Пару лет назад в моем родном штате Коннектикут губернатор Джон Роуланд заключил соглашение о том, чтобы перебазировать команду «Нью-Инглэнд Патриоте» в Хартфорд. Как сообщает Дайан Скарпони из «Ассошиэйтед Пресс», «при стоимости строительства нового стадиона, который должен был появиться на набережной Хартфорда, равной 374 миллионам долларов, речь шла о самой дорогой подобной сделке в истории Национальной футбольной лиги». Кэрол Бэйс из «Нью-Хэйвен эдвокатс» отметила: «Согласно договоренности, достигнутой между Роуландом и владельцем "Пэтриотс" Робертом Крафтом, команда на 30 лет будет освобождена от арендной платы за стадион, а также от налога на недвижимость и страховых издержек». (Позднее эта сделка сорвалась из-за того, что Массачусетс сделал Крафту предложение, которое показалось ему еще более выгодным.)

Несмотря на весьма высокую сумму сделки, намечавшейся между штатом Коннектикут и «Пэтриотс», она лишь немного превышала 360 миллионов долларов, которые город Денвер согласился потратить на новый стадион для команды «Бронкос». Подобные проекты получили распространение по всей стране. В 1997 году в журнале «Брукингс ревью» экономисты Роджер Нолл и Эндрю Цимбалист так описывали тогдашнюю ситуацию: «Новые сооружения стоимостью не менее 200 миллионов долларов были построены или продолжают возводиться в Балтиморе, Шарлотте, Чикаго, Цинциннати, Кливленде, Милуоки, Нэшвилле, Сан-Франциско, Сент-Луисе, Сиэтле, Тампе и Вашингтоне и планируются также в Бостоне, Далласе, Миннеаполисе, Нью-Йорке и Питтсбурге. Масштабная реконструкция стадионов была предпринята в Джексонвилле и Окленде. По оценкам экспертов, до 2006 года на новые сооружения для профессиональных спортивных команд будет потрачено более 7 миллиардов долларов. Большая часть этой суммы поступит из государственных источников».

Субсидируя строительство спортивных объектов, государство взимает налоги с рядовых граждан и увеличивает доходы некоторых весьма состоятельных лиц — профессиональных спортсменов и владельцев команд. Что же служит оправданием для подобной практики? Считается, что в долгосрочной перспективе этот щедрый дар с лихвой окупится, обеспечив мощный толчок для местной экономики. Этот аргумент игнорирует рекомендацию Бастиа о том, что обдумывая экономическую политику, наряду с тем, что видно, следует учитывать и то, что не видно.

В день игры активность вокруг стадиона бьет ключом. Люди приобретают билеты, принося доход команде. Билеты облагаются налогами, принося доход государству. На стадионе болельщики покупают хот-доги и пиво, деньги от продажи которых достаются как торговцам, так и государству. До или после игры пришедшие на стадион болельщики могут захотеть перекусить, обогащая тем самым расположенные поблизости рестораны. Возможно, они зайдут также в местный музей или останутся смотреть представление после игры. И во время сооружения стадиона, и после сдачи его в эксплуатацию у местных строительных компаний увеличится объем работ — сперва строительство, а затем текущий ремонт стадиона, подъездных дорог, автостоянок и т.п.

Когда мы смотрим на то, что видно, представляется очевидным, что стадион послужил стимулом для роста местной экономики. И только когда мы обратим внимание на то, что не видно, выясняется, что общая картина не столь радужна. Необходимо где-то раздобыть ресурсы, расходуемые на сооружение стадиона и инфраструктуры.

«Да, — ответит сторонник строительства стадиона, — но государство собирается взять большую часть денег взаймы, поэтому оно, по сути дела, создает ресурсы, необходимые для проекта, просто за счет своей кредитоспособности».

Однако Бастиа подчеркивал, что в любом займе деньги всего лишь посредник. В конечном итоге взаймы всегда берется существующий в настоящий момент товар. Когда государство кредитует фермера деньгами, он расходует их на покупку трактора. (В примере Бастиа фигурирует плуг, но мы будем более современны.) Таким образом, в действительности фермер берет в кредит именно трактор. А поскольку в каждый конкретный момент в наличии имеется лишь ограниченное количество тракторов, то в результате кто-то другой этот трактор не получит.

То же самое относится и к льготным условиям строительства стадионов, и ко всем аналогичным попыткам государства «поддержать промышленность». Если строительные компании строят стадион, то, значит, что-то другое они не строят. Если каркас здания монтируется из стали, то эту сталь уже невозможно использовать в других проектах. Если люди тратят свои деньги в ресторанах возле стадиона, то есть другие заведения, например, рестораны в их собственном районе, где они не расходуют эти деньги. А деньги, потраченные государством — получены они через налоги или же путем займа, который будет возвращаться за счет будущих налогов — были бы потрачены кем-то другим на какие-нибудь иные цели.

Разумеется, все это справедливо и в отношении любых частных инвестиций: чтобы вовлечь ресурсы в проект X, всегда требуется изъять их из проекта Y. Поэтому возникает вопрос: кто будет более прозорливым при выборе инвестиционных проектов — государство или частные инвесторы?

Существует серьезная проблема, касающаяся моральной стороны принудительного изъятия государством денег у одних людей для вложения в проекты других. Людвиг фон Мизес, Генри Хэзлит, Фридрих Хайек, Мюррей Ротбард, Ганс-Германн Хоппе,

Стоит обратить внимание на стимулы, которыми располагает каждая из сторон, и ответ будет очевиден. Частные инвесторы лично понесут убытки, если их проект потерпит неудачу, и лично получат прибыль, если он окажется успешным. Вспомним, что прибыль — это признак того, что предприниматель лучше оценил желания потребителей и то, как они соотносятся с ресурсами, необходимыми для проекта, чем другие предприниматели, претендовавшие на эти ресурсы. Убытки же указывают на то, что предприниматель ошибся — эти ресурсы были более востребованы для иного применения.

Если учесть сильную личную заинтересованность предпринимателя в успехе проекта, то он располагает изрядной мотивацией сделать все, чтобы ресурсы использовались в полном соответствии с желаниями потребителей. К тому же он обладает знанием «особых обстоятельств времени и места», в которых действует. Кроме того, именно те предприниматели, которые наиболее успешно оценивают будущее состояние рынка, станут увеличивать объем ресурсов, находящихся в их распоряжении. Те же, кто часто ошибается в оценках, вскоре лишатся имеющегося инвестиционного фонда. Предприниматели будут допускать ошибки, но на рынке действует процесс отбора, вознаграждающий тех, кто чаще всего оказывается прав.

Уолтер Блок. Стефан Кинселла и другие ученые австрийской школы весьма подробно останавливались на этом вопросе. Нисколько не намереваясь принизить значение данного аспекта проблемы, я просто отмечу, что его обсуждение выходит за рамки этой книги.

У государственных «инвесторов» стимулы совершенно иные. Губернатору Коннектикута Роуланду любой вариант проекта со стадионом не принес бы ни прибылей, ни убытков. Конечно, избиратели могли бы заставить его косвенным образом понести малую толику потенциальных убытков, не переизбрав его на следующий срок. Однако это весьма слабый стимул. Ведь он может покинуть свой пост задолго до того, как станет ясен окончательный результат проекта. В таком случае избиратели будут лишены всякой возможности для возмещения ущерба.

Теория общественного выбора указывает еще на один фактор, значительно ослабляющий этот стимул, а во многих случаях даже полностью его нейтрализующий. У политиков есть огромные стимулы оказывать содействие группам специальных интересов за счет широкой публики. Те, кому достаются основные выгоды, заинтересованы бороться за сохранение этих выгод. Поскольку затраты на большинство политических мероприятий распределяются среди большого количества людей, средний человек считает избавление от них пустой тратой сил.

На примере строительства стадиона можно увидеть, что даже при общей сумме вложений в 374 миллиона долларов на долю каждого жителя Коннектикута приходится всего около 100 долларов. Для каждого отдельного гражданина эта сумма просто не стоит того, чтобы посвящать много сил и времени делу прекращения строительства стадиона. Между тем для компаний, которые рассчитывают получить подряды на строительстве стадиона, а также для владельцев коммерческих объектов и близлежащих земельных участков потенциальные выгоды весьма ощутимы. У них есть мощный стимул для настойчивого лоббирования этого проекта, для того, чтобы жертвовать на избирательные кампании политиков, которые оказывают им поддержку, и спонсировать исследования, представляющие данный проект в выгодном свете.

На самом деле, если бы некое конкретное вложение сулило получение прибыли, то частные инвесторы, скорее всего, поспешили бы воспользоваться этой возможностью, вложив собственные средства. Владельцы клубов «Чикаго Буллз» Джерри Рейнсдорф и «Чикаго Блэкхоукс» Билл Уиртц на свои средства профинансировали сооружение стадиона «Юнайтед сентер» в Чикаго. В промежутках между хоккейными и баскетбольными матчами, собраниями, съездами, ледовыми шоу и другими мероприятиями арена занята большую часть времени в году.

Частные инвесторы обращаются к такому рискованному приему, как лоббирование поддержки проекта в чиновничьих кабинетах, только в тех случаях, когда нет уверенности, что он окажется прибыльным без субсидий налогоплательщиков. Таким образом, государству свойственно специализироваться на убыточных проектах.

Эмпирические исследования подтверждают эти теоретические рассуждения. Ученые из чикагского Института Хартлэнда, которые весьма подробно изучали тему постройки спортивных сооружений, установили, что: «В период с 1954 по 1986 год 14 стадионов, в отношении которых были доступны соответствующие данные, имели совокупный показатель чистой накопленной стоимости минус 139,9 миллиона долларов. Потери богатства налогоплательщиков колебались от 836 021 доллара для Военно-мемориального стадиона в Буффало до 70 356 950 долларов для стадиона "Супер-доум" в Новом Орлеане. Единственным объектом, который имеет положительную чистую накопленную стоимость, стал построенный и эксплуатируемый частными владельцами лос-анджелесский "Доджер стэдиум"».

Ларри Маргасак из «Ассошиэйтед Пресс» в статье «Подготовка свежего фиаско», опубликованной 1 июня 2001 года, рассказывает о программе Министерства сельского хозяйства США: «Замысел состоял в инвестировании государственных средств в новые сельскохозяйственные предприятия — чтобы превращать сахарный тростник в плетеную мебель, семена подсолнечника в моторное масло, а молочай в одеяла — прибыль от которых будет доставаться налогоплательщикам.

Однако, где-то 40 миллионов долларов спустя, с помпой разрекламированный эксперимент Министерства сельского хозяйства по созданию государственного эквивалента венчурного фонда, согласно документам, имеющимся у «Ассошиэйтед Пресс», так и не принес желаемой прибыли. Конгресс сдался и опустил шлагбаум перед новыми расходами.

Деньги, вложенные в 16 компаний, были списаны как полностью утраченные, а еще 28 компаний не смогли дать сколько-нибудь ощутимой отдачи, хотя на некоторые из них все еще возлагаются надежды. Если смотреть в целом, то, согласно документам, с 1993 года инвестиции на общую сумму в 40,3 миллиона долларов принесли доход всего лишь в 1,2 миллиона».

Трудности, возникающие при обосновании использования государственных средств для строительства стадионов, в равной степени относятся ко всем государственным инвестициям подобного рода. В недавней рецензии на книгу «Такого мир еще не видывал: люди, которые построили трансконтинентальную железную дорогу (1863 — 1869 гг.)» Ньют Гингрич пишет: «Эта книга служит также в качестве полезного напоминания современным читателям о том, что своим успехом Америка во многом обязана частно-государственному партнерству... Государство сыграло весьма важную роль, предоставляя финансовые средства и стимулы. Без этого вклада со стороны государства сооружение [трансконтинентальной] железной дороги могло быть отложено по крайней мере еще на одно поколение» (Gingrich «Nothing Like It in the World: the Man Who Built the Transcontinental Railroad, 1863—1869»).

Рассуждая в том же духе, можно сказать, что без рабского труда пирамиды в Египте до сих пор были бы не построены (Некоторые ученые недавно подвергли сомнению тот факт, что пирамиды строились рабами. Если это подтвердится, просто подставьте вместо пирамид любое иное строительство, которое действительно основывалось на рабском труде.). Никто не сомневается, что с помощью государственного вмешательства в данный момент данный конкретный проект будет осуществлен быстрее, чем без оного. Гингрич обращает внимание на то, что видно, и упускает из виду то, что не видно.

Ресурсы, необходимые для строительства железной дороги, требовалось отвлечь от других направлений использования. Какова была их ценность по сравнению с железной дорогой? Если верно то, что говорит Гингрич, и трансконтинентальная железная дорога была бы построена лишь через поколение, то напрашивается вывод, что, по мнению предпринимателей, существовало множество других проектов, которые требовались потребителям гораздо настоятельнее, чем железная дорога. Несомненно, железная дорога весьма удобное и полезное изобретение, но то же самое можно сказать и про многое другое. В мире ограниченных ресурсов нам приходится выбирать из множества желаемых вещей что-то одно. Некоторые мы можем получить довольно быстро, но при этом с удовлетворением других желаний требуется повременить. Гингрич попросту считает, что трансконтинентальная железная дорога должна была появиться прежде тех альтернатив, которые предприниматели могли бы создать с помощью тех же самых ресурсов.

Гингрич также придает особое значение роли армии в «охране» железной дороги. Это похоже на дипломатичный эвфемизм для таких слов, как «уничтожение тысяч индейцев, которые оказывались на пути». У нас есть серьезные основания усомниться, что индейцы считали тогда железную дорогу наилучшим способом использования ресурсов.

Представьте, что Ньют Гингрич обращается к американцам с предложением, чтобы государство профинансировало создание многоразового космического корабля для полета на Плутон. На все возражения он заявляет, что без вмешательства государства его проект не будет осуществлен еще несколько тысячелетий. Скорее всего, он прав. Но может ли это служить оправданием для реализации подобного проекта? Напротив, разве это не основание для того, чтобы отказаться от проекта с самого начала?

Другой способ, которым государство в США и многих других странах «стимулирует промышленность», заключается в помощи экспортерам. (Если вы, уважаемый читатель, живете в другой стране, просто подставляйте далее ее название вместо слова «Америка». Весьма вероятно, что ваше правительство тоже занимается подобными махинациями.) Аналитическая группа «Форин полней ин фокус» сообщает следующее: «Среди примеров дотаций и субсидий для экспортеров следует упомянуть Программу доступа к рынкам (ПДР) и Программу расширения экспорта (ПРЭ) Министерства сельского хозяйства США. ПДР, запущенная в 1990 году, располагает ежегодным бюджетом в 100 миллионов долларов и обеспечивает частичное покрытие расходов на создание рынка и продвижение продукции за рубежом. Некоторые получатели, включая компании "Санкис гроуерз", "Сансуит", "Доулфудз" и "Галло уайнз", получили за год более 1 миллиона долларов».

Безусловно, такая корпорация с миллиардными оборотами как «Доул фудз» весьма признательна за подобную поддержку. Но почему все остальные должны оплачивать ее маркетинг? Один из доводов состоит в том, что субсидии будут создавать для американцев рабочие места. Ну что ж, сомневаться не приходится, что компания «Доул фудз» сможет нанять немного больше рабочих, чем могла бы нанять без субсидий. Это то, что видно. С другой стороны, средства для программы поступили от других людей, которые, скорее всего, не стали бы жечь свои наличные на заднем дворе. (А поступи они так, это привело бы к снижению уровня цен. Конечно, экономике потребовалось бы время для адаптации, но нет никаких оснований полагать, что мы окажемся в «ликвидной ловушке», пока будет происходить адаптация.) Можно предположить, что какая-то часть из их расходов пошла бы на выплату чьей-то зарплаты. Рискнем также предположить, что в большинстве случаев рабочие места, утраченные в связи с налогами, были более ценными, чем те, что приобретались благодаря субсидиям. В конце концов, если бы в «Доул фудз» сочли, что этот маркетинг окажется выгодным, компания осуществила бы его и без субсидий. Если же в «Доул фудз» так не считают, то лишь потому, что, по их мнению, потребители гораздо охотнее отдали бы ресурсы, необходимые для маркетинговой кампании, в другие области использования.

Еще одно оправдание из этой серии заключается в том, что Америке необходимо «выровнять игровое поле», на котором действуют ее экспортеры, поскольку многие страны субсидируют своих экспортеров. Но ни одна страна не может субсидировать всех своих внутренних производителей! Выгода для субсидируемых отраслей оборачивается более высокими налогами на тех, кто субсидий не получает. Закрытие одной двери для американских производителей означает, что друга дверь открылась шире. Это верно, что отдельные отрасли внутри страны могут пострадать в результате торговой политики другого государства. Но попытка компенсировать потери путем дальнейшего искажения структуры производства ведет к последовательному ухудшению удовлетворения всех потребителей. Представьте, что вы порезались и ваша кровь капает на мои ботинки, а в ответ я раню себя, чтобы моя кровь запачкала вашу обувь.

Кто вероятнее всего получит выгоду от протекционистских мер? Уж конечно не семейное фермерское хозяйство и не владелец небольшого предприятия, у которых не хватит ресурсов для лоббирования в Конгрессе и осуществления маркетинга на зарубежных рынках. Как показывают теория общественного выбора, здравый смысл и история, контролировать подобные программы будут влиятельные и богатые деловые круги. Да, общественный протест может привести к тому, что данные программы будут охватывать лишь небольшие компании. Однако нет никаких оснований полагать, что результат будет лучше, чем при нынешнем обилии программ. Во многих случаях именно крупнейшие корпорации несут расходы на маркетинг экспорта. Но остается тот же вопрос: кто может лучше решить, сколько необходимо тратить на такой маркетинг — владельцы экспортных компаний, у которых есть свои деньги, или государственные чиновники, делающие ставки на деньги других людей?

Опубликовав предыдущий раздел в сокращенном виде еще до выхода книги, я получил массу откликов. Некоторые читатели были озадачены (и даже растеряны) примером о фермерском плуге, взятом из книги Бастиа «Что видно и чего не видно».

Выдвигаемые претензии были весьма интересны, и на них стоит остановиться подробнее. Отклики свидетельствуют о сложности восприятия реальной экономики через «колышущуюся вуаль» денег, а также об отсутствии четкого понимания разницы между мгновенным состоянием экономики в определенный момент и ее развитием во времени. Кроме того, они указывают на важное различие между австрийским и неоклассическим подходами к экономическому анализу.

Вначале рассмотрим различия между австрийским и неоклассическим анализом. Один из читателей спрашивает, не является ли «упрощенчеством» использовать для описания данного явления модель без запасов?

Это замечание говорит о полном непонимание подхода австрийской школы. Многие неоклассические экономисты пытаются создавать модели экономики, которые будут «вести» себя максимально приближенно к реальной экономике, в том смысле, что они будут выдавать количественные прогнозы, близкие к ценам и объемам производства, которые реализуются в будущем. При этом считается, что чем больше сложных факторов реального мира будет учтено в модели, тем более реалистичен подход.

Анализ австрийской школы коренным образом отличается от такого подхода. Мы используем мыслительные конструкции, которые (по нашему мнению) позволяют понять сущность экономического явления, лежащего в основе сбивающих с толку сложностей реальной экономики, а не модели, пытающиеся отразить эту сложность. Усвоив суть, мы возвращаемся к анализу более сложных ситуаций. Как отмечалось во второй главе, Карл Менгер изложил этот метод в книге «Основания политической экономии».

Бастиа, один из предтеч австрийской школы, предвосхитил метод Менгера. Комментируя свой пример с плугом, Бастиа писал: «Правда, я свел всю эту операцию к ее простейшей форме. Но приложите тот же аргумент ко всем правительственным кредитным учреждениям, как бы они ни были сложны, и вы убедитесь, что все они приводят только к одному результату — к перемещению кредита, но не к увеличению его. В данной стране и в данное время существует всегда только известное количество свободных капиталов, и все они находят себе помещение».

Конструкция Бастиа — не упрощение, она всего лишь проста — такова, какой и должна быть. Да, он мог бы включить в свою историю нераспроданный запас плугов, а также цену плуга, его цвет, местожительство фермера и сколько у него было свиней. Но ничто из этого, включая запасы, не имеет отношения к пониманию сути рассматриваемого вопроса. (Вопрос об запасах будет рассмотрен ниже.)

А что же насчет самого примера? Улавливает ли он суть? Я буду рассматривать присланные вопросы по очереди.

В каком смысле Бастиа утверждал, что сущность займа составляет заем плуга, а не заем денег?

Бастиа смог разглядеть за колышущейся вуалью денег, что люди занимают деньги ради товаров, которые могут приобрести с их помощью. (Желание поддерживать кассовый остаток усложняет картину, но не меняет сути анализа.) Бастиа писал: «При решении этого вопроса надо, безусловно, забыть о деньгах, о монете, процентных бумагах и других орудиях, при помощи которых продукты переходят из рук в руки, а надо иметь перед глазами только самые продукты, составляющие действительный предмет займа.

Когда земледелец занимает 50 франков, чтобы купить себе плуг, то на самом деле ему дают взаймы не эти 50 франков, а плуг. Когда торговец занимает 20 тысяч франков для покупки дома, то долги его составляют не 20 тысяч франков, а дом.

Деньги являются здесь только для того, чтобы облегчить сделку между несколькими сторонами.

Пьер, может быть, не хочет давать взаймы свой плуг, а Жак готов, может быть, дать взаймы свои деньги. Что делает тогда Гильом? Он занимает деньги у Жака и на них покупает плуг у Пьера.

На самом же деле никто ни у кого не занимает денег ради денег. Деньги занимают для того, чтобы с помощью их приобрести известные продукты.

Следовательно, ни в одной стране не может быть передано из рук в руки больше продуктов, чем сколько их есть на самом деле.

Сколько бы ни было в обращении наличной монеты и бумажных денег, все кредитующиеся, взятые вместе, не могут получить больше плугов, домов, инструментов, съестных припасов, материалов, чем сколько кредиторы могут снабдить ими».

Но разве не могут производители просто произвести больше плугов (или тракторов), учитывая возросший спрос, ставя тем самым под вопрос анализ Бастиа?

Конечно, они могут это сделать, но спустя какое-то время. Откуда берутся ресурсы для производства большего числа тракторов? Если государство предоставляет только кредиты на покупку тракторов, то оно просто перемещает ресурсы, вопреки желаниям потребителей, от производителей других товаров к производителям тракторов. Если государство предоставляет займы всем отраслям производства, нужно понимать, что от этого, как по мановению волшебной палочки, не появится больше факторов производства. Только реальные сбережения от реального производства могут создать новые капитальные товары.

Деньги, которые государство предоставляет в кредит, в конечном счете поступают из одного из двух источников — налогов или печатного станка. Если для кредитования производства государство использует налоговые поступления, оно лишь перемещает ресурсы от тех, кого облагает налогами, к тем, кому выдает кредиты.

Есть ли выход из этого порочного круга? Некоторые считают, что есть: если государство печатает деньги и дает их в долг, то получается, что оно ни у кого не отнимает ресурсы — они просто появляются! Это называется «волшебством» кейнсианства.

На самом деле государство отняло ресурсы у всех, кто держит наличные деньги. Реальный спрос в экономике в точности равен предложению реальных товаров и услуг, находящемуся на другой стороне каждого обмена. Если я выращиваю кукурузу, то она и есть мой спрос на тракторы, семена, телевизоры, автомобили и т.д. Люди хотят получить в обмен на свою продукцию определенный объем реальных товаров и услуг, а не какое-то количество резаной бумаги с портретами президентов. Быстрый, неожиданный рост такой бумажной массы в обращении может ненадолго ввести в заблуждение людей, которые поверят в то, что получат нужные им реальные товары, и породит временный бум, но последующее разочарование неизбежно приведет к спаду.

Ну хорошо, а почему все же в рассмотрение не включаются материально-производственные запасы?

Здесь в ксйнсианской колоде припасен козырь. «Видите ли, — заявят кейнсианцы, —приведенный выше анализ действителен, когда в экономике полная занятость и отсутствуют незагруженные мощности. Но в условиях экономического спада увеличение денежной массы запустит насос, вовлекающий простаивающие ресурсы (т.е. материально-производственные запасы, незагруженные мощности и безработных) обратно в производственный оборот».

Но почему некоторые ресурсы простаивают? Владельцы этих простаивающих ресурсов надеются получить за них более высокую цену, чем та, которую им предлагают сейчас. Они придерживают их в ожидании лучшей цены. (Или, как в случае с рабочими, закон может даже запрещать им предлагать более низкую цену.) Когда в экономике складывается подобная ситуация, австрийская школа считает, что причиной этого являются ошибочные ожидания, возникшие во время предыдущего бума. В любом случае, как указывал Уильям Хатт, для восстановления полной производительности все экономические субъекты должны привести свои ожидания в соответствие с реальным спросом на их продукцию и услуги. Кейнсианцы же предлагают попытаться обмануть производителей (включая рабочих), создав у них впечатление, что их нереалистичные требования удовлетворяются.

Кейнсианцы считают, что без государственного стимулирования процесс корректировки застопорится; даже более того, дела пойдут еще хуже в силу растущего экономического отчаяния. Понизится спрос на потребительские товары со стороны временно уволенных рабочих. Это приведет к снижению ожиданий работодателей, и они уволят еще больше рабочих, что приведет к дальнейшему снижению потребительского спроса. И так далее до бесконечности.

Верно, что спад может породить всеобщую тревогу и беспокойство. Но успешные предприниматели — это именно те люди, которые способны понять, что общее представление о сложившейся ситуации в некотором смысле неверно. Как пишет Мизес: «Предприниматель — всегда спекулянт. Он имеет дело с неопределенными обстоятельствами будущего. Его успех или провал зависит от точности предвосхищения неопределенных событий. Если он не сможет понять, чего следует ждать, то он обречен. Единственным источником, из которого возникает предпринимательская прибыль, является его способность лучше, чем другие, прогнозировать будущий спрос потребителей. Если бы все точно спрогнозировали будущее состояние рынка определенного товара, то его цена и цены соответствующих комплиментарных факторов производства уже сегодня были бы согласованы с этим будущим состоянием. И занявшись этим производством, нельзя было бы ни извлечь прибыли, ни понести убытка» («Человеческая деятельность»).

В период спада некоторые факторы производства недооценены и могут простаивать. Чем глубже кризис, тем сильнее недооцененность. Те, кто способен сквозь шторм, сквозь мглу времени и невежества, разглядеть зарю нового дня, благодаря своей прозорливости получат прибыль. Именно они покупают, когда все панически продают, и продают, когда все маниакально покупают.

В той мере, в какой кейнсианское стимулирование спроса «работает», оно препятствует осуществлению необходимой корректировки ожиданий. Определенные производства должны быть закрыты, поскольку используют ресурсы, которые, в соответствии с потребительским спросом, более необходимы в других местах. Некоторые рабочие должны снизить свои запросы в отношении заработной платы, поскольку для них нет работы с той заработной платой, которую они в данный момент хотели бы получать. В этой ситуации важно не общее движение уровня цен, а коррекция одних цен относительно других.

Во время кризиса, согласно кейнсианским рецептам, следует всеми силами пытаться поднять цены (включая заработную плату), которые и так слишком высоки. После попойки экономика просыпается с раскалывающейся головой, а кейнсианцы тут как тут — предлагают опохмелиться парой рюмок, тогда как необходимо вывести яд из организма. Реальный спрос восстановится лишь тогда, когда структура цен, после необходимых понижений и корректировок, будет точнее отражать желания потребителей. Кредитование свеженапечатанными деньгами лишь откладывает приспособление экономики.