Глава 40
Дорога на Ле-Ман, 4 сентября 1151 года
Сентябрьское солнце обрушило безжалостный желтый свет на кавалькаду графа Анжуйского и молодого герцога Нормандского, недавно подтвердившего свой титул. Лошади с темными от пота боками понуро плелись по выбеленной небом пыльной дороге. Знамена обвисли на древках, и не было даже дуновения ветра, чтобы всколыхнуть их шелка. Рыцари ехали без доспехов, спрятав кольчуги и толстые подбитые туники в парные сумки на вьючных лошадях. Даже вместо шлемов из багажа достали соломенные шляпы с широкими полями. Всадники то и дело вытирали лицо и шею тряпками, смоченными водой из фляг.
Рыжеволосый и светлокожий Генрих страдал неимоверно, но стоически. Краткое пребывание в Париже прошло в высшей степени удовлетворительно. В обмен на полоску земли и несколько минут демонстрации почтения Людовик Французский официально признал его герцогом Нормандии. Они с отцом получили перемирие, а это означало, что он мог продолжить свои планы по вторжению в Англию, и даже если ему придется жениться на герцогине Аквитанской, то она, по крайней мере, соблазнительна и принесет ему огромное состояние, не говоря уже о престиже. А он всегда сможет держать на стороне любовниц, если захочет. При мысли о землях, которые к нему перейдут, все нанизанные на одну нитку, как бусины в ожерелье, он невольно улыбнулся.
Прошлой ночью они остановились в Ле-Мане; сегодня им предстояло заночевать в Ле-Люде, а затем отправиться в Анже, чтобы посовещаться со своими баронами и домочадцами.
– Боже, как жарко! – пожаловался отец. – Мои кости будто горят.
Какое-то время они ехали молча, каждый был занят собственными мыслями. Генрих бросил взгляд на отца: лицо того раскраснелось, глаза блестели.
– В миле отсюда есть отличное место для купания, – предложил Генрих. – Мы могли бы охладиться там и перекусить.
Жоффруа кивнул.
– Я не голоден, – сказал он, – но отдохнуть от седла было бы хорошо.
А вот Генрих проголодался. Даже изнуряющая жара не умерила его аппетита, последние несколько миль его терзала мысль о хлебе с сыром.
Они приехали на песчаный берег, где река образовала зелено-голубые отмели, а тень ивняка так и манила устроить простой пикник. Генрих разделся до льняных штанов и с радостным криком пробежался по теплому песку к воде. Лицо и руки у него загорели до красно-коричневого оттенка, поскольку все лето он провел в военных кампаниях, но тело осталось молочно-белым. Вода показалась ему восхитительно прохладной, когда он забрел в реку по бедра, и он плюхнулся в воду спиной, раскинув руки и ноги. Отец присоединился к нему, тоже раздетый до белья, но когда Генриху захотелось поиграть с ним в «кто кого утопит», Жоффруа оттолкнул сына, прорычав, чтобы тот оставил его в покое, он собирается лишь освежиться.
Пожав плечами, Генрих послушно поплыл топить Амлена.
В конце концов Жоффруа вылез из реки, стуча зубами, и отказался от еды, которую оруженосец поднес ему на салфетке.
– Боже упаси! – ужаснулся он. – Ты думаешь, мне захочется проглотить хоть кусочек? Оно пахнет, словно хранилось у тебя в подштанниках.
Кто-то отпустил шутку насчет большой колбасы, все вокруг загоготали, но Жоффруа не присоединился к веселью. Ушел к себе на одеяло с бокалом вина в руке, но и то не стал пить.
– Что с ним случилось? – удивился Амлен.
Генрих покачал головой:
– Слишком много солнца, вероятно. Последние несколько дней его беспокоит нога, а сам знаешь, он всегда дуется, если больно. Оставим его в покое, и постепенно он придет в себя.
Отдохнувшие и взбодренные воины оделись и поехали дальше. Когда Жоффруа с трудом садился на коня, его по-прежнему била дрожь. Проехав немного, он перегнулся через седло, и его вырвало.
– Сир! – Генрих беспокойно натянул поводья.
Лицо у отца продолжало гореть, а глаза стали мутными.
– Не смотри на меня так! – огрызнулся он. – Пустяки. Двигай живее, иначе мы не достигнем Ле-Люда до наступления темноты.
Генрих переглянулся с Амленом, но ничего не сказал, только отдал приказ кавалькаде прибавить скорость.
Они оказались у цели в час заката, когда небо на западе побагровело. Солдаты открыли ворота, чтобы впустить их, и они въехали рысью во двор. Жоффруа задержался в седле на минуту, собираясь с силами. В дороге его еще два раза рвало, и все тело сотрясала дрожь. Когда наконец он решил спешиться, у него подогнулись колени, и только вовремя подскочившие сыновья, стоявшие неподалеку, спасли его от падения. Отец весь горел, и у Генриха появилось ужасное предчувствие.
За следующие три дня состояние Жоффруа ухудшилось. Легкие закупорило, по всему телу проступила ярко-красная сыпь: молчаливое свидетельство, что он подхватил корь во время пребывания в Париже. Врачеватель покачал головой, а священник выслушал исповедь графа Анжу. Не веря, что это происходит, Генрих метался по спальне больного, как лев в клетке. Отец всегда присутствовал в его жизни, всегда оказывал поддержку, даже когда Генрих в ней больше не нуждался. Да, они часто раздражали друг друга, в их отношениях присутствовало мужское соперничество, но тем не менее их связывала сильная любовь. Отца к сыну, сына к отцу. Генрих стремился к независимости, но не хотел отпускать отца.
– Ты протрешь дыру в полу, – тихо, но раздраженно произнес Жоффруа.
Он сидел в постели, со всех сторон его подпирали многочисленные валики и подушки. За последнюю пару часов лихорадка уменьшилась, но дыхание оставалось затрудненным, а конечности посинели.
Генрих подошел к постели и взял отца за руку:
– А что мне еще делать?
– Ха, ты никогда не мог усидеть на месте, – сказал Жоффруа. – Поучился хотя бы у Амлена. – Он кивнул на своего сына-бастарда, который сидел у камина, опустив голову на сложенные руки: его отчаяние было почти осязаемым.
– Когда умру, с места не сдвинусь.
Жоффруа тихо хмыкнул:
– Ты мне служишь большим утешением.
– Да ты сам не захотел бы, чтобы я затих.
– Иногда это было бы неплохо. Присядь. Хочу поговорить с тобой, пока еще дышу и в сознании.
Генрих неохотно сел у кровати. Он понимал свой долг – дежурить у больного, – но на самом деле ему хотелось одного: оседлать коня и помчаться как ветер, чтобы обогнать смерть.
Жоффруа собрался с силами и заговорил, делая паузы для тяжелых вдохов:
– Ты мой наследник. К тебе перейдет Анжу, так же как и Нормандия.
Генрих разрумянился. Зря, выходит, младший брат постоянно требовал, чтобы Анжу перешел к нему. Генриха порадовало, что отец с ним одного мнения по этому вопросу.
– Я буду править ими хорошо, и они достигнут величия, – пообещал он.
– Смотри исполни обещание. Не подведи меня. – Жоффруа помолчал немного, закрыв глаза, чтобы собраться с силами и заговорить снова. – Но твоим братьям тоже что-то должно достаться. Что перейдет Гильому – оставляю на твое усмотрение, но я хочу, чтобы ты отдал Жоффруа то, что ему полагается.
Генрих окаменел. А дела-то оказались не так хороши. Единственное, что полагалось этому Жоффруа, – пинок под зад.
– А именно, сир?
– Он должен получить замки Шинон, Луден и Мирабо. Это традиционное наследство младшего сына в семье.
Генрих поджал губы. Он не намеревался позволить младшему брату завладеть этими замками. Слишком они важны со стратегической точки зрения. Он прекрасно знал, что этот выскочка желает подчинить себе все земли Анжу. Такое наследство его не устроит, он воспользуется им только для того, чтобы разжечь восстание.
– Ты слышишь меня? – прохрипел Жоффруа.
– Да, сир, – пробормотал Генрих.
– Тогда поклянись, что все исполнишь.
Генрих сглотнул.
– Клянусь, – процедил он сквозь зубы.
В эту минуту рядом не оказалось священников, чтобы услышать клятву. Умирающий не должен пытаться навязать свою волю тому, кто остается жить.
Жоффруа оскалился.
– Сдержи клятву под страхом моего проклятия, – задыхаясь, проговорил он. – Ты также будешь заботиться об Амлене и продвигать его при дворе. Он твоя правая рука и зачат от того же семени. Я ожидаю, что ты никогда не отречешься от него. Он станет твоим самым верным союзником.
К этому повелению Генрих отнесся с большей готовностью и сразу кивнул.
– Я позабочусь об Амлене, сир, – сказал он, бросив взгляд через плечо. – Когда Англия станет моей, я найду ему подходящую наследницу и достойные земли.
– Не забудь про свою сводную сестру в Фонтевро. Позаботься, чтобы Эмма была тоже хорошо устроена.
– Да, сир. Я сделаю все необходимое.
– Ладно. – Жоффруа опять помолчал, собираясь с силами. На секунду Генриху показалось, что отец заснул, но когда он начал освобождать руку, Жоффруа сжал ее крепче. – Теперь о твоем браке. – Он уставился на Генриха налитыми кровью глазами. – Сделай все, что должен, чтобы получить руку герцогини Аквитанской.
– Обязательно, сир.
– Женщины – ненадежные существа, и, если только им позволить, они могут увести тебя по извилистым тропам. Всегда будь сверху в прямом и переносном смысле этого слова, потому что она, как всякая женщина, попытается тебя оседлать.
Генрих едва не улыбнулся от сравнения, но сдержался, увидев, насколько серьезен и мрачен отец.
– Не доверяй женщинам. Их оружие – не клинок и не кулак, а взгляд и нежное словечко в спальне, так же как и ложь. Внедри своих людей среди ее придворных и неусыпно за ней наблюдай, а иначе никогда не станешь хозяином в собственном доме. – Грудь Жоффруа вздымалась, когда он с трудом произносил слова. – Сделай ей ребенка и позаботься, чтобы твое семя победило ее семя, и тогда она будет рожать мальчиков, а то ее и женой считать нельзя. Ты должен править, а она – обеспечивать тем, чем ты правишь. – Он сжал руку сына с неожиданной силой. – Так повелел Господь, не забывай об этом, сын. Я оставляю все это тебе, как когда-то оставили мне.
Генрих понял, что это последние мудрые слова и советы, которые он выслушал от отца, – других не будет. Он лишался мерила своей жизни, твердости, что давал ему отец, и поэтому сейчас ухватился за них что было сил.
– Я не подведу, обещаю, сир.
– Верю. Ты хороший сын и радовал меня с первой минуты своего рождения. Вспомни обо мне, когда у тебя родятся собственные сыновья… И назови одного моим именем.
– Сир, для меня большая честь это сделать.
Жоффруа выдохнул, сотрясаясь всем телом.
– Я очень устал, – прошептал он. – Теперь посплю.
Желание Генриха расхаживать по комнате улетучилось где-то в конце отцовской речи. Это были напряженные секунды перед финальной неподвижностью. Время длилось бесконечно долго между одним затрудненным вдохом и следующим. Генрих никогда не любил ждать. Слишком много в этом мире возможностей и обещаний; мир – как спелый фрукт: наливается соком и только и ждет, чтобы его съели. Да и что он мог дать отцу теперь, кроме слова и своего времени?
Амлен подошел ближе к постели.
– Я слышал, что сказал отец. – Он бросил на брата пронзительный взгляд. – И что ты ответил. Все слышал.
– О наследнице и землях я говорил серьезно, – подтвердил Генрих. – Но только если ты присягнешь мне на верность.
Амлен заиграл желваками:
– Присягать тебе, пока жив отец, я не буду, но, когда ты станешь графом Анжуйским, ты получишь мою клятву. Я не питаю к тебе любви, временами даже ненавижу, но это не имеет никакого отношения к тому, чтобы обменяться с тобой рукопожатиями и поклясться быть твоим человеком в обмен на то, что ты можешь предложить.
– Я тоже не питаю к тебе любви, – ответил Генрих, – но готов доверить тебе свою жизнь и хорошо вознаградить за службу.
Братья обменялись понимающими взглядами и опустились рядом, плечом к плечу, на колени, чтобы продолжить бдение.
