Глава пятнадцатая
В розовых тонах
Обитательницы заведений вставали очень поздно… Они проводили дни за… разговорами, пением, игрой на рояле и чтением. (Паран-Дюшатле… ожидавший с их стороны интереса к порнографии, был удивлен тем, что девушки предпочитали ей дешевые романы.) После раннего ужина они готовились к вечернему приему посетителей в салоне.
Джил Харсин. Полицейский надзор за проституцией в Париже XIX века
Смятая записка из Парижа лежала на моем рабочем столике.
Ирен швырнула ее туда, когда бросилась перерывать дом в поисках монетки для вознаграждения посыльному, доставившему записку.
Думаю, глуповатый на вид верховой получил неплохие чаевые: путь из Парижа был неблизким и оплачивался хорошо. Я постаралась разобрать незнакомый мне почерк: «Мадам! Ваше присутствие требуется в заведении, но вы не должны афишировать свое прибытие. Вызовите меня под каким-нибудь предлогом, пока не могу придумать каким. Здесь по-прежнему творится нечто очень странное! Спешите! Ваша „американская кузина“, Пинк».
– Нелл, ты держишь записку с таким ужасом, словно это французский роман, – заметила Ирен, возвращаясь в гостиную.
Я отбросила листок бумаги, будто он был заражен чумой. В конце концов, записка адресовалась не мне.
– Она лежала на моем рабочем столике, – пробормотала я в свое оправдание.
– И что же там сказано?
– Ты знаешь, что она от мисс Пинк, или как там ее зовут по-настоящему.
– О, мелодрама вполне в американском духе. Я только что допросила посыльного, поклонника Пинк. Она сбросила ему записку из окна, завернутую в шелковый платок. Этот туповатый малый – сын работника прачечной, но ему так не терпелось поиграть в рыцаря, что он тайком взял клячу из двуколки отца и прискакал сюда на всех парах, даже не прихватив седла. Настоящий Дон Кихот – высокий, тощий, и в полном заблуждении касательно чувств своей прекрасной дамы. Я дала ему су за страдания: их ему точно не избежать, когда он вернется к отцу.
– Вот же кокетка эта девчонка! Уверена, она флиртовала с бедным парнем без зазрения совести, чтобы убедить его пойти на обман. Молодой человек его сословия, разумеется, не может и вообразить себе, чем она занимается в том доме.
– Нелл, его отец работает в прачечной борделя. Уверена, что столь быстрый оборот постельного белья даже его лошадей навел бы на подозрительные мысли.
– Вот как. – Почему простыни могут стать уликой, мне осталось непонятным, но признаваться в неведении я не собиралась. – Значит, мы обязаны мчаться в Париж по одному лишь мановению руки безнравственной особы?
Ирен подняла записку и внимательно изучила ее:
– Мы обязаны мчаться в Париж, чтобы узнать новые факты, которые пропустила полиция, но обнаружила Пинк.
– Так вот почему ты не возражала, когда она решила остаться в борделе?
– Она не поехала бы с нами ни при каких обстоятельствах. Так что я лишь надеялась, что она поделится с нами, если обнаружит какие-нибудь свежие детали. Мы же, в конечном счете, «кузины».
– У меня нет кузин, тем более американских, – поспешила возразить я. – Девушка слишком самонадеянна, но я начинаю думать, что это национальная черта. Я полагаю, нужно ехать сейчас же?
– Возможно, ты предпочла бы остаться дома…
– Возможно, предпочла бы, – важно ответила я, – но долг обязывает меня поехать. Ты чересчур доверчива в отношении этой американки. Она ненамного моложе нас, но при этом, очевидно, слишком хорошо разбирается в мирских делах для девушки ее возраста.
– «Две молодые няни мы с тобой», – пропела Ирен парафраз из Гильберта, хитро улыбаясь, и присела в чопорном реверансе, – именно в таком качестве мы и вернемся в заведение!
Время от времени Ирен любила помучить меня, заставляя по необходимости надевать тот или иной предмет из ее бесчисленных нарядов, но сейчас она переворачивала вверх дном мой скромный гардероб – тоже с явным удовольствием.
– Темно-коричневый, серая верблюжья шерсть, джерси медного цвета, темно-синий шелк… ах, и даже черная отделка: она катастрофически вышла из моды. Как раз подойдет для меня. А тебе лучше надеть платье из верблюжьей шерсти. Простенькие манжеты и воротнички и в довершение – чепцы без всяких украшений. – С этими словами она лишила два моих чепца и без того малоприметных лент и перьев.
Через час мы стояли рука об руку перед зеркалом в моей спальне. Мои юбки оказались немного коротковаты для Ирен, но это только добавило достоверности ее образу скромной дамы в стесненных обстоятельствах. Я была поражена трансформацией примадонны. Одно дело – разодеться в пух и прах и держаться павой, что Ирен частенько делала, и совсем другое – сыграть неприметного серого воробышка. Невероятно, как скромный наряд подруги сумел погасить страстность ее натуры.
– А вот и мы, – пропела она радостно, – две бедные, но честные женщины: возможно, попечительницы брошенных младенцев, приехали в заведение обсудить с новенькой девушкой возможные затруднения, о которых все хотят забыть.
Смутившись, я одернула платье.
– Все будут сторониться нас, Нелл, – в голосе примадонны звучало торжество, – как сторонятся поборников трезвости в таверне, и поэтому мы сможем заняться нашим маленьким секретным дельцем, оставаясь совершенно незамеченными.
– Почему ты считаешь, что дело будет секретным?
– Иначе Пинк нас просто не позвала бы.
– Какое гадкое имя. Может, подыщем ей другое, более подходящее?
Ирен улыбнулась и надвинула позаимствованный у меня чепец еще глубже на глаза. Она напомнила мне сумасшедшую торговку цветами в Ковент-Гардене.
– Не стоит. Имя – одна из немногих частиц правды, которые юная особа изволила сообщить нам о себе.
Я осмелилась принять участие в этом безумном маскараде только потому, что верный кучер Андре сам отвез нас в город и, со всеми возможными предосторожностями, встретил нас после операции, чтобы в целости и сохранности доставить домой.
Впрочем, назвать нашу поездку маскарадом было бы не совсем верно. Ирен оказалась права в том, что я и сама подозревала, исходя из прошлого опыта: выбери простой костюм, и никто тебя не заметит. Особенно в борделе. Меня лишь несколько расстроило, что мой повседневный гардероб оказался более чем подходящим для роли серой мыши.
Мы несмело постучали в дверь служебного входа. Когда женщина с лицом старой ведьмы рывком распахнула ее перед нами, Ирен, запинаясь, изложила наше дело на весьма грубом французском. (Впрочем, по моему мнению, все французское куда грубее чего бы то ни было английского, но я понимаю, что нелегко во всем следовать моим высоким стандартам.)
В сбивчивой речи подруги я распознала упоминание «молодой мадемуазель Розы».
Чего можно требовать от языка, в котором для стольких оттенков розового цвета нашлось только одно слово? Немногого, если вы спросите меня. Только умоляю, спрашивайте по-английски.
Нам позволили подождать в провонявшей чесноком и луком кухне. Полки были уставлены многочисленными стеклянными банками с непонятным содержимым, способным, судя по внешнему виду, вернуть к жизни монстра Франкенштейна. Соленые грибы вместо ушей? Корень имбиря вместо носа? Лук-порей вместо… ну не знаю. Может, бородавок?
В тусклом освещении Ирен представляла собой достаточно унылую фигуру. Не могу точно сказать, в чем тут было дело – в сутулых плечах, простенькой прическе или лишенном всякого выражения лице, – но в первый раз в жизни она казалась непривлекательной.
Внезапно в комнату влетела мисс Пинк в платье соответствующего ее имени цвета и настолько яркими щеками, что сразу стало понятно: тут не обошлось без кроличьей лапки, отделенной от несчастного животного и использованной в качестве кисточки для румян… Руж! Почему бы не использовать французский перевод ее имени? К сожалению, так уже прозвали танцовщиц с Монмартра, причем крайне неуместно, на мой вкус.
С полминуты Пинк, нахмурившись, разглядывала нас, а потом воскликнула:
– Ха! Вот так парочка замарашек! Подумать только! Что ж, приступим, дамочки, как говорят в водевилях. Сейчас я притворюсь, будто я вся такая расстроенная своей оплошностью, и тогда вы обе выведете меня отсюда; там, за кухней, есть маленькая деревянная дверь – мы пройдем через нее и спустимся по лестнице. Внизу темно и сыро, но я уже припрятала в укромном месте свечу, так что если у вас есть спички… о, конечно, у мадам Нортон они найдутся. Ну тогда все в ажуре. – Она улыбнулась, как шаловливое дитя.
Должна признать, что чувствую сентиментальную привязанность даже к вполне взрослым девушкам, которые напоминают мне бывших воспитанников. Какое все-таки грациозное и милое создание эта Пинк! Однако находится в столь гадком месте и занимается столь гадкими вещами! А как ужасно она говорит по-английски – на языке королей! То есть теперь это язык королевы. Впрочем, Пинк, увы, не чтит ни королей, ни королев.
Пока я предавалась этим размышлениям, мисс Пинк начала рыдать и стенать, будто мы сообщили ей новость о кончине любимой бабушки. Само собой, нас вместе с заламывающей руки притворщицей выпроводили прочь из кухни, подальше от цивилизованных ушей.
Как только за нами захлопнулась дверь в подвал, громкие стенания Пинк сменились неразборчивыми восклицаниями, пока мы пробирались вниз по совершенно темной лестнице, держась за стены, покрытые то ли мхом… то ли слизью.
Только чудом мы не сломали себе шеи на крутых ступенях. Достигнув основания лестницы, Ирен, как и обещала, чиркнула спичкой.
Пинк, похожая на увешанного безделушками сорванца в юбке, достала свечу.
Через мгновение трепещущий огонек уже освещал наши лица.
– Что вам удалось обнаружить? – деловито спросила Ирен.
– Нечто очень странное – и жуткое.
– Хорошо, – кивнула примадонна. – Не хотелось бы устраивать весь этот маскарад впустую. Рассказывайте.
– Это винный погреб, – начала Пинк. – Как мне сказали – один из лучших в Париже. Сюда спускается только сомелье, да и то нечасто. Те вина, которые собираются подать в скором времени, хранятся наверху, в более приятном глазу месте, но б́ольшая часть запасов находится здесь.
Пока она говорила, я почувствовала прохладное дуновение сквозняка у себя на щеке.
Ирен подняла свечу над головой. Свет выхватил из темноты низкие арки старинного погреба и непроницаемую тьму за ними. На каменном полу рядами стояли огромные деревянные бочонки. Вдоль стен тянулись деревянные полки, на которых тускло поблескивали донышки бутылок. Здесь все дышало стариной и кладбищенским спокойствием, будто вино не просто хранилось, но было похоронено здесь, глубоко в недрах холодной, испещренной меловыми отложениями и устричными раковинами земли.
И хотя я не являюсь почитательницей спиртных напитков, здесь я почувствовала присутствие некоего особого духа: духа самой Франции, впитавшего в себя века виноградарского искусства, многие поколения простых и благородных семей, революций и битв за свободу, равенство и братство.
– Здесь. – Пинк устремилась куда-то в темноту. – Я нашла это здесь.
Посмотрев на грубые каменные плиты пола, еще хранившие следы вытесавших их кирок, я вспомнила о том, что во многих монастырях производили редкие спиртные напитки, и мое воображение тут же услужливо нарисовало фигуры монахов, прохаживающихся вдоль винных рядов со светильниками в руках.
Ирен поскребла камни под сводом носком башмака:
– Битое стекло. У кого-то не хватило терпения дать вину подышать.
Я посмотрела вниз и, к своему ужасу, увидела на полу пятна темно-бордового цвета.
– Вино, Нелл, – успокоила меня подруга. – Просто вино.
Мы прошли под еще одной широкой аркой и оказались в подобии ниши. Пинк присела на корточки, словно мальчишка, разглядывающий головастиков в мутном пруду:
– Здесь, миссис Нортон, мисс Хаксли!
Мы склонились над ней в пятне света от свечи Ирен.
Небольшие пятнышки воска… кляксы красного, черного и золотистого воска покрывали каменный пол, похожие на смазанные именные печати.
Еще я увидела грубые отметины, будто по камню скребли чем-то острым. Я увидела…
– Ах! – Ирен подняла с пола бледный рыхлый объект, зажав его между большим и указательным пальцами, словно кусочек плоти. – Игольник у тебя с собой, Нелл?
Как всегда, шатлен был на мне, поэтому я быстро извлекла его на свет.
Мисс Пинк нахмурилась, глядя на меня, но когда я пинцетом достала из игольника крошку, подобранную на месте преступления, рот у девушки открылся от изумления.
– Что это? – спросила она.
– Фрагмент улики из комнаты, где произошло убийство, – ответила Ирен. – А это источник, из которого улика и появилась, если я, конечно, не ошибаюсь. – При этом она посмотрела на Пинк с выражением дружеской теплоты, вызвавшей у меня недоумение.
– Да, конечно! – просияла Пинк. – Какое странное место, не правда ли? Такое мрачное, будто кто-то страшный прошел здесь всего за несколько секунд до нас.
Мне очень не хотелось с ней соглашаться, но, снова почувствовав сквозняк на щеке, я невольно вздрогнула.
– Я так думаю, – задумчиво произнесла мисс Пинк, – что отсюда есть ход в канализацию Парижа. Разве не чудесно?
