Глава 29
Анатолия, январь 1148 года

Алиенора повернулась на другой бок и, натянув меховое одеяло до ушей, прижалась к Гизеле, чтобы согреться.

– Дождь, – объявила Амария, высунув нос из палатки и понюхав утренний воздух. – Скорее всего, он превратится в снег.

Королева застонала и глубже зарылась в одеяло. Все только и говорили об испепеляющем зное заморских земель, но тут, на высокогорье, холод пробирал до костей.

Сегодня им предстояло совершить трудное восхождение на гору Кадмос и, преодолев перевал, спуститься к побережью Анталии. От мысли, что придется ехать в гору под дождем и мокрым снегом, Алиеноре расхотелось шевелиться. Вот бы проснуться сейчас дома в Пуатье или в Антиохии, но при этом не ехать ни в ту ни в другую сторону.

Тем временем лагерь пробуждался ото сна: снаружи доносился сухой и гулкий кашель, обрывки разговоров вокруг костра, топот и ржание лошадей, получавших дневной рацион фуража, зловещий скрежет клинков о точильный камень.

Амария растапливала жаровню в палатке и делила на порции холодную баранину и лепешки – их завтрак. С большой неохотой Алиенора села и потерла глаза, прогоняя сон. Со вчерашней ночи руки сохранили запах дыма и жира. Потребность поддерживать чистоту и свежесть уменьшилась до нуля, хотелось лишь сохранять сухость и тепло. Алиенора даже не удосуживалась последние пять дней доставать зеркало, а шелковые платья, которые она носила в Константинополе, оказались на самом дне багажа.

Королева собралась с духом и вылезла из постели. Всю ночь она проспала в толстых носках, сорочке и шерстяном платье. Теперь же надела мягкие льняные штаны, а сверху – мужские кожаные рейтузы для верховой езды. Покинув Константинополь, она и ее дамы приспособились к такой одежде, соблазнившись удобством и практичностью ввиду надвигающейся зимы на враждебной территории. Жоффруа де Ранкона новая мода чрезвычайно позабавила, когда он впервые обнаружил подобное одеяние, подсаживая Алиенору в седло. С его легкой руки дам начали называть амазонками, и это прозвище за ними закрепилось, вызвав недовольство Людовика. Он заявил, что подобное поведение недостойно королевы Франции и его самого выставляет в невыгодном свете, но поскольку Алиенора и ее дамы поверх рейтуз надевали абсолютно приличные платья и при этом скакали, не отставая от рыцарей, он больше не возражал, разве что кидал хмурые взгляды.

Алиенора набросила на голову покрывало и вышла из палатки оглядеться. От костров, разведенных под навесами, поднимался остро пахнущий дымок. Королева заметила, что вместе с дождем срываются белые черточки, – значит, в горах пойдет снег. Пока она стояла и размышляла над мрачной перспективой поездки верхом в плохую погоду, из ночного дозора вернулся отряд.

– Турки повсюду, – говорил один солдат своим товарищам, собравшимся вокруг огня. – Они будут кружить, как стервятники, выгадывая момент, дьяволы этакие. По дороге нам попалось еще два трупа – бедных немцев забили и обобрали до нитки. Головы проломили, как тыквы.

У Алиеноры все сжалось внутри. Посмотрев вокруг, она убедилась, что Амария тоже это слышала. Зато Гизела и остальные дамы пребывали в счастливом неведении, занятые одеванием. Из всех придворных дам Амария отличалась особой практичностью. Ее ничто не тревожило, пока они с трудом преодолевали негостеприимные пустоши Анатолии: ни погода, ни болезни, ни скудные пайки. Однажды отряд блуждал полдня, когда от них сбежали проводники-греки, но даже это не вывело ее из душевного равновесия. Амария оказывала успокаивающее воздействие на придворных Алиеноры, включая саму королеву, с тех пор как обнаружилось, что все обещания императора Мануила – сплошная ложь. Вопреки сказанному в Константинополе на самом деле турки истребили немецкую армию. Немцы повернули назад, оставив за собой путь, усеянный трупами. Хоронить было некому, и воины медленно разлагались там, где пали. Один день сменял другой, а французы по-прежнему лицезрели одну и ту же мрачную картину: свидетельство того, что́ на самом деле произошло с их союзниками, угодившими в коварную ловушку, куда их заманил Мануил Комнин. Обещанные проводники исчезли через пару дней, запасы быстро истощились. Французам ничего не оставалось, как самим добывать себе пропитание, настраивая против себя местное население и подставляясь под атаки турок. Они надеялись отпраздновать Рождество в Антиохии, но, похоже, им предстояло еще несколько недель пути по длинной и коварной горной дороге.

Авангард возглавлял Жоффруа вместе с дядей Людовика, Амадеем де Мориеном. Алиенора тревожилась за Жоффруа, но виду не подавала. После того случая в лагере Константинополя, когда оба ненадолго потеряли контроль, они соблюдали еще бо́льшую осторожность, ибо сознавали опасность и собственную уязвимость.

Королева вернулась в палатку. Гизела, дрожа, набросила подбитый мехом плащ: пыльный подол, а мех некогда ярко-рыжей белки – тусклый и грязный.

– Не хочу ехать в гору, – закапризничала она.

– Могло быть и хуже, – теряя терпение, увещевала Алиенора. – Осталась бы в Константинополе, была бы сейчас новобрачной.

Гизела поджала губы и закончила одеваться в молчании.

Пока дамы ждали своих лошадей, появился Людовик.

– Держаться в строю, не отставать, – предупредил он. – Я хочу, чтобы все успели пройти перевал до наступления темноты. Без глупостей.

Алиенора раздраженно посмотрела на мужа. Что, по его мнению, они могли затеять под ледяным ветром на крутом склоне? И с какой стати им покидать строй, если можно погибнуть от турецкой стрелы или слететь кубарем в пропасть?

– Я велел авангарду смотреть в оба и дождаться на вершине багаж. – Людовик кивнул и, развернув коня, еще раз проехался по лагерю, то там, то здесь склоняясь с седла, чтобы перекинуться словом с воинами, подбодрить их.

Королева следила за его продвижением и неохотно признавала, что, несмотря на все его недостатки и поступки, вызвавшие ее презрение, он отлично держался в седле и воодушевлял своих людей, если старался. Людовик был сильным и умелым фехтовальщиком, обладавшим грацией и ловкостью. И если в душе Алиеноры осталась хоть одна искра симпатии к собственному мужу, то ее могло зажечь его мастерство наездника.

Сальдебрейль привел Серикоса к палатке, которую слуги уже начали разбирать. На этот раз у него на крупе лежал толстый ковер, а под ним конюх приладил лук Алиеноры с полным колчаном стрел. Все везли с собой хоть какое-то оружие; даже самые бедные паломники запаслись ножами и дубинками.

– Господа де Ранкон и де Мориен уже выступили с авангардом, – сообщил Сальдебрейль, подсаживая Алиенору в седло. – Нам нужно поднажать, чтобы не отстать. Первому отряду придется долго ждать на вершине, если они далеко оторвутся.

– Они знают свою задачу, – ответила Алиенора, подбирая поводья. – Чем раньше мы переберемся через перевал, тем лучше для всех.

Вместе с придворными дамами она выехала на каменистую тропу, поднимавшуюся по крутому, частично лесистому склону горы Кадмос. Сальдебрейль, как всегда зоркий, держался рядом, хотя иногда тропа становилась слишком узкой для двух лошадей и ему приходилось ехать впереди или отставать.

– Дорогу! – кричал он. – Дорогу королеве!

Тяжело груженные вьючные лошади с трудом преодолевали крутизну по мере того, как она увеличивалась. Паломники разбрелись во все стороны в попытке найти более легкую тропу, они сбрасывали свои вещи на землю, подтягивались на очередной выступ и проклинали погоду. Алиенора всадила каблуки в бока Серикоса, подгоняя его. Лицо больно жалил ветер с мокрым снегом. Она натянула шарф до самых глаз и дышала сквозь влажную шерсть. Каждый выдох обдавал на секунду теплом, но сразу же сковывал ледяным холодом губы и подбородок. Она сосредоточилась на одной мысли – поскорее перебраться на ту сторону, где ждал кров, огонь и вино, приправленное имбирем и перцем. Каждый шаг по камням приближал ее к Антиохии, дяде Раймунду и свободе.

Авангард, выехавший лишь с легкой поклажей и на хороших лошадях, быстро продвигался к вершине горы. Жоффруа де Ранкон и Амадей де Мориен следили, чтобы их люди шли плотным строем. Иногда они слышали вопли турок, которые следовали за ними как тень и не давали им покоя всю дорогу после переправы через рукав Святого Георгия, но на глаза не попадались. Время от времени из-за деревьев вылетали по высокой дуге одна-две стрелы, но цели не достигали и угрозы почти не представляли. Однако Жоффруа все равно чувствовал спиной опасность, которая шла не только от турок. В обозе нашлось немало воинов, предпочитавших, чтобы он был мертв. Де Ранкон знал, какие разговоры шли за его спиной: мол, он приспешник Алиеноры, а потому ненадежен. Знатные северяне с предубеждением относились к господину с юга, тем более тому, кто подчинялся королеве, а не королю Франции. Именно поэтому его послали с Амадеем де Мориеном отвести авангард через Кадмосский перевал – ведь тот приходился Людовику дядей и считался опытным и достойным доверия.

Жоффруа понимал: если всплывет их связь с Алиенорой, его тотчас обвинят в измене против короля и казнят. Возможно, казнят и королеву, или она проведет остаток дней в заточении. О своей судьбе он не волновался, но ради любимой держался на расстоянии, хотя это было очень трудно. Та минута в Константинополе закружила его в водовороте противоречивых чувств. Де Ранкон стыдился, что потерял над собой контроль и подверг ее опасности, но сама минута показалась ему священной, очищенной от греха. Он не считал, что предал Людовика, поскольку Алиенора стала частью его души задолго до того, как Людовик стал ей мужем. Она сказала, что, как только они достигнут Антиохии, все изменится. Он не понимал, о чем идет речь, но поскольку этот день приближался, то и ожиданию скоро наступит конец.

Ветер ударил ему в лицо новой порцией мокрого снега. Чем выше они поднимались, тем больше замерзали и подставлялись противнику. Дрейфующие облака, из которых сыпал снег, мешали обзору. Одиночные атаки прекратились, но погода не щадила их весь долгий путь до вершины. Жоффруа подобрал поводья и остановился, чтобы послушать звон колокольчиков на вьючных лошадях и сигналы рожков со стороны, где неуклюже передвигалась основная часть армии. Звук был слабый и переменчивый, в зависимости от направления ветра, который дул с дьявольской силой и завываниями. Невозможно было понять, сколько еще ждать середины обоза. Знаменосец всадил древко в тощую землю на вершине, и шелк затрепетал на ветру – обтрепанное, выцветшее полотнище после нескольких месяцев тяжелейшего пути. Жоффруа стянул рукавицу из овчины и, пошарив в седельном мешке, достал бурдюк с вином. Сделав глоток, поморщился и выплюнул через холку коня кислое терпкое вино, превратившееся в уксус. Де Мориен поежился в своем толстом, подбитом белкой плаще. Костлявый нос крючком делал его похожим на рассерженного грифа.

Жоффруа натянул пониже капюшон, когда тот опять слетел с головы. У него ныли зубы, а чтобы рассмотреть хоть что-то сквозь кружащие снежинки, приходилось щуриться. Он искал защиты какого-нибудь большого валуна. Конь под ним стоял совсем понурый, прижав хвост к ногам.

– Боже правый, – пробормотал де Мориен, вытирая слезящиеся глаза, – к тому времени, как подтянется обоз, мы промерзнем насквозь.

Жоффруа бросил взгляд в его сторону. Де Мориен был уже немолод, и хотя в начале пути не жаловался на здоровье, длинное путешествие не могло на нем не сказаться.

– Поищем убежища ниже по склону, – предложил он. – Расставим палатки, которые у нас с собой, и разожжем костры, чтобы согрелись те, кто прибудет.

Де Мориен засомневался:

– Король велел ждать здесь и спуск начинать вместе.

– Думаю, он не предвидел, насколько ухудшится погода. Просто безумие оставаться на вершине и мерзнуть. Я вряд ли удержу в руках меч, если придется его применить.

Ветер снова сменил направление, донеся до них скрежет копыт о камни и звуки трубящих рожков.

– Кажется, они совсем близко, – сказал де Мориен. – Если бы не это ненастье, мы бы их увидели.

– Точно. Все равно на вершине всем нам не поместиться, так что давайте двигаться и разбивать лагерь.

Де Мориен огладил белые усы.

– Пожалуй… – неуверенно произнес он, но очередной порыв обжигающего ветра помог принять решение.

Он подозвал оруженосца и поручил ему спуститься с горы к тем, кто следовал за ними.

Вздохнув с облегчением, Жоффруа приказал знаменосцу выдернуть из земли древко и начать спуск в долину.

– Дорогу! Дорогу королеве! – снова и снова звенел голос Сальдебрейля, но теперь уже с хрипотцой.

Тропа становилась все круче, все больше камней попадалось на пути; Алиеноре и придворным дамам пришлось спешиться, поскольку лошади начали проявлять свой норов. Королева успела стать свидетельницей нескольких случаев, когда животные сбрасывали своих наездников и те пополняли ряды раненых, а у остальных прибавлялась ноша.

Маленький серый жеребец Гизелы все время пытался повернуть назад – наезднице приходилось щелкать кнутом. Он подчинялся, но без конца показывал белки глаз. Алиенора цокала языком Серикосу, понукая его идти вперед, а в качестве поощрения скармливая ему кусочки хлеба и сушеные финики. Он прижимался шелковой мордой к ее плечу. Тонкие подошвы не спасали, и она чувствовала каждый камень на тропе. Несмотря на непогоду, холод и трудности, эта связь с землей дарила ей чувство покоя и реальности. Был какой-то вызов в том, чтобы идти вперед, с трудом преодолевая расстояние. Ребенком Алиенора часто бегала наперегонки с другими дворцовыми ребятишками, соревнуясь, кто первый добежит до вершины холма, и вот теперь она вспомнила об этом, в очередной раз проверяя собственные силы и выдержку.

Внезапно по воздуху пролетела стрела и угодила в грудь воина, ехавшего перед Алиенорой. Он грохнулся на землю и заколотил пятками, корчась в предсмертных судорогах. Его лошадь рванула поводья у него с локтя, высвободилась и ринулась вниз по тропе, с силой оттолкнув Серикоса и чуть не задев Алиенору. Стрелы тем временем посыпались дождем, сея смерть, увечья и панику.

Алиенора перехватила уздечку Серикоса близко к мундштуку, нырнула под его голову и перебралась к другому боку, намереваясь достать из седельного мешка защитную толстую тунику. Вопли турок звучали совсем близко. За одним валуном мелькнул тюрбан, когда сарацин поднялся, чтобы выстрелить в груженого пони. Первая стрела не сразила вьючное животное; пони еще прошел несколько шагов, покачиваясь и врезаясь в паломников, а турок тем временем приладил к луку очередную стрелу.

– Боже милостивый! – воскликнул Сальдебрейль. – Куда же подевались де Ранкон и де Мориен?

Алиенора вздрогнула. Перед ее глазами пронеслось жуткое видение: тело Жоффруа, утыканное стрелами, лежит поперек каменистой тропы. Что, если авангард уже уничтожен? Наверняка она услышала бы шум борьбы и звук рожков, зовущих на помощь. Так где же они?

Паломники с криками разбегались, их ловили и убивали. Серикос метался, пытался встать на дыбы. Один раз с силой толкнул ее плечом. Турецкие воины повыскакивали из-за камней, держа в руках кривые сабли и легкие круглые щиты. Сальдебрейль с другим рыцарем перехватили их, закрываясь от стрел большими треугольными щитами. Алиенора слышала хрипы от усилий и лязг мечей, а вскоре из первого турка, с которым разобрался Сальдебрейль, хлынула кровь, и отважный рыцарь занялся вторым нападавшим. Королева схватила поводья Серикоса и с трудом взобралась в седло.

– Быстро наверх! – закричала она своим дамам. – Едем к облакам!

Гизела взвизгнула. Алиенора резко обернулась и увидела, как у серого коня подломились ноги, а в его плече глубоко засела стрела.

– Садись позади меня, – скомандовала королева. – Поскачем вдвоем!

Плача от ужаса, Гизела поставила ногу в стремя Алиеноры и уселась на круп Серикоса. Алиенора всадила пятки в бока мерина, понукая его ехать вперед. Чем выше они забирались, тем больше у них появлялось шансов спастись. По крайней мере, это куда безопаснее, чем поворачивать назад и пытаться пройти сквозь густой лес турецких мечей.

За спиной Алиеноры продолжалась бойня – звенело оружие, кричали люди и лошади. Королева почувствовала первые признаки надвигавшейся паники. Амария и Мамиля молились вслух Господу, прося пощады, и она добавила свой собственный голос к их молитвам, хотя он звучал с трудом.

По дороге им попалась лошадь без всадника, поводья свободно свешивались – того и гляди споткнется; мертвый молодой наездник лежал на огромном камне. У Алиеноры кровь застыла в жилах, когда она узнала в нем оруженосца Амадея де Мориена. Боже мой, боже мой… Она принялась со страхом озираться, но больше никого не увидела из авангарда, только этот одинокий труп. Сглотнув, овладела собой и отдала разумное распоряжение:

– Забери эту лошадь.

Гизела покачала головой, уставившись на окровавленную шкуру:

– Не могу, не могу!

– Ты должна! Серикос не выдержит нас двоих! Пошевеливайся! – Алиенора поймала поводья лошади.

Тихо повизгивая, Гизела соскользнула со спины Серикоса. Из-за скалы на нее выскочил турок с кривой саблей наголо, и тихий визг Гизелы перерос в пронзительный крик. Сарацин готовился нанести удар, но не успел, потому что примчался Сальдебрейль и сразил его своим мечом. Его сопровождали еще два рыцаря из свиты Алиеноры и сержант. Быстро спешившись, он посадил Гизелу на лошадь погибшего, а сам вернулся в седло.

– Бог его знает, куда подевался авангард, – прорычал он. – Нас режут, как кроликов! – Сальдебрейль пришпорил своего загнанного коня и шлепнул плашмя Серикоса окровавленным лезвием меча.

Спуск с горы был ужасен. Лошади спотыкались и скользили по самому краю пропасти, и Алиенора опасалась, что они полетят вниз и разобьются. В густом тумане прятались и неожиданно возникали перед всадниками валуны. Ее не покидала уверенность, что в любой момент они потеряют тропу и исчезнут в бездне. Каждую секунду она ждала, что полетят стрелы или они наткнутся на трупы воинов из авангарда, но ничего этого не происходило. Возможно, действительно впереди пустота.

Почва под ногами стала мягче, крутизна сменилась плоскостью, огромные валуны уменьшились до щебня. А за их спиной по-прежнему с грохотом слетали камни, потревоженные всадниками, и лошади продолжали скользить. Сальдебрейль повел их быстрой рысью по тропе, где свежий лошадиный помет указывал на то, что здесь недавно прошел отряд. В конце концов они выехали открытую долину, где протекал быстрый ручей. Здесь уже стояли палатки, паслись лошади. Над кострами вился дымок, от картины веяло такой безмятежностью, что Алиенора с трудом поверила своим глазам. Охранники увидели приближавшихся на большой скорости всадников и встали по стойке смирно.

– На обоз напали! – проорал им Сальдебрейль. – Возвращайтесь туда, трусливые глупцы! Нас режут и грабят. Королева спаслась милостью Божьей, но кто знает, что случится с королем!

Солдат побежал за Амадеем де Мориеном и Жоффруа де Ранконом, а рыцари тем временем заново седлали лошадей.

– Почему вы не подождали? – рявкнул Сальдебрейль прибежавшему Жоффруа, который на ходу пристегивал меч. – Турки истребляют нас на горе, мы попались, как овцы в загоне! Виноваты только вы, но обвинять будут всех аквитанцев!

Смуглое лицо Жоффруа пожелтело. Не говоря ни слова, он повернулся и начал отдавать приказы. Де Мориен уже был в седле, собирал своих людей.

– Охраняйте лагерь и готовьтесь к атаке. Я сам с этим разберусь! – прокричал он Жоффруа и, пришпорив коня, помчался туда, откуда приехал Сальдебрейль.

Де Ранкон тяжело дышал, сжав кулаки. Алиенора пришла в бешенство от его проступка, но не собиралась выговаривать ему в разгар бедствия; кроме того, она испытала огромное облегчение, убедившись, что он жив.

– Делайте все, что говорит Мориен, и поторопитесь! – коротко бросила она и, не дожидаясь помощи, спешилась с Серикоса.

– Клянусь, я ничего не знал. Хотел лишь разбить лагерь, чтобы люди могли укрыться от непогоды. – Голос его дрогнул. – Если бы я представил на одну секунду, что турки могут напасть, то ни за что не уехал бы вперед. Я бы никогда не стал рисковать вашей жизнью.

– Но все-таки рискнули. – Ее охватила дрожь. – Ваше решение обошлось нам дорогой ценой. Если у вас готова палатка, как вы говорите, пусть ваш оруженосец проводит нас туда.

– Мадам…

Королева вздернула подбородок и отвернулась – уж очень ей хотелось ударить его или упасть ему на грудь и зайтись рыданиями.

Оруженосец де Ранкона проводил Алиенору с дамами в палатку, разбитую посреди лагеря. Над жаровней тихо булькал горшок с горячим рагу. На полу лежали овечьи шкуры, ими также устлали несколько скамеек, расставленных вокруг жаровни. Амария, как всегда сама практичность, приготовила горячий травяной отвар и накинула на плечи Гизеле, у которой зуб на зуб не попадал, одну из овечьих шкур.

До Алиеноры доносились громкие приказы Жоффруа и топот людей, бросавшихся их выполнять. Она попыталась взять себя в руки, но внутри по-прежнему дрожала, словно летела с каменного склона в пропасть навстречу гибели. Слава богу, Жоффруа жив. Слава богу, они не выдали друг друга. Но его ошибка повлечет ужасные последствия, как в широком смысле, так и для него лично. Ей стало не по себе. Она выпила отвара и покинула палатку, чтобы хоть как-то помочь уцелевшим. Люди потихоньку стекались в лагерь: окровавленные, ошеломленные, не понимающие, где они и что происходит.

Наступила ночь, а поток не иссякал – появились паломники из основного обоза, а затем и воины арьергарда, но уже не в строю. Никто из них не видел короля. Некоторые утверждали, что вроде бы он вместе со своим телохранителем поехал на помощь окруженному центральному отряду, но что случилось после, не знали.

Появился Робер де Дрё, с разбитым в щепки щитом, на хромом израненном коне. С ним был Амадей де Мориен, измученный и сильно постаревший.

– Мы не смогли найти короля, – объявил он дрожащим голосом, – а турки и местные заполонили всю гору, грабили и убивали.

Алиенора восприняла новость как удар, но после первого потрясения тряхнула головой. Людовик не был лучшим командиром в мире, но, если дело касалось умения сражаться в бедственной ситуации и чистого везения, ему не было равных.

– Да хранит его Господь. И всех нас тоже. – Робер перекрестился.

Он дрожал, а глаза расширились и потемнели. Если Людовик не вернется, то Робер, здесь и сейчас, станет королем Франции. В воздухе нависло тягостное напряжение. Королева знала, насколько амбициозен Робер, и уже заметила, как люди поглядывают в его сторону, решая для себя, не опуститься ли первыми перед ним на колени и принести присягу.

Если Людовик погиб, значит она больше не королева Франции. Эту ношу вместо нее понесет жена Робера, Арвиза. Тогда она сможет вернуться в Аквитанию с дочерью и на этот раз выйти замуж по своему выбору. Перед ней словно приоткрылась тюремная дверь, но она не позволяла себе об этом думать и отогнала от себя эту мысль.

Отставшие солдаты продолжали прибывать. Охранники свирепствовали, допрашивали каждого, опасаясь, как бы турки не окружили лагерь под прикрытием темноты. Облачность по эту сторону горы была не такой густой, и звезды той горестной ночью сияли, как кусочки хрусталя.

Алиенора сидела на корточках рядом с раненым рыцарем и говорила ему утешительные слова, когда раздался громкий крик: «Король, король нашелся! Хвала Господу, хвала Господу!» Она поднялась, плотнее завернувшись в накидку, широко раскрыв глаза. Ее терзали надежда и страх. Королева ожидала, что он выживет, но в глубине души не исключала и другой возможности. Алиенора поспешила на крики, но тут же резко остановилась, увидев Людовика, грязного, ободранного, в крови: он покачивался на широко расставленных ногах, а перед ним на коленях, с опущенной головой, стояли Жоффруа де Ранкон и Амадей де Мориен.

– Где вы были? – сурово спросил Людовик. – Вы во всем виноваты. Уехали прочь, заботясь о собственном благополучии. Спрятались, как трусы, а меня и моих людей бросили умирать. Де Варенн, де Бретёй, де Бюлла… их зарубили у меня на глазах. Это предательство, граничащее с изменой!

– Сир, мы не знали! – взмолился де Мориен. – Мы думали, что нет никакой опасности. Иначе мы ни за что не спустились бы по склону, чтобы разбить лагерь.

– Вы ослушались моих приказов, из-за вашей трусости и нерадивости сегодня погибли люди, чьи имена вы недостойны даже произнести.

– Я отдам свою жизнь, если ты попросишь, племянник, – осмелился подать голос де Мориен.

Людовик пронзил взглядом коленопреклоненных мужчин.

– Я склонен принять твое предложение, – прорычал король. – Ни один из вас не стоит и горшка с помоями! Вы оба находитесь под арестом, а утром я разберусь с вами, как вы того заслуживаете. Подготовьте свои души. Мои охранники пожертвовали собой ради меня, и их тела сейчас лежат на склоне горы, обобранные и растерзанные неверными. – Его голос срывался от ярости и горя. – Их кровь останется на ваших руках навечно, слышите? Навечно! – Он поднял грязные окровавленные кулаки и потряс ими, а затем медленно опустил. – Принесите мне карты местности! – скомандовал он. – Найдите де Галерана, если он уцелел. – Людовик указал на палатку де Мориена. – Эту я возьму себе. Позаботьтесь!

Де Ранкона и де Мориена поволокли сквозь толпу, громко требовавшую, чтобы их повесили здесь и сейчас, особенно де Ранкона. Солдаты плевали в них и наносили удары, пока те шли среди криков «Позор!» и «Измена!». Сердце Алиеноры лихорадочно забилось. Подобрав накидку, она поспешила в палатку, которую только что занял Людовик, и, несмотря на возражение охранников у входа, вошла внутрь.

– Муж, – произнесла она, использовав знакомое обращение, когда за ней упал полог.

Король стоял посредине палатки, закрыв лицо руками, и его тело сотрясалось от рыданий. Он резко обернулся и поднял голову. По грязным щекам струились слезы.

– Что тебе надо? – запинаясь, спросил он.

Она вздернула подбородок. Они не бросились друг другу в объятия. Не сказали: «Какая радость тебя видеть!» Супруги давно миновали этот этап.

– Мне жаль доблестных воинов, которых мы потеряли, но ты не можешь повесить своего дядю и моего сенешаля завтра утром, и ты должен убедиться, что твои люди не сделают этого сегодня ночью.

– Ты снова пытаешься мною руководить? – Он оскалился. – Не смей диктовать, что мне можно делать, а чего нельзя!

– Послушай, если ты это допустишь, то между нашими войсками вспыхнет война, которая завершит дело, начатое турками. – Она расправила плечи. – Жоффруа де Ранкон – мой вассал, и это моя прерогатива – карать его за то, что он совершил или не совершал. Ты его не повесишь.

– Они ослушались моего приказа, – огрызнулся Людовик, – из-за этого погибли мои люди, мои друзья. Я поступлю так, как сочту нужным.

– Они сделали то, что считали лучшим в той ситуации. Ранкон и Мориен совершили ошибку, но это была обычная глупость, а не измена. Ты не имеешь права казнить Жоффруа, потому что он мой вассал. Если ты это сделаешь, то восстанет весь отряд из Аквитании. Неужели ты действительно хочешь тратить силы на подавление бунта? К тому же, если казнить Жоффруа, тебе придется также повесить и родного дядю, брата твоей матери, – они ведь поровну несут вину. Ты готов сделать такой шаг, Людовик? Хочешь увидеть, как они закачаются в петлях? Как к этому отнесутся твои люди?

– Ты ничего не знаешь! – всхлипнул король. – Если бы ты была там и видела, как твоих друзей режут на куски, то не встала бы так быстро на их защиту! Мои охраники отдали свою жизнь, прикрывая меня, а тем временем де Мориен и де Ранкон грелись у костра, бездельничая. Только они виноваты во всем, что случилось. Будь ты мне хорошей женой, то поддержала бы сейчас меня, а не чинила препятствия на моем пути.

– Ты всякий раз склонен благоразумие считать за препятствие. Повесишь этих людей – потеряешь двух боевых командиров и всех их вассалов, которые больше не пойдут за твоим знаменем, а это означает, что тебе останется винить только себя, когда ты потеряешь последние остатки.

– Замолчи! – Он поднял окровавленный кулак.

Алиенора не дрогнула.

– Сделаешь это – обречешь себя, – сказала она тихо, но твердо, затем повернулась и вышла из палатки.

За ее спиной раздался грохот, как будто какую-то вещь перевернули пинком ноги. Настоящий мужчина не подвержен юношеским приступам гнева, и этот шум только усилил ее презрение к мужу и страх перед тем, что он мог сотворить.

Алиенора подошла с Сальдебрейлем к палатке, где держали под арестом Жоффруа и Амадея де Мориена. Там собралась толпа из рыцарей и сержантов, уцелевших воинов арьергарда, они выкрикивали оскорбления, в основном адресованные Жоффруа. «Трус из Пуату!» и «Слизняк-южанин!» были самыми безобидными. То и дело слышались призывы повесить негодяев, каждую секунду к палатке стекалось все больше воинов.

– Найдите Эврара де Бара. Живо! – приказала королева Сальдебрейлю.

Тот отдал короткое распоряжение одному из своих людей, а затем с кучкой придворных рыцарей расчистил проход в толпе, чтобы Алиенора прошла к палатке.

– Дорогу королеве! – рявкнул он.

Солдаты расступились, но Алиенора все равно чувствовала их недовольство и возмущение. По спине у нее побежали мурашки – настолько велика была опасность. У входа в палатку она остановилась на секунду, глубоко вдохнула и только потом раздвинула полог.

Жоффруа и де Мориен сидели за раскладным столом, перед ними стояла бутылка с плоскими боками и тарелка с черствым хлебом и коркой сыра. При появлении королевы они повернули к ней напряженные лица, затем поднялись и преклонили колени.

Алиенора понимала, что нельзя выдать свои чувства ни жестом, ни взглядом.

– Я говорила с королем, – произнесла она. – Он в ярости, но я верю, что, когда дело дойдет до окончательного решения, он пощадит вас обоих.

– В таком случае нам остается только полагаться на вашу веру, мадам, – заметил де Мориен, – и благоразумие моего племянника. Но как же они? – Он кивнул в сторону полога.

В холщовую стену ударилось что-то тяжелое. Камень, подумала королева, и в ту же секунду толпа заревела еще громче.

– Помощь на подходе, – ответила Алиенора, взывая к Небесам, чтобы это было так, и надеясь, что к утру Людовик действительно образумится.

– Что ж, если эта помощь от северян, то нас, скорее всего, вздернут на виселице, – мрачно изрек Жоффруа, – а если вы позвали наших людей, то в лагере неминуемо вспыхнет кровавая бойня между группировками.

– Доверьтесь моему здравомыслию, – отрезала королева. – Я послала за тамплиерами.

Мужчины обменялись взглядами, в которых читалось облегчение, но потом Жоффруа покачал головой:

– Наверное, мы действительно заслуживаем смерти.

– Вы уже натворили столько глупостей, что хватит до самой старости, не усугубляйте, – бросила королева, прикрывая свой страх гневом. – Как только мы достигнем Антиохии, я сразу отошлю вас в Аквитанию. – Де Ранкон собрался было возразить, но она подняла руку, призывая к молчанию. – Я приняла решение. Ваш отъезд принесет гораздо больше пользы для меня и Аквитании, чем пребывание в отряде.

Жоффруа устремил на нее немигающий взгляд, в его глазах блестели слезы.

– Вы опозорите меня перед всеми.

– Нет, глупец, я тем самым спасу вашу жизнь, даже если вы сами стремитесь ее погубить. Вы только послушайте их. – Она показала на полог палатки, за которым шумела толпа. – Из вас сделают козла отпущения. Прежде чем наше путешествие подойдет к концу, кто-то всадит нож вам в спину. Господин де Мориен – дядя короля, а потому все скажут, что он следовал за вами. Быть может, сегодня они вас не повесят, но в конце концов все равно найдут способ вас убить. Я не допущу, чтобы это случилось с… с одним из моих старших вассалов. Кроме того, мне необходима ваша сильная рука – нужно подготовить Аквитанию к моему приезду. Скоро все изменится. – Она многозначительно вздернула брови.

– Мадам, умоляю… – Жоффруа взглянул на нее проникновенно, но тут же опустил глаза и склонил голову. – Не отсылайте меня прочь.

Алиенора с трудом сглотнула.

– Так нужно. У меня нет выбора.

Наступила напряженная тишина, но потом Жоффруа вымолвил:

– Если таково ваше желание, я должен подчиниться, но я делаю это не по своей воле, а по вашей.

Де Мориен молчал весь разговор, лишь наблюдал за ними, и Алиенора даже подумала, не выдали ли они себя чем-то.

– Королева говорит разумные вещи, – произнес старик. – Я-то смогу выдержать бурю, но вы уязвимы, у вас есть враги. Лучше будет для всех, если вы уедете.

Шум и оскорбления перед палаткой стихли, послышалась тяжелая ровная поступь марширующего отряда и бряцание оружия. Алиенора подошла к входу. Отряд рыцарей-тамплиеров вместе с сержантами выстроился перед толпой, прикрываясь щитами и держа руки на эфесах мечей.

– Мадам… – Их предводитель, Эврар де Бар, отвесил ей церемонный поклон.

Алиенора вежливо поприветствовала его.

– Прошу вас, сир, охранять этих людей. Я опасаюсь за их жизнь. Если что-нибудь с ними случится сегодня ночью, пока король не принял решения, прольется еще больше крови. А нам и так хватает проблем в лагере.

Де Бар пронзил ее взглядом прищуренных темных глаз. Они с Алиенорой никогда не относились друг к другу с особой сердечностью, но оба отличались прагматичностью, а потому сохраняли дипломатичные отношения.

– Мадам, я даю вам клятву, что этим людям ничего не грозит.

Когда-нибудь ей придется заплатить за это, королева понимала, но де Бар всегда держал слово. У тамплиеров не было никого ближе Бога, а воинами они считались отменными.

– Благодарю. Вверяю их в ваши надежные руки.

Алиенора покинула палатку не оглядываясь, ибо не желала встречаться взглядом с Жоффруа. Традиционная роль королевы – миротворица; пусть так все и остается. Она сделает вид, что ее сердце не разбито.

Проведя тревожную бессонную ночь, Алиенора едва успела умыться, как явился Людовик. В утреннем свете он выглядел бледным и изможденным, глаза красные – от усталости и рыданий.

– Я решил пощадить моего дядю и де Ранкона, – объявил он. – Для них послужит бо́льшим наказанием жизнь с таким пятном позора.

– Благодарю, – смиренно отозвалась Алиенора. У нее подкосились колени оттого, что с души свалился камень, ведь Людовик мог легко предпочесть казнь, и тогда она была бы не в силах его остановить. – Жоффруа должен вернуться в Аквитанию.

Людовик коротко кивнул:

– Верно. Я не намерен защищать его от моих людей и не могу больше доверить ему никаких военных операций. Остаток пути авангардом будут командовать тамплиеры.

Он покинул палатку шумно и быстро, и только тогда королева выдохнула. Теперь она не могла выносить даже его запах. Из-за подступившей тошноты ей пришлось подбежать к помойному ведру.

Амария поспешила ей на помощь.

– Пустяки, – пробормотала Алиенора, жестом отсылая ее прочь. – Я в порядке.

– Я буду рядом, если понадоблюсь, мадам, – ответила Амария, посмотрев на королеву долгим задумчивым взглядом.

Тем же утром тамплиеры повели армию дальше. Людовик не отпускал от себя де Мориена, Алиенору сопровождал в свите Жоффруа, и уже было непонятно, кто кого охранял. Все это вселяло тревогу и отдавалось в душе сладостной горечью. Видеть его перед собой было столь же невыносимо, как видеть Людовика, но по совершенно противоположной причине. Она не осмеливалась ни дотронуться до него, ни оказать благосклонность, поскольку за ними внимательно следили сотни глаз. Все приходилось скрывать. Никто не должен был ни о чем догадываться.