозвался Шерлок Холмс. – А вы, надо думать, вообще редко выказываете одобрение чему бы то ни было? – тут же предположил он, вздернув бровь.
– Возможно, вы будете столь любезны и объясните мне, как вы пришли к подобным выводам о моей персоне? Кстати, не то чтобы они верны.
Он кивнул и предложил мне присесть на стул у квадратного столика для игры в карты.
– В вашей манере держаться видна неуверенность. Мне жаль, но я не могу предложить вам более конкретного объяснения. Иногда достаточно простого наблюдения, чтобы многое понять. У вас на рукаве я увидел подсохшее пятнышко от яйца, что означает завтрак. Ботинки зашнурованы лишь до щиколотки, а не целиком – я заметил это, когда вы приподняли юбку, переступая через порог. И шнуровка, и ваш настрой в момент прихода сюда говорят о спешке и о том, что вы рассержены. Левый рукав запачкан чернилами, которые используют для книги регистрации отеля, а это значит, что вы разговаривали с портье, но, без сомнения, ушли озадаченной, поскольку я остановился здесь не под своим именем.
Я также заметил, что к вашему подолу пристало несколько волокон турецкого ковра яркого цвета, которым выстлан пол мезонина, а это указывает, что вы поднялись на второй этаж по лестнице, что, в свою очередь, говорит нам о вашей боязни пользоваться лифтом. Одежда и аксессуары исключительно английского производства указывают на то, что Францию вы не любите, хотя и прожили здесь уже несколько месяцев, о чем мне известно из моего визита в Брайони-лодж еще до побега вашей подруги Ирен Адлер. А раз уж вам не нравится в Париже, самом красивом из иностранных городов, то не понравится нигде. Ваш отец был деревенским приходским священником, что видно по папке, которую вы держите в руках: такую кожу дешевой выделки очень любят в сельских приходах Англии. То, что он умер, понятно по вашим перчаткам – настолько немодным, что их можно носить лишь в знак траура. Я подозреваю, что это последний из оставшихся предметов траурного гардероба, который вы носили по отцу, но вы намерены придерживаться этого стиля всю жизнь. К тому же такие перчатки практичны и на них не видно грязи. Также я заметил следы от пенсне на вашем римском носу, следовательно, вы близоруки. Весь ваш облик кричит о ненависти к роскоши, а то, что вы чуть не поприветствовали меня кулаком в нос, красноречиво говорит и об аналогичном отношении ко мне. Вопросы есть? Нет. Теперь давайте обсудим, под каким притворным предлогом вы сюда явились.
– Я не притворяюсь.
– Неужели? – удивился он. – Вам действительно не терпится поделиться со мной деталями преступления?
– Не совсем. Но Ирен на этом настаивала.
– А противиться ей невозможно, насколько я могу вообразить.
– Воображайте и дальше.
– Всенепременнейше. Впрочем, я весьма устойчив к женским чарам, мисс Хаксли, хоть вы и не спешите расточать их на меня.
– Ага, наконец-то вы попали в самую точку! Впечатляющая проницательность. – Я водрузила на стол свою папку. Вообще-то это была сделанная во Франции папка для эскизов из марокканской кожи – единственный предмет роскоши, который я позволила себе купить в Городе Света. Меня изрядно позабавило, что Шерлок Холмс решил, будто она принадлежала моему почившему отцу. Возможно, ему и в голову не приходило, что женщина способна купить себе что-нибудь для работы.
Мистер Холмс развязал тесемки на папке своими длинными пальцами. Небось возомнил себя Паганини, иначе каким же наглецом надо быть, чтобы втайне возжелать женщину, не принимая во внимание ее совершенную недоступность! Я оглянулась в поисках несчастного музыкального инструмента, но не увидела ни смычка, ни скрипки. Видимо, хозяин музицировал в спальне. Я поскорее прогнала мысли о спальне и скрипке из головы.
При первом же взгляде на мои эскизы мистер Холмс откинулся в кресле, поднес сложенные домиком костлявые руки к лицу и поднял брови:
– Это ваши наброски?
– Разумеется. В этом вопросе Ирен зависит от меня.
– Так я и подумал. – На его губах появилась тонкая ухмылка. – Как я завишу от Уотсона.
– Старина доктор наверняка желает только добра. – Уж я-то точно должна быть благодарна ему за информацию о неестественном интересе сыщика-консультанта к моей подруге. – Почему он не с вами?
– Если помните, я говорил вам, что любой врач может попасть под подозрение в деле об убийствах в Уайтчепеле?
– Конечно помню. Я ничего не забываю, потому что заношу все события в дневник. Но, в отличие от констеблей Лондона, парижская полиция не склонна обвинять в убийствах любого человека с медицинскими навыками.
– Это верно. – Он отвел взгляд, будто защищая меня от того, что ему довелось увидеть. – Здесь увечья не настолько… хирургические. Внутренние органы не… извлечены, как это было при убийствах в Уайтчепеле. – Сыщик посмотрел на меня прищуренным, настороженным взглядом, словно Люцифер. Я имею в виду нашего кота, а не Ангела тьмы. – Знаете ли вы о том, какие именно раны были нанесены жертвам в Париже?
– Разумеется, – смело ответила я. Если не слишком много болтать и при этом внимательно слушать, можно многое узнать. – Довольно жуткие.
Детектив забарабанил пальцами по скатерти. Мне было неприятно видеть, что привычка, которую я до сих пор считала исключительно, если можно так выразиться, адлерианской, имеет воплощение и в шерлокианской форме. У них не было ничего общего, у этих двоих, кроме естественного соперничества, все равно как у кошки с собакой. Разумеется, Ирен была элегантной, аккуратной и загадочной кошкой, в то время как мистеру Холмсу я отвела бы роль слюнявой и шумной ищейки с отвратительными манерами.
– Я думаю, Уотсон действительно мог бы приехать, – вдруг заявил он с легким сожалением. – Но от меня требовало секретности столь высокопоставленное лицо, что даже старый добрый доктор был сочтен угрозой делу. – Он снова скользнул по мне взглядом – будто бритвой по ремню для правки. – Вы хоть представляете, каких людей может привести в ярость ваше с этой оперной авантюристкой вмешательство в расследование этих страшных убийств?
– Не представляем, – призналась я. – Но у нас тоже есть высокопоставленные клиенты, перед которыми мы в ответе.
– В самом деле? – Он подался вперед. – Скоро я узнаю, что это за клиенты, хотя догадки у меня уже есть. Я уверен, что наши покровители имеют одинаковые причины беспокоиться. Служить сильным мира сего всегда нелегко. Они требуют преданности, в то время как сами от природы не способны к ней, как ваша подруга поняла из истории с королем Богемии. Итак. Она по-прежнему настаивает на том, чтобы непрофессионально вмешиваться в чужие дела, вместо того чтобы дарить миру свой великолепный голос, не так ли?
– Она долгое время работала частным сыщиком, возможно, даже подольше вас, начиная с агентства Пинкертона в Америке. То, что к ее услугам прибегают высокопоставленные лица, – вполне закономерно. Что же касается ее привычки «непрофессионально вмешиваться» в чужие запутанные дела, то и вы беретесь за работу как частный детектив, а не официальное лицо. Вы тоже, не побоюсь этого слова, любитель.
– Хотел бы я посмотреть, как вы обсуждаете эту тему со стариной Уотсоном, мисс Хаксли. Даже не знаю, который из вас стал бы энергичнее защищать своего компаньона.
– Вряд ли я когда-нибудь буду заниматься чем-то таким, на что вам захочется посмотреть, мистер Холмс. А что касается Ирен и ее вокальных данных, то это истинное призвание, сродни духовному, и очень тяжкий труд. Оперная сцена отняла бы у нее всю энергию и время, но теперь это невозможно, поскольку ей приходится жить инкогнито благодаря вам и королю Богемии!
– Может быть, вы и правы, но ведь она простила его. Возможно, она сможет простить и меня.
– Сомневаюсь. Лично я вас не прощу.
Детектив засунул большой палец в кармашек жилетки и приготовился возразить мне. Судя по всему, он ошибочно решил, будто я пришла сюда исключительно для того, чтобы обеспечить его материалом для его любимых упражнений в искусстве спора.
– Так это события, произошедшие прошлой весной, помешали ее оперной карьере? Или тот факт, что она вышла замуж за Годфри Нортона? – прищурился он.
– Годфри призывает ее продолжить сценическую карьеру! Как вы могли предположить обратное?
– Ах вот как, призывает? Значит, он не просто симпатичная мордашка. Не сомневаюсь, Нортон весьма дальновиден в том, что касается женщин. В конце концов, нанять машинистку для конторы в Темпле было по тем временам очень смелым шагом.
– Годфри взял меня на работу скорее из доброты, чем из смелости, хотя он не испытывает недостатка ни в физической силе, ни в силе характера. Я еще не встречала джентльмена, обладающего таким набором достоинств: он благородный, мудрый и – да, галантен с дамами, как рыцарь Круглого стола. Редкое качество, особенно в наши дни, – с вызовом бросила я.
– Действительно, нечасто встретишь того, кто заслуживает столь высокой оценки здесь, на грешной земле. Удивительно, что вы сами не вышли замуж за такого достойного человека.
– Что за возмутительное предположение, сэр! Годфри бы такое и в голову не пришло, в то время как я, осиротевшая дочь священника, и вовсе не могу мечтать о ком-то настолько превосходящем меня по положению.
– А опозоренная оперная певичка, значит, подошла ему по положению?
– Нет никакого позора в том, чтобы ожидать от людей лучшего, чем они могут предложить, – горячо вступилась я за подругу. – Король был человеком, желавшим замуровать Ирен в четырех стенах для собственного удовольствия и лишить ее радости пения. Годфри же, напротив, поощряет ее возобновить оперную карьеру.
– А почему ей вообще необходимо поощрение? Возможно, теперь ей больше не хочется посвящать долгие часы упражнениям, репетициям и выступлениям, раз уж она познала семейное счастье. Ведь, как я полагаю, ее поспешное замужество привело к семейному счастью?
– Замужество было поспешным лишь из-за ваших грязных уловок и козней этого гадкого богемского кронпринца! – Меня переполняло возмущение. – Ирен лишилась настоящей свадебной церемонии в присутствии друзей и… мм… близких друзей только потому, что вы измотали ее погоней за той фотографией. А фотография, между прочим, была сделана исключительно по настоянию короля. Ирен хранила ее лишь как напоминание о своей неуместной увлеченности сей высокородной особой. Только человек с нечистой совестью мог подумать, что она использует вещественное доказательство их прошлых отношений, чтобы расстроить свадьбу короля и несчастной Клотильды.
– И мадам Адлер никогда не ставила этот брак королю в вину?
– Совсем наоборот! Она была в восторге, что ей наконец открылась правда: король готов отказаться от настоящих чувств ради брака по расчету и при этом ожидает, вопреки всем понятиям чести, что она вступит с ним в порочащую ее связь.
– Раз уж на то пошло, как такая достойная женщина вообще могла увлечься этим человеком?
– Вы не видели их вместе, мистер Холмс. Он боготворил ее. Любая женщина, которой выказывают столько почтения, может ошибиться.
– Вот именно – любая! Но мы с вами говорим о женщине непревзойденного ума, обладательнице ангельского таланта. Как она могла, пусть на секунду, позволить себе обратить внимание на такого человека, как кронпринц Богемии? В этом нет никакого смысла.
К этому времени детектив уже сидел, подавшись вперед, и забрасывал меня вопросами, как адвокат, допрашивающий заключенного.
Я сделала глубокий вдох. Ловко же он вытащил из меня оправдательную речь в пользу Ирен! В своем рвении защитить подругу я выболтала намного больше о ее прошлой и настоящей жизни, чем позволено знать таким господам, как Шерлок Холмс.
Я смотрела в его прозрачные серые глаза, горящие огнем спора, и понимала, что попала в его ловушку.
– Никакого смысла, мистер Холмс? – Я позволила своему гневу поулечься и добавила в голос льда. – Человеческие существа не умеют жить в соответствии с чистыми законами логики, хотя, возможно, сыщики-консультанты именно так и поступают. Уже тот факт, что вы задаете подобный вопрос, означает, что ответа вы никогда не поймете. У вас поразительный ум, но совсем нет сердца, поэтому в этом мире вам постоянно будут встречаться загадки, которые вы, со всей вашей логикой и дедукцией, разгадать не сможете.
Он откинулся на спинку стула и перевел дух, будто только что преодолел гонку с препятствиями против невидимого соперника. Не осмеливаюсь предположить, что соперником выступала я. Похоже, на самом деле он спорил с Ирен – через меня, какой бы скромной заменой я ни являлась. Я заметила, что у меня дыхание тоже стало неровным. Удивительно, что различия в понимании мира могут вызывать столь сильные эмоции.
Когда мой собеседник вновь подал голос, тон его был холодным и отстраненным.
– Я соглашусь с вами в том, что мы действительно говорим на разных языках. Итак. Покажите мне ваши школьные этюды, мисс Хаксли. Я так понимаю, что вы были присланы сюда в качестве отвлекающего маневра? Что ж, отвлекайте меня. – Однако выражение лица сыщика говорило о том, что очень немногие вещи в этом мире на самом деле способны отвлечь его.
– Я не утверждаю, что обладаю талантом художника, – несколько резко ответила я, – но, по крайней мере, я всегда стараюсь точно передать детали. – Из папки я вытащила пять набросков, выполненных на картоне. – Та комната в доме свиданий, где произошли убийства, была застелена ковром с довольно необычным черным фоном. Его поверхность хорошо сохранила отпечатки всех ног, мистер Холмс, не хуже, чем если бы кто-то прошелся по влажной земле. Поэтому я зарисовала все отпечатки, записала их размеры, а потом воспроизвела их в натуральную величину.
– Размеры! Отпечатки! На коленях в комнате ужасов, делая зарисовки! – Его голос триумфально звенел, но глаза буквально пожирали мои неказистые «школьные» наброски. – Вы совершенно новая порода ищейки, мисс Хаксли, – пробормотал он. – Так уж повелось, что я считаю следы ног краеугольным камнем искусства сыщика, особенно если такие следы можно каким-то образом сохранить. Я написал небольшой труд под названием «Изучение отпечатков ног с заметками об использовании парижского гипса для их сохранения». Парижский гипс на самом деле – самый обычный гипс. Как вам возможно известно, под гранитным основанием города находятся богатые залежи этого материала, именно поэтому его называют парижским. Что касается моей монографии, ле Виллар переводит ее на французский язык, чтобы полиция этого города также могла найти хорошее применение своему гипсу. Это инспектор обратил ваше внимание на отпечатки в комнате? – Как обычно, перед тем, как задать вопрос, Шерлок Холмс забросал жертву ненужными сведениями, чтобы сбить ее с толку.
– Увы, нет, – с радостью возразила я. – Это Ирен догадалась, что на черном ковре могут остаться следы ног, подобно тому как на черном бархате остаются следы легчайшего прикосновения пальцев; любая женщина, которой хоть раз приходилось иметь дело с бархатом, поняла бы это моментально.
– Разумеется. Мое собственное знакомство с черным бархатом не простирается дальше оконных гардин, которые делают из более жесткого материала: на нем не так заметны отпечатки. Я разочарован, что ле Виллар пропустил настолько интересную улику. Дилетанты! Вся парижская префектура успела пройтись по ковру, прежде чем ле Виллар остановил их и задолго до того, как я прибыл во Францию. Я изучил отпечатки, когда осматривал комнату, но к тому времени их было не меньше, чем на поле для игры в регби.
Я заинтригован тем, что вы увидели, пока следы были еще свежими, – продолжал он, вытаскивая еще один из моих набросков, которыми еще несколько минут назад был готов пренебречь. Теперь же он рассматривал мои работы с трепетным почтением, словно это были потерянные этюды самого Рембрандта. – И когда именно вам и вашей подруге удалось оказаться на месте преступления?
– Примерно через три – пять часов после совершения убийства, я так полагаю.
Детектив поводил указательным пальцем по одному из рисунков:
– Я видел несколько следов от женской обуви, но здесь изображен отпечаток ноги полицейского, прибывшего на место преступления одним из первых, как мне кажется. И это не ле Виллар: он изучал мои методы работы и достаточно умен, чтобы не топтаться по уликам. Хотя он и был связан по рукам – или, в данном случае, по ногам. А это чей? – Он приподнял следующий набросок.
– Той, кто обнаружил жертв. Мисс Пинк. Это отпечаток ее домашней туфли.
– Я знаком с мисс Пинк и обеими ее туфлями. – Холмс откинулся на спинку стула и стал похлопывать себя по карманам, будто бы что-то искал. – Что вы думаете о ней?
– Я? Вы желаете знать, что я думаю? А я полагала, что думать – это ваша работа, – не удержалась я от язвительной реплики.
– Так оно и есть. Но вы оказались на месте преступления одной из первых, а я всегда внимательно отношусь к показаниям свидетелей. Часто они замечают намного больше, чем сами осознают.
– Я все прекрасно осознаю. Мисс Пинк – дерзкая молодая особа из Америки, которой нравится вести скандальный образ жизни. Судя по всему, она происходит из довольно приличной семьи, за исключением злобного отчима, поэтому мне непонятно, как она могла по собственной воле избрать для себя столь отвратительный путь.
– На самом деле, мисс Пинк – загадочный персонаж, хотя на месте убийства она оказалась по чистой случайности. А это?
– Ботинок рабочего. Не могу сказать, как или когда этот след там появился. Если только…
– Если только что?
Я замялась. Оживленные вопросы детектива навели меня на не совсем приятную мысль. Я хотела бы поделиться этой мыслью только с Ирен, но она была далеко, проворачивая какие-то секретные дела с Элизабет. Сколько у нее еще секретов от меня?
– Если только что, мисс Хаксли? Да ладно вам! Вы неплохой наблюдатель. Поделитесь же вашими догадками.
Неплохой наблюдатель! Школьные рисунки!
– Если только, мистер Холмс, кресло, на котором нашли свою смерть обе женщины, не было доставлено в ту комнату в сам день убийства, специально для… мм… церемонии, запланированной на вечер. Чтобы установить этот предмет мебели, понадобился бы по крайней мере один рабочий.
Вездесущие пальцы Холмса забрались под отворот моей папки и достали эскиз того самого кресла, о котором мы говорили.
– Рабочий или даже двое. – Он изучал рисунок, который дался мне так нелегко. – Признаюсь, мне не хватает Уотсона. Он наверняка смог бы сообщить нам что-нибудь по поводу этого устройства.
Я вспомнила, как много месяцев назад тайком читала в приемной доктора Уотсона его рукопись, где он описывал Шерлока Холмса как мыслящую машину, чуждую любым эмоциям, даже любви между мужчиной и женщиной. Освобождает ли это детектива от похоти, которая правит многими мужчинами? Если мужчина, неспособный любить женщину, все еще может желать ее, то, возможно, он будет готов и убить?
– Это хорошо для вас и плохо для него. – Я с ужасом поняла, что проговорила вслух свою мысль: признание сыщика в неведении относительно назначения кресла, которое может быть известно его другу, говорит в его пользу. Как это глупо – высказывать одобрение человеку, который и без того придерживается о себе столь высокого мнения!
Шерлок Холмс одарил меня таким холодным и властным взглядом, что тот мог бы остановить Аттилу на полном скаку. К счастью, я дочь английского викария, и менее впечатлительна, чем гунны.
– Я была очень разочарована в принце Уэльском после всех этих событий, – решительно заявила я. – Важно не высокое положение, которое кто-то занимает, а приверженность высоким идеалам в жизни.
– И в смерти, – добавил он, подразумевая убийства, которые послужили поводом для нашей встречи. – Знание, мисс Хаксли, – продолжал он сурово, – всегда превосходит невежество, и не важно, каким путем это знание получено. Впрочем, я согласен с вами: чем меньше человек подвержен невоздержанности и всяческим страстям, тем полнее он может посвятить себя служению науке, мыслительным упражнениям и борьбе с теми порочными душами, что разрушают жизнь, возмущают общество и даже убивают.
– В самом деле? Вы согласны со мной? И кто же эти порочные души, которые вы подозреваете в парижских убийствах?
– Среди нас ходят люди, столь увлеченно сеющие зло, что их необходимо остановить любой ценой. – Он приподнял мой эскиз гадкого кресла. – Даже если придется узнать предназначение вот этого.
– Вы правы, – поспешно согласилась я. Хоть мне и был неведом способ использования дьявольского «кресла цирюльника», я не сомневалась, что он мне не понравится.
Детектив снова посмотрел на рисунок, не видя его, потом поднялся:
– Вы на самом деле оказались отчасти полезны. Можете сказать мадам Ирен, что я поблагодарил вас за возможность ознакомиться с эскизами.
Я тоже встала, убирая свои скромные подношения обратно в папку:
– Могу сказать, а могу и не сказать. Я не прислуга. Ни ее, ни ваша, сэр.
– Прошу прощения, на любезности не осталось времени. – Он продолжал стоять. – А теперь, если позволите, у меня много работы.
Я собралась было уйти, чувствуя себя подмастерьем композитора, которого великий маэстро ласкает одной рукой и наказывает другой, мучимый страхом, что ненароком выдал ему секрет «Неоконченной симфонии».
Потом я остановилась:
– Вы не рассказали мне о том, кого подозреваете, сэр. Я уверена, что самый известный сыщик-консультант должен иметь кое-какие идеи.
– Вы хотите знать имена подозреваемых, мисс Хаксли? – Он начал потихоньку оттеснять меня к выходу. – В деле Джека-потрошителя, этого обделенного воображением мясника, подозреваемых было больше, чем нот в симфонии. В их числе находились и обычные люди, и сумасшедшие. Кожаный Фартук, так называли одного из подозреваемых, – самый известный из них. Он действительно вселял ужас в детей и читателей сенсационных газетенок. Кроме того, ходило множество слухов, что преступления совершили «иноземцы» – в данном случае, евреи, поляки или русские. Крестьяне-иммигранты из Восточной Европы заполонили Ист-Энд и принесли с собой обычаи, значение которых часто понималось местными жителями совершенно неправильно. Так что среди подозреваемых числились и сапожники, и ритуальные палачи. Некоторые были связаны с Америкой и Россией. И с Францией.
Помимо того, существуют традиционные подозреваемые, о которых полиция вспоминает в первую очередь, когда совершаются жестокие, но непонятные преступления: религиозные фанатики, борющиеся с грехом, либо сбежавшие сумасшедшие.
В данном случае есть вероятность, что мы имеем дело с подпольным врачом или же с тем, кто владеет медицинскими навыками: другими словами, с человеком, имеющим какое-то образование и умения, а такие люди обычно не становятся подозреваемыми в убийствах.
Развивая эту захватывающую тему, необходимо упомянуть о многочисленных слухах, которые крутятся вокруг людей, намного превосходящих обычных врачей по званию: аристократов и даже особ королевской крови.
Я только цокнула языком, привыкши верить, что кровь королей заслуживает некоторого почтения. Но потом я подумала о Берти и об этом его столике или диване – как его назвала Ирен, «ложе любви», – а также вспомнила слухи о его сыне.
– Особы королевской крови не всегда заслуживают восхищения, – признала я с чувством гадливости.
– Без сомнения, вы поняли это после знакомства с королем Богемии, – отозвался сыщик. – Я имел честь общаться с представителями многих королевских семей, мисс Хаксли, в ходе своих расследований. Некоторые из них достойны восхищения, некоторые нет. В этом они не слишком отличаются от обычных людей.
Но давайте вернемся к личности господина, которого называют Потрошителем. Я признаюсь вам, что не понимаю, зачем ему понадобилось расчленить стольких несчастных ночных обитательниц Уайтчепела. Будто он совершал убийства лишь для того, чтобы попасть на первые полосы газет. Его преступления – просто бессмыслица, и я уверен: когда я поймаю Потрошителя, в моих руках окажется неизлечимый сумасшедший, не менее жалкий, чем его жертвы.
Но кто именно является этим сумасшедшим… свидетели расходятся в показаниях. В соответствии с их взволнованными рассказами, это человек около сорока лет, ростом немного выше пяти футов, темноволосый, выглядит и говорит как иностранец, одет в потрепанную одежду. Кожаный Фартук, например, был евреем-сапожником, ростом пять футов четыре дюйма, с темной шевелюрой и усами. В ходе долгого допроса оказалось, что у него неоспоримое алиби, после чего он был назван «безумным евреем» и отпущен.
Потом полиция опросила свидетелей, которые видели в Уайтчепеле мужчину тридцати семи лет, ростом пять футов семь дюймов, с темными усами и бородой, в пиджаке, жилетке, брюках, шарфе и шляпе. И с иностранным акцентом.
Элизабет Страйд перед смертью видели в компании мужчины пяти футов и пяти дюймов, со вкусом одетого в, заметьте, визитку и черную шляпу. Меньше чем через час после этого ее встречали уже с другим мужчиной, ростом пять футов шесть дюймов, по виду мелким служащим, в сюртуке и брюках, средних лет, крепко сбитым и чисто выбритым.
А еще спустя полчаса ее видели в третьем месте с человеком, которого полицейский констебль описывает как мужчину двадцати восьми лет, ростом пять футов шесть дюймов, смуглого и с небольшими усиками. Он был одет в черное пальто, под которым виднелись белый воротник и галстук, на голове у него была жесткая фетровая шляпа, а в руках он нес завернутый в газету предмет.
– О мистер Холмс! Это так напоминает сцену из «Алисы в Стране чудес», – не смогла удержаться я. – Все так странно и так зловеще, как Морж и Плотник, которые ведут устриц на съедение. А описания мужчин, настолько различные, все равно имеют много общего.
– Дальше будет «всё страньше и страньше». – Проницательные серые глаза детектива сияли. Я поняла, что ему, как и Ирен, нравится – нет, необходима – увлеченная аудитория, пусть даже состоящая из одного человека. – Дайте мне еще минуту, мисс Хаксли.
Пока он упражнялся, пытаясь запутать меня, я с удовольствием впитывала новую информацию, которую потом смогу передать Ирен. Я только надеялась, что мне удастся связать эти новые данные с репортажами в газетах и увидеть более полную картину произошедшего.
– Главным свидетелем по этому делу является человек по имени Израэль Шварц, – продолжал рассказ Шерлок Холмс. – Ему повезло, что его не включили в список подозреваемых, но показания были настолько интригующими, что он избежал обычных наветов, ложащихся на плечи его соплеменников в Уайтчепеле. Через пятнадцать минут со времени последнего свидетельства он видел женщину, которую он потом опознал как Элизабет Страйд, разговаривающей с мужчиной на углу Бернер-стрит. Мужчина был возрастом около тридцати лет, ростом пять футов и пять дюймов, бледной кожей лица…
– Бледной! – воскликнула я.
– Именно! В первый раз встречается такое описание. Темные волосы, небольшие каштановые усы…
– Каштановые!
– Да. Круглолицый и широкоплечий. Он был одет в повсеместно распространенные темный жакет и брюки и носил кепку с козырьком. Он схватил женщину и потащил ее куда-то, но ей удалось вырваться, хотя при этом мужчина и толкнул ее на землю. Она вскрикнула пару раз, но негромко.
Сердце у меня колотилось. Я представила, как лежу на холодной сырой земле; дыхание прерывается от удара о мостовую, так что я могу лишь негромко скулить.
– Пока все это происходило, Шварц заметил человека, стоящего на противоположной стороне улицы. Пять футов одиннадцать дюймов…
– Просто гигант, – заметила я.
Шерлок Холмс нахмурился, недовольный тем, что я перебила его повествование. Ему, похоже, было необходимо пересказать этот инцидент, так как его разум, по всей видимости, прокручивал его снова и снова, как сцену из пьесы.
– Мужчина, толкнувший Элизабет Страйд на землю, крикнул: «Липски!» – высокому мужчине на противоположной стороне. Шварц решил, что тот предупреждает сообщника о его, Шварца, присутствии, и убежал. Но, по его словам, никто за ним не погнался.
– Ох. Звучит как приключенческий роман.
– Газеты подумали точно так же, – язвительно заметил Холмс. – Примите во внимание, что в то же самое время портовый рабочий по имени Джеймс Браун видел мужчину и женщину на Фэрклоу-стрит, рядом с Бернер-стрит. Мужчина прижал женщину к стене и стоял, склонившись над ней, с поднятым кулаком. Он был пяти футов и семи дюймов ростом, крепкого телосложения, одет в длинное темное пальто.
Через пятнадцать минут Браун доходит до своего дома и слышит крики: «Полиция!» и «Убивают!». В это же время Луис Дымшитц, еврей-ювелир из России, заметил, что его верная лошадка, которую он направил в один из дворов на Бернер-стрит, чего-то боится. Он увидел на земле кучу тряпья, пригляделся получше и понял, чт́о перед ним. Тотчас же он поднял шум. Когда прибежали полицейские, тело было еще теплым.
Я вздрогнула:
– Помню, что читала об этом в газетах. Лошадка, наверное, почувствовала смерть, а ее хозяин был убежден, что убийца все еще находился на месте преступления, когда он обнаружил тело. Этот безумец знает, как оставаться невидимым, либо же умеет хорошо менять внешность.
– А свидетели – все равно что облака, заслоняющие собой луну. Их восприятие неустойчиво, поэтому и образ убийцы постоянно меняется. Это дело печально известно тем, что подозреваемых в нем куда больше, чем жертв. Полиция нашла слишком много людей, подходящих под все возможные описания убийцы. – На мгновение на лице сыщика будто бы отразились все мучения и разочарования лондонской полиции. Потом выражение его поменялось, и он посмотрел на меня с некоторой лукавинкой: – Этого будет достаточно, чтобы занять вас и ваш дневник на некоторое время. Хорошего вам дня, мисс Хаксли. Благодарю вас за крайне любопытный визит. Перечисление целого хора подозреваемых прояснило мои мысли. И разумеется, если вы все еще охотитесь за наиболее вероятным из невероятных кандидатов, прошу не забывать и о вашем покорном слуге – обо мне.
С этими словами он захлопнул дверь, оставив меня задыхаться от возмущения в коридоре.
