Глава 41
Париж, осень 1151 года
Рауль де Вермандуа провел приятный вечер за игрой в кости с Робером де Дрё и несколькими придворными. Многие, включая Людовика, отправились спать пораньше, поскольку на следующий день, как только солнце осветит небо, двор отправлялся в Аквитанию. Повозки уже стояли погруженные; седельные сумки для вьючных лошадей лежали горой в углу большого зала у выхода, где их охранял часовой, словно дракон, сидящий на сундуке с сокровищем. Этим путешествием завершался брак Людовика и Алиеноры. Как только они объедут всю Аквитанию, король удалится во Францию, и тогда останется последняя формальность – церковный указ с печатью.
– Ты тоже станешь свободным, кузен, вычеркнешь из своей жизни безумную сестру королевы, – сказал Робер Раулю. Лицо Робера раскраснелось от вина. – Бьюсь об заклад, ты уже жалеешь, что когда-то взглянул в ее сторону.
– Я жалею о другом – о том, что случилось позднее. – Рауль сгреб выигрыш.
– Признайся, ты соблазнил ее только потому, что она сестра королевы и ты решил заручиться влиянием через черный ход спальни.
Рауль пожал плечами:
– Если и так, то я не единственный при дворе. – Он поднялся из-за стола и высыпал пригоршню монет в декольте куртизанки, поднявшейся вместе с ним. Этой ночью он не хотел оставаться один. Фелиция, пышногрудая и добродушная особа, именно то, что ему было нужно. – Пойду спать.
– Вижу, – усмехнулся Робер, изогнув брови, – и матрас себе подобрал хороший и мягкий.
– Вот где я храню свои сокровища. – Рауль запустил пальцы в декольте куртизанки, снова заставив ее взвизгнуть. – В матрасе.
Оставив игорный стол, он отвел куртизанку в свою спальню, целуя и оглаживая ее по дороге. Де Вермандуа был ненасытен в своей страсти, хотя не совсем так, как требовала от него Петронилла в последнее время. Для нее близость подтверждала, что она желанна, убеждала ее, что любима. Но эта убежденность быстро улетучивалась, и чем больше он давал, тем больше она требовала, и все ей было мало. Если он ей отказывал, она злилась и обвиняла его, что он растрачивает силы на других женщин. Что ж, теперь он так и делал, и это была не пустая трата времени, а удовольствие. Петронилла уезжала вместе с сестрой, и ему казалось, что он выскочил из ловушки.
Рауль рывком открыл дверь в спальню и завел туда Фелицию. Та хохотала, когда он прижал ее к стене, целуя шею. Внезапно женщина вскрикнула и начала отталкивать его, глаза ее округлились от ужаса. Рауль обернулся и увидел, что на них идет Петронилла с его охотничьим ножом в руке, готовая нанести удар.
Реакция воина спасла Рауля, иначе беды было бы не миновать: Петронилла чуть не вспорола ему живот. Он отскочил в сторону, перехватив запястье жены, и вывернул ей руку. Вынудив ее бросить клинок, он пинком отшвырнул его.
– Ах ты, сукин сын! – визжала Петронилла. – Мерзавец! Я знала, что это правда. Кругом твердили, будто я все выдумываю, но я знала, что это не так! – Она вырывалась из его хватки, пытаясь выцарапать ему глаз. – Ты предпочел мне шлюху! Унизил меня с грязной девкой!
– Позови моего камердинера! – прокричал Рауль Фелиции, продолжая удерживать Петрониллу. – Разбуди моих оруженосцев и скажи Жану, чтобы привел королеву.
Фелиция умчалась.
– Ненавижу тебя, ненавижу! – всхлипывала Петронилла, брыкаясь и дергаясь.
– Поэтому нам следует расстаться, – задыхаясь, проговорил Рауль, лицо его исказилось от шока и физического усилия. – В тебе ничего не осталось, кроме тяги к разрушению. Ты чуть меня не убила.
Петронилла оскалилась:
– Да, я с удовольствием сплясала бы на твоей крови!
На секунду он почувствовал возбуждение и пришел в ужас от собственной реакции, понимая, что если поддаться страсти, то она выльется в отвратительную сцену взаимных нападок.
– Ты больна. – Он крепко держал ее на расстоянии вытянутой руки. – Я не собираюсь в этом участвовать. За тобой должны присматривать те, у кого это лучше получится.
Вскоре пришел камердинер, с ним оруженосцы, почти сразу появилась Алиенора. Петронилла превратилась в необузданную дикарку, удвоив усилия добраться до Рауля, но потом вдруг словно получила смертельный удар, вся агрессия куда-то ушла, и она поникла, как раненая лань.
– Отведите ее в мою спальню, – коротко бросила королева. – Пусть ею займется Амария.
Рауль подхватил жену на руки и последовал за Алиенорой. Процессию возглавляли оруженосцы, освещая путь по винтовым лестницам до покоев королевы. Та велела положить сестру на кровать, и к больной сразу поспешила Амария.
– Она попыталась меня убить, – сообщил Рауль с жалостью и одновременно отвращением. – Поджидала меня с ножом.
Алиенора бросила на него презрительный взгляд:
– Но вы пришли не один, а с какой-то куртизанкой.
Рауль развел руками:
– Что, если и так? Мой союз с Петрониллой давно стал невозможным. Я не делю с ней постель, опасаясь за собственную жизнь, – она легко может спрятать клинок под подушкой и заколоть меня в сердце. Жена постоянно упрекает меня в изменах, даже когда я ни в чем не виноват. – Он скривил рот. – Я решил: что зря терпеть? Семь бед – один ответ.
– Вы с самого начала знали, какая она изменчивая натура.
Он надул щеки:
– Мне ваша сестра показалась прелестным созданием, но, Бог свидетель, такого я не ожидал.
– Вы также знали, что она сестра королевы, а потому решили рискнуть. Вы сорвали плод и насладились вкусом, а теперь говорите, что он ядовит.
– Но это так и есть! Она не слушает никаких доводов. – Рауль взмахнул рукой. – Остались только эти приступы плохого настроения и отчаяния. Больше она не разбирает, где правда, а где вымысел.
– Я займусь ею. А вы уйдите: мне невыносимо ваше присутствие здесь.
– На вашем месте я бы побеспокоился, чтобы у нее не было доступа ни к какому виду оружия.
– Просто уйдите, Рауль. – Алиенора прикрыла глаза.
– Я буду молиться за нее, но между нами все кончено. – Он ушел, тяжело ступая, опустив плечи.
В комнате его поджидала Фелиция, завернутая в его подбитый мехом плащ, под которым уже ничего не было, но он отпустил куртизанку. Страсть остыла, как вчерашняя похлебка.
Опустившись на колени перед маленьким молельным столом в углу спальни, он зажег свечу и склонил голову. Помолившись, Рауль поднялся. Колени совершенно не сгибались, словно превратились в камень, а половина лица, не обезображенная шрамом, была мокрая от слез.
Алиенора смотрела на сестру, покусывая губы, а та отвернулась к стене и закрыла глаза.
– Я ничего не могу для нее сделать, – тихо проговорила Амария. – Она в руках Господа, мадам.
– При дворе сестра подвержена буйству, а когда уезжает в поместье Рауля, то там только куксится и ей становится хуже. Я тут подумала, не отослать ли ее к моей тетушке Агнессе в Сент. Быть может, утешения она там и не найдет, но за ней лучше присмотрят и защитят.
– Мадам, я уверена, что твердый распорядок дня и молитвы очень ей помогут, – согласилась Амария.
Алиенора вздохнула:
– В таком случае посоветуюсь с Раулем и отпишу тетушке, чтобы узнать, даст ли она сестре кров. Детьми мы там часто бывали.
Она с печалью вспомнила, как бегала с Петрониллой в залитых солнцем галереях, когда их отец посещал аббатство Сент. Они то хихикали, то громко хохотали, играя в прятки между колоннами, их платьица задирались до колен, а косы расплетались, светлые и каштановые, украшенные цветными ленточками. А позже, в церкви, они стояли на коленях во время молитвы, но все равно продолжали обмениваться озорными взглядами. Возможно, в Сенте Господь рассеет тьму в душе Петрониллы, прогонит ее демонов.
– Ох, Петра, – нежно произнесла она и погладила сестру по спутанным волосам.
Золотым сентябрьским утром дети играли в дворцовом саду, а королева наблюдала за ними. Все разного возраста, от малышей, делающих первые шаги, до долговязых подростков, вступающих в пору полового созревания. Среди прочих там были и трое ребятишек Петрониллы – Изабелла, Рауль и маленькая Алиенора. Им еще предстояло привыкнуть обходиться без матери, но, поскольку в последнее время Петронилла не могла о них заботиться, расставание будет не таким горьким. Детям сказали, что их мама плохо себя чувствует, а потому уезжает в монастырь Сент, где отдохнет и поправит здоровье.
Маленькая девочка с золотыми кудряшками сидела рядом с няней и деловито вышивала. Из ее косички выбилось несколько светлых прядок, образовавших вокруг макушки солнечный нимб. Она не отрывалась от работы, закусив нижнюю губку. Другая женщина держала за ручку малышку с такими же светлыми волосами и помогала ей делать решительные, но нетвердые шаги по траве.
Алиенора не сдвинулась с места, чувствуя свою раздвоенность. Вчера вечером она попрощалась с дочерьми, ничего не чувствуя в душе, кроме сожаления и печали, когда целовала их холодные розовые щечки. Королева не знала этих детей, рожденных ее утробой. Близость с ними у нее была во время вынашивания, но, когда перерезали пуповину, она уже не участвовала в их жизни. По всей вероятности, они больше никогда не увидятся.
Королева в последний раз посмотрела на своих детей, стараясь сохранить всю картину в памяти, поскольку понимала, что придется прожить с этим до конца дней, а потом повернулась и присоединилась к свите, готовой покинуть Париж, взяв курс на Пуату.
На третий день пути Алиенора и Людовик заночевали в замке Божанси, в девяноста милях от Парижа и ста десяти от Пуатье. Сидя рядом в парадном одеянии за ужином, накрытом хозяином замка, Эдом де Сюлли, они представляли единое целое – королевскую чету Франции, и тем не менее между ними зияла широкая пропасть, отнюдь не заполненная покоем. Оба отчаянно стремились избавиться друг от друга, но их все еще связывал закон. Людовик считал Алиенору виновной в том, что Бог наказал их, не дав сына: она несла грех, а он расплачивался. Он жевал в суровом молчании и отвечал, если к нему обращались, односложными фразами.
Алиенора тоже молчала, изо всех сил сохраняя терпение. Каждый день приближал ее к свободе от этой пародии на брак, но в то же время развод сулил свои проблемы. Поднеся кубок к губам, она заметила, что через зал к ним пробирается гонец, и тут же встревожилась, поскольку только очень важная новость могла прервать трапезу подобным образом. Гонец снял шапку, опустился на колено и протянул запечатанное послание, которое принял распорядитель и передал Людовику.
– Из Анжу, – сказал Людовик, распечатывая письмо. Прочитав несколько строк, он помрачнел. – Жоффруа Красивый умер, – сообщил он и, передав послание Алиеноре, начал расспрашивать гонца.
Алиенора ознакомилась с посланием, продиктованным Генрихом в очень любезном тоне, но без единой подробности. Гонец передал суть случившегося: Жоффруа заболел по дороге домой, после того как выкупался в Луаре, и его предполагалось похоронить в соборе Ле-Ман.
– Не могу поверить, – покачала головой Алиенора. – Я знаю, что ему нездоровилось в Париже, но никак не думала, что болезнь окажется смертельной. – Глубокая скорбь охватила ее душу, глаза наполнились слезами. Они с Жоффруа были соперниками, но в то же время и союзниками. Ей нравилось тягаться с ним в остроумии, она наслаждалась его восхищением. Ей доставлял удовольствие их флирт, к тому же он был так красив – глаз не отвести. – Мир обеднеет с его уходом, – произнесла королева, вытирая глаза. – Да упокоит Господь его душу.
Людовик отпустил гонца, пробормотав обязательные в таких случаях фразы, но глаза его блестели.
– Теперь придется присмотреться к новому графу Анжуйскому, – вымолвил он. – Не знаю, хватит ли у молодого человека духу справиться со всеми обязанностями. Когда он прибыл во дворец вместе с отцом, мне он показался вполне заурядным юношей.
Алиенора ничего не ответила, отчасти оттого, что пыталась свыкнуться с ошеломляющим известием, отчасти оттого, что теперь оно все изменило. А еще она гадала, насколько зауряден в действительности юный Генрих.
– Франция только выиграет, если ей придется иметь дело с неопытным юнцом.
– Он очень любил своего отца, – заметила Алиенора. – Это было сразу видно, когда они приезжали в Париж. И должно быть, безутешен в своем горе.
– Как ему и положено. – Людовик отвернулся к своим придворным.
Королева под благовидным предлогом ушла к себе в спальню и уселась за письмо к Генриху, в котором рассказала, что очень скорбит, и пообещала помолиться за его отца. Она похвалила стойкость Генриха и выразила надежду лично принести ему свои соболезнования в ближайшем будущем. Тон письма не выходил за рамки вежливости, в нем не было ни одного слова, которое мог бы дурно истолковать какой-нибудь Тьерри де Галеран, – уж кто-кто, а он, несомненно, прочтет ее корреспонденцию, если подвернется случай. Королева запечатала послание и велела горничной отдать его гонцу из Анжу. Сама же налила себе вина и уселась перед камином. Она уставилась на красные угольки, думая, что если бы действительно вышла замуж за Генриха, то ей пришлось бы разыгрывать против Людовика политическую шахматную партию и привлечь на помощь все свое мастерство и удачу – иначе не выжить.
Алиенора вступила в Пуатье верхом на пятнистой кобыле, чья шкура напоминала светлую кольчугу. На ее руке в латной перчатке восседала Ла Рина, с белыми блестящими перьями. Небо сверкало голубизной, словно подсвеченное, а солнце, несмотря на подступавшую осень, припекало достаточно сильно. Королеву охватило чудесное чувство свободы и сознание того, что она наконец дома. Тем временем со всех сторон сбегались вассалы, чтобы ее приветствовать. Сначала она не увидела Жоффруа де Ранкона, но заметила в толпе нескольких баронов из Тайбура и Жанси. А потом разглядела и его, сразу узнала темные вьющиеся волосы и высокую прямую фигуру. Он повернулся, и ее сердце снова упало, когда она поняла, что это никакой не Жоффруа, а гораздо более молодой человек, чуть ли не юноша.
Он приблизился и опустился на одно колено, склонив голову:
– Мадам, отец шлет свои извинения за отсутствие и надеется увидеть вас в самое ближайшее время. Небольшое недомогание не позволило ему выехать, чтобы встретить вас, поэтому вместо него приехал я, его тезка.
Алиенора понимала, что Жоффруа не удержало бы в постели «небольшое» недомогание. Ничто, кроме катастрофы, не помешало бы ему прибыть сюда сегодня, и потому в душу закралось беспокойство. Однако она ничего не могла поделать, тем более на глазах у всех, рядом с юношей, который понятия не имел о той глубокой связи, что объединяла ее и его отца.
– В таком случае я желаю ему быстрого выздоровления и надеюсь вскоре его увидеть, – произнесла она и велела юноше подняться.
Он согласно кивнул, но Алиенора заметила сомнение в его взгляде. Они обменивались банальностями, и оба это понимали.
И снова она устроила прием в огромном зале Пуатье. Над тронами, где рядом восседали король и королева, висел шелковый балдахин, расцвеченный золотыми звездами. Ла Рина, примостившаяся на высокой подставке сбоку от Алиеноры, символизировала ее власть. Алиенора не бывала в Пуатье с тех пор, как вернулась из Иерусалима, и хотя декор зала отличался богатством, все здесь требовалось обновить. Кое-где облезла штукатурка, а после чудес Иерусалима и Константинополя убранство казалось ничтожным и провинциальным. И королева поклялась себе, что, как только освободится от этого брака, тотчас отстроит новый зал, который будет лучше представлять статус Аквитании среди королевских дворов мира.
Людовик рано отправился на покой в мрачном настроении. Алиенора заподозрила, что виной тому были ее вассалы: они приветствовали ее радостными криками, а к королю отнеслись с пренебрежением. Радость, с которой была воспринята новость о разводе, нанесла удар по гордости Людовика. Алиенора отнеслась к его ревности с юмором и презрением и теперь с удовольствием принимала придворных. Чем больше хмурился Людовик, тем больше она флиртовала, блистая остроумием и наслаждаясь властью. Она знала, что ее вассалы теперь гадают, что будет после развода. Многие уже сейчас боролись за посты кастелянов в тех крепостях, которые оставляли французские гарнизоны. Алиенору забавляли уловки баронов, жаждущих получить свой кусок пирога, но она ничего не обещала, ни на что не намекала, не готовая раздавать дары, и сохраняла осторожность. Если Жоффруа был настолько серьезно болен, как о том ходили слухи, то она не могла на него рассчитывать, вопреки надежде. Королева решила первым делом нанести визит в Тайбур.
Алиенора и Людовик прибыли в Тайбур дождливым утром в начале октября. Огромная крепость, охраняющая переправу через Шаранту, блестела, как в кольчуге, а река казалась плоским стальным листом, отражающим свинцовое небо. Дождь моросил и оседал на лице Алиеноры влажной паутиной, когда они въезжали во двор крепости. Сын Жоффруа, выехавший на день раньше, чтобы все приготовить к их приезду, сейчас поспешил навстречу гостям и увел их с дождя. Его сестры, Бургундия и Берта, также вышли к гостям со своими мужьями. Бургундия – высокая, как отец, с темно-карими глазами. Берта – пухленькая, с ямочками на щеках, обычно веселая, но сейчас притихшая перед королевой.
Большой зал был убран и украшен. В камине горел яркий огонь, пол застелен свежим тростником. Новые свечи мерцали в подсвечниках, поддерживая слабый серый свет, проникавший сквозь окна. Алиенора оглядела зал и почувствовала, как со всех сторон на нее давят воспоминания. В этом самом зале она когда-то играла в шахматы с Жоффруа, наслаждалась музыкой, танцевала с ним и его семейством. Она видела его деток в колыбельке и плакала по ним всем, когда супруга Жоффруа умерла при родах. Позже, став молодой женщиной, она уже по-другому смотрела на Жоффруа, когда тот брал ее за руку. А потом умер отец, и ее мир разрушился. В последний раз она посещала Тайбур в качестве молодой жены Людовика.
На этот раз ей с Людовиком выделили разные спальни. Не было даже видимости семейного союза. Алиенора с облегчением убедилась, что ей предоставили другую комнату, а не ту, в которой она провела свадебную ночь: спальня была маленькая, с уютными красными шторами и жаровней, прогоняющей холод от реки. Мягкий свет ламп создавал приятную атмосферу. На сундуке с откидным сиденьем выстроились книги, а сам сундук стоял там, где было больше всего света, на тот случай, если ей вдруг захочется почитать. Пока Амария помогала ей снять плащ, старшая дочь Бургундия принесла медный таз с теплой ароматизированной водой для умывания.
– Я огорчилась, узнав, что ваш отец болеет, – сказала Алиенора. – Можно ли надеяться, что ему немного лучше?
Бургундия потупилась, стараясь не расплескать воду.
– Ваш визит улучшит его состояние, мадам, – ответила она. – Он часто говорил о вашем приезде и каждый раз чувствовал себя бодрее.
Алиенора умылась и тщательно оделась: нижнее платье из тончайшего льна, изящно расшитое, а поверх – платье из зеленого шелка с широкими рукавами, украшенное изумрудами и жемчугом и подпоясанное золотым поясом с такими же камнями. Она велела Амарии убрать ей волосы в золотую сеточку и подушить запястья, шею и виски ароматизированным маслом, подаренным Мелисендой в Иерусалиме. Завершив туалет, она глубоко вздохнула, успокоилась и пошла на встречу с Жоффруа.
В зале присутствовал его сын вместе с придворными. Сам Жоффруа сидел на стуле возле окна, в самом светлом месте. Он также принарядился по случаю, выбрав расшитую тунику из темно-красной шерсти. При появлении Алиеноры он уперся руками в подлокотники и рывком поднялся.
Она попыталась скрыть потрясение при виде этого скелета, обтянутого желтой кожей. Его тело сотрясалось от усилия стоять прямо.
– Мадам, – слабым голосом произнес он, – простите, что не могу опуститься перед вами на колено.
Алиенора протянула к нему руку.
– Нам незачем просить друг у друга прощения, – промолвила она, – мы слишком давно для этого знакомы. Прошу вас, присядьте.
Опершись на стол для поддержки, Жоффруа опустился на стул, стоявший рядом, и вздохнул. Его сын поставил для Алиеноры мягкое кресло напротив отца.
– Почему вы не сказали мне, что так больны? – первое, что спросила Алиенора.
Жоффруа вяло махнул рукой:
– Надеялся, что мне станет лучше. Я до сих пор надеюсь, что с Божьей помощью мне удастся выздороветь. Иногда наступает время, когда можно только надеяться на выздоровление или спасение. А если нет надежды, что остается, кроме пустоты? Я знал, что вы приедете, и молился, чтобы мне была дарована милость снова вас увидеть.
У Алиеноры сжалось горло. Это было невыносимо. Ей хотелось обнять его, но она не могла – вокруг слишком много глаз.
– Теперь я здесь. – Она накрыла его руку своей – сочувственно и встревоженно на посторонний взгляд, но для них двоих этот жест значил гораздо больше.
– Мой сын будет хорошо вам служить. Я начал учить его сразу, как вернулся из Антиохии, и за это время он многое освоил, проявив прилежность.
Алиенора бросила взгляд на юношу, и тот поклонился, побагровев от смущения.
– Я уверена, вы сделаете честь своему отцу и Аквитании, – сказала она, а потом, повернувшись к Жоффруа, добавила, понизив голос: – Мне нужно кое-что вам сказать в приватном порядке, по-дружески.
Жоффруа махнул рукой сыну:
– Оставь нас. Я позову, если понадобится.
Поскольку господские покои в течение дня были открыты для всех, юноша не вышел из комнаты, а просто отошел подальше.
– Не знаю, с чего начать. – Она продолжала говорить очень тихо, с ужасом сознавая, что их могут услышать. – Душу наполняет огромная печаль. Я надеялась, что ты будешь рядом еще много-много лет.
Он слабо улыбнулся.
– Я останусь рядом, – пообещал он. – Ничего не изменилось. Мы же всегда проводили больше времени врозь, чем вместе, разве нет?
– Но не по собственной воле.
– Так устроен мир.
Алиенора обратила внимание, как холодны его руки, с каким усилием он дышит.
– Мне от этого не легче. – Она опустила глаза, прикусив губу. – Я получила предложение заключить второй брак, когда этот расторгнут. – Она помолчала, стараясь успокоиться, затем подняла голову и продолжила: – Генрих, герцог Нормандии, просил меня принять его ухаживания.
Жоффруа уставился на нее больными глазами, но выражение его лица не изменилось.
– И что ты ответила?
– Я пока не дала ответа. Хотела обсудить это с тобой, но вижу, что тебе нужен отдых.
Жоффруа приосанился.
– Мне хватит сил поговорить с тобой, пусть даже дни мои сочтены, – произнес он с достоинством и откинулся на спинку стула. – Он гораздо моложе тебя.
– Да, – согласилась она. – Совсем недавно стал мужчиной, хотя успел побывать на войне. Генрих приехал в Париж вместе с отцом. – Упоминание о графе Анжуйском добавило печали в атмосферу. – Я так и не поняла, каков он. Почти все время он держался скрытно и тихо, но, думаю, это была лишь маска. Слухи о нем ходят совершенно другие: по мнению многих, он действует энергично во всех случаях. Я в нем не уверена, а потому колеблюсь. – «Я думала, что ты будешь рядом и дашь мне совет, но теперь вижу, что этого не случится». – Его отец стремился нас сосватать, но ему также хотелось объединить Анжу и Аквитанию. Действовал он очень осторожно, как ты можешь себе представить. Если бы Людовик уловил хоть слово, он бы заживо содрал кожу с обоих.
Жоффруа с трудом вздохнул:
– Если ты выйдешь замуж за молодого человека, то король не простит вас до конца жизни.
– Меня не волнует мнение Людовика в этом вопросе. – Алиенора вздернула подбородок. – Когда я считалась женой короля, то боялась его настроений и меня возмущало то, как он со мной обращался, но как политический противник он меня не пугает. Людовик мне не чета.
– Совершенно верно. – Жоффруа криво усмехнулся. – У тебя еще будет время обдумать это дело и понаблюдать за герцогом.
Алиенора кивнула. Слово «время» тоже добавляло ей печали.
– Тебе придется заключить брак с кем-то, – продолжил Жоффруа. – А кандидатов соответствующего положения не так много.
Она сглотнула.
– Ты знаешь мои мысли об этом.
– Это правда, но мы оба понимаем, что это был бы неверный путь для Аквитании, тем более что сейчас мы все равно не можем его выбрать. – Голова его поникла, словно отяжелев, к желтизне на лице прибавился серый оттенок.
– Я позабочусь, чтобы твоему сыну оказали внимание и поддержку, какие только понадобятся, – произнесла Алиенора, стараясь сохранить твердость голоса. – Сделаю для него все, что в моих силах, так как знаю, что и он будет стараться изо всех сил как ради меня, так и ради своего отца. – Она мягко отняла руку. – Думаю, тебе следует немного отдохнуть.
Жоффруа с трудом поднял голову:
– Ты еще раз навестишь меня перед отъездом?
– Конечно. Мог бы и не спрашивать.
Алиенора встала и слегка дотронулась до его лица, и всем, кто это видел, показалось, что это был всего лишь ласковый жест герцогини, благоволившей к верному вассалу в трудной ситуации, но в ее душе появилась глубокая рана. Совсем не так она хотела бы с ним проститься.
Он взял ее руку и удержал.
– Если бы я мог вернуться в одно весеннее утро твоей молодости и увезти тебя навсегда, я бы так и сделал, – хрипло прошептал он.
– Не нужно… – Голос ее дрогнул.
– Я хочу, чтобы ты сохранила эту мечту и превратила ее в воспоминание. Того, чего никогда не было, но всегда будет.
Ее сердце обливалось кровью.
– Да, – прошептала она. – Всегда.
Он замолчал, чтобы отдышаться.
– Ступай. Я тебя догоню. Теперь, когда мы увиделись, я здоров.
Жоффруа отпустил ее руку, и Алиенора вышла из комнаты, словно ничего не случилось, но, закрыв за собою дверь, она прислонилась к стене и дала волю слезам, которые обжигали как огонь.
У него не было сил скрыть собственное горе, когда он глядел вслед Алиеноре. Казалось, будто от его сердца к ее руке протянулась нить. Ему было все равно, кто видит его слезы. Он понимал, что соглядатаи воспримут это за глупость больного человека, не имеющего больше сил служить своей госпоже и Аквитании. А правда уйдет с ним в могилу; и эта правда будет его сокровенным утешением.
