И спор продолжается. Возможно, он отражает некие культурные различия между племенами аче и хадза. Или даже между мужским и женским полом Хоукс и Хилла. И все же, рискуя вызвать негодование обеих сторон, я думаю, что, в сущности, они говорят одно и то же. Хоукс утверждает, что отдача, которую получает хороший охотник, заключается не в мясе, а в престиже. По мнению Хилла и Каплан, он охотится потому, что есть отдача. Их спор напоминает более старую дискуссию, развернувшуюся в антропологии между «субстантивистами» и «формалистами» и достигшую своего пика в 1960-1970-е годы. Как и все разногласия в научных кругах, ее яростность, по большему счету, объяснялась только тем, что ставки были крайне малы — между точками зрения двух школ существовало лишь крошечное различие. Подобно Хиллу и Каплану, формалисты полагали, что открытия в экономике применимы к племенным обществам и решения представителей последних можно анализировать точно таким же образом, каким и решения людей в западных рыночных странах. Следовательно, для формалиста источник рынка — со всеми предоставляемыми им возможностями обмена различными товарами, использования разделения труда и страхования от зависимости от одного конкретного блага — может крыться в реципрокной практике делиться пищей, принятой в родах охотников-собирателей¹⁰⁰.

Субстантивисты, напротив, убеждены в неприменимости законов экономики к примитивным обществам, поскольку люди в них вообще не состоят в рыночных отношениях. Они не являются свободными агентами, определяющими свои личные интересы в бесстрастном мире торговых центров. Их стихия — переплетение социальных обязательств, родственных связей и отношений власти. Причина, по которой человек делится пищей, действительно может заключаться в реципрокной страховке. Однако не исключено, что он связан обычаем или делает это из страха перед наделенным властью реципиентом.

Хоукс в лучших традициях субстантивизма восстает против грубой экономики реципрокного дележа. Как я уже говорил, это чистейшее буквоедство: современная экономика стремится выйти за пределы идеального рынка и учесть «иррациональные» причины, определяющие те или иные решения. Даже если Хоукс права и мужчины из племени хадза действительно охотятся ради престижа, а не для того, чтобы отплатить услугой за услугу, это отнюдь не мешает рассматривать их мотивы с беспощадно экономической точки зрения: охотники конвертируют мясо жирафа в долгоиграющий и ценный продукт — престиж, который позже будет превращен в иную валюту преимущества. Ричард Александер называет обмен конкретных благ на абстрактные «косвенной реципрокностью»¹⁰¹.

Я не верю, что предположение, что в действиях охотников-собирателей совсем уж нет далеких отголосков истоков финансовых деривативов в современных рынках. Когда мужчина племени хадза делится мясом в ожидании некой будущей отдачи, он, по сути, покупает дериватив, позволяющий ему хеджировать риск. Согласно Хиллу и Каплану, он заключает договор на обмен плавающей нормы прибыли от своей охоты на более фиксированную, достигаемую всей группой. Он — как фермер, заключающий договор на получение фиксированного дохода от своей пшеницы за шесть месяцев путем продажи форвардного контракта или покупки фьючерсов. Он — как банкир, выдавший крупный заем с плавающей процентной ставкой и решивший хеджировать свое положение, подписав договор на своп (или даже свопопцион) с другим банком: согласие осуществить серию плавающих выплат, привязанных к краткосрочными процентным ставкам, в обмен на получение серии фиксированных платежей. Для этого он ищет партнера, который желает противоположного.

Согласно Хоукс, охотник снижает свою зависимость от одной валюты (мясо), покупая другую (престиж). Так компания, которая может дешево взять заем в долларах, вправе обменять его на заем в евро — для хеджирования риска убытков вследствие изменения валютного курса. Аналогии далеко не точные, но принципы — одинаковы: один человек стремится снизить риск, меняясь с другим или с другими. Те, кто скептически настроен по отношению к охотникам-собирателям — дескать, они чересчур уж несведущи в таких вопросах, — сильно заблуждаются. Их мозг такой же, как наш, а чутье на хорошую сделку столь же остро (в их культурной среде), как и чутье любого брокера на чикагской товарной бирже. Торговцы деривативами оправдывают свою деятельность тем, что помогают снизить риск путем сведения друг с другом субъектов с разными рисками. Фьючерсный рынок или рынок свопов, утверждают они, приносит пользу всем. Это не игра с нулевой суммой. Не имея возможности обмениваться рисками, субъекты предпринимательской деятельности подвергаются большему риску — за что приходится платить. Тот же аргумент справедлив и в отношении истоков охоты и практики делиться пищей. Охота — опасное предприятие, и дележ снижает ее рискованность. Все только выигрывают¹⁰².

Если пример племени хадза кажется вам слишком отвлеченным, рассмотрим похожую проблему, но гораздо более близкую: неожиданное везение. На свете есть много людей, которым богатство свалилось как снег на голову и которые вызвали крайнее возмущение в своих сообществах тем, что не поделились им. Одна женщина из Сан-Франциско, заработавшая много денег за роль в фильме «Наверное, боги, сошли с ума», все потратила на себя и спровоцировала этим настоящий скандал¹⁰³.

Маршалл Салинз убежден: причина, по которой охотники-собиратели обычно столь ленивы («работают» намного меньше часов, чем занимающиеся сельским хозяйством) и не стремятся к богатству, заключается в том, что в их эгалитарных обществах накопить слишком много равнозначно отказу этим поделиться. Следовательно, гораздо разумнее хотеть малого и, тем самым, достичь всего, что хочется. Охотники-собиратели, говорит Салинз, открыли иной путь к изобилию — путь, указанный Дзэн-буддизмом. Они трудятся достаточно усердно, чтобы удовлетворить различные стремления и нужды, а затем останавливаются, дабы в дальнейшем не возбудить зависти окружающих¹⁰⁴.

8 августа 1993 года Маура Берк выиграла в национальную ирландскую лотерею 5 миллионов фунтов стерлингов. 450 человек, жившие в крошечной деревушке Леттермор, обрадовались за везучую соседку и закатили вечеринку. Муж миссис Берк умер через месяц после свадьбы, и детей у нее не было. Какие только планы не строили деревенские жители! Но Берк ничем с ними не поделилась. Те, естественно, возмутились. «Мы не видели ни пенни из ее выигрыша», — с гневом поведал журналистам один из леттерморцев.

В итоге миссис Берк начали угрожать смертью, и она переехала в Лондон. Удача заставила ее покинуть родной дом. А все почему? Она не пожелала делиться¹⁰⁵.

На первый взгляд, наказание миссис Берк — в лучших традициях допустимого воровства Хоукс. Сообщество не просто ждало от нее щедрости, оно наказало ее за то, что оная не была проявлена. Впрочем, можно посмотреть на это и с другой стороны — так же, как Хилл и Каплан. Подобно игроку в дилемме заключенного, миссис Берк вдруг изменила после многолетнего сотрудничества, и у партнеров возникло желание ее проучить. Понимая, что соседи никогда не смогут отплатить ей равной щедростью, Берк не видела веских причин делиться с ними. Между тем, любой удачливый охотник-абориген твердо знает: однажды наступит и его черед получать, а не отдавать, и когда это случится — всего лишь вопрос времени. Образно говоря, над его решением нависает длинная тень будущего.

Миссис Берк случайно повезло. В обществе эскимосов скопидомничать запрещено. Богатых людей, уличенных в жадности, иногда убивают.