Глава 19
Париж, лето 1142 года
Алиенора оглядела комнату, убранную к торжественной встрече воина-победителя: Людовик возвращался из Шампани. Вода уже была нагрета, и ванна приготовлена для купания. Лучшие простыни проветрили и постелили на кровать с балдахином из золотой парчи, в жаровнях дымили кусочки ладана. Слуги расставили на столах, покрытых тонкими белыми скатертями, праздничное угощение: зажаренных до корочки певчих птиц, сырные тарталетки, миндальные шарики, пропитанные медом, выпечку и оладьи, ароматный хлеб и вазу с кроваво-красной вишней.
Пока Людовик отсутствовал, она получала редкие и скупые сообщения. Кампания проходила успешно. Они не встретили почти никакого сопротивления со стороны графа Тибо: несмотря на все бойкие заявления последнего, Шампань имела свои уязвимые места, ее оборона не выстояла против французов. Естественно, церковь осудила действия Людовика. Посыпались письма от Бернара Клервоского и папского двора в защиту Тибо. Людовику приказали прекратить атаки на Шампань, чтобы не рисковать своей душой. Тот подчинился и повернул назад, но его войска остались в Шампани и продолжали разорять земли. Насколько понимала Алиенора, Людовик выполнял свой долг, заставляя Тибо повиноваться, и выполнял его хорошо. Она предвкушала победоносное возвращение и поэтому оделась с особой тщательностью: расшитое геральдическими лилиями платье, сложная прическа из сплетенных кос, корона, украшенная жемчугом и горным хрусталем.
Когда камердинер объявил о прибытии Людовика, сердце Алиеноры громко застучало. Ей отчаянно хотелось увидеть мужа – его высокую атлетическую фигуру и чудесные волосы с серебристым отливом. Она представляла, как бросится к нему в объятия, осыплет поцелуями. Быть может, им удастся начать сначала; притвориться, что они впервые встретились как мужчина и женщина, а не как юноша и девушка. Она покинула комнату с придворными дамами и прошествовала в большой зал, чтобы поприветствовать вернувшегося домой мужа.
Людовик вошел вместе с вассалами в зал под помпезное звучание труб. Алиенора поискала его взглядом, но нигде не заметила ни блестящих светлых волос, ни переливчатого золотистого шелка – никаких признаков, что он тут. Там, где она ожидала его увидеть, стоял лишь оборванный, грязный монах с поникшими плечами. В первую секунду она даже подумала, что это один из помощников Бернара Клервоского, но потом монах поднял голову, взглянул на нее, и она с изумлением поняла, что перед ней ее собственный муж. Боже, боже, что с ним случилось? Он превратился в старика! Собравшись с силами, она присела перед ним, склонив голову. Людовик, шаркая, подошел к ней, поднял и поцеловал в губы. Алиеноре показалось, будто к ней прикоснулась смерть. Липкие руки, зловонное дыхание – от омерзения ее чуть не вырвало. От него несло потом и болезнью. На голове блестела монашеская тонзура, а вокруг выбритой макушки волосы слиплись от грязи, былая серебристость исчезла. Коротко состриженные, они больше не казались светлыми, а скорее седыми.
Алиенора сознавала, что на них смотрят все придворные и слуги. Поймав взгляд Робера де Дрё, который едва заметно покачал головой, она пришла в себя и дотронулась до рукава Людовика. Ей даже удалось не поморщиться, когда на ее руку перепрыгнула блоха.
– Сир, – произнесла королева, – я вижу, вы устали. Не хотите ли пройти в свои покои и позволить мне поухаживать за вами?
Людовик помедлил с ответом, но потом разрешил увести себя из зала. Добравшись на заплетающихся ногах до своей комнаты в Большой башне, он посмотрел на разложенное угощение, и у него дернулся кадык. Едва взглянув на ванну и дымящиеся котлы с горячей водой, он покачал головой.
– Если я поем, то меня вырвет, – сказал он, – а в каком состоянии пребывает мое тело, не имеет значения.
– Это не так! Ты должен поесть после дороги и вымыться для легкости и покоя.
– Ничего я не должен. – Людовик опустился на стул и закрыл лицо руками.
Алиенора встала на колени, чтобы снять с него сапоги, и отпрянула, почувствовав зловоние от его ног. Омерзительно до невероятности: грязь между пальцами, слезающая кожа. Отросшие ногти с черной каймой. Ее снова чуть не вывернуло. Краем глаза она заметила, что Рауль де Вермандуа и Робер де Дрё переглянулись.
– Принесите мне миску с теплой розовой водой и полотенце, – строго приказала она оторопевшей горничной.
– Я уже сказал, что не нуждаюсь ни в каких услугах! – натянуто бросил Людовик.
– Но это священная обязанность – омыть ноги странника, – возразила Алиенора. – Неужели ты предпочтешь, чтобы я отказалась от этого долга?
Он устало махнул рукой, сдаваясь. Когда горничная принесла воду, Алиенора собрала всю свою решимость перед отвратительной задачей – вымыть ему ноги. Она все никак не могла понять, что же с ним случилось. Он выступил в поход как великий монарх, во главе армии, под развернутыми знаменами, полный решимости растоптать Тибо де Шампаня, а вернулся как одичавший схимник, изнурявший себя голодом и молитвами до сумасшествия.
Людовик продолжал отказываться от еды и вина, пока Алиенора не принесла ему ключевой воды в халцедоновой чаше.
– Это очистит тебе кровь, – пояснила она.
Он поднес чашу к губам дрожащими руками и пил мелкими глотками, а она опустилась на колени, чтобы доделать начатое. Потом поднялась и дотронулась до его лба, чтобы посмотреть, нет ли жара, но он оттолкнул ее руку. И тут же раскаялся.
– Мне нужно отдохнуть, – пробормотал Людовик, – только и всего.
– Но нельзя же ложиться в таком виде. Переоденься хотя бы во что-то более подходящее для спальни, а не для конюшни.
– Мне все равно, – сказал Людовик, но позволил служанкам снять с него грязную одежду.
Алиенора в очередной раз пришла в ужас. Если его верхняя одежда была просто грязной, то нижняя рубаха и штаны насквозь истлели. Следы блошиных укусов по всему телу, а каждую складку на коже и морщину заполняла вонючая черная грязь. Он потерял упитанность, превратившись в костлявого старика. Она пыталась понять, когда в последний раз ему довелось отведать приличную пищу, и почувствовала смесь отвращения, сострадания и глубокой тревоги.
– Теперь я позабочусь о тебе, – успокоила она мужа, протирая истощенное тело тряпицей, смоченной в розовой воде.
Он покачал головой:
– Пустая трата времени.
Людовик отказался надеть рубашку из тонкого полотна, которую она ему приготовила, а настоял на грубой рубахе из тех, что ее дамы шили для раздачи бедным. По крайней мере, та была чистой, и Алиенора согласилась с его капризом. В конце концов ей даже удалось уговорить мужа прилечь на кровать. Мало того что он оставил гореть все свечи, так еще приказал выставить с обеих сторон капелланов, чтобы те молились за его душу.
Алиенора покинула спальню в крайнем волнении. Одно дело разбираться с врагами, когда тебя защищает могущественный муж, но, если Людовик растерял всю свою силу, последствия ее ждали ужасающие.
– Что с ним случилось? – набросилась она на Рауля де Вермандуа и Робера де Дрё. – Почему он такой? Рассказывайте!
Рауль устало потер пальцем нашлепку на глазу:
– Он давно сам не свой, но Витри окончательно его доконал… Он почти не ел и не спал с тех пор и, как сами видите, держит при себе капелланов круглые сутки.
– А что случилось в Витри? В письмах, что я получала, не было ни слова.
– Сгорела церковь с горожанами внутри – больше тысячи мужчин, женщин и детей, – сказал Робер и, отведя взгляд, сглотнул. – Не хотелось бы мне когда-нибудь вновь увидеть такое или почувствовать тот запах. Боюсь, это и повредило ум брата. Он обвиняет Тибо де Шампаня и монахов Буржа, но в то же время видит и свою вину, будто его рука держала факел.
– Вам следовало предупредить меня до его приезда, – упрекнула Алиенора. – Я бы подготовилась лучше.
– Мы думали, он придет в себя и примирится с этим. Может, так и будет теперь, когда он в Париже. – Рауль бросил на нее пронзительный взгляд. – По ночам он звал вас… и свою мать.
Алиенора прикусила губу. Она не была готова к этому – даже не представляла, что такое может случиться, – но необходимо привести Людовика в чувство. Если этого не сделать, то другие воспользуются моментом, а у нее так мало союзников при французском дворе.
