Глава 33
Средиземное море, май 1149 года
Алиенора не отрываясь смотрела на искрящуюся солнцем морскую гладь, пока сицилийская галера рассекала глубокие сапфировые воды, оставляя за собой белые борозды. Сильный ветер наполнил паруса, и корабль быстро продвигался, держа курс на Калабрию. Кок поджаривал на палубе только что пойманные сардины и готовился подать их с горячими лепешками, сдобренными чесноком и тимьяном.
Прищуриваясь, Алиенора могла разглядеть другие суда французского флота. Корабль Людовика, естественно самый большой, поднял на мачте голубое знамя с золотой лилией. Ее корабль, украшенный как гербовой лилией, так и орлом Аквитании, был размером поменьше, но она радовалась, что не совершает морской переход вместе с Людовиком. Его компания доставляла ей столько же удовольствия, сколько камешек в туфле.
Вот уже четыре дня, как они находились в море, и пройдет еще две недели, прежде чем они достигнут берегов Калабрии, где правил их союзник, король Рожер Сицилийский. Затем оттуда они отправятся в Рим, где она получит благословенное освобождение от брака.
Кок переложил сардины на блюдо, добавив щепотку трав. Оруженосец поставил блюдо перед Алиенорой, и она успела положить в рот первый восхитительный кусочек, когда на другом судне раздались крики, затрубили рожки.
Алиенора поспешно проглотила.
– В чем дело?
Матросы начали кричать друг на друга и поправлять паруса, чтобы лучше ловить ветер. Кок залил водой огонь в жаровне.
– Греки, мадам, – только и сказал он.
Запаниковав, Алиенора отставила тарелку в сторону. Греки воевали с сицилийцами, а поскольку Людовик объявил себя союзником Сицилии и корабли, на которых они плыли, принадлежали королю Рожеру, они сразу превратились в открытую мишень. Император Мануил Комнин обещал награду тому капитану, кто возьмет в заложники короля и королеву Франции и доставит в Константинополь.
Алиенора отошла, чтобы не мешать команде натягивать парус. Их корабль шел позади сопровождения, и, несмотря на усилия матросов, они отстали от конвоя вместе еще с одним судном. А там не к бою готовились, а налегали на весла и удирали.
Сжав зубы, она смотрела, как враг постепенно их настигает. У византийцев было больше весел, расстояние между кораблями сокращалось слишком быстро. Суда греков сияли бронзовыми носами в виде удлиненных рыл животных, куда заряжалась особая смесь, и они выстреливали смертоносным греческим огнем.
– Я лучше брошусь за борт, чем вернусь в Константинополь, – сказала Алиенора Сальдебрейлю, который стоял рядом, опустив руку на эфес меча.
– Мадам, до этого не дойдет. Подоспеет помощь.
– Хорошо бы. – Она на секунду закрыла лицо руками, в очередной раз почувствовав свое бессилие, невозможность избежать того, что надвигается.
Вскоре греки догнали их маленькую галеру, вынудив сдаться. Греческий капитан пришел в восторг от такой добычи, и, хотя обращался с Алиенорой почтительно, она почувствовала его самодовольство, когда он «поприветствовал» их на борту своего судна.
– Король Франции заставит вас заплатить за это, – прошипела она, словно кошка, загнанная в угол большим псом.
Грек очень удивился, когда ему перевели слова королевы.
– О нет, – сказал он с ухмылкой. – Король заплатит мне! – И похлопал по кошельку, висящему на боку, для большей убедительности.
Алиенора ушла под укрытие на палубе, предоставленное в ее распоряжение. Нескольких матросов с галеры взяли в плен, заковав в кандалы. Прочих оставили на их корабле, но предварительно удалили мачту и пошвыряли за борт все весла, кроме шести. Меч у Сальдебрейля отобрали; однако он сумел спрятать короткий кинжал в голенище сапога.
Вещи Алиеноры греческий капитан посчитал своей добычей. Прекрасное зеркало в раме из слоновой кости и щетка для волос – подарок Мелисенды – исчезли в его сундуке, как и далматика из алого шелка, расшитая золотыми орлами.
– Сукины сыны, – пробормотал Сальдебрейль. – Я перережу им глотки, пока они будут спать.
– Вы не сделаете ничего подобного! – прошипела Алиенора. – Вас поймают, а пострадаем мы все. Мало мне бед, так еще вас потеряю. Лучше запоминайте, кто забрал какие вещи, чтобы позже мы смогли их вернуть.
– Я кастрирую того, кто взял мой меч, – пообещал Сальдебрейль, сверкнув темными глазами.
Они угрюмо сидели в уголке, когда раздался еще один крик, и внезапно греки бросились к парусам, разбежались по скамейкам с веслами. Корабль содрогнулся, когда гребцы разом ударили по воде, продвигая судно сильными рывками, выигрывая секунду с каждым гребком. Алиенора встала во весь рост и прикрыла глаза ладонью. За кораблем гнались. На этот раз греки сами стали добычей, которую быстро догоняли.
Сальдебрейль занял место рядом с королевой.
– Что ж, интересный получается поворот, – заметил он. – Большая рыба проглатывает мелкую рыбешку, а затем киты проглатывают всех.
Королева бросила на него взгляд:
– А мы хотим, чтобы нас проглотил кит?
– Да, если он сицилийский. – Сальдебрейль прищурился и тихо добавил: – Двадцать бирем по сто весел на каждой, и на всех есть греческий огонь. А на этом судне всего шестьдесят весел, а команда уже провела сегодня одно сражение. Нас догонят еще до захода солнца.
Капитан-грек сразу приказал заковать рыцарей Алиеноры в кандалы и пристегнуть их цепями к бортам корабля, потом выставил солдата, чтобы охранял всю группу.
– Будет о чем рассказать моим внукам, если я проживу достаточно долго, чтобы на свет появился их отец, – произнес Сальдебрейль, грохоча железными оковами. – Ну как, мадам, они мне к лицу?
– Помолчите, глупец! – огрызнулась она.
– Значит, не к лицу. – Он улыбнулся. – В таком случае мне нужно быстрее избавиться от этих украшений.
Алиенора посмотрела ему в глаза и сразу потупилась, скользнув взглядом по слегка оттопыренному голенищу сапога.
Сицилийские биремы настигли греческие корабли, когда солнце начало клониться к горизонту. К вечеру поднялся ветер, взволновав море, налетели облака, предвещая летнюю грозу. Их судно, не сумев оторваться от преследователей, развернулось, чтобы принять бой. Алиенора крепко сжала губы, пока византийская галера неуклюже раскачивалась на волнах. Команда на носу готовила греческий огонь, который должно было изрыгнуть бронзовое рыло, и Алиенора вдохнула незнакомый запах: маслянистый, острый, перехватывающий дыхание.
Две группы кораблей подошли на небольшое расстояние, из бронзовых трубок вырвалось рычащее пламя. В хаосе громогласных приказов корабли отчаянно заметались, пытаясь не попасть под смертоносный фонтан огня. Паруса превратились в пылающие красно-золотые тряпки под цвет неба. Люди, объятые огнем, как факелы, бросались в море, но и там продолжали гореть, пока неугасимый греческий огонь растекался по воде, словно лучи заходящего солнца.
В борт корабля впились абордажные крюки, и команда бросилась отражать атаку мечами, дубинками и топорами. Сальдебрейль сунул руку в голенище, выхватил нож и быстрым движением всадил его в бедро часового. Тот с криками упал, а Сальдебрейль навалился на него, вытащил нож из раны и прикончил беднягу. Затем, воспользовавшись топором часового, освободился от оков и встал перед Алиенорой на защиту, хотя в данных обстоятельствах это оказалось ненужным. Бой между греками и сицилийцами был кровавым и зверским, но закончился быстро.
Алиенора еще раз поменяла корабли, в то время как остатки греческой флотилии были либо потоплены, либо перешли в руки сицилийцев. Солнце к тому времени полностью зашло за горизонт, оставив после себя лишь тусклую красную полоску. А многочисленные мелкие огоньки на воде, словно упавшие звезды, освещали тела и обломки кораблей.
Сицилийский капитан, крепкий смуглый мужчина средних лет, почтительно проводил Алиенору с ее свитой в палубное укрытие на корме своего корабля.
– Мы уже несколько дней гоняемся за этими волками, мадам, – сказал он, – а заодно искали ваш флот.
– Жаль, вы не нашли нас немного раньше, – ответила Алиенора, – но тем не менее я вас благодарю. – Капитан выжидательно смотрел на багаж, который его люди перетащили с греческого корабля. – Разумеется, вас полагается вознаградить.
Она решила, что лучше самой отдать им что-то, чем терпеть очередной обыск, да и с командой хотелось наладить отношения. Впрочем, все они были пираты того или иного рода, и она по-прежнему ощущала себя пленницей.
Капитан поклонился ей с нарочитой любезностью:
– Мадам, служить королеве Франции – уже награда, но я принимаю ваш щедрый подарок.
Алиенора изумилась. Она ведь не сказала, что собирается проявить щедрость.
К этому времени сгустилась тьма и поднявшийся ветер заставил корабль брыкаться, как породистого коня. Алиенора слышала крики матросов, пока они крепили паруса, борясь с непогодой. Она едва не рассмеялась: пройти через все, чтобы потом погибнуть в морском шторме, – вот уж действительно величайшая ирония.
Людовик стоял на мысе и вглядывался в море спокойным ясным днем в конце весны. Сицилийское солнце припекало ему затылок, а морской бриз принес запахи тимьяна и соли.
– Не знаю, мертва она или жива, – сказал он Тьерри де Галерану. – До сих пор никаких известий, а ведь прошло много времени. Если бы ее захватили греки, я бы уже знал. Они бы засыпали меня злорадными письмами. – Он прикусил ноготь большого пальца, который уже был изгрызен до основания.
– В таком случае это, очевидно, не ее судьба, – ответил де Галеран.
Людовик скорчил гримасу:
– Вчера ночью мне приснилось, будто она пришла ко мне в виде утопленницы, промокшая, покрытая водорослями, и обвинила меня в ее убийстве.
Тьерри скривил рот:
– Это был всего лишь ночной кошмар, сир. Вам следует попросить у Господа покоя и помощи.
– Мне следовало повернуть назад и прийти ей на помощь, когда напали греки.
– А она разве пришла бы на помощь вам? – спросил Тьерри.
– Мы сейчас говорим о другом, – нетерпеливо отмахнулся Людовик. – Стоим здесь и ничего не знаем о ее судьбе. Будь я уверен, что тот сон – знамение и она мертва, утонула, я бы мог оплакать ее и повторно жениться сразу по возвращении во Францию и править Аквитанией от имени нашей дочери. А вместо этого – тишина, и что мне теперь делать? Сколько еще ждать?
Людовик поджал губы. Хотя временами он ненавидел жену, случались минуты, когда всплывали воспоминания об их первых днях и тревожили его. Ему нужно было отсечь все связи, но когда оставалось лишь взмахнуть мечом, он не мог этого сделать. А если все-таки она действительно погибла в море, то он знал, что чувство вины не покинет его до самой могилы, что бы там ни говорил Тьерри.
Алиенора открыла глаза и увидела, что находится в комнате, богато расписанной красками. И кровать под ней твердо стояла на полу, а не раскачивалась вместе с кораблем; волны не бились о борта, не хлопали паруса и не скрипели в уключинах весла. Вместо этого пели птицы, тихо перешептывались слуги и царил покой. Напротив ее кровати находилась фреска, изображавшая пятнистых леопардов с надменными мордами. Они прогуливались среди финиковых пальм и апельсиновых деревьев.
Постепенно Алиенора вспомнила, что благополучно добралась до сицилийского порта в Палермо, где сошла на берег накануне вечером. Суровый ветер как следует потрепал бирему. Пережив два шторма, отшвырнувшие корабль далеко на юг, они кое-как отремонтировались на Мальте и отправились на Сицилию, но по пути попали еще в один шторм, после которого произошла очередная стычка с греками. К тому времени, когда корабль бросил якорь в Палермо, Алиенора проболталась в море больше месяца.
Слуги зашептались громче. Открылась дверь, и вошла на цыпочках Амария, неся поднос с медом, вином и хлебом. Алиенора не была голодна. Она лишь чувствовала себя скверно. Время, проведенное на корабле, было наполнено неизвестностью и выжиданием, когда ей приходилось заботиться только об элементарных потребностях организма. Теперь же предстояло снова взять бразды правления в свои руки, а для этого требовались силы.
Она заставила себя позавтракать, после чего надела свободное шелковое платье, которое ей принесли. Палермо находился во владениях Рожера Сицилийского, одного из самых влиятельных монархов христианского мира. Сам Рожер путешествовал где-то по своему королевству, но его сын Вильгельм встретил Алиенору: красивый, темноглазый юноша восемнадцати лет показал ей дворцы и сады с любезностью и гордостью.
Сады буквально утопали в розах, источавших сладкий аромат, – они цвели повсюду, темно-алые с золотыми тычинками. По тропинкам расхаживали павлины, их хвосты напоминали радужные метелки, а грудки переливались всеми оттенками моря. Среди цветов порхали темные и мягкие, как пурпурные тени, бабочки.
– Я велю нашим садовникам выкопать для вас несколько кустов роз, чтобы вы забрали их с собой во Францию, – галантно предложил Вильгельм. – Вы уже видели этот сорт с кремовыми полосками?
Алиенора с трудом улыбнулась ему. Она, конечно, способна оценить прекрасное, но сейчас не испытывала никаких чувств. За последнее время королева успела повидать так много, что теперь ей все казалось одинаковым…
– Как любезно с вашей стороны, – произнесла она. – Они будут прекрасно смотреться в садах Пуатье.
У входа в сад их ждал слуга; при виде ее и молодого принца он тотчас опустился на колено.
– Сир, от вашего отца пришло известие, тяжелое известие. – Слуга бросил взгляд на Алиенору, передавая свиток господину.
Вильгельм сломал печать, прочитал письмо и повернулся к Алиеноре:
– Мадам, наверное, вам лучше присесть. – Он указал на резную скамейку возле стены.
Она посмотрела на него немигающим взглядом. Неужели Людовик мертв? Королева послушно опустилась на скамью, над которой свешивались розы, тяжелые, красные, наполняя своим ароматом каждый ее вдох.
Вильгельм изменился в лице, хмурое выражение омрачило его гладкий лоб.
– Мадам, – ласково произнес он, – с прискорбием должен сообщить, что в битве с сарацинами погиб Раймунд, принц Антиохии.
Алиенора продолжала неподвижно смотреть на него. Запах роз усилился, а воздух стал таким густым, что едва можно было дышать, но то, что она вдыхала, было насквозь пропитано сиропно-сладким, до приторности, ароматом цветов.
– Мадам!
Она почувствовала на своем плече его руку, но то была лишь слабая ниточка, неспособная вытянуть из пропасти.
– Как он погиб? – спросила она сдавленным голосом.
– С честью, мадам. Его люди разбили лагерь на открытом месте. Их окружили сарацины, завязался бой. Ваш дядя мог бы ускакать, спасти свою жизнь, но он предпочел остаться со своими воинами.
Алиенора сглотнула. К горлу подступила желчь. Ее дядя прекрасно разбирался в военном искусстве; видимо, там произошло что-то другое: либо его предали союзники – вполне обычное дело, – либо он просто не захотел больше жить, обложенный со всех сторон, как раненый лев. Лучше быстрая смерть, чем сеть, которую затягивают все туже. Эта мысль причинила ей такую боль, что она согнулась пополам, обхватив себя руками.
Юноша всполошился и позвал ее дам, но, когда они появились, Алиенора отослала их прочь.
– Никогда его не прощу, – с жаром сказала она Амарии, – никогда, сколько буду жить!
– Кого не простите, мадам?
– Людовика, – ответила Алиенора. – Если бы он согласился выступить в поход на Алеппо и помог моему дяде, как положено, этого никогда бы не произошло. Я считаю Людовика, как и его советников, виновными в убийстве дяди. Убийстве – другим словом этого не назвать.
Алиенора пробыла в Палермо три недели, прежде чем отправиться в Потенцу, где ее ждал Людовик. Она бы предпочла не видеть его и не разговаривать с ним больше никогда, но, раз им предстояло составить совместное обращение о расторжении брака, ничего другого не оставалось, как отправиться к мужу. Это причиняло ей физическую боль, и когда Людовик обнял ее, заявив, что для него большое облегчение видеть ее снова, она едва сдержалась, чтобы не оттолкнуть его на виду у всех.
– Для меня единственное облегчение – это то, что мы можем теперь вместе отправиться в Рим и расторгнуть наш брак, – процедила она сквозь зубы. – И больше ты не будешь меня ни к чему принуждать.
Людовик даже обиделся:
– Я едва мог уснуть от беспокойства за тебя.
Алиенора недоверчиво вскинула брови. Королева не сомневалась в его словах, ей только не верилось, что именно она послужила причиной его бессонницы. Скорее всего, он волновался за себя… Стоя по другую сторону Людовика, Тьерри де Галеран изо всех сил старался не скорчить презрительную гримасу, но ему это плохо удалось.
– Во всяком случае, давай для начала выслушаем, что скажет папа, – заявил Людовик. – Мы должны руководствоваться только святым законом Господа. – Он подвел за руку Алиенору к дивану и велел слуге налить в хрустальный кубок вина.
Тьерри остался стоять позади короля.
– Мы все были глубоко потрясены, узнав о смерти принца Антиохии, – холодно произнес тамплиер. – Он храбро сражался, насколько мы знаем, пусть даже навлек на себя смерть из-за собственной глупости.
Алиеноре показалось, будто Тьерри повернул нож в ране. За внешней холодностью и учтивостью он скрывал неуемную ненависть, но королева не уступала ему в этом.
– Если бы мы не нарушили обещания помочь ему, он бы не оказался в такой ситуации, – заявила она. – Я считаю вас ответственным.
– Меня? Полно, мадам. – Тьерри поклонился с кривой усмешкой. – Это не я послал его в пустыню, чтобы разбить лагерь на открытом месте. Он поступил так по собственному усмотрению, – видимо, сказались плохие командирские навыки.
– В Дамаске вы тоже не показали себя блестящим воином. Если бы вы двинулись на Алеппо, мой дядя сейчас был бы жив.
– Алиенора, ты ничего не смыслишь в военном деле, – предостерег ее Людовик.
– А ты смыслишь? Я только и вижу твои поражения в войнах одно за другим, а все потому, что тебя водят за нос твои так называемые советники. Совсем не обязательно быть мужчиной, чтобы разбираться в стратегии. Ты не оставил моему дяде ни одного шанса. Его кровь на твоих руках.
Людовик вспыхнул от таких язвительных нападок. Тьерри сжался, словно его укусила змея.
– Прошу прощения, – сказал он. – У вашего дяди был шанс, но он его упустил, и это стоило ему головы. В буквальном смысле. Эмир Шукира, насколько я понял, снес его голову с плеч, ее бальзамировали и отвезли в серебряном ларце багдадскому калифу в качестве трофея.
Алиенора вскочила и выплеснула вино из бокала прямо в лицо Тьерри.
– Ах ты, ублюдок! Убирайся вон, немедленно! Да как ты посмел!
Тьерри пронзил ее убийственным взглядом:
– Извините, мадам, я думал, что вы знаете все детали.
– В таком случае нечего было теперь их упоминать, если только не хотелось позлорадствовать.
– Тьерри, оставь нас! – велел Людовик. – Ступай, утри лицо.
Де Галеран поджал губы, поклонился королю, бросил недобрый взгляд на Алиенору и вышел.
– Зачем ты держишь его при себе? – Алиенору трясло. – Он отравляет ядом все, до чего дотрагивается. Ты позволяешь ему нашептывать тебе на ухо. Он спал в твоей палатке и в твоей постели все то время, что мы провели в походе, тогда как мне вход в твою палатку был заказан.
– Он заботится о моем благополучии так, как тебе даже не понять, – ответил Людовик, и в его голосе прозвучала холодность.
– Вот в этом ты действительно прав, – с горечью бросила Алиенора. – И тем самым он преуменьшает твою роль короля и тем более мужа. Благодаря его советам ты принял решение пойти войной на Дамаск, а другие поплатились за это. Ты только и потерял что последние остатки репутации. Всем теперь ясно, что никакой ты не предводитель войска. Мой дядя останется в памяти людей как герой, а тебя запомнят слабаком, который под чужим влиянием метался из стороны в сторону. Что касается меня, то я никогда не прощу тебя за те решения, что привели к его смерти. Никогда, сколько буду жить.
– Мадам, довольно! – Людовик расправил плечи. – Вы удивляетесь, что я запретил вам появляться в моей палатке, – так посмотрите на свое поведение. Я-то думал, что найду вас настроенной на примирение после всего, что нам выпало пережить во время путешествия, но это явно не тот случай.
– С чего вдруг вы так подумали, сир? – Внезапно она почувствовала, что осталась без сил от безысходности всего происходящего. – Ни один из нас не изменился. Я не желаю больше продолжать этот разговор. Я буду молиться за душу моего дяди, чтобы она нашла успокоение. А мне успокоения ждать не приходится.
Алиенора ушла, а он так и остался стоять в комнате, сжимая и разжимая кулаки. За дверью поджидал Тьерри, намереваясь вернуться к Людовику. Он успел вытереть лицо, но волосы впереди остались мокрые, и от него разило вином. Алиенора боялась его и в то же время ненавидела.
– Вы не заслуживаете никакого милосердия за то, что сделали! – воскликнула она срывающимся голосом. – Бог все видит, и Он вас еще осудит.
Тьерри поклонился с циничной помпезностью:
– Как и всех нас. Я не боюсь Божьего суда, ведь все, что я сделал, – защищал моего короля и служил моему Богу.
– Воистину, вы больны душой, и поступки ваши такие же, – сказала Алиенора.
Он метнул в нее взгляд, пропитанный ядом:
– Думайте что угодно, мадам, а я знаю, что́ Бог рассказывает мне про змия и вавилонскую блудницу. Король ко мне прислушивается. А какая власть у вас?
Он вошел в покои Людовика и прикрыл за собою дверь.
Алиенора сжала кулаки. Она дрожала от гнева, позора и горя. Почему только ей пришлось узнать о дядиной судьбе из уст Тьерри? Теперь его смерть всегда будет связана для нее со злорадством тамплиера. И не следовало ей сейчас стоять здесь, пока Людовик и Тьерри закрылись вместе. Хотя, с другой стороны, если Тьерри не заслуживал милосердия, то он и Людовик, безусловно, заслужили друг друга, – а она заслуживала лучшего.
