Факт половой потребности у человека и животного в биологии выражают гипотезой о «половом влечении». При этом следуют аналогии с влечением к принятию пищи, голодом. В народном языке обозначения, соответствующего слову «голод», не имеется; в качестве такового наука пользуется словом «либидо».

Популярное мнение содержит вполне определенные представления о природе и свойствах этого полового влечения. Должно быть, в детстве оно отсутствует, появляется примерно к пубертату и в связи с процессами созревания, выражается в явлениях неодолимого притяжения, которую один пол оказывает на другой, а его цель состоит в половом соединении или, по крайней мере, в таких действиях, которые находятся на пути к нему.

Но у нас имеются все основания усмотреть в этих характеристиках весьма неверное отображение действительности; если присмотреться к ним пристальнее, то они оказываются полными заблуждений, неточностей и поспешных выводов.

Введем два термина: если мы назовем человека, от которого исходит половое притяжение, сексуальным объектом, а действие, к которому подталкивает влечение, сексуальной целью, то научно установленные факты говорят нам о том, что в отношении обоих – сексуального объекта и сексуальной цели – имеются многочисленные отклонения, отношение которых к условной сексуальной норме требует детального исследования.

Популярной теории полового влечения больше всего соответствует поэтический вымысел о разделении человека на две половины – мужчину и женщину, – стремящиеся снова соединиться в любви. Поэтому большой неожиданностью будет услышать, что есть мужчины, сексуальный объект которых – не женщина, а мужчина, и есть женщины, для которых сексуальным объектом является не мужчина, а женщина. Таких лиц называют противоположно-сексуальными или, лучше сказать, инвертированными, а сам факт – инверсией. Число таких лиц весьма значительно, хотя точное его определение сопряжено с трудностями.

Данные люди ведут себя в различных направлениях совершенно по-разному.

а) Они абсолютно инвертированы, то есть их сексуальный объект может быть только одного с ними пола, тогда как противоположный пол никогда не бывает для них предметом полового желания, а оставляет их холодными или даже вызывает у них сексуальное отвращение. В таком случае вследствие отвращения мужчины неспособны совершить нормальный половой акт или при его совершении не испытывают никакого наслаждения.

б) Они амфигенно инвертированы (психосексуальные гермафродиты), то есть их сексуальный объект может принадлежать как к одному с ними, так и к противоположному полу; следовательно, у инверсии отсутствует свойство исключительности.

в) Они случайно инвертированы, то есть при определенных внешних условиях, среди которых на первом месте стоят недоступность нормального полового объекта и подражание, они могут избрать сексуальным объектом лицо одного с ними пола и в половом акте с ним получить удовлетворение.

Далее, инвертированные демонстрируют различное поведение в своем суждении об особенности своего полового влечения. Одни принимают инверсию как нечто совершенно естественное, так же, как нормальный человек – направленность своего либидо, и энергично отстаивают ее равноправие с нормальной направленностью. Другие же восстают против факта своей инверсии и ощущают ее как болезненную навязчивость.

Другие вариации касаются временных отношений. Либо характерное свойство инверсии существует у индивида с давних пор, насколько хватает его воспоминаний, либо оно обратило на себя внимание у него только в определенный момент до или после пубертата. Эта особенность либо сохраняется на всю жизнь, либо временами исчезает, либо представляет собой отдельный эпизод на пути нормального развития; более того, она может проявиться только в позднем возрасте по истечении длительного периода нормальной половой деятельности. Наблюдалось также периодическое колебание между нормальным и инвертированным сексуальным объектом. Особенно интересны случаи, в которых либидо меняется в смысле инверсии после того, как был приобретен тягостный опыт с нормальным сексуальным объектом.

В целом эти различные ряды вариаций существуют независимо друг от друга. Относительно крайней формы обычно можно предположить, что инверсия существовала с очень раннего возраста и что данный человек свыкся с этой особенностью.

Многие авторы отказались бы объединить в одну группу перечисленные здесь случаи и предпочли бы подчеркивать различия, а не общее в этих группах, что связано с предпочитаемой ими формой оценивания инверсии. Но как ни верны такие разделения, все же нельзя не заметить, что существует множество переходных ступеней, и поэтому образование рядов напрашивается чуть ли не само собой.

Первая оценка инверсии выразилась в представлении, что она является врожденным признаком нервной дегенерации, и это согласовывалось с тем фактом, что врачи-наблюдатели впервые натолкнулись на нее у нервнобольных или у лиц, производивших подобное впечатление. В этой характеристике содержатся два указания, которые следует рассмотреть независимо друг от друга: врожденность и дегенерация.

Относительно дегенерации необходимо выдвинуть ряд возражений, которые касаются употребления этого слова во всех случаях без разбора. Вошло в обычай причислять к дегенерации всякого рода болезненные проявления, которые не имеют непосредственно травматического или инфекционного происхождения. Предложенное Маньяном подразделение дегенератов содействовало тому, что даже в самых совершенных формах нервной деятельности не исключается возможность использования понятия дегенерации. При таких обстоятельствах позволительно спросить, какая польза и какое новое содержание содержит заключение, выраженное словом «дегенерация». Представляется более целесообразным не говорить о дегенерации в случаях,

1) когда нет одновременно нескольких серьезных отклонений от нормы;

2) когда работоспособность и жизнеспособность в целом сильно не пострадали.

То, что инвертированные не являются дегенератами в этом истинном смысле, вытекает из нескольких фактов.

1) Инверсия встречается у людей, которые не обнаруживают никаких иных серьезных отклонений от нормы.

2) Она также встречается у людей, работоспособность которых не нарушена, более того, которые отличаются особенно высоким интеллектуальным развитием и этической культурой.

3) Если не принимать во внимание пациентов из своей врачебной практики и попытаться охватить более широкую область, то в двух направлениях наталкиваешься на факты, которые не позволяют трактовать инверсию как признак дегенерации.

а) Нужно иметь в виду, что у древних народов на вершине развития их культуры инверсия была частым явлением, чуть ли не институтом, наделенным важными функциями;

б) Она чрезвычайно распространена у многих диких и примитивных народов, между тем как понятие дегенерации принято ограничивать высокой цивилизацией (И. Блох); даже среди цивилизованных народов Европы климат и раса оказывают огромное влияние на распространение инверсии и на отношение к ней.

Врожденность, совершенно естественно, приписывали только первому, самому крайнему классу инвертированных, основываясь при этом на заверении этих людей, что ни в один период жизни другой направленности полового влечения у них не проявлялось. Уже сам факт существования двух других классов, особенно третьего, трудно соединить с идеей о врожденном характере инверсии. Отсюда склонность сторонников этого мнения отделить группу абсолютно инвертированных от всех других и как следствие – отказ от общеупотребительного понимания инверсии. Соответственно, в ряде случаев инверсия имеет врожденный характер, в других случаях она может возникать иным способом.

Противоположность этому мнению составляет другое, согласно которому инверсия предстает приобретенной особенностью полового влечения. Оно основывается на том, что

1) у многих инвертированных (в том числе и у инвертированных абсолютно) можно выявить сексуальное впечатление, оказавшее на них влияние в раннем возрасте, последствием которого оказывается сохраняющаяся гомосексуальная склонность;

2) у многих других людей можно выявить внешние благоприятствующие и сдерживающие влияния жизни, в тот или иной период приведшие к фиксации инверсии (исключительное общение с лицами того же пола, общность во время войны, содержание в тюрьмах, опасности гетеросексуальных отношений, целибат, половая слабость и т. д.);

3) от инверсии можно избавиться при помощи гипнотического внушения, что было бы удивительным при ее врожденном характере.

С этих позиций можно вообще оспаривать существование врожденной инверсии. Можно возразить, что при более детальных расспросах в случаях, отнесенных к врожденной инверсии, наверное, тоже было бы выявлено событие в раннем детстве, определившее направленность либидо, событие, которое просто не сохранилось в сознательной памяти человека, но которое он мог бы припомнить при соответствующем воздействии. По мнению этих авторов, инверсию можно, пожалуй, считать лишь часто встречающейся вариацией полового влечения, которая предопределяется множеством внешних жизненных обстоятельств.

Этой внешне достигнутой таким образом уверенности кладет конец возражение, что многие люди, несомненно, испытывают такие же сексуальные влияния (в том числе в ранней юности: соблазнение, взаимный онанизм), но не становятся из-за этого инвертированными или не остаются такими надолго. Таким образом, напрашивается предположение, что альтернатива «врожденный—приобретенный» либо является неполной, либо не охватывает все условия, имеющиеся при инверсии.

Ни предположением, что инверсия является врожденной, ни другим предположением, что она приобретается, сущность инверсии не объясняется. В первом случае необходимо выяснить, что в ней является врожденным, если не присоединиться к самому грубому объяснению, что у человека уже при рождении имеется связь полового влечения с одним определенным сексуальным объектом. В другом случае встает вопрос, достаточно ли разнообразных случайных влияний, чтобы объяснить приобретение инверсии, не допуская того, что нечто в самом индивиде не идет навстречу этим влияниям. В соответствии с предыдущими нашими рассуждениями отрицание этого последнего момента недопустимо.

С тех пор как появились работы Фрэнка Лидстона, Кьернана и Шевалье, для объяснения возможности сексуальной инверсии приводят рассуждения, содержащие новое возражение популярному мнению. Согласно этому мнению, человек может быть либо мужчиной, либо женщиной. Но наука знает случаи, в которых половые особенности кажутся стертыми и из-за этого определение пола становится затруднительным, прежде всего в области анатомии. Гениталии этих людей сочетают мужские и женские признаки (гермафродитизм). В редких случаях оказываются сформированными оба половых аппарата одновременно (истинный гермафродитизм); чаще всего имеет место обоюдная недоразвитость.

Однако самое важное в этих ненормальностях то, что они неожиданным образом облегчают понимание нормального строения. Известная степень анатомического гермафродитизма присуща, собственно, и норме; у каждого нормально сформированного индивида мужского или женского пола имеются следы аппарата противоположного пола, которые либо продолжают существовать, не выполняя никакой функции, в качестве рудиментарных органов, либо сами были преобразованы для осуществления других функций.

Точка зрения, вытекающая из этих давно известных анатомических фактов, представляет собой представление об изначальной бисексуальной предрасположенности, которая в ходе развития изменяется на моносексуальность с незначительными рудиментарными остатками другого пола.

Напрашивалась мысль перенести это представление на психическую область и понимать инверсию в различных ее проявлениях как выражение психического гермафродитизма. Чтобы решить вопрос, требовалось лишь постоянное совпадение инверсии с душевными и соматическими признаками гермафродитизма.

Однако это ожидание не оправдалось. Отношения между предполагаемым психическим и легко доказуемым анатомическим гермафродитизмом нельзя представлять себе столь близкими. То, что встречается у инвертированных, – это зачастую снижение полового влечения вообще и легкая анатомическая недоразвитость органов. Зачастую, но отнюдь не всегда или хотя бы в большинстве случаев. Таким образом, нужно признать, что инверсия и соматический гермафродитизм в целом независимы друг от друга.

Далее, придавалось большое значение так называемым вторичным и третичным половым признакам и подчеркивалось, что они часто встречаются у инвертированных. И в этом тоже есть много верного, но нельзя забывать, что вторичные и третичные половые признаки вообще весьма часто встречаются у противоположного пола, намекая тем самым на гермафродитизм, хотя при этом сексуальный объект в смысле инверсии не изменился.

Психический гермафродитизм нашел бы воплощение, если бы наряду с инверсией полового объекта по меньшей мере происходило изменение прочих душевных свойств, влечений и черт характера в направлении, характеризующем противоположный пол. Однако подобную инверсию характера можно встретить с некоторой регулярностью только у инвертированных женщин; у мужчин с инверсией сочетается полнейшее душевное мужество. Если настаивать на существовании душевного гермафродитизма, то необходимо добавить, что в его проявлениях в различных областях отмечается лишь незначительная взаимная обусловленность. Впрочем, это же относится и к соматическому гермафродитизму; согласно Хальбану, отдельные случаи недоразвитости органов и вторичные половые признаки встречаются в целом независимо друг от друга.

Учение о бисексуальности в его самой грубой форме сформулировано одним из представителей инвертированных мужчин: женский мозг в мужском теле. Но мы не знаем особенностей «женского мозга». Замена психологической проблемы анатомической является столь же бессмысленной, как и неправомерной. Объяснение, предложенное фон Краффтом-Эбингом, кажется сформулированным более точно, чем объяснение Ульриха, но в сущности ничем от него не отличается. Краффт-Эбинг считает, что бисексуальное предрасположение обеспечивает индивида как мужскими и женскими мозговыми центрами, так и соматическими половыми органами. Эти центры развиваются только к пубертатному периоду, по большей части под влиянием независимых от них по своим задаткам половых желез. Но к мужским и женским «центрам» относится то же, что и к мужскому и женскому мозгу, и, кроме того, нам совсем неизвестно, вправе ли мы допустить для половых функций наличие отдельных участков мозга («центров»), таких же, как, например, для речи.

Тем не менее после всех этих рассуждений остаются в силе две мысли: что и при объяснении инверсии необходимо учитывать бисексуальное предрасположение, разве что мы не знаем, в чем, кроме анатомического формообразования, состоит это предрасположение, и что речь идет о нарушениях, которые касаются развития полового влечения.

Теория психического гермафродитизма предполагает, что сексуальный объект инвертированных противоположен сексуальному объекту нормальных людей. Инвертированный мужчина, подобно женщине, не может устоять перед очарованием, исходящим от мужских качеств души и тела, он сам себя ощущает женщиной и ищет мужчину.

И хотя это верно в отношении целого ряда инвертированных, все же далеко не составляет общего свойства инверсии. Не подлежит сомнению, что большая часть инвертированных мужчин сохраняет психический характер мужественности, обладает сравнительно немногочисленными вторичными признаками противоположного пола и в своем половом объекте ищет, в сущности, женские психические черты. Будь это по-другому, то осталось бы непонятным, для чего проституированные мужчины, предлагающие себя инвертированным, – сегодня, как в древности – во всех внешних проявлениях копируют одежду и манеры женщин; ведь такое подражание должно было бы оскорблять идеал инвертированных. У греков, у которых среди инвертированных встречаются самые мужественные мужчины, ясно, что не мужественный характер мальчика, а его телесное приближение к женщине, а также его женские душевные качества – робость, сдержанность, потребность в наставлении и посторонней помощи – разжигали любовь мужчины. Как только мальчик становился взрослым, он переставал быть сексуальным объектом для мужчины и сам становился любителем мальчиков. Следовательно, сексуальным объектом в этом случае, как и во многих других, является не тот же пол, а соединение качеств обоих полов, компромисс между душевным стремлением к мужчине и стремлением к женщине при сохранении условия мужественности тела (гениталий), так сказать, отражение собственной бисексуальной природы.

Более определенными являются отношения у женщины, где активно инвертированные особенно часто обладают соматическими и душевными свойствами мужчины и требуют женских качеств от своего сексуального объекта, хотя и здесь, при более близком знакомстве, может выявиться бо́льшая пестрота отношений.

Важный факт, которого необходимо придерживаться, состоит в том, что сексуальная цель при инверсии нельзя назвать единообразной. У мужчин половое сношение per anum отнюдь не совпадает с инверсией; мастурбация также часто составляет исключительную цель, а ограничения сексуальной цели – вплоть до одних только излияний чувств – встречаются здесь даже чаще, чем при гетеросексуальной любви. Также и у женщин сексуальные цели инвертированных разнообразны; среди них предпочтение, по-видимому, отдается прикосновению слизистой оболочкой рта.

Хотя мы не чувствуем себя в состоянии удовлетворительно объяснить возникновение инверсии на основе имеющегося до сих пор материала, мы можем, однако, заметить, что в этом исследовании пришли к пониманию, которое может оказаться для нас важнее, чем решение поставленной выше задачи. Мы обращаем внимание на то, что представляли себе связь сексуального влечения с сексуальным объектом слишком тесной. Опыт соприкосновения со случаями, которые считаются ненормальными, нам показывает, что между сексуальным влечением и сексуальным объектом имеется спайка, которую мы рискуем не заметить при единообразии нормальных форм, где влечение вроде бы приносит с собой и объект. Поэтому мы вынуждены ослабить в наших мыслях связь между влечением и объектом. По всей вероятности, половое влечение сначала не зависит от объекта и, наверное, не обязано своим возникновением его раздражителям.

Если лица, сексуальные объекты которых не принадлежат к полу, который пригоден для этого в норме, то есть инвертированные люди, предстают наблюдателю совокупным множеством индивидов, в остальных отношениях, быть может, вполне полноценных, то случаи, в которых сексуальными объектами избираются неполовозрелые лица (дети), с самого начала кажутся единичными отклонениями. Только как исключение единственными сексуальными объектами являются дети; по большей части они оказываются в этой роли, когда малодушный и ставший импотентом индивид снисходит до такого суррогата или импульсивное (неотложное) влечение не может в данный момент завладеть более подходящим объектом. Тем не менее то, что половое влечение допускает так много вариаций и такое унижение своего объекта, проливает свет на природу; голод, который гораздо энергичнее придерживается своего объекта, позволил бы это только в самом крайнем случае. Аналогичное замечание относится к отнюдь не редко встречающемуся, особенно среди сельского населения, половому сношению с животными, причем половая притягательность переходит здесь границы вида.

Из эстетических соображений это, как и другие тяжелые отклонения полового влечения, хочется приписать душевнобольным, но такое недопустимо. Опыт показывает, что у последних не наблюдается иных нарушений полового влечения, чем у здоровых людей, у целых рас и сословий. Так, сексуальное злоупотребление детьми с неимоверной частотой встречается у учителей и воспитателей просто потому, что им для этого предоставляются самые благоприятные возможности. Разве что у душевнобольных соответствующее отклонение проявляется в усиленной форме, или, что особенно важно, достигло степени исключительности и заняло место нормального сексуального удовлетворения.

Это удивительное отношение сексуальных вариаций к шкале «здоровье – душевная болезнь» заставляет задуматься. Я бы сказал, что нуждающийся в объяснении факт является указанием на то, что побуждения в сфере половой жизни относятся к таким, которые и в пределах нормы хуже всего подчиняются высшим видам душевной деятельности. Кто в каком-либо отношении является ненормальным – в социальном, этическом смысле, – тот, по моему опыту, всегда ненормален и в своей сексуальной жизни. Однако многие ненормальны в сексуальной жизни, но по всем другим пунктам соответствуют среднему человеку, лично участвуют в человеческом культурном развитии, слабым местом которого остается сексуальность.

В качестве самого общего результата этих рассуждений мы бы остановились все же на понимании того, что при огромном множестве условий и у удивительно большого числа индивидов тип и ценность сексуального объекта отступают на задний план. Существенным и постоянным в сексуальном влечении является нечто иное.

Нормальной сексуальной целью считается соединение гениталий в акте, называемом совокуплением, который ведет к ослаблению сексуального напряжения и к временному угасанию сексуального влечения (удовлетворению, аналогичному насыщению при голоде). И тем не менее уже в самом нормальном сексуальном процессе бросаются в глаза элементы, развитие которых ведет к отклонениям, которые были описаны как перверсии. Речь идет об известных промежуточных (лежащих на пути к совокуплению) отношениях к сексуальному объекту, таких, как ощупывание и разглядывание, признаваемых в качестве временных сексуальных целей. Эти действия, с одной стороны, сами связаны с удовольствием, с другой стороны, они усиливают возбуждение, которое должно продолжаться до достижения конечной сексуальной цели. Одно определенное из этих прикосновений, взаимное прикосновение слизистых оболочек губ, то есть поцелуй, у многих народов (в том числе и высококультурных) приобрело высокую сексуальную ценность, хотя имеющиеся при этом в виду части тела не относятся к половому аппарату, а образуют вход в пищеварительный тракт. Это и есть те моменты, которые позволяют установить связь между нормальной сексуальной жизнью и перверсиями и которые также пригодны для классификации последних. Перверсии представляют собой либо а) выход за анатомические границы областей тела, предназначенных для полового соединения, либо б) задержки на промежуточных отношениях к сексуальному объекту, которые в норме должны быстро преодолеваться на пути к конечной сексуальной цели.

Психическая оценка, которую получает сексуальный объект в качестве желанной цели сексуального влечения, лишь в самых редких случаях ограничивается его гениталиями, она распространяется на все его тело и имеет тенденцию включать в себя все ощущения, исходящие от сексуального объекта. Такая же переоценка распространяется на психическую область и проявляется как логическое ослепление (слабость суждения) по отношению к душевным свойствам и совершенствам сексуального объекта, а также как легковерная готовность согласиться с суждениями, исходящими от последнего. Таким образом, доверчивость любви становится важным, если не первоначальным источником авторитета.

Именно эта сексуальная переоценка так плохо соотносится с ограничением сексуальной цели соединением одних только гениталий и содействует выдвижению других частей тела в качестве сексуальной цели.

Значение фактора сексуальной переоценки лучше всего изучать у мужчины, любовная жизнь которого единственно доступна исследованию, тогда как любовная жизнь женщины – отчасти вследствие культурных искажений, отчасти вследствие конвенциональной скрытности и неискренности женщин – покрыта непроницаемым мраком.

Использование рта как сексуального органа считается перверсией, если губы (язык) одного человека приходят в соприкосновение с гениталиями другого, но не в том случае, когда прикасаются друг к другу слизистые оболочки губ обоих людей. В последнем исключении состоит присоединение к норме. Кто испытывает отвращение как к перверсиям к иным употребительным практикам, существующим, наверное, с доисторических времен человечества, тот поддается при этом явной брезгливости, которая защищает его от принятия такой сексуальной цели. Но граница этой брезгливости нередко чисто условна; кто страстно целует губы красивой девушки, тот, возможно, лишь с отвращением сможет воспользоваться ее зубной щеткой, хотя нет оснований предполагать, что полость его собственного рта, которая ему не противна, чище, чем ротовая полость девушки. Здесь внимание обращается на момент брезгливости, которая препятствует либидинозной переоценке сексуального объекта, но которая, в свою очередь, может преодолеваться либидо. В отвращении хотелось бы усмотреть одну из сил, которые привели к ограничению сексуальной цели. Как правило, на гениталии их действие не распространяется. Однако нет сомнения в том, что и гениталии другого пола сами по себе могут быть предметом отвращения и что такое поведение относится к характеристике всех истеричных больных (главным образом женщин). Силе сексуального влечения нравится утверждать себя в преодолении этого отвращения.

Еще отчетливее, чем в предыдущем случае, становится ясным при использовании заднего прохода, что именно отвращение ставит на эту сексуальную цель клеймо перверсии. Но не следует истолковывать как пристрастие с моей стороны замечание, что обоснование этого отвращения тем, что эта часть тела служит выделению и соприкасается с самым отвратительным – с экскрементами, – не намного убедительней обоснования истеричными девушками своего отвращения к мужским гениталиям: они, мол, служат для мочеиспускания.

Сексуальная роль слизистой оболочки заднего прохода отнюдь не ограничивается половым сношением между мужчинами, ее предпочтение не имеет ничего характерного для инвертированных чувств. Напротив, педерастия у мужчины, по-видимому, обязана своей ролью аналогии с половым актом с женщиной, тогда как при сношении инвертированных сексуальной целью скорее всего является взаимная мастурбация.

Распространение сексуальной цели на другие части тела во всех своих вариациях не представляет собой ничего принципиально нового, ничего не добавляет к нашему знанию о половом влечении, которое проявляет в этом только свое намерение овладеть сексуальным объектом по всем направлениям. Но наряду с сексуальной переоценкой при выходе за анатомические границы проявляется второй момент, необычный для общедоступного знания. Определенные части тела, такие, как слизистая оболочка рта и заднего прохода, постоянно используемые в этих практиках, словно претендуют на то, чтобы к ним относились как гениталиям и соответствующим образом с ними обращались. Нам еще предстоит узнать, что это притязание оправдывается развитием сексуального влечения и что оно реализуется в симптоматике некоторых болезненных состояний.

Совершенно особое впечатление производят те случаи, в которых нормальный сексуальный объект заменяется другим, имеющим к нему отношение, но совершенно непригодным для того, чтобы служить нормальной сексуальной цели. В соответствии с принципами классификации мы, наверное, поступили бы более правильно, если бы упомянули эту необычайно интересную группу отклонений полового влечения еще тогда, когда речь шла об отклонениях в отношении сексуального объекта, но мы отложили это до того момента, когда познакомились с моментом сексуальной переоценки, от которого зависят эти явления, связанные с отказом от сексуальной цели.

Заменой сексуального объекта становится часть тела, в целом весьма мало пригодная для сексуальных целей (нога, волосы), или неодушевленный объект, имеющий бесспорное отношение к лицу, пробуждающему сексуальные чувства, чаще всего к его сексуальности (предметы одежды, постельное белье). Эта замена вполне правомерно приравнивается к фетишу, в котором дикарь воплощает своего бога.

Переход к случаям фетишизма с отказом от нормальной или извращенной сексуальной цели составляют случаи, в которых, чтобы достигнуть сексуальной цели, требуется присутствие в сексуальном объекте фетишистского условия (определенного цвета волос, одежды и даже физического недостатка). Ни одна другая соприкасающаяся с патологией вариация сексуального влечения не вызывала у нас такого большого интереса, как эта, из-за странности вызываемых ею явлений. Известное принижение стремления к нормальной сексуальной цели является здесь, по-видимому, предпосылкой для всех случаев (исполнительная слабость полового аппарата). Связь с нормой опосредуется через психологически необходимую переоценку сексуального объекта, которая неизбежно переносится на все, что с ним ассоциативно связано. Поэтому известная степень такого фетишизма всегда присуща нормальной любви, особенно на тех стадиях влюбленности, когда нормальная сексуальная цель кажется недостижимой или ее осуществление невозможным.

Патологическим случай становится только тогда, когда стремление к фетишу фиксируется, выходя за это условие, и занимает место нормальной цели; далее, когда фетиш теряет связь с определенным лицом, становится единственным сексуальным объектом. Таковы вообще условия перехода просто вариаций полового влечения в патологические отклонения.

Как впервые утверждал Бине [1888], а затем было доказано многочисленными примерами, в выборе фетиша проявляется сохраняющееся влияние сексуального впечатления, полученного чаще всего в раннем детстве, что можно сравнить с вошедшей в поговорку «прилипчивости» первой любви у нормального человека. Такое происхождение особенно очевидно в случаях исключительной фетишистской обусловленности сексуального объекта. Со значением ранних сексуальных впечатлений мы еще встретимся в другом месте.

В других случаях к замене объекта фетишем привела символическая связь мыслей, которая большей частью данным человеком не осознается. Пути этих ассоциаций не всегда можно с уверенностью доказать (нога является древним сексуальным символом уже в мифах, «мех» обязан своей ролью фетиша ассоциации с волосяном покровом на mons veneris); тем не менее и эта символика, по-видимому, не всегда оказывается независимой от сексуальных переживаний детства.

Все внешние и внутренние условия, которые затрудняют или отдаляют достижение нормальной сексуальной цели (импотенция, высокая цена сексуального объекта, опасность полового акта) поддерживают, вполне естественно, склонность к тому, чтобы задержаться на подготовительных актах и образовывать из них новые сексуальные цели, которые могут занять место нормальных. При ближайшей проверке всегда оказывается, что наметки внешне самых странных из этих новых намерений все же имеются уже при нормальном сексуальном процессе.

Известная доля ощупывания необходима – во всяком случае человеку – для достижения нормальной сексуальной цели. Также общеизвестно, какой источник удовольствия, с одной стороны, и какой приток новой энергии, с другой стороны, достигается благодаря ощущениям от прикосновения к коже сексуального объекта. Поэтому задержку на ощупывании, если только половой акт вообще продолжается, вряд ли можно причислить к перверсиям.

Аналогично обстоит дело с разглядыванием, происходящим в конечном счете из ощупывания. Оптическое впечатление возникает тем же путем, которым чаще всего пробуждается либидинозное возбуждение и на проходимость которого – если допустим такой телеологический подход – рассчитывает племенной отбор, побуждая сексуальный объект развиваться в красивый. Прогрессирующее вместе с культурой сокрытие тела пробуждает сексуальное любопытство, которое стремится к тому, чтобы разоблачением скрытых частей дополнить сексуальный объект, но оно может отвлечься на художественные цели («сублимироваться»), если удается отвлечь его интерес от гениталий и направить его на форму тела в целом. Задержка на этой промежуточной сексуальной цели сексуально подчеркнутого разглядывания в известной степени присуща большинству нормальных людей, более того, она дает им возможность направить известную сумму своего либидо на высшие художественные цели. И наоборот, страсть к разглядыванию становится перверсией, а) если она ограничивается исключительно гениталиями, б) если она связана с преодолением отвращения (вуайерист: человек, подглядывающий за другим, когда тот отправляет выделительные функции), в) если она вытесняет нормальную сексуальную цель, вместо того чтобы подготовить к ее достижению. Последнее особенно выражено у эксгибиционистов, которые, если мне позволено будет сделать вывод на основании ряда анализов, показывают свои гениталии для того, чтобы в качестве ответной услуги увидеть гениталии другого.

При перверсии, стремление которой состоит в разглядывании и показывании себя, проявляется весьма необычная особенность, которая будет занимать нас еще больше при следующем отклонении. Дело в том, что сексуальная цель проявляется при этом в двух формах – в активной и в пассивной.

Силой, противостоящей стремлению к разглядыванию, а иногда и устраняющей его, является стыд (как прежде – отвращение).

Склонность причинять боль сексуальному объекту и ее противоположность, эти наиболее часто встречающиеся и самые важные перверсии, в двух ее формах, активной и пассивной, были названы фон Краффтом-Эбингом садизмом и мазохизмом (пассивная форма). Другие авторы предпочитают более узкое обозначение «алголагния», подчеркивающее удовольствие от боли, жестокость, тогда как в названиях, выбранных Краффтом-Эбингом, на передний план выдвигаются всякого рода унижение и покорность.

Корни активной алголагнии, садизма, легко можно выявить в нормальном поведении. Сексуальность большинства мужчин обнаруживает примесь агрессии, стремления покорять, биологическое значение которого, пожалуй, состоит в необходимости преодолевать сопротивление сексуального объекта еще и другим способом, а не только посредством ухаживания. В таком случае садизм соответствовал бы ставшему самостоятельным, чрезмерным агрессивному компоненту сексуального влечения, выдвинувшемуся на главное место благодаря смещению.

В обычном словоупотреблении понятие садизма колеблется от просто активной, а затем насильственной установки по отношению к сексуальному объекту до исключительной связи удовлетворения с его подчинением и жестоким с ним обращением. Строго говоря, только последний крайний случай имеет право называться перверсией.

Аналогичным образом обозначение «мазохизм» охватывает все пассивные установки по отношению к сексуальной жизни и к сексуальному объекту, крайним выражением которых является связь удовлетворения с переживанием сексуальным объектом физической или душевной боли. Мазохизм как перверсия, по-видимому, больше отдалился от нормальной сексуальной цели, чем его противоположность; сначала следует выразить сомнение, появляется ли он первично и не возникает ли он регулярно скорее вследствие преобразования садизма. Нередко можно видеть, что мазохизм представляет собой не что иное, как продолжение садизма, обращенного против собственной персоны, которая вначале занимает место сексуального объекта. Клинический анализ крайних случаев мазохистской перверсии приводит к взаимодействию целого ряда моментов, которые преувеличивают и фиксируют первоначальную пассивную сексуальную установку (комплекс кастрации, сознание вины).

Преодолеваемая при этом боль присоединяется к отвращению и стыду, которые противопоставлялись либидо в качестве сопротивлений.

Садизм и мазохизм занимают особое место среди перверсий, поскольку лежащая в их основе противоположность активности и пассивности относится к общим характерным особенностям сексуальной жизни.

То, что жестокость и половое влечение теснейшим образом взаимосвязаны, вне всякого сомнения, доказывает история человеческой культуры, но при объяснении этой взаимосвязи никто не пошел дальше подчеркивания агрессивного момента либидо. По мнению некоторых авторов, эта примешивающаяся к половому влечению агрессия является, в сущности, остатком каннибальского вожделения, то есть в ней задействован аппарат овладения, служащий удовлетворению другой, в онтогенетическом отношении более древней важной потребности. Также утверждалось, что всякая боль сама по себе содержит возможность ощущения удовольствия. Мы хотим ограничиться впечатлением, что объяснение этой перверсии отнюдь не может считаться удовлетворительным и что при этом, возможно, соединяются несколько душевных стремлений, создавая один эффект.

Самая поразительная особенность этой перверсии заключается, однако, в том, что ее активная и ее пассивная формы постоянно встречаются вместе у одного и того же лица. Кто испытывает удовольствие от того, что причиняет другим боль в сексуальном отношении, тот также способен испытывать наслаждение от боли, которая может у него возникать от половых отношений. Садист – это всегда одновременно и мазохист, хотя активная или пассивная сторона перверсии у него может быть выражена сильнее и представлять собой его преобладающую сексуальную деятельность.

Мы видим, таким образом, что некоторые из извращенных наклонностей регулярно проявляются как пары противоположностей, чему с учетом приводимого далее материала можно приписать большое теоретическое значение. Кроме того, очевидно, что существование пары противоположностей садизм-мазохизм нельзя непосредственно вывести из примешивания агрессии. Напротив, следовало бы попытаться связать такие одновременно существующие противоположности с объединенной в бисексуальности противоположностью мужского и женского, для которой в психоанализе часто можно ввести противоположность активного и пассивного.

Врачи, изучавшие сначала перверсии на ярко выраженных примерах и при особых условиях, разумеется, были склонны приписать им характер болезни или дегенерации точно так же, как при инверсии. Между тем здесь легче, чем там, отклонить это мнение. Повседневный опыт показывает, что большинство этих отклонений, по крайней мере наименее выраженные из них, образуют редко отсутствующую составную часть сексуальной жизни здоровых людей, и считаются ими нормальными наравне с другими интимностями. Там, где этому благоприятствуют обстоятельства, также и нормальный человек может на какое-то время заменить нормальную сексуальную цель такой перверсией или предоставить ей место наряду с первой. Пожалуй, у любого здорового человека имеется то или иное дополнение к нормальной сексуальной цели, которое можно назвать перверсией, и самой по себе такой распространенности достаточно для того, чтобы показать нецелесообразность употребления укоризненного наименования «перверсия». Именно в области сексуальной жизни сталкиваешься с особыми, в настоящее время, собственно говоря, неразрешимыми трудностями, когда пытаешься провести четкую границу между простой вариацией в пределах физиологической области и болезненными симптомами.

Тем не менее у некоторых из этих перверсий качество новой сексуальной цели таково, что требует особой оценки. Известные перверсии настолько удаляются по своему содержанию от нормы, что мы не можем не объявить их «болезненными», особенно те, в которых сексуальное влечение при преодолении сопротивлений (стыда, отвращения, ужаса, боли) проявляется в вызывающих изумление действиях (лизание кала, глумление над трупами). Но и в этих случаях нельзя с уверенностью ожидать, что преступниками всякий раз окажутся лица с иного рода тяжелыми отклонениями или душевнобольные. Также и здесь не уйдешь от факта, что люди, которые в остальных отношениях ведут себя нормально, только в области сексуальной жизни, находясь во власти самого безудержного из всех влечений, проявляют себя как больные. И наоборот, за явной ненормальностью в других жизненных отношениях всякий раз на заднем плане обнаруживается ненормальное сексуальное поведение.

В большинстве случаев мы можем обнаружить болезненный характер перверсии не в содержании новой сексуальной цели, а в ее отношении к норме. Если перверсия появляется не наряду с нормой (нормальными сексуальной целью и объектом), где благоприятные условия содействуют нормальному, а неблагоприятные ему препятствуют, а когда при любых условиях она вытесняет и замещает нормальное; таким образом, в исключительности и фиксации перверсии мы чаще всего усматриваем основание расценивать ее как на болезненный симптом.

Возможно, именно в самых отвратительных перверсиях следует признать наибольшее участие психики в превращении сексуального влечения. Здесь совершается определенная душевная работа, у которой, несмотря на ее ужасный результат, нельзя отнять значения идеализации влечения. Всемогущество любви нигде, пожалуй, не проявляется так сильно, как в этих ее заблуждениях. Самое высокое и самое низкое повсюду теснейшим образом связаны в сексуальности («с небес в преисподнюю»).

При изучении перверсий мы пришли к пониманию того, что сексуальное влечение вынуждено бороться с сопротивлением со стороны определенных душевных сил, среди которых отчетливее всего проявляются стыд и отвращение. Можно предположить, что эти силы задействованы в сдерживании влечения в пределах, считающихся нормальными, и если они развились у индивида раньше, чем сексуальное влечение достигло своей полной силы, то, возможно, именно они и задали определенное направление его развитию.

Далее мы заметили, что некоторые из исследованных перверсий становятся понятными только при совпадении нескольких мотивов. Если они допускают анализ – разложение, – то это значит, что по своей природе являются составными. Это может послужить нам указанием на то, что и само сексуальное влечение, вероятно, не представляет собой нечто простое, а состоит из компонентов, которые снова отделяются от него в перверсиях. Таким образом, клиника привлекла наше внимание к слияниям, утратившим свое выражение в однообразном нормальном поведении.

Важное дополнение к знанию о сексуальном влечении у людей, по крайней мере очень близко стоящих к нормальным, можно получить из источника, к которому можно подступиться лишь определенным способом. Существует лишь одно средство, позволяющее получить основательные и не вводящие в заблуждение сведения о половой жизни так называемых психоневротиков (при истерии, неврозе навязчивых состояний, так называемой неврастении, несомненно, при dementia praecox и паранойе), а именно если подвергнуть их психоаналитическому исследованию, которым пользуется предложенный Й. Брейером и мной в 1893 году метод лечения, названный тогда «катартическим».

Я должен предпослать или повторить из других публикаций, что эти психоневрозы, насколько богат мой опыт, возникают под воздействием сил сексуального влечения. Я не имею в виду, что энергия сексуального влечения дополняет силы, поддерживающие болезненные явления (симптомы), а категорически утверждаю, что этот компонент является единственно постоянным и самым важным энергетическим источником невроза, а потому сексуальная жизнь данных лиц выражается либо исключительно, либо преимущественно, либо только частично в этих симптомах. Симптомы, как я это указывал в другом месте, отражают сексуальное поведение больных. Доказательством этого утверждения послужило мне возрастающее в течение двадцати пяти лет количество психоанализов истерических и других неврозов, о результатах которых по отдельности я дал – и еще буду давать – подробный отчет в других работах.

Психоанализ устраняет симптомы истериков исходя из предположения, что эти симптомы являются заменой – так сказать, транскрипцией – ряда аффективно катектированных душевных процессов, желаний и стремлений, которым вследствие особого психического процесса (вытеснения) отказано в доступе к осуществлению посредством осознанной психической деятельности. Эти мыслительные образования, удерживаемые в состоянии бессознательного, стремятся найти выражение, сообразное их аффективной ценности, достичь отвода, и они находят его при истерии посредством процесса конверсии в соматических феноменах – как раз в истерических симптомах. При искусном, проведенном с использованием особых приемов обратном превращении симптомов аффективно катектированные представления, ставшие теперь осознанными, позволяют получить самые точные сведения о природе и происхождении этих ранее бессознательных психических образований.

Таким образом стало известно, что симптомы представляют собой замену стремлений, заимствующих свою энергию из источников сексуального влечения. В полном согласии с этим находится все, что мы знаем о характере истериков, взятых здесь в качестве образца всех психоневротиков, до их заболевания и о поводах к этому заболеванию. В истерическом характере можно распознать некоторую долю сексуального вытеснения, выходящую за пределы нормы, усиление сопротивлений сексуальному влечению, известных нам в виде стыда, отвращения и морали, и своего рода инстинктивное бегство от интеллектуальных занятий сексуальной проблемой, в результате которого в наиболее ярких случаях вплоть до наступления половой зрелости сохраняется полное сексуальное неведение.

Эта существенная для истерии черта характера нередко оказывается незаметной для грубого наблюдения из-за наличия второго конституционального фактора истерии – чересчур выраженного сексуального влечения; но психологический анализ всякий раз умеет его раскрывать и разрешать противоречивую загадочность истерии путем выявления пары противоположностей – слишком сильной сексуальной потребности и чрезмерного отрицания сексуальности.

Для предрасположенного к истерии человека повод к заболеванию возникает тогда, когда вследствие продолжающегося собственного созревания или внешних жизненных условий он всерьез соприкасается с реальными сексуальными требованиями. В таком случае из конфликта между натиском влечения и противодействующим отвержением сексуальности находится выход в болезнь, который не разрешает конфликт, а пытается избежать его путем превращения либидинозных стремлений в симптомы. Если истеричный человек, к примеру мужчина, заболевает от какого-нибудь банального эмоционального проявления, от конфликта, в центре которого не имеется сексуального интереса, то такое исключение – только кажущееся. Психоанализ всякий раз может тогда доказать, что именно сексуальный компонент конфликта сделал возможным заболевание, не позволив душевным процессам совершаться нормальным образом.

Добрая часть критики этих моих положений, пожалуй, объясняется тем, что сексуальность, из которой я вывожу психоневротические симптомы, отождествляют с нормальным сексуальным влечением. Но психоанализ учит еще большему. Он показывает, что симптомы отнюдь не возникают (по крайней мере, исключительно или преимущественно) только за счет так называемого нормального сексуального влечения, а представляют собой конвертированное выражение влечений, которые были бы названы извращенными (в широком смысле), если бы их можно былей проявить непосредственно в воображаемых намерениях и в поступках без отвлечения от сознания. Таким образом, симптомы отчасти образуются за счет ненормальной сексуальности; невроз – это, так сказать, негатив перверсии.

В сексуальном влечении психоневротиков можно выявить все отклонения, которые мы изучили в качестве вариаций нормальной и выражений болезненной сексуальной жизни.

а) У всех невротиков (без исключения) в бессознательной душевной жизни имеются побуждения к инверсии, к фиксации либидо на лицах того же пола. Без детального обсуждения невозможно должным образом оценить значение этого момента для формирования картины болезни; я могу только заверить, что бессознательная склонность к инверсии всегда присутствует, и именно она во многом помогает объяснить, в частности, мужскую истерию.

б) В качестве моментов, приводящих к образованию симптомов, у психоневротиков можно выявить наличие в бессознательном всевозможных склонностей к выходу за анатомические границы, а среди них с особой частотой и интенсивностью те, при которых ролью гениталий наделяется слизистая оболочка рта и заднего прохода.

(в) Совершенно исключительную роль среди факторов, приводящих к образованию симптомов, при психоневрозах играют парциальные влечения, которые проявляются в основном в парах противоположностей и с которыми мы познакомились как с носителями новых сексуальных целей, – влечение к разглядыванию и выставлению себя напоказ, а также активно и пассивно выраженное влечение к жестокости. Вклад последнего необходим для понимания характера страдания, доставляемого симптомом, и почти всегда он определяет некоторые особенности социального поведения больных. Благодаря этой связи жестокости с либидо осуществляется превращение любви в ненависть, нежных побуждений во враждебные, которые характерны для целого ряда невротических случаев и даже, как представляется, для паранойи.

Интерес к этим результатам возрастает еще больше из-за некоторых особенностей фактического положения вещей.

α) Там, где в бессознательном обнаруживается такое влечение, которое способно составлять пару с противоположностью, постоянно можно выявить действие и этой противоположности. То есть любая «активная» перверсия сопровождается своим «пассивным» дополнением; кто в бессознательном эксгибиционист, тот одновременно и вуайерист, кто страдает от последствий вытеснения садистских побуждений, у того находится и другое подкрепление симптомов из источников мазохистской наклонности. Полное соответствие с поведением «позитивных» перверсий, разумеется, очень важно. Однако в картине болезни доминирующую роль играет та или другая из противоположных наклонностей.

ß) В более выраженном случае психоневроза лишь изредка встречается развитым единственное из этих извращенных влечений, чаще всего обнаруживается их большее количество и, как правило, – следы всех; но отдельное влечение по своей интенсивности не зависит от развития других. Также и здесь изучение позитивных перверсий выявляет их точную противоположность.

Если сопоставить то, что мы узнали из исследования позитивных и негативных перверсий, то напрашивается мысль свести их к ряду «парциальных влечений», которые, однако, не представляют собой нечто первичное, а допускают дальнейшее разложение. Под «влечением» мы понимаем прежде всего не что иное, как психическую репрезентацию непрерывно текущих, интрасоматических источников раздражения, в отличие от «раздражения», которое вызывается отдельными и поступающими извне возбуждениями. Таким образом, влечение – это одно из понятий, разграничивающих душевное и телесное. Самым простым и напрашивающимся предположением о природе влечений было бы то, что сами по себе они никаким качеством не обладают, а могут приниматься во внимание только в качестве меры рабочей нагрузки на душевную жизнь. То, что отличает друг от друга влечения и наделяет их особыми свойствами, – это их отношение к своим соматическим источникам и к своим целям. Источником влечения является возбуждающий процесс в неком органе, а ближайшая цель влечения состоит в устранении этого раздражения органа.

Дальнейшая предварительная гипотеза в теории влечениях, от которой мы не можем уклониться, гласит, что от органов тела поступают двоякого рода возбуждения, обусловленные различием их химической природы. Один из этих видов возбуждения мы обозначаем как специфически сексуальный, а данный орган – как «эрогенную зону» исходящего от него парциального сексуального влечения.

В случае извращенных наклонностей, при которых сексуальное значение придается ротовой полости и заднепроходному отверстию, роль эрогенной зоны вполне очевидна. Во всех отношениях она выступает как часть полового аппарата. При истерии эти части тела и исходящие от них тракты слизистой оболочки становятся местом появления новых ощущений и изменений иннервации – более того, процессов, которые можно сравнить с эрекцией, – совершенно так же, как настоящие гениталии под влиянием возбуждения, возникающего при нормальных половых процессах.

Значение эрогенных зон как побочных аппаратов и суррогатов гениталий наиболее отчетливо среди всех психоневрозов проявляется при истерии; но это не должно означать, что им можно пренебрегать при других формах заболевания. Оно здесь лишь менее заметно, потому что при них (неврозе навязчивых состояний, паранойе) образование симптомов происходит в областях душевного аппарата, более удаленных от центров, отвечающих за управление телом. При неврозе навязчивых состояний больше бросается в глаза значение импульсов, которые создают новые сексуальные цели и кажутся независимыми от эрогенных зон. И все же при разглядывании и эксгибиционизме глаз соответствует эрогенной зоне; когда речь идет о таких компонентах сексуального влечения, как боль и жестокость, такую же роль играет кожа, которая в отдельных участках тела дифференцировалась в органы чувств и модифицировалась в слизистую оболочку в качестве эрогенной зоны kat exochn.

В результате предшествовавших рассуждений сексуальность психоневротиков, возможно, оказалась представлена в ложном свете. Может показаться, что из-за своих врожденных особенностей психоневротики в сексуальном поведении очень приблизились к извращенным людям и настолько же отдалились от нормальных. Но вполне возможно, что конституциональное предрасположение этих больных, помимо чрезмерной степени сексуального вытеснения и чрезвычайной силы сексуального влечения, заключает в себе еще и необычайную склонность к перверсии в самом широком смысле слова; однако исследование более легких случаев показывает, что последнее предположение не обязательно или что, по крайней мере при оценке болезненных эффектов, необходимо вычесть воздействие одного фактора. У большинства психоневротиков заболевание возникает только после наступления пубертата под влиянием требований нормальной половой жизни. Против этого в первую очередь и направляется вытеснение. Или же заболевания возникают позднее, когда либидо получает отказ в удовлетворении нормальным путем. В обоих случаях либидо ведет себя как поток, главное русло которого запружено; оно заполняет коллатеральные пути, остававшиеся прежде свободными. Тем самым и кажущаяся столь большой (хотя и негативная) склонность психоневротиков к перверсиям может быть обусловлена коллатеральным течением, или, во всяком случае, это коллатеральное течение должно усилиться. Но факт заключается в том, что сексуальное вытеснение как внутренний фактор должно быть поставлено в один ряд с теми внешними факторами, которые, подобно ограничению свободы, недоступности нормального сексуального объекта, опасности нормального полового акта и т. д., вызывают перверсии у индивидов, которые в противном случае, возможно, остались бы нормальными.

В отдельных случаях неврозов дело может обстоять по-разному; один раз определяющим является врожденная величина извращенной наклонности, в другой раз – ее коллатеральное усиление вследствие оттеснения либидо от нормальной сексуальной цели и сексуального объекта. Было бы неправильно конструировать противоположность там, где имеются отношения кооперации. Наиболее яркие проявления невроза имеют место тогда, когда конституция и переживание действуют сообща в одном направлении. Резко выраженная конституция сможет, пожалуй, обойтись без поддержки со стороны жизненных впечатлений, сильное потрясение в жизни вызовет, пожалуй, невроз и при средней конституции. Впрочем, эти положения в той же мере касаются этиологического значения врожденного и случайно пережитого также и в других областях.

Если предпочесть гипотезу, что особенно выраженная склонность к перверсиям все же относится к особенностям психоневротической конституции, то появляется перспектива выделить – в зависимости от врожденного преобладания той или иной эрогенной зоны, того или иного парциального влечения – многообразие таких конституций. Соответствует ли врожденному предрасположению к перверсиям особое отношение к выбору определенной формы заболевания, – это, как и многое другое в этой области, пока еще не исследовано.

Доказательством того, что извращенные побуждения являются факторами, ведущими к образованию симптомов при психоневрозах, мы чрезвычайным образом увеличили число людей, которых можно было бы причислить к извращенным. Дело не только в том, что сами невротики представляют собой очень многочисленный класс людей, – необходимо также учесть, что неврозы во всех своих формах сплошными рядами постепенно переходят в здоровье; ведь мог же Мёбиус с полным основанием утверждать, что все мы немного истеричны. Тем самым вследствие невероятного распространения перверсий мы вынуждены допустить, что и предрасположение к перверсиям не является редкой особенностью, а должно быть частью конституции, считающейся нормальной.

Мы слышали, что вопрос о том, сводятся ли перверсии к врожденным условиям или возникают благодаря случайным переживаниям, как это предполагал Бине в отношении фетишизма, является спорным. Теперь мы можем предложить его решение: разумеется, в основе перверсий лежит нечто врожденное, но нечто такое, что является врожденным у всех людей, что в качестве наследственных задатков колеблется в своей интенсивности и ждет усиления благодаря влияниям жизни. Речь идет о врожденных, закрепленных в конституции корнях сексуального влечения, развившихся в одном ряде случаев до настоящих носителей сексуальной деятельности (перверсии), в других случаях подвергающихся недостаточному подавлению (вытеснению), в результате чего они могут обходным путем – в виде симптомов болезни – привлечь к себе значительную часть сексуальной энергии, тогда как в наиболее благоприятных случаях благодаря действенному ограничению и иной переработке, минуя обе крайности, развивается так называемая нормальная сексуальная жизнь.

Но далее мы скажем, что предполагаемую конституцию, обнаруживающую зачатки всех перверсий, можно выявить лишь у ребенка, хотя все влечения у него могут проявляться только с умеренной интенсивностью. Если же нам напрашивается формулировка, что невротики сохранили у себя инфантильное состояние сексуальности или к нему вернулись, то нам следует обратить свой интерес к сексуальной жизни ребенка и проследить за игрой влияний, определяющих процесс развития детской сексуальности вплоть до его исхода в перверсии, неврозе или нормальной половой жизни.